Фильм
Рассказ
М.Г. Дорфману
Артур Фаюмский
проснулся как всегда поздно. Болела голова после большой дозы снотворного. Тело
было налито свинцовой тяжестью, рот полон застоявшейся горечи... Он не любил
пробуждений: тоскливые мысли сразу же набрасывались на него. Новый день не
сулил ничего нового: суета, мелкие дрязги, пререкания с женой, болезненные
уколы самолюбия, имитация бурной деятельности и пустота, пустота внутри и
вокруг...
Лучшим лекарством от тоски были, конечно,
воспоминания. Он готов был снова и снова прокручивать в своем воображении
волнующий фильм из т о й жизни...
***
Артур не мог сказать точно, когда в нем поселилось
тщеславие. Сколько он себя помнил, он всегда жаждал внимания, известности,
постоянного интереса к своей личности. Быть в центре событий, быть главным их
участником – это стало его жизненной программой еще в ранней юности. Программой,
которую ему не удалось претворить в реальность. Он лишь приблизился к своему
идеалу, но от этого его жизнь стал настоящей мукой...
Он с отличием закончил московский Институт
культуры, и, по зрелому размышлению, перебрался в Ленинград, где вскоре стал
заметной фигурой в определенных кругах. Артур организовывал эстрадные концерты,
выступления самодеятельных коллективов и популярных артистов театра и кино; он
сколачивал выездные бригады, объезжавшие северные края, чтобы позволить
жаждущим массам припасть к родникам социалистического искусства в обмен на
приличные суммы в неконвертируемой, но тем не менее ценной валюте.
Артур, конечно, получал свои комиссионные, проценты, доли, подношения, но для него также была важна хоть и скромная, но заметная роль конферансье, объявлявшего номера программы. Представительный, элегантно одетый, в меру остроумный, он хорошо смотрелся рядом со знаменитостями эстрады, театра и кино. Артур был к тому же мастером тонкого комплимента и не всегда тонкой, но беспроигрышной лести. «Звезды» охотно проглатывали и то, и другое, рассыпались в благодарностях и... исчезали до следующей халтуры. Друзей у него было совсем немного: не каждый был согласен выслушивать бесконечные рассказы о творческих успехах и интимных приключениях со знаменитостями. Это была своего рода болезнь, но Артур, если и замечал ее губительные результаты (а ведь он был совсем не глуп), то в глубине души объяснял все завистью коллег.
Своей известностью в культурных кругах и немалыми заработками он был все же обязан не столько своей собственной административной деятельностью, сколько усилиям жены Фиры. Женился Артур вскоре по приезде в Ленинград: нужна была прописка, работа. 25-летняя Фира, с которой он встретился на танцевальном вечере в клубе, обращала на себя внимание пышной грудью и белоснежной кожей, контрастировавшей с копной рыжеватых волос. Была в этой маленькой крепкой девушке та вульгаринка, что привлекает взгляды мужчин, жаждущих удовольствий. Все произошло быстро: сближение, что-то вроде любви, беременность, поспешная свадьба, новая квартира.
Брак был, конечно, мезальянсом для Артура и его
семьи. Фаюмские не могли принять в свою среду простенькую бухгалтершу из
«Гостиного двора». Но Артур на этот раз проявил твердость необычную: настоял,
почти убедил родителей в необходимости этого брака. И не ошибся: Фира вскоре
вступила в партию, и, уравновесив свой «пятый пункт», стала быстро продвигаться
по служебной лестнице. Но еще быстрее постигла она основные принципы советской
жизни: «ты – мне, я – тебе», «рука руку моет» и многое другое в том же роде.
Доставание, взаимные услуги, устройство всевозможных «левых»» операций
превратились для Фиры в увлекательное приключение, стало основным содержанием
ее жизни. Деловая хватка и почти неограниченные возможности жены значительно
повысили ценность Артура в глазах его многочисленных знакомых.
После родов Фира быстро раздалась, подурнела, стал
одеваться еще более аляповато, хотя и во все заграничное, подкрашиваться еще
более вызывающе, хотя и импортной косметикой. Изредка бывая с нею на людях,
Артур замечал обращенные на нее липкие взгляды мужчин; замечал, но оставался
равнодушным. Любви давно уже не было, не осталось даже привязанности. Он знал,
что у нее есть любовники, для Фиры не были секретом его частые увлечения. Их
связывали общий бизнес, желание быть на виду, иметь вес в обществе, и, конечно,
их дочь. Любовь Артура к Ленке, в первые три-четыре года сильная до безумия,
позднее как-то ослабела: слишком уж пошла она в мать... И как-то незаметно
Артур превратился в любителя животных: в доме появлялись то барсучок, то
попугай Гога, то рыбки неведомых пород. Любимицей Артура на долгие годы стала
черепаха Зузу; он мог часами играть с ней, кормить ее, делиться с нею
вполголоса своими горестями и успехами.
Наступили семидесятые. Жизнь мчалась по накатанным
рельсам, радовала или огорчала, но была, в сущности, серой, безликой, лишенной
подлинной цели... Все также появлялся Артур на эстраде со знаменитостями, также
ходил на премьеры в Дом кино, в БДТ, на концерты модных западных гастролеров;
так же легко доставал в Лавке писателей на Невском желанные томики Ахматовой,
Мандельштама, Цветаевой, получая в обмен на них импортную мебель или дефицитные
продукты. Все было то же, но что-то неуловимо изменилось в атмосфере жизни,
незаметно возникла и стала облекаться в плоть и кровь идея эмиграции...
***
Артур теперь не мог вспомнить, когда и как эта
идея запала ему в душу. Наверное, случилось это во время долгих и задушевных
бесед с приятелем и собутыльником Гришей. Лихой журналист, весельчак и циник,
любитель хорошо поесть и выпить, Гриша был в чем-то сродни Артуру. Но в отличие
от него, любил еще порассуждать о политике, был в курсе всех событий, как на
внутреннем, так и на внешнем фронте. Он не был членом партии, однако, стал
своим в коридорах и кабинетах Смольного; нигде не работая в штате, жил безбедно
и весело. Секрет его был прост: Гриша отлично усвоил законы советской власти и
умело использовал ее несовершенства. Целыми днями он крутился по городу,
кого-то навещал, кому-то что-то доставал, конечно, и себя не забывая при этом. Артур
иногда ходил вместе с Гришей «по делам»: например, зайдя к директору продмага с
заднего хода и принеся билеты в Дом кино, можно было на славу отовариться
дефицитными деликатесами. Тут же Гриша договаривался о натуральном обмене
автомобильных шин на импортные дамские сапожки и какие-то еще нужные вещи... Конечно,
как полагается для соблюдения декорума, Гриша числился в каком-то издании и
даже иногда писал короткие, никому не нужные материалы, которые публиковал по
большей части под псевдонимом.
По утрам Гриша, следуя сложившейся традиции,
вынимал из почтового ящика две «Правды» – одну центральную, другую –
ленинградскую – и отправлялся с ними в туалет. Через десять минут он выходил
оттуда, имея полную информацию о событиях в мире. «Мне не нужно слушать
«западные голоса», – похвалялся он. – Наша пресса, если ее читать умеючи, между
строк, дает всю необходимую информацию о событиях в стране и в мире. Надо
только правильно ее анализировать». И действительно, не зная деталей, которые
были известны Артуру из передач западных радиостанций, Гриша давал стопроцентно
верный анализ событий и даже предсказывал их дальнейший ход.
Артур, плохо разбиравшийся во всей этой политике и
просто боявшийся обсуждать острые темы, восхищенно называл Гришу «ленинградским
Анатолием Максимовичем Гольдбергом».
За рюмкой «винтовой» водки, которая хорошо идет
под балычок, Гриша развивал свою любимую тему: при всех отличиях западной и
нашей систем внутренние механизмы человеческой деятельности, психология людей,
в сущности, везде одинаковы. Если человек сумел устроиться при социализме,
понял смысл взаимоотношений между людьми здесь, он и там не пропадет... Конечно,
социализм по сути своей (если отбросить демагогию) противоестествен,
античеловечен. Приходится затрачивать массу энергии, чтобы обнаружить слабые
стороны этого общества и суметь их использовать. Система направлена на обслуживание
правящей партии, и задача состоит в том, чтобы, не став частью партийной элиты,
получить доступ к ее привилегиям.... Капитализм, хотя и не лишен своих
слабостей, все же в целом покоится на естественных для человека экономических и
психологических законах. Овладеть ими гораздо легче, чем советскими. Вот почему
русским, прошедшим суровую школу жизни при социализме, не составляет труда
обойти изнеженных американцев и европейцев.
Эти и другие Гришины идеи находили живой отклик в
душе Артура, но все же не могли сразу развеять сомнения, неуверенность, просто
страх перед поворотным решением.
Оно пришло в ту ночь, когда Фира, прижавшись к
нему с давно забытой нежностью, стала шептать на ухо о массовых отъездах, о
письмах «оттуда», о радужных перспективах собственного бизнеса.
Остальное – получение вызова, увольнение с работы,
исключение из партии, недолгое ожидание (благо смольненский хозяин распорядился
не задерживать неблагодарных евреев в колыбели революции) – было уже вопросом
времени и техники. Промелькнули, как одно мгновение, быстрые сборы, шумные
проводы, да запомнилась пронзительная как зубная боль мысль: верно ли решение? Но
водоворот событий уже подхватил семью Фаюмских, включая последнюю артурову
любовь, кошку Санни, и вскоре выбросил на другом континенте, в одном из больших
американских городов.
***
Что было здесь? Всякое. Были унижения вэлфера,
работа сторожем, потом развозка пиццы, увольнение, жизнь на пособие по
безработице. И были воспоминания о ярко освещенных эстрадах, об известности и
творческих планах, о дружеских попойках... И были надежды, надежды поймать за
хвост свое счастье, доказать всем – и здесь, и там (особенно – там!), что он,
Артур Фаюмский, среди тех, кто сумел применить свои знания, свой русский опыт и
завладеть щедротами западной цивилизации.
Были у него и разочарования, много, очень много
разочарований в американской жизни, в самих американцах с их внешней
приветливостью и внутренним равнодушием, в своих товарищах по эмиграции, для
которых не осталось ничего святого кроме денег, успеха, мелкого тщеславия...
Но главное разочарование было в себе самом, в
собственном бессилии найти себя в этом новом непонятном мире. Нельзя сказать,
что Артур не пытался это сделать. Как вскоре оказалось, третья волна эмиграции
вынесла из Союза многих певцов, артистов разных жанров, стремившихся выступать
перед соотечественниками. Вот тут-то и понадобились опытные
администраторы-импресарио. А кем собственно был Артур Фаюмский в Ленинграде как
не импресарио? Но в этом бизнесе уже подвизались разные ловкачи и чтобы с ними конкурировать,
нужна была пробойная сила, которой Артур как раз не обладал. Достаточно было
нескольких вполне реальных угроз конкурентов, и он сдрейфил, отказался от
борьбы...
Чувства, владевшие Артуром, нельзя было назвать
ностальгией в прямом смысле слова – тоской по оставленным родным и знакомым, по
дружескому общению или по российским березкам, которых не найти было в большом
городе... Это была тупая, непреходящая боль невозможности вернуть прошлое,
казавшееся теперь ослепительно ярким, значительным.
В сущности, если взглянуть спокойно, жизнь в конце
концов наладилась. Купили дом (благо удалось вывезти из Союза отцовскую
коллекцию редких марок), Артур приобрел хотя и подержанную, но вполне приличную
машину. Хватило денег и на покупку небольшого косметического салона для Фиры. Правда,
через полгода салон сгорел, в буквальном смысле слова. Сгорел от короткого
замыкания, а страховка пошла на приобретение акций. С тех пор игра на бирже
стала главной страстью Фиры. В Америке она погрузнела, стала еще вульгарнее.
Если в Союзе Фира порой тушевалась в тени великосветской деятельности Артура,
то теперь она не стеснялась выказывать ему свое презрение, разговаривала в
приказном тоне, да еще и дочь настраивала против отца.
Девочка росла нервная замкнутая, ежеминутно
готовая взорваться, наброситься на обидчика – реального или мнимого. Вот и
вчера устроила форменную истерику в ответ на пустяковое замечание отца. «Не
могу больше... вечная накрутка... Даже в сабвее страшно... Ты маска, не желаю
общаться с маской, неудачник жалкий... Не учи меня жить...». Это был поток
бессвязных, злых, несправедливых упреков, на которые он, однако, не мог
возразить, тем более накричать на нее, отшлепать, чтобы прекратить истерику. Ведь
это он, он привез ее сюда, бросил в незнакомую чужую жизнь. Во всем виноват он
один...
Сегодня мрачные мысли были как-то особенно цепки,
не хотели уступать место приятным воспоминаниям о прошлом и мечтам о радужном
будущем.
Он был один в доме. Вставать не хотелось. Впереди
был новый день. Еще один день, не суливший ничего нового.
***
Ничего нового?
Боже мой! Да, как он мог забыть? Письмо! Письмо пришло вчера после полудня.
Артур читал его не раз и не два. Взял словарь, перепроверил каждое слово,
каждую фразу, даже если был уверен в их значении. Текст был таков: «Дорогой
мистер Фаюмский! Наша студия планирует снять телевизионный фильм о жизни
эмигрантов из Советского Союза, живущих в Вашем городе. Нам рекомендовали Вас
как человека, знающего проблемы эмигрантов и способного подготовить сценарный план
фильма. Мы бы также хотели видеть Вас в качестве комментатора передачи,
выступающего как в кадре, так и за кадром. После получения Вашего согласия и
одобрения сценарного плана с Вами будет заключен договор и выплачен авторский
гонорар. Надеюсь получить от Вас ответ как можно скорее. С наилучшими
пожеланиями, Эдвард Грин, режиссер и продюсер»
Кто мог
подсказать Грину его имя? Артур почти не был известен в эмигрантской среде:
несколько пустячных заметок в «Новом русском слове», да два-три выступления
перед русскоязычной публикой – вот, пожалуй, и все. Впрочем, какое это имело
теперь значение? Главное, его нашли, он нужен, он будет в центре событий, как
когда-то в Питере.
Артур решительно
выскочил из постели, принял душ, тщательно побрился. С давно забытым чувством
удовлетворения осмотрел себя в зеркале, подумал мимоходом: нужно будет
подстричься, подправить бородку к съемкам.
Он уже собрался
уходить, когда резко зазвонил телефон. «Эд Грин просит мистера Фаюмски», –
проворковала секретарша. Голос у Грина был сухой, какой-то безжизненный, но
вместе с тем требовательно-жесткий, не допускающий возражений. Его русский –
почти без всякого акцента: «Первая встреча через неделю. Должен быть готов
план, все объекты. Нам нужны люди оригинальные, неординарные. Американцам
скучно смотреть на рядовых тружеников, их интересуют события из ряда вон
выходящие. И мы должны им это показать. Вот недавно у вас там было убийство. Этот
русский сейчас в тюрьме, ждет суда. Соберите все сведения о нем, подготовьте
родственников к интервью... Опросите друзей, знакомых... Разрешение снимать его
в тюрьме мы получим сами... Действуйте, я позвоню через несколько дней. О’кей?».
Разговор
ошарашил Артура напористостью, безапелляционностью собеседника, но радостное
возбуждение скоро вернулось. Он сделает, сделает все как надо! Это его шанс,
жизненный шанс!
***
Артур выскочил на улицу и тут же столкнулся с
Мэри, американкой, живущей через два дома. Она везла тележку с продуктовыми
пакетами из супермаркета. «Доброе утро, мистер Э-э-эртурр!» – как всегда широко
улыбаясь, приветствовала она соседа. – Как поживаете сегодня?» Артур испытывал
подсознательную неприязнь к Мэри, как, впрочем, и к большинству американцев. Их
улыбки казались ему неискренними, участие – фальшивым, скрывающим глубокое
равнодушие. Обычно он, буркнув что-то нечленораздельное, пробегал мимо. Но
сегодня Артур и сам не заметил, как его губы раздвинулись в широкой улыбке:
«Доброе утро, мэм! У меня все в порядке! А как у вас? Могу вам помочь?» Лицо
женщины вспыхнуло от удовольствия и удивления, она охотно передала довольно
тяжелую тележку Артуру. До ее дома, правда, было рукой подать. Когда они
подошли к двери, Мэри предложила Артуру зайти на минутку: очень вкусная
вишневая настойка собственного изготовления, не хотите ли попробовать?
Артур не возражал. Он впервые внимательно взглянул
на соседку. Лет сорока пяти, может быть, чуть старше. Стройная худощавая, она
как всегда была скромно, но со вкусом одета. Полотняная кофточка, по моде этого
сезона срезанная на одном плече, обнажала уже начавшую желтеть кожу; высокая
шея чуть дрябловата; несколько морщин на лице – первые, но отчетливые следы
приближающейся осени... Но грудь без лифчика, кажется, была по-молодому
крепкой...
Тепло от двух стаканчиков отличной вишневки
разлилось по всему телу. «Сейчас пригласит заняться любовью, – подумал Артур. –
Что ж, может быть, это не так уж и скучно». «Извините, пожалуйста, – сказала
Мэри, – у меня сегодня большая стирка. Заходите в субботу часиков в восемь. Посидим,
поболтаем. Мы с мужем очень интересуемся судьбами недавних эмигрантов. Наши
предки тоже из Европы».
Глухая бессильная злоба охватила Артура, он не
помнил, как попрощался и оказался на улице. «Боже, почему ты так жесток ко мне,
так несправедлив», – по привычке пронеслось у него в голове, но он тут же
вспомнил, что именно сегодня Бог проявил к нему особую милость, и успокоился.
Уже в машине Артур сосредоточился: надо было
решать, к кому ехать, с кем поговорить и обсудить план действий. Времени ведь
оставалось совсем немного. Собственно, был только один человек, с которым Артур
мог поговорить всерьез – Светлана Анатольевна. Мелькнула, правда, мысль о Зое. После
«прокола» с американкой неплохо бы повидаться, тем более, что в четверг у Зои
был выходной, а сын ее в школе.
Зоя – симпатичная тридцатилетняя брюнетка с
пикантным носиком и большими светлыми глазами – была его любовницей. Она
работала в какой-то фирме инженером, была обеспечена и, конечно, устроила бы
свою судьбу, если бы не двенадцатилетний сын чем-то очень напоминавший Артуру
его Ленку – такой же нервный, колючий, глядящий исподлобья на каждого
возможного претендента. Артур, впрочем, не был претендентом, и Зоя не питала на
этот счет никаких иллюзий. Им приходилось встречаться украдкой, иногда Зоя
снимала комнату в мотеле, и каждый раз Артур испытывал мучительный стыд, словно
его покупали. Ему было с ней хорошо в постели, но он не считал Зою
интеллигентной, его раздражили и налет провинциализма в ее рассуждениях, и
заметный южный акцент.
Нет, ехать надо было к Светлане Анатольевне,
только к ней. Они были немного знакомы по Ленинграду. Артур благодарил судьбу,
которая свела их здесь. Светлана Анатольевна, в прошлом известная балерина,
приехала сравнительно недавно. Приехала, собственно, к сыну, мечтала понянчить
внучку. Но невестка настояла, чтобы она жила в другом городе – так будет
спокойнее для всех. Америка дала Светлане Анатольевне небольшую пенсию,
скромную, но почти бесплатную квартиру, и она была благодарна этой стране.
Музыка и книги наполняли ее жизнь. Да еще, пожалуй, страсть к переписке. У нее
быстро образовался довольно широкий круг знакомых по всей стране и в Европе. И
здесь, в городе, она завоевала всеобщее уважение и сумела поставить себя вне
житейской суеты, как она интеллигентно определила бесконечные склоки в среде
эмигрантов.
Старая балерина относилась к Артуру по-матерински,
она была его единственным другом и советчиком. Другом надежным и советчиком
благожелательным и умным. Мягко и ненавязчиво убеждала она Артура не пускать
пыль в глаза, быть естественнее, не гнаться за внешним успехом. «Будьте строже
к себе и не опускайтесь до мелочей в отношениях с людьми, – часто говорила она,
когда разговор заходил о какой-то очередной неудаче Артура. – Интеллигентный
человек должен уметь прощать, должен быть терпимым». Терпимость была любимым
коньком Светланы Анатольевны: «Если бы люди терпимее относились друг к другу,
насколько легче и проще была бы жизнь. И в первую очередь это относится к
русским». Она обычно добавляла, что это твердое убеждение возникло у нее после
просмотра знаменитого фильма американца Дэвида Гриффита «Нетерпимость».
«Американцы вовсе не неразумные дети, – убеждала
она Артура, зная его взгляды на сей счет. – Они добродушны, доброжелательны. Только
не старайтесь немедленно лезть к ним в душу, навязывать свою дружбу до гроба
или одолевать советами. Я лично предпочитаю добрую человеческую улыбку, пусть и
поверхностную, «душевному» российскому хамству!»
У Светланы Анатольевны Артур провел два часа: они
набросали план сценария, проблемы, которые следовало затронуть в интервью,
места съемок и, конечно, список людей, к которым стоило обратиться. Последняя
задача была особенно трудной – тут начиналась сфера личных отношений, симпатий
к одним, неприязни к другим. А ведь надо было еще учесть пожелания режиссера –
найти людей необычных, чем-то выделяющихся из общей среды. Сразу пришла на ум
кандидатура заросшего волосами поэта, неопрятного толстяка, живущего в каком-то
грязном сарае вместе с полудюжиной собак. Была еще пара художников, вечно
выряженных в клоунские наряды и малюющих карикатурные портреты вождей
революции... Это было то, что нужно. Из вежливости Артур, конечно, предложил
сняться и Светлане Анатольевне и был в глубине души обрадован, когда она
решительно отказалась принимать участие в фильме. «Нет, нет, здесь и без меня
достаточно подходящих людей!» «И в самом деле, – подумал Артур, глядя на нее
глазами Эда Грина, – она чудесный человек, но ничем особенным не
примечательна».
***
Путь Артура лежал на другой конец города. Он
договорился о встрече с Семеном Лесовым, одной из самых колоритных фигур
эмигрантской общины города. Собственно, Лесовой был уже в прошлом, ныне он
именовал себя Саймоном Вуди и владел сетью мебельных магазинов и складов. Вот
уже пять лет его бизнес процветал, и Саймон стал личностью широко известной. О
нем появилось несколько статей в местных газетах. Правда, известность его была
своеобразной. Дело в том, что Саймон категорически отказывался платить штатные
и федеральные налоги, считая их грабительскими, мешающими развитию бизнеса. Его
адвокат вел дело очень ловко, перенося слушание из одного суда в другой, и,
кажется, конца этому не предвиделось...
Между тем, эмигрантская община не могла
нарадоваться на Саймона, который поддерживал культурные программы, немало
отваливал синагоге, помогал людям в критических ситуациях. И это была подлинная
благотворительность, ведь Саймон не мог списывать эти расходы с налогов, как
это делало большинство американских меценатов. Кроме того, у Саймона появилась целая
куча родственников, и число их постоянно росло. Приезжали из Союза, из Израиля,
собирались со всей Америки, и каждому Саймон находил дело в своем процветающем
бизнесе, платил за учебу детей, помогал купить квартиру или дом.
Артур встретился с Саймоном в его офисе. «Выкладывай,
что у тебя там, – нетерпеливо приказал тот, – дел, понимаешь, невпроворот!». Но
услышав о фильме, оживился, закрыл дверь кабинета. «О чем речь! Да ведь это же
бесплатная реклама! Я им прямо все выложу, как они душат бизнес налогами, не
дают развернуться. Эмигрантам должны быть представлены льготы, чтобы
конкурировать с америкашками. Тащи сюда своего Зеленого! А с меня магарыч,
старик. Вот удружил! Я тебя за жалкого интеллигента держал, а ты смотри какой
молоток оказался! – Саймон довольно потирал руки, крутил большой головой с
обильной рыжей растительностью. – Поедем ко мне, поланчуем в наше
удовольствие». В просторном особняке Саймона они долго чревоугодничали, вели
неторопливую беседу на разные темы, стали почти друзьями. «Старик, главное не
тушуйся, лови шанс. Здесь не пропадешь», – поучал бизнесмен, подливая в кофе
армянский коньяк. Договорились встретиться в субботу, поразвлечься в
Атлантик-сити.
Следующий визит не обещал быть столь же приятным,
но после обильного ланча с выпивкой Артур был настроен оптимистически. Поначалу
родители обвиняемого в убийстве парня решительно отказались принимать участие в
фильме. Как Артур понял, дело было запутанное – драка, в результате которой
погиб пуэрториканец. Все участники потасовки категорически отрицали свою вину,
но все же имелись определенные улики против Андрея, сына недавних эмигрантов из
России. В конце концов Артуру удалось убедить родителей, что выступление по
телевидению привлечет к этому делу внимание общественности и может помочь
спасти парня.
Разговор оставил тягостное впечатление: бедная
квартира в районе, пользующемся дурной репутацией, подавленные горем люди... Артур
с облегчением вышел на улицу.
***
Вся последующая неделя была заполнена встречами и
работой над сценарием. Давно уже Артур не трудился с таким энтузиазмом и
энергией. Но что такое настоящая работа, он понял только после приезда мистера
Грина. Этот невысокий, худощавый и очень спокойный человек был гением
организации. Все завертелось с невероятной быстротой. Съемочный день длился по
двенадцать часов, после чего мистер Грин вместе с Артуром просматривал план
съемок на следующий день, звонил, договаривался с людьми. При первой встрече
режиссер взглянул на подготовленный сценарий, одобрительно хмыкнул и отметил
красным карандашом троих – Андрея, Саймона и волосатого поэта. «Это будут наши
гвозди!», – больше никаких соображений не высказал, зато протянул Артуру чек.
Съемки в тюрьме прошли отлично и без помех. Саймон
был великолепен: прямо в камеру заявил, что платить налоги не будет,
американский суд – самый гуманный и самый долгий, а пока его капитал будет
давать проценты. Поэт, как всегда, был «под шафэ» и бормотал что-то маловразумительное,
кажется, о величии русской культуры. Были, конечно, и достойные представители эмиграции:
сам Артур, известный дирижер-перебежчик, инженер, таксист... Через десять дней
все было кончено. «Последний чек – после показа фильма, месяца через два», – крикнул
мистер Грин, и его машина сорвалась с места. Артур был счастлив, что работа,
наконец, завершена. Хотя он никогда не жаловался на здоровье, сейчас чувствовал
себя совершенно измотанным. «Буду отсыпаться два дня», – решил он по дороге
домой.
***
Но отдохнуть Артуру не пришлось. Все вокруг только
и говорили что о фильме, репортаж со съемок был напечатан в городской газете. Позвонили
из редакции «Нового Русского Слова», заказали Артуру статью, эмигрантские клубы
наперебой стали приглашать с лекциями, его ввели в состав советов различных
организаций. Саймон не только поставил обещанную бутылку, но и привез диван и
два кресла со своего склада – совершенно бесплатно!
Запомнилась одна встреча. В небольшом
университетском городке после выступления Артура перед эмигрантами к нему
подошел статный седой человек. Представился: Андрей Валентинович Санников. Имя
Артуру было известно, как и каждому русскому. Писатель, общественный деятель,
защитник прав человека в СССР, в свое время был выслан из страны, лишен
гражданства.
«Друг мой, – спросил писатель, – неужели вы
всерьез считаете, что главная цель эмиграции – добиться успеха, доказать
оставшимся, что эмигранты могут здесь достичь большего, чем там?» «А разве это
такая плохая цель – успех? – парировал Артур. – Разве успех не возвышает
человека, не делает его богаче, и духовно также, не только материально? Ведь мы
уехали оттуда, из страны тотальной пропаганды и так называемого всеобщего
равенства не для того, чтобы повторять здесь то же самое».
«Мне трудно с вами согласиться, дорогой господин
Фаюмский. Очень трудно, ибо тогда вся моя жизнь и особенно последняя ее часть
потрачена напрасно. Вы говорите об успехе для себя, для каждого. Я и мои друзья
посвятили себя борьбе за благо многих, всего народа. Благородная борьба,
благородная цель жизни. И не говорите мне, что это та же пропаганда, от которой
вы бежали. Ведь вы уехали оттуда по другой причине, не правда ли?» Писатель
протянул ему книгу: «Вот почитайте на досуге. Моя последняя, может быть,
итоговая».
***
Фильм показали в субботу в самое ходовое время. Уселись
смотреть всей семьей, чего давно уже не бывало. Дочь ушла первой. Потом не
выдержала Фира. Он смотрел этот ужас до конца. Великое завоевание кинематографа
– монтаж! Монтаж искалечил его мысли, изрезал его слова, превратил в кашу
снятое на пленку. Это было что-то совершенно чужое, страшное, к чему он не
хотел иметь никакого отношения. Но он имел, он снова был виноват во всем! Одна
мысль во сто крат страшнее других сверлила его мозг: «Неужели Андрей
Валентинович тоже смотрит это сейчас?» Прочитав свое имя в заключительных
титрах, Артур выключил телевизор и ушел к себе.
***
Через пару дней
разразилась буря. Русская пресса была полна гневных статей и писем читателей. Прошли
демонстрации протеста. Никогда еще эмиграция не была так объединена. Артур не
выходил из дома. Ему никто не звонил. Забежала только соседка Мэри с букетиком
цветов, восторженно щебеча: «О, мистер Э-э-эртур! Поздравляю! Я видела вас по
телевидению!» Она ничего не поняла. Для нее сам факт появления на экране был
замечательным событием. «Мы так много узнали о русских в Америке. Я только не поняла,
почему фильм назван «Пришельцы из холода»?
***
Фира зашла в
комнату мужа вечером. Тело уже остыло. В комнате был образцовый порядок,
необычный в таких случаях: никаких коробочек, таблеток... На столе лежала книга
Санникова и последний чек с телевидения. Артур не оставил даже записки.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2368
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer12/Golovskoj1.php - to PDF file
Комментарии:
Владимир Матлин
США - at 2009-07-30 11:22:23 EDT
Мне кажется, критики этого рассказа не понимают главного: герой кончает с собой не из-за неудачи с фильмом, а из-за краха всех его жизненных установок и поступков. В начальный период эмиграции в Америку поиехало немало таких “творческих личночтей“ Там, в советской жизни, они привлекали внимание людей тем, что пели под гитару “что-нибудь эдакое“ или, скажем, могли загнуть анекдотец с эстрады, или стишок сочинить... Они постепенно уверовали в свою исключительную одарённость, которая не может процвесть из-за проклятой советской власти. Они приехали покорять Америку своими талантами, которых просто не было. А если что и было, то в Америке не котировалось. Понятно, они впали в отчаяние, я знаю несколько случаи инфарктов, тяжёлой депрессии, - самоубийство героя рассказа в этом ряду. Я думаю, это правдивый рассказ
Ian
USA - at 2009-07-28 01:24:40 EDT
Never wrote a review before. but this is such a nonsense. The author has lived in the US since 1981 but his story is so artificial and unreal
Акива
Кармиэль, Израиль - at 2009-07-22 08:36:52 EDT
Таких или подобных судеб в америке, израиле и других странах сотни тысяч. Мало верится в то, что кто-то всерьез сильно озаботится сюжетом фильма. Такие события проходят десятками в неделю и не оставляют следа в сознании. Однако рассказ написан живо и интересно. Иногда люди не в состоянии во время "приземлиться", бывает. Спасибо автору.
Arthur SHTILMAN
New York, NY, USA - at 2009-07-21 22:06:09 EDT
НАСЧЁТ КЛЮКВЫ - ЭТО НАПРАСНО! А ВЕДЬ БЫЛА ТАКАЯ ИСТОРИЯ С ФИЛЬМОМ ОБ ЭМИГРАНТАХ В САМОМ НАЧАЛЕ 80-х! И какая реакция была у многих знакомых - как это посмели показать наших эмигрантов в таком ужасном виде? Было ли это "клюквой"? Это был выбор авторов фильма. В принципе ,ничего не зная ни о Советском Союзе, ни о жизни там, ни об эмигрантах - там собрали,действительно како-то пьяный сброд. Я видел кусок и не заинтересовался. Но мне не пришло в голову "обижаться" и,тем более, принимать фильм каким-то образом на свой счёт.Мне кажется эта история, так напомнившая реальную, очень жизненно оправданной и всегда актуальной - ведь и сегодня и всегда люди будут приезжать в Америку в поисках лучшего будущего. Для начала -для себя. А рассказ мне очень понравился,вызвав массу ассоциаций с реальными историями людей,прошедших передо мной за эти почти 30 лет.Thank You, Mr. Golovskoy!
Читатель
Израиль - at 2009-07-21 08:52:58 EDT
Рассказ написан очень бегло. Перед нами герой, довольно заурядный, бесталанный "деятель искусства", без каких-либо претензий на серьезную работу, искреннюю дружбу, любовь и пр., который крутится около знаменитостей и живет за счет верткой жены. Еще менее симпатична эта жена, что автор постоянно подчеркивает - тут тебе и вступление в партию - "чтобы уравновесить 5-й пункт", и вульгарная внешность, и супружеская неверность, и хамство... Есть дочь, которая сильно напоминает жену (с голословного уверения автора). И вот эти милые супруги отправляются в эмиграцию, где, как и следовало ожидать, пробивная жена скорее находит место под солнцем, чем ее "деятель около". Что ж , бывает.
И тут начинается фантастическая история с фильмом, который практичный (?!) американец почему-то предлагает сделать герою рассказа, хотя последний никогда не был ни режиссером, ни сценаристом. Наконец, начинаешь оживать и ждать развития сюжета... А сюжет-то закончен! Опять-таки с голословного уверения автора, без особых подробностей, "фильм получился ужасным". И виноват в этом не наш горе-непрофессионал, а какой-то абстрактный режиссер по монтажу, который вредительски исказил отснятый материал (и не показал автору фильма до самого просмотра!).
И тут в герое, который никогда не проявлял никаких нравственных начал (если не считать любви к кошкам), вдруг просыпается такой уровень самосознания, что он находит выход только в самоубийстве, - уходит тихо и гордо, не оставив даже посмертной записки.
Маленький вопрос: Растет ли в США клюква и достаточно ли она развесиста?