Одиссея Фрица Нётера
Послесловие
Автор заметок по истории часто не представляет себе, как его «слово отзовется», и какое неожиданное развитие законченного, казалось бы, сюжета готовит жизнь. Так случилось с моим триптихом «Одиссея одной династии», опубликованным во втором выпуске альманаха «Еврейская Старина» за 2009 год[1].
Заключительная часть триптиха посвящена истории Фрица Нётера, математика из Германии, попавшего, «как зернышко, меж тяжелых жерновов двух самых безжалостных диктатур кровавого двадцатого века». Фриц бежал от преследования нацистов в Советский Союз и был расстрелян там как немецкий шпион. Чтобы читателю было понятно, о чем пойдет ниже речь, напомню несколько фактов из его биографии.
Фриц родился 7 октября 1884 года в
Эрлангене третьим ребенком в семье профессора Макса Нётера. В 1922 году Фриц
Нётер достиг вершины научно-преподавательской карьеры в Германии – он получил
заветное звание ординарного профессора Технического университета в Бреслау. В
начале 1934 года его как еврея и человека левых взглядов уволили из
университета и отправили на пенсию по пресловутому закону о чиновничестве от 7
апреля 1933 года. Осенью 1934 года Нётер переезжает с женой и двумя сыновьями
Германом и Готфридом в Томск и становится профессором Томского государственного
университета имени Куйбышева. Заболевшая нервным расстройством жена вернулась в
Германию и в 1935 году покончила собой. В 1936 году Фриц неосторожно принимает
участие в Международном математическом конгрессе в Осло, не зная, что в этом
городе как раз в это время живет Лев Троцкий. В результате 22 ноября 1937 года
Фрица арестовали, судили в Новосибирске и 23 октября 1938 года осудили на 25
лет лишения свободы с конфискацией имущества. Оставшихся без родителей Германа
и Готфрида Нётеров в марте 1938 года выслали из СССР. В 1941 году Фриц отбывал
наказание в Орловском централе. Когда немцы приблизились к городу, группу
орловских заключенных, среди них и Нётера, судили повторно, и 8 сентября 1941
года им всем был заочно вынесен смертный приговор, который без задержки был
приведен в исполнение. Трупы расстрелянных чекисты закапывали под деревьями в
орловском лесу. Посмертно реабилитирован Фриц Нётер был уже в годы Перестройки,
в 1988 году на основании решения Верховного суда СССР.
Вот такая судьба ученого,
одновременно уникальная и типичная для многих, ставших жертвами кровавых
диктатур двадцатого века. Казалось, что после расследования Главной военной
прокуратуры, проводившегося в 1988 году по решению Верховного суда СССР, все
точки над «i» в
этой истории уже расставлены, и новых поворотов сюжета ожидать не приходится.
Однако жизнь преподнесла настоящий сюрприз.
Через несколько дней после опубликования моего «Триптиха» о семье математиков Нётер, я получил электронное письмо от математика Бориса Шайна, живущего и работающего в США.
«16 июня 2009 года. Глубокоуважаемый д-р Беркович
(простите, не знаю Вашего отчества).
Несколько слов по поводу Вашей статьи о семье Нётеров из
"Еврейской Старины".
Я человек выпуска 1979 года[2],
до того работал в Саратовском университете, откуда меня после подачи заявления
в ОВиР уволили из-за моей внезапно обнаружившейся профнепригодности и
безграмотности в математике. После переезда в США я работаю в University of
Arkansas, Fayetteville, AR 72701, USA в должности Distinguished Professor of
Mathematics.
В Саратове на мехмате нашей кафедрой аэро- и гидродинамики
заведовал проф. Савелий Владимирович Фалькович[3],
он умер в 1983 г. (У него были еврейские имя и отчество и звали его, кажется,
Саулом, но в паспорте у него было имя, созвучное советской эпохе). Всё, что я
дальше говорю о Ф. Нётере, я слышал от него. Как-то (думаю, где-то в 70-х
годах), мы разговорились о жертвах сталинского террора, и он заметил, что даже
в самые плохие годы кое-кого изредка выпускали из тюрем и лагерей.
С.В.Фалькович (справа) поздравляет с юбилеем зав. кафедрой электро-
и радиотехники СГУ В.И.Калинина, апрель 1957 года
Он рассказал как, будучи аспирантом или недавно
защитившимся сотрудником того же мехмата, он ехал в командировку в Москву в
начале войны (кажется, в декабре 1941 г., но точного месяца я уже не помню). Я
родился в Москве, война началась в мой третий день рождения, и нас эвакуировали
в конце сентября или октябре 1941 г., когда война была проиграна, и город
собирались сдать немцам. (Мне кажется, что время, когда Фалькович был в Москве
в тот раз, было после того, как мы оттуда уехали, но на 100% я в этом не
уверен). Чтобы купить билет на поезд, нужно было предъявить так наз.
"мандат", который у него был. В Москве в вагоне метро он неожиданно
встретил Фрица Нётера, с которым был знаком с предвоенных времён. Поскольку
Фалькович знал из слухов, что Нётера арестовали, он не поверил своим глазам, но
поздоровался и проф. Нётер его узнал. Нётер рассказал, что его арестовали в
Омске, держали в Орле, он всё время доказывал свою невиновность (если я
правильно помню, его обвиняли в шпионаже в пользу нацистской Германии). Затем
его неожиданно освободили, он только что приехал в Москву и ехал на Лубянку,
где должен был получить билет для проезда в Омск к своей семье. На Лубянке он
собирался жаловаться на поведение НКВД во время ареста – что-то насчёт его
книг. Кажется, какие-то из них забрали работники НКВД во время обыска в его
квартире. Фалькович пожелал ему успеха, они распрощались, и больше Фалькович
его никогда не видел. Более того, он спрашивал многих людей, и никто ничего не
знал о Нётере. Т.е. "все" знали, что его арестовали, и он исчез, но
деталей никто не знал.
В 1981 г. я провёл несколько месяцев в ФРГ. Мне прислали для реферирования небольшую книжечку об Эмми Нётер (кажется, она была по-немецки), я её прореферировал и отметил там слова Фальковича (не называя его по имени, так как он был жив и жил в Саратове).
Реферат книги Dick, Auguste об Эмме Нётер
в Zentralblatt für Mathematik und ihre Grenzgebiete, том 449(1981), стр. 8,
в котором Б.Шайн упомянул о сообщении Фальковича
По возвращении в Америку осенью того же года я получил
письмо от Отто Нётера, который был Chairman of the Department of Statistics at the University
of Connecticut
in Storrs (а может, он
мне звонил, пока меня не было, и просил перезвонить ему, уже не помню). Он
читал мой реферат и заинтересовался замечанием, которое я там сделал. Он
сказал, что хорошо помнит, как арестовывали его отца. Отец исчез, и больше они
его никогда не видели. По их сведениям отца выдали гестапо в группе других
антинацистов (или, в коминтерновской и советской фразеологии,
"антифашистов")...
После всего этого Отто звонил мне по телефону, а я звонил
ему, когда было, что сказать. Они знали, что отец был в тюрьме в Орле, так что
тут ничего нового я ему не сказал. Он спрашивал, кто мне сообщил эти сведения и
как я прокомментирую его идею получить советскую визу, поехать в Москву, а
оттуда приехать к человеку, который сообщил мне эти сведения, и побеседовать с
ним.
Я сообщил ему имя, адрес и телефон Фальковича, но сказал,
что Фалькович всегда был засекречен, все его основные труды были опубликованы в
закрытых журналах, а человек он был – на мой взгляд – пугливый. Он занимался
распространением ударных волн в газах, когда скорость была много чисел Маха и
вся традиционная математика резко менялась, т.е. состоянием атмосферы после
ядерного взрыва...
Я сказал, что в Саратов Отто поехать не сможет, так как
Саратов был главным центром советской радиоэлектроники с огромным подземным
заводом, который должен был устоять после прямого атомного удара... Тайком Отто
тоже вряд ли сможет съездить в Саратов, так как в Москве он должен будет
остановиться в гостинице, и за ним будут следить. Кроме того, Фалькович
откажется с ним разговаривать. Тогда Отто спросил, не сможет ли он позвонить
Фальковичу и вызвать его в Москву, он оплатит все расходы. Тут я тоже был
настроен скептически. Звонить он, конечно, может (но, разумеется, не из
гостиницы, где его разговоры будут прослушивать), однако междугородние
разговоры тоже могли прослушиваться, Фалькович не станет с ним разговаривать и сообщит
о его звонке в КГБ из инстинкта самосохранения.
Отто сказал, что история о том, будто Фриц собирался
жаловаться в НКВД по поводу книг, выглядела странно. Он (Отто) помнил обыск, но
не помнил, чтобы забрали какие-то книги, хотя это не исключено. Кроме того,
если отца выпустили, почему он сразу же не позвонил семье в Омск? Я не знал
ответа, но заметил, что во время войны не так-то просто было позвонить в другой
город. Надо было идти на телефонную станцию, заказывать разговор, предъявлять
документы, платить вперёд и т.п. Телеграмме семья могла не поверить. Возможно,
Фриц сначала хотел получить какую-то более долгосрочную бумагу о себе на
Лубянке, нечто вроде "охранной грамоты" для проезда в Омск (а может
быть и какие–то деньги для пропитания во время проезда), а потом уже
связываться с семьёй. Фалькович считал (но это были его домыслы), что Фриц,
видимо, что-то не то сказал на Лубянке или кого-то там задел, и его прямо там
снова арестовали. Во всяком случае, если он был жив после начала войны, то НКВД
вряд ли выдало его гестапо. Отто сомневался. За время жизни в СССР его отец
понял многие советские реалии и вряд ли бы стал задевать кого–то из
"органов". Однако мне кажется, что Отто в то время было лет 16, он
сам мог не понимать сии "реалии", а потом он уехал из СССР, и его
представления об этой стране могли быть обычными американскими представлениями:
СССР – это та же Америка, просто климат другой, одеваются по-другому и говорят
на другом языке.
Я навёл некоторые справки в Саратове (прямо с саратовцами
переписываться я боялся, чтобы им не повредить, но у меня был канал связи через
другой советский город, куда я мог писать эзоповским языком). Мне сообщили, что
у Фальковича был инсульт, он почти не может разговаривать и стал инвалидом. Я
сообщил Отто об этом, но к тому времени у Отто были ещё какие-то сведения об
отце. Как я уже написал, Фалькович умер в 1983 г. Его сын, кажется, живёт в
Израиле, но вряд ли он знает эту историю. Как Вы, думаю, знаете, вся семья
Нётеров была довольно левых взглядов, и Эмми хотела переехать в СССР. Спасла её
... советская бюрократия, которая занималась её делами слишком долго, вот она и
переехала в Брин Мор...
Когда Альберт Эйнштейн сидел в Англии и не мог вернуться
назад в Германию, наш ректор Хворостин пригласил его профессорствовать в
Саратов. Эйнштейн ответил, что никогда не научится русскому языку. Тогда
Хворостин решил открыть Академию Наук для немцев Поволжья (это было бы необычно
для всего лишь автономной республики, но у Хворостина была сильная рука в ЦК),
сделать Эйнштейна её президентом с хорошей зарплатой, а жить он будет в
Саратове и заниматься в университете, чем хочет. Однако к тому времени организовался
Institute for Advaced Studies, и Эйнштейн уехал в Принстон. В Саратове жил
какой-то родственник Эйнштейна, что-то вроде племянника[4].
Потом "руку" Хворостина в ЦК ликвидировали, и
его арестовали как японского шпиона. На допросах он в этом сознался, как и в
том, что он по национальности японец. Я никогда не видел его портретов, но
знавшие его люди говорили, что он выглядел очень типично по-русски. Он просто
хотел создать в Саратове образцовый университет и на этом достижении переехать
в Москву. Он почему-то считал себя математиком (кажется, окончил Институт
Красной профессуры и числился там математиком).
В общем, я не слишком верю советским или российским ксивам
(простите за еврейско-русско-одесский сленг) о том, что Фрица расстреляли в
Всего хорошего,
Ваш Boris M. Schein (Борис Шайн)».
В этом насыщенном фактами письме содержится много интересной информации. Можно сказать и сильнее: здесь много ошеломляющих утверждений, и весь вопрос только в том, насколько они верные. Ведь некоторые неточности и опечатки просто бросаются в глаза: упомянут город Омск вместо Томска, и сын Фрица назван Отто, тогда как он Готфрид. Борис Шайн в последующих письмах признал, что в этих пунктах просто ошибся.
Главным в письме является следующее утверждение,
сформулированное на основе устного сообщения С.В. Фальковича:
осенью 1941 года (или немного раньше) Фалькович встретил
Фрица Нётера в Москве.
Это
утверждение имеет непосредственное отношение к моей статье
«Одиссея одной династии». Оказывается, если это утверждение верно, Нётера выпустили
на какое-то время из Орловского централа, хотя по официальной версии он был в
Орле расстрелян. По времени эта встреча могла попасть на повторное рассмотрение
дела, состоявшееся 8 сентября 1941 года, когда был вынесен смертный приговор.
Тогда выходит, что второй суд был не заочным, а в присутствии Нётера, к тому же
его на какое-то время, то ли до приговора, то ли после, освободили. Может,
правда, статься, что все это – какая-то игра чекистов с жертвой, но тут мы
полностью попадаем в область догадок и фантазий.
В письме Бориса есть
несколько точных фактов, подкрепленных другими
свидетельствами. Например, Б. Шайн
пишет:
«Эмми хотела переехать в СССР. Спасла её ... советская
бюрократия, которая занималась её делами слишком долго, вот она и переехала в
Брин Мор».
Это точно
соответствует воспоминаниям академика Павла Сергеевича Александрова, который в
своей речи памяти Эммы Нётер сказал:
«После ее
изгнания из Германии она серьезно думала об окончательном переезде в Москву, и
я с ней имел по этому поводу переписку. Она отлично понимала, что нигде не
найдет таких возможностей к созданию новой, блестящей математической школы
взамен той, которая была отнята у нее в Геттингене. И я вел уже переговоры с
Наркомпрссом о предоставлении ей кафедры в Московском университете. Однако в
Наркомпросе, как водится, медлили с принятием решения и не давали мне
окончательного ответа. Между тем время шло, и Эмми Нетер, лишенная даже того
скромного заработка, который она' имела в Геттингене, не могла ждать и должна
была принять приглашение в женский университет в американском городке Bryn Mawr»[5].
Второе
утверждение из письма Бориса Шайна тоже очень интересно, но относится уже к
другой теме. Оно, скорее, имеет отношение к моей статье
«Прецедент» об Альберте Эйнштейне и Томасе Манне[6]. Это
утверждение выглядит так:
Здесь тоже
есть доводы «за» и «против», но разбор их должен стать предметом отдельной
работы[7].
Здесь же мы ограничимся лишь судьбой Фрица Нётера.
В следующих письмах Борис Шайн уточнил некоторые подробности, которые важны для понимания и оценки основного утверждения.
«17 июня 2009 года. Про Омск Я напутал – я не был ни в
Омске, ни в Томске, помнил, что Нётер был в меньшем городе, но, видимо,
подсознательно пришло в голову «правитель Омский» – из антиколчаковской
пропаганды... Про поезд и т. п. я мог присочинить, но то, что здешний
Нётер удивлялся: если отца выпустили, то он бы в первую очередь сообщил им –
это я помню. Вообще, он был немногословный. По-моему русского он не знал, но
тут я не уверен».
«18 июня 2009 года. Тут имеется два аспекта: (1) мои
разговоры с Фальковичем. Особенного значения я им не придавал. Мы с ним общались
мало. Когда я был студентом, он был профессором, он был заметно старше меня...
На эти темы мы с ним практически никогда не разговаривали, я вообще не знал, что
он такое в этом плане, не знал, кто его жена и т. п. .
(2) Разговоры с Нётером. Они тоже носили чисто
эпизодический характер. Он задал конкретные вопросы, я ответил, что мог. Мы ещё
контактировали раз или два. Он не то только что ушёл на пенсию, не то собирался
оставлять свою кафедру-департамент...
Только что глянул на Моим собеседником определённо был Готфрид, так как именно он был в этом университете, умер там и похоронен недалеко от университета. Почему я написал «Отто» – не знаю.
То, что Фалькович сказал мне, что видел Нётера в Москве, –
это я хорошо помню. О времени этой встречи – тут я на 100 % не уверен. Про
железнодорожный «мандат» я помню хорошо. Но их, кажется, ввели задолго до войны.
Может быть, это было перед войной, но мне кажется, что после её начала. Так или
иначе, Фальковичу не было никакой необходимости что-то сочинять, про Нётера он
сказал чисто случайно. Т. е. я уверен, что Ф. его действительно видел. Значит,
Нётера на самом деле выпускали из тюрьмы, а потом снова посадили, притом до
того, как он успел с кем-то связаться, а может, и связался с кем-то, но мы об
этом не знаем».
Одно место в первом письме Б.Шайна вызывает основное возражение:
Сын Фрица Нётера удивляется, почему отец не позвонил семье, тогда как в 1941
году семьи Фрица в Томске уже не было: жена умерла в Германии, а детей выслали
из СССР.
О семье Фрица Нётера Борис Шайн рассуждает в следующем письме.
«1 июля 2009 года. О Нётере. Как я уже писал, Фалькович упомянул его случайно
в контексте совсем другой беседы, где он говорил о другом человеке. Особого
значения этому я не придал. Насчёт сообщения семье и т. п. – это могла
быть игра моего (или Фальковича) воображения или памяти...
Никаких сомнений в том, что Ф. видел Нётера, у меня нет.
Про семью и т. п. он или я могли представить себе совсем не ту картину,
что была на самом деле. Я вообще не знал тогда, что дети Нётера были вне СССР.
Ф. тоже мог об этом не знать. Что-то про семью (а может даже и детей – в таком
случае бы себе представил маленьких детей с мамой) Ф. говорил...
Ф. считал, что Нётера, видимо, арестовали на Лубянке,
когда он туда прибыл (но это был его домысел, на самом деле он ничего не знал),
возможно, Н. как-то неосторожно с кем-то говорил. Но причина могла быть и
совсем другая. Какой-либо местный начальник мог и не знать, что его дети не
живут в СССР, а на Лубянке это могло создать трудности. Если уже шла война, то
как можно было что-то СДЕЛАТЬ в ответ на его просьбы о воссоединении с детьми?
Проще и разумнее всего было бы его заново арестовать и избавиться от него.
Видимо, так и сделали, это сразу решило многие будущие проблемы».
Что же остается? Факт, на котором
настаивает Борис Шайн, и в который я тоже верю: Фалькович, действительно, видел Фрица Нётера после
ареста. Когда точно, непонятно: осенью 1941 года или до начала Отечественной войны?
В каждом из этих случаев можно построить свою картину случившегося, но пока у
нас мало фактов, чтобы подтвердить или опровергнуть то или иное умозрительное
построение. Но одно можно сказать точно: официальная версия случившегося, опирающаяся
на расследование Военной прокуратуры и решение Верховного суда СССР 1988 года,
имеет серьезный дефект. А именно, она не объясняет, каким образом осужденный
сначала на 25 лет заключения, а потом и приговоренный к смертной казни немецкий
профессор из Томского университета оказался в начале сороковых годов на свободе
в Москве.
Поэтому точку в описании «одиссеи» Фрица Нётера ставить рано. Может быть, читатели этих строк вспомнят еще какие-то подробности или показания очевидцев[8]? Все же, прав поэт: «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Главное, что слово сказано, свидетельство о встрече Фальковича и Фрица Нётера в Москве введено в научный оборот. За что я сердечно благодарю Бориса Шайна.
Примечания
Всего понравилось:0
Всего посещений: 5718
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer11/Berkovich1.php - to PDF file
Комментарии:
Виталий Гольдман
- at 2011-08-10 02:05:36 EDT
Флят Л. - Виталию Гольдману
Израиль - Tue, 09 Aug 2011 09:19:01(CET)
Насколько я помню,
1. А. Фалькович не утверждал, что слышал эту историю от отца, а только отмечал хорошую память Б. Шайна
А.Фалькович не только отмечал хорошую память Б.Шайна, но и сам убежден, что встреча отца с Нётером была. Вот что А.Фалькович пишет:
Александр Фалькович
- at 2009-07-12 08:02:46 EDT
Эта встреча действительно имела место (Борис Моисеевич не мог перепутать, а уж Савелий Владимирович – естественно, т.к. это произошло с ним самим)
2. Б. Шайн не был третьим участником московской встречи Нётера и Фальковича-отца. Его пересказ разговора для истории не убедителен.
Как раз А.Фалькович указал на особенности памяти Б.Шайна, которые делают его пересказ разговора убедительным. То, что не все фиксировалось в документах, хорошо известно. Достаточно вспомнить судьбу Валленберга. Или тех же Хенрика Эрлиха и Виктора Альтера. Они тоже были выпущены, а потом арестованы. Но в документах были расстреляны еще несколько лет назад:
http://berkovich-zametki.com/2010/Starina/Nomer1/Berkovich1.php
Флят Л.
Израиль - at 2010-04-23 01:46:30 EDT
С опозданием включаюсь в дискуссию. Постежовский откат действительно привел к освобождению некоторого количества заключенных. В техникумовской юности (Свердловск) слушал лекции историка Каркадиновой Фелиции Михайловны, не предполагая о ее трагической судьбе в юности и более-менее благополучном завершении. Встретил я ее имя еще раз лет через 40, на страницах "Крутого маршрута" Е. Гинзбург: моя будущая учительница запомнилась автору в качестве старосты вагона(столыпинского?) на этапе во Владивосток... Несколько имен деятелей еврейской культуры, тогда освобожденных, так же известны. Но это совсем не значит, что математик Нётер оказался в их числе. На сайте Мемориала lists.memo.ru Нётер упоминается со сылкой на книгу памяти Томской области и материалы самого Мемориала. И нет никаких намеков на его промежуточное освобождение перед войной. К тому же, я этого не увидел, нет доказательств, что С.Фалькович был знаком с немецким математиком. Думаю, что встреча, если и была, то совсем с другим человеком. А "Нётер" у корреспондента Е. Берковича -это "абберация памяти", явление очень характерное для мемуаристов. "Доверяй, но проверяй!!!" С уважением, Л.Ф.
Евгений Беркович
- at 2009-07-13 02:03:36 EDT
(окончание)
Об Эрлихе и Альтере упоминается в моей статье «Между молотом и наковальней. (Положение восточноевропейских евреев во времена союза Гитлера и Сталина)» (http://berkovich-zametki.com/Nomer3/Poland1.htm)
См. также статью Владимира Гордина «Офицер из Одессы» в нашем альманахе «Еврейская Старина»: http://berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer4/Gordin1.htm
Цитата:
Дальнейшая судьба Эрлиха сильно разошлась с судьбой Жаботинского. Осенью 1939г. после того, как СССР и Германия разделили Польшу, он и другой правый бундовец Виктор Альтер были арестованы НКВД. В начале августа 1941г. (когда уже шла война с Германией) оба были приговорены к смертной казни, в частности, за критику пакта Молотова – Риббентропа. Но вдруг 27 августа им заменили казнь 10 годами заключения и обещали даже скорое освобождение. На допросах иногда присутствовал Л.Берия. С арестованными руководителями Бунда обсуждали возможность создания в СССР антифашистской еврейской организации, которую они могли бы возглавить. Предложение сотрудничать с НКВД оба приняли. 13 сентября их освобождают, поселяют в гостинице «Метрополь», а через несколько дней знакомят с С.Михоэлсом, П.Маркишем и другими известными евреями. После консультаций решено было создать Еврейский Антифашистский комитет (ЕАК): председатель – Эрлих, вице-председатель – Михоэлс, ответственный секретарь – Альтер. Не дожидаясь одобрения Отца народов, они начинают действовать. В эвакуации, в Куйбышеве они входят в контакты с послами Англии, США и польского правительства в изгнании. Более того, они не скрывали своих намерений, организуя сотрудничество в антигитлеровской коалиции, постараться либерализовать коммунистический режим в СССР. Альтер собирался вылететь в Лондон, а Эрлих – в США, чтобы представлять там Бунд. Сталину такая самостоятельность не понравилась. 3 декабря оба были арестованы. 5 декабря польскому послу С.Коту было официально объявлено, что Эрлих и Альтер оказались немецкими шпионами. Через несколько дней Красная армия начала успешное наступление под Москвой, а США вступили в войну (после атаки японцев на Перл-Харбор). Теперь союзникам СССР было не до таких «мелких» вопросов, как судьба двух старых бундовцев. 14 мая 1942г. Эрлих повесился на тюремной решетке, а Альтер (после того как всплыла информация о расстрелах поляков в Катыни, протеста польского правительства в изгнании и разрыва с ним отношений СССР) был расстрелян 16 февраля 1943г. Майор НКВД Огольцов доложил Меркулову: «Все документы и записи, относящиеся к арестованному №41… изъяты. Вещи сожжены».
Удачи!
Евгений Беркович
- at 2009-07-13 02:02:55 EDT
V-A
- Monday, July 13, 2009 at 00:40:07 (EDT)
Г. Эрлих в мае 1942 г. покончил с собой в куйбышевской тюрьме
На самом деле Альтер и Эрлих были казнены там в октябре 41 года.
Уважаемый V-A ошибается, но подсказал интересную аналогию с судьбой Фрица Нётера. Как раз сведения о судьбе Эрлиха точные – приведу цитату из «Электронной еврейской энциклопедии», на которую указал коллега Хоботов:
В сентябре 1939 г. с началом Второй мировой войны Эрлих бежал на восток Польши, в советскую зону оккупации. 4 октября 1939 г. Эрлих был арестован сотрудниками Народного комиссариата внутренних дел в Бресте и перевезен в Москву. Его обвинили в связях с польской контрразведкой, в контактах с подпольными организациями Бунда, в критике политики советско-германского сотрудничества. В конце июля — начале августа 1941 г. Эрлих вместе с др. лидером Бунда, В. Альтером, был приговорен к смертной казни. 27 августа 1941 г. им было объявлено о замене смертной казни десятилетним заключением. В ходе допросов Эрлиха и В. Альтера следователи и нарком внутренних дел Л. Берия предложили им возглавить еврейскую антифашистскую организацию. 12 сентября 1941 г. Эрлих и Альтер были освобождены из заключения. В начале октября 1941 г. они направили И. Сталину письмо с подробным изложением плана создания в Советском Союзе Еврейского антифашистского комитета под председательством Эрлиха. В письме шла речь о создании антифашистских комитетов в странах антигитлеровской коалиции, а также предлагалось сформировать в США Еврейский легион и отправить его на советско-германский фронт. Их замыслы, а также тесные контакты с послами Англии и США привели И. Сталина к мысли о необходимости их устранения и о создании комитета из послушных ему советских евреев (см. Советский Союз).
4 декабря 1941 г. Эрлих и Альтер были арестованы в Куйбышеве, куда они эвакуировались в октябре 1941 г. 23 декабря 1941 г. военная комиссия Верховного суда приговорила Эрлиха и В. Альтера к смертной казни за связь с германской разведкой. 14 мая 1942 г. Эрлих покончил жизнь самоубийством в тюрьме, Альтер был расстрелян в феврале 1943 г.
Кстати, продолжая тему точности, замечу, что в статье "Альтер Виктор" неверно указана дата смерти: А́ЛЬТЕР Виктор (Alter, Wiktor; 1890, Млава, Польша, – 1941, Куйбышев), хотя в тексте статьи пишется: «Альтер был расстрелян в феврале 1943 г.».
Но вернемся к нашей теме. Обратите внимание на следующие слова:
В конце июля — начале августа 1941 г. Эрлих вместе с др. лидером Бунда, В. Альтером, был приговорен к смертной казни. 27 августа 1941 г. им было объявлено о замене смертной казни десятилетним заключением. В ходе допросов Эрлиха и В. Альтера следователи и нарком внутренних дел Л. Берия предложили им возглавить еврейскую антифашистскую организацию. 12 сентября 1941 г. Эрлих и Альтер были освобождены из заключения.
По сообщению Бориса Шайна, именно в это же время С.Фалькович видел освобожденного из заключения Фрица Нётера. Возможно, что Фриц Нётер тоже предполагался для той же цели. Но по какой-то причине не подошел и был расстрелян, как и Альтер. Возможно, правда, что это освобождение состоялось в декабре 1940 года, как предполагает сын С.В.Фальковича Александр. Тогда мотив освобождения мог быть иным – об антифашистской организации думать было рано. Впрочем, это область чистых спекуляций. Однако параллель между судьбами Нётера и Эрлиха-Альтера очевидна.
(окончание следует)
Александр Фалькович
- at 2009-07-12 08:04:16 EDT
(окончание)
О С.В. Фальковиче
Мой папа очень педантично относился к встречам Нового года. Как-то он рассказал мне, что один раз в жизни он не встречал Новый год за столом в кругу семьи, и вообще в тот самый момент был на улице – шел по Москве к вокзалу на поезд, чтобы в Саратов ехать – и этот Новый год был сорок первым годом. Папа был крайне несуеверным человеком, но после этого второй раз проверять не хотел.
Папа скончался 30 октября 1982. Сайты Российского национального комитета по теоретической и прикладной механике и мехмата СГУ добавили ему от одного до нескольких месяцев жизни, за что на них трудно обижаться, хотя это все-таки неряшливость. Микроинсульт действительно произошел в августе 1981 года (незадолго до возвращения Б.М. Шайна из Германии в США) в день похорон Виктора Владимировича Вагнера, профессора-алгебраиста и геометра, друга Савелия Владимировича и учителя Бориса Моисеевича. Речь папа не потерял и влияние этого микроинсульта было невелико, так как у папы уже развивалось заболевание почек, в то время в условиях Саратова безусловно смертельное. Он слабел день ото дня. Я пишу об этом только потому, чтобы отметить, что память у Бориса Моисеевича совершенно потрясающая, хотя, конечно, через несколько границ информация проходила с искажениями.
Насчет «пугливости». Мне кажется, мы не можем судить о поступках людей в то время, поскольку мы не видели большого террора в период его расцвета. Достаточно того, что мои родители не сделали ничего постыдного из-за «пугливости».
Во всяком случае, о поездке отца в Москву в конце 1981 речи уже быть не могло. Да и конечно, привычки человека, почти сорок лет имевшего допуск к секретной документации…
А вообще, почему папа рассказал эту историю именно Борису Моисеевичу? Может быть, именно зная о точной памяти Шайна, его неравнодушии, общительности и широком круге знакомств, в том числе с зарубежными математиками, папа надеялся, что про встречу с Нётером станет известно.
В итоге
Можно считать, что загадка в основном разгадана. Фриц Нётер действительно был несколько дней или часов на свободе, был в Москве. Затем он снова оказался в заключении. Скорее всего, это было все-таки до 8 сентября 1941 года, возможно, в декабре 1940. Его не передавали в руки гестапо, а убили в СССР.
В недолгие часы свободы он встретил своего знакомого по вольной жизни – С.В. Фальковича – и поговорил с ним.
Это была последняя ниточка, которая связывала его с нормальной жизнью. Я сожалею, что Готфрид Нётер не услышал этот рассказ из уст моего отца – может быть, ему бы стало легче. Но это было невозможно.
Если у Фрица Нётера есть внуки, может быть, они узнают об этом.
Я перечитал написанное. Мне кажется, больше всего нас всех удивляет противоречие между официальным сообщением о гибели Фрица Нётера 8 сентября 1941 и его встречей с моим отцом в декабре 1940. Это не самое главное. Про одного из моих близких родственников в справке о реабилитации 1957 года написано, что он умер в 1943 в Ленинграде от аппендицита, а в справке о реабилитации 1989 – что был расстрелян в Саратове в 1938. Если уж про Рауля Валленберга, человека из мира власти, известно только, что к настоящему времени он, скорее всего, умер…
До свидания
Александр Фалькович,
Саратов
Александр Фалькович
- at 2009-07-12 08:02:46 EDT
(продолжение)
О Фрице Нётере
Точно известно 2 факта:
1. Отец не рассказывал мне о встрече с Нётером (хотя несколько раз я слышал от родителей фразу «иногда выпускали, но очень редко», но не помню, чтобы они хоть раз приводили в пример хоть одного человека, от чего слово «очень» в моем сознании подчеркивалось);
2. Эта встреча действительно имела место (Борис Моисеевич не мог перепутать, а уж Савелий Владимирович – естественно, т.к. это произошло с ним самим).
После всех воспоминаний, опубликованных во время и после перестройки, эта ситуация выглядит не такой невероятной, как казалось в 1981 году. Нётера могли выпустить («иногда выпускали, но очень редко»). А уж если он сам пришел на Лубянку, то арестовали бы непременно – такие ситуации многократно описаны, для этого ему не надо было даже «что-то не то говорить на Лубянке или кого-то там задевать». Все остальные возражения могли придти в голову только в 1981, но не в 1941: почему он собирался ехать в Томск к семье – не знал, что сыновей выслали (откуда мог узнать?), или почему он сразу же не позвонил семье (за границу?). А удивиться тому, «каким образом осужденный … на 25 лет заключения … немецкий профессор из Томского университета оказался в начале сороковых годов на свободе в Москве», можно вообще только в 2009 (извините, пожалуйста, Евгений Михайлович). Впрочем, весь последний абзац – это мои домыслы, попытка реконструкции событий.
Неясен вопрос только о времени встречи. Очень важны 2 фразы Бориса Моисеевича:
… нас эвакуировали в конце сентября или октябре 1941 г., когда война была проиграна, и город собирались сдать немцам. (Мне кажется, что время, когда Фалькович был в Москве в тот раз, было после того, как мы оттуда уехали, но на 100% я в этом не уверен)…
…О времени этой встречи – тут я на 100 % не уверен. Про железнодорожный «мандат» я помню хорошо. Но их, кажется, ввели задолго до войны. Может быть, это было перед войной, но мне кажется, что после её начала…
Этих фраз не было в письме, которое Борис Моисеевич написал в 2003, а представить себе, что он может забыть хоть какую-то маленькую деталь, я до прочтения Вашей статьи просто не мог.
Не исключено, что 1941 год возник из совмещения воспоминаний о двух темах разговора:
…Фалькович упомянул его случайно в контексте совсем другой беседы, где он говорил о другом человеке…
…Чтобы купить билет на поезд, нужно было предъявить так наз. "мандат", который у него был…
…Про железнодорожный «мандат» я помню хорошо…
Возможно, вторая тема разговора касалась «мандата» и поездок во время войны, а в рассказе о Нётере не было даты.
Я знаю, что отец бывал в командировках в Москве во время войны, но в декабре 1941 – как-то уж слишком… Могло ли это быть, я не уверен. Во всяком случае, я знаю, что до начала ноября весь мехмат СГУ (те, кого не мобилизовали, в том числе и отец с минус семью диоптриями), был на рытье окопов.
К тому же, если представить, что Нётера выпускали, то осень 1941 – самое маловероятное для этого время. А вот 1938 – когда арестовали Ежова и как раз «выпускали, но очень редко», или период с 23 августа 1939 по 22 июня 1941 – время более подходящее.
Тем более, что в декабре (!) 1940 года Савелий Владимирович Фалькович точно был в Москве.
(окончание следует)
Александр Фалькович
- at 2009-07-12 08:00:24 EDT
Глубокоуважаемый Евгений Михайлович!
Позавчера получил гиперссылку на Вашу статью с Б.М. Шайном http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer11/Berkovich1.php#_ftn3, прочел и два дня осмысливал все это – после статьи эта история мне стала казаться логичной и понятной, все стало на свои места.
О Б.М. Шайне
Историю о Нётере и моем отце я впервые узнал 6 лет назад, когда Борис Моисеевич прислал письмо с этим рассказом моему другу в Израиле. Тогда история меня настолько озадачила и поставила в тупик, что я даже не нашел что написать в ответ Борису Моисеевичу, тем более, что самое главное – после чего можете не читать, если не интересно – от отца рассказ про Фрица Нётера я никогда не слышал.
Теперь, после прочтения статьи, я понимаю, что все дело было в Борисе Моисеевиче, точнее, в моем представлении о нем – моем преподавателе и научном руководителе моей дипломной работы.
У нас на мехмате Саратовского университета было много хороших и очень хороших преподавателей и ярких личностей, но Борис Моисеевич выделялся даже на этом фоне. Казалось, что математику он знал всю целиком, что во второй половине 20 века вряд ли возможно. У него были обширные познания в истории, языках и литературе. Доктор физико-математических наук в 27 лет (а в 29 опять кандидат – антисемитское лобби в ВАКе не утвердило). Он говорил очень быстро – и в бытовом общении и на лекции – но не как футбольный комментатор Синявский, не захлёбываясь, а очень четко. Надеюсь, что он и сейчас говорит так же. Речь Бориса Моисеевича была грамматически правильной, все периоды правильно завершались и согласовывались, и не было ощущения суетливости – весь этот устный текст был плотно заполнен информацией и мыслями. Каждый вопрос быстро освещался со всех сторон, с необходимыми оговорками и взаимосвязями со всем, чем можно и нужно. При этом лекцию можно было легко записать, потому что он отделял интонацией крупный шрифт от мелкого. Мог привести пример из совершенно неожиданной области, который всегда оказывался очень уместным. Я такого больше никогда не видел.
Я об этом рассказываю потому, что вчера понял – все эти годы я считал голову Бориса Моисеевича какой-то совершенной машиной, и память его – компьютерной памятью, подчиняющейся законам реляционной алгебры, а не человеческой психологии. То есть что вся информация в его сознании не то что не забывается, но хранится точно в том виде, в котором он ее туда поместил – не обобщается на первичном уровне, не отделяется главное от второстепенного, не отсекаются незначащие детали и т.д. А над всем этим хранилищем уже совершаются мыслительные процессы.
Вчера я понял, что это мое представление было очень наивным – просто я об этом не задумывался никогда. Мое восхищение Борисом Моисеевичем от этого не уменьшилось.
Еще о неточностях Б.М. Шайна, которые на самом деле только подчеркивают его хорошую память.
«Готфрид – Отто»: по-русски Готфрид почему-то пишется с одним «т», поэтому в английском или немецком тексте русский глаз (гм! – сразу представил себе глаза Бориса Моисеевича) видит в первую очередь двойное «tt» и «о» перед ними, они и запоминаются. Человек с более плохой памятью не перепутал бы.
Насчет того, что я живу в Израиле: письмо Бориса Моисеевича моему другу в Израиль в 2003 было в ответ на сообщение, что я еду в Израиль на семинар по математическому моделированию в мелиорации. В его памяти сохранилась первая часть фразы.
(продолжение следует)
Евгений Беркович
- at 2009-07-07 01:39:11 EDT
На Лубянке он собирался жаловаться на поведение НКВД во время ареста – что-то насчёт его книг. Кажется, какие-то из них забрали работники НКВД во время обыска в его квартире.
Эти строки из первого письма Бориса Шайна вызвали сомнения у сына Фрица Готфрида: он "сказал, что история о том, будто Фриц собирался жаловаться в НКВД по поводу книг, выглядела странно. Он (Готфрид) помнил обыск, но не помнил, чтобы забрали какие-то книги, хотя это не исключено".
Сегодня Борис Шайн обратил внимание на первый приговор Фрицу: 25 лет заключения с конфискацией имущества. Вот эту "конфискацию" мог иметь в виду Фриц, а не захват книг во время обыска, о чем говорил Готфрид.
Удачи!
Элиэзер М. Рабинович - Берковичу и Шейну
- at 2009-07-06 23:30:08 EDT
Ф. считал, что Нётера, видимо, арестовали на Лубянке, когда он туда прибыл (но это был его домысел, на самом деле он ничего не знал), возможно, Н. как-то неосторожно с кем-то говорил. Но причина могла быть и совсем другая. Какой-либо местный начальник мог и не знать, что его дети не живут в СССР, а на Лубянке это могло создать трудности. Если уже шла война, то как можно было что-то СДЕЛАТЬ в ответ на его просьбы о воссоединении с детьми? Проще и разумнее всего было бы его заново арестовать и избавиться от него. Видимо, так и сделали, это сразу решило многие будущие проблемы».
Хотя всегда возможны исключения, я не слышал ни об одном случае освобождения после начала войны. Наоборот, заключенных рассстреливали при оставлении городов, чтобы их не таскать с собой, а тех, кто кончал срок во время войны все равно не выпускали до ее конца.
Но если это был все-таки "подлинный" Нетер в метро, то могло быть, что он сам не знал, что его семья выслана из Томска, да еще заграницу. Он мог вежливо просить отправить его к семье, не понимая, что просится за рубеж, да еще во время войны. Что НКВДшникам было делать? Его вторичный арест был самым простым ответом на их проблему.
Евгений Беркович
- at 2009-07-06 04:55:07 EDT
Самуил
- at 2009-07-05 22:00:03 EDT
Не должно плохое забываться.
Спасибо, дорогой Самуил. Вы правы, не должно плохое забываться. Тем более, не должно забываться хорошее. В сохранении памяти очень важны и такие внимательные читатели, как Вы. Мой соавтор Борис Шайн тоже оказался внимательным читателем и слушателем, он знаком со многими людьми, много знает и помнит. Не будь у С.В.Фальковича такого внимательного слушателя, мы бы и не узнали сегодня о той удивительной встрече в Москве 1941 года. Пользуясь случаем, хочу еще раз выразить благодарность Борису Шайну. Вот показательный пример "устной истории", которая не менее важна, чем история "документальная".
Удачи!
Самуил
- at 2009-07-05 22:00:03 EDT
... его представления об этой стране могли быть обычными американскими представлениями: СССР – это та же Америка, просто климат другой, одеваются по-другому и говорят на другом языке.
Тут проживешь десяток лет в нормальной стране и ловишь себя на том, что уже с оторопью, с трудом такое воспринимаешь: сын хочет разузнать о погибшем отце; есть человек, который отца видел и разговаривал с ним; адрес этого человека, телефон — все известно; казалось бы, проще простого позвонить, приехать, встретиться... Нет! Невозможно! Не дадут. Не разрешат. Следить, прослушивать будут. Да и сам этот человек откажется. Почему? Заслуженный ученый, профессор будет трястись, панически бояться бытового, пустяшного по сути разговора с иностранцем...
Уважаемый Евгений Михайлович! Давно читаю ваши исторические работы. Уже говорил Вам, что воспринимаю эти эссе как части целостного полотна, взаимосвязанные, как были взаимосвязаны жизни их героев. Вот, сейчас почему-то резанула история с сыном несчастного Фрица. Это ведь уже восьмидесятые годы, Сталин давно сдох, а людоеды — по-прежнему людоеды. Даже жившим в те годы невредно напоминать (плохое забывается), что уж говорить о молодых. Вы делаете нужное и благородное дело материализации памяти о людях и о временах. О лучших людях и далеко не лучших временах. Тем более нужное, что — не лучших. Не должно плохое забываться.