«Среди руин былых храмов…»
«Живу в
двух мирах: нынешнем мире кризисов и в былом, среди гула готовящихся общественных
взрывов и среди руин былых храмов, разрушенных давними взрывами... Сегодня
вечер Тиша бе-ав, и я сижу над старым "Кинот". И читаю любимую
элегию: "В эту ночь рыдают Мои дети, в эту ночь был разрушен Мой Храм и
сожжены Мои дворцы"».
Так
явственно передал Шимон
Дубнов состояние души, её способность жить в мире прошлого, ощущать боль по
тому, что давно ушло, и одновременно быть глубоко причастным ко всему, что
происходит в реальном мире. Для него, историка, как некогда для пророков, время
было единой рекой, и он плыл вместе с ней. Когда над нами сгущались сумерки, он
повторял слова Ирмияħу: «Это бедственное время для Яакова, но он будет спасён».
Старые и
никогда не стареющие «Кинот»… Плач о разрушенном Храме… Сколько веков прошло, а
рана напоминает о себе, она так до конца и не зажила. Две тысячи лет не принесли
ей настоящего облегчения. Ты ощущаешь эту неутихающую боль у Стены Плача. Чувство
печали словно разлито в воздухе. Люди сидят, как в день траура, на чём-то
низком, а чаще прямо на каменных плитах. На коленях раскрытые книги. У кого-то
«Кинот», у кого-то «Эйха» («Плач Ирмияħу»). Всех объединяет общая скорбь. И
слова пророка о той, далёкой трагедии, проникают глубоко в душу. «Как одиноко
сидит столица, некогда многолюдная... уподобилась вдове. Плачет, плачет она по
ночам, и слёзы на щеках у неё. И нет ей утешителя среди всех любящих её, все
друзья изменили ей, стали врагами её» («Эйха»). Солнце стоит высоко над
головой, и небо кажется выцветшим. Камень стены светлый, почти белый. И всё
вокруг отражает скрытую напряжённость. Жарко. Но тот, кто пришёл к Котелю, не
ест и не пьет: пост 9 Ава длится весь тяжёлый летний день.
Стена
Плача, Западная стена Храма – всё, что осталось нам от былого величия и былой
святости, которую воплощал Храм. На небольшом пространстве сконцентрировалась
память о событиях нескольких тысячелетий, настолько значимых для судьбы народа,
что равных им не найдёшь в нашей истории. Земля хранит тяжёлые многотонные
блоки, упавшие с Храмовой горы, булыжники мостовой, которая пролегала здесь две
тысячи лет тому назад, стену Первого Храма.
Но не от древних
камней – ощущение связи с этим местом. Это пласт памяти иного, духовного
характера. Наша связь с Храмовой горой родилась задолго до того, как царь Шломо
возвёл на ней Первый Храм. Однажды Бог избрал гору Мория и повелел Аврааму
принести на ней в жертву всесожжения самое дорогое, что у него есть, – своего
единственного сына Ицхака. И, быть может, как награда за верность и готовность
к самопожертвованию, спустя века здесь был возведён Первый Храм, а потом, после
его падения, – Второй.
Так было
всегда: мы освящали свой союз с Богом и только потом, вслед за духовной связью,
рождалась связь материальная, земная. Но с той минуты, как Бог испытал Авраама,
Он именно здесь вновь и вновь испытывал свой народ. И когда мы далеко отходили
от Завета, были недостойны святости этого места, нас словно выбрасывало отсюда незримой
и властной рукой. Очень точно передал потерю этой связи Уру Цви Гринберг: «И то,
что Тит рассёк мечом, Всевышний не соединил. И рана эта шире, чем времени
чудовищный оскал».
Подобно огненному
смерчу, который, обрушившись на землю, надолго оставляет о себе горькую память,
падение Храма оставило свой неуничтожимый след на всей нашей судьбе. Мы стали народом-скитальцем,
народом-изгнанником. Нигде не знали покоя, были изгоями и страдальцами.
Иосиф Флавий в своей книге «Иудейская война»
оставил взволнованное, полное горячих чувств, повествование о падении Иерусалима
и Храма. Вот один из фрагментов: «Храмовая гора словно пылала от самого
основания, так как она со всех сторон была залита огнём; но ещё шире огненных потоков
казались лившиеся потоки крови». Всё происходило здесь: сверху, с горы, падали к
её подножью камни, лилась кровь, и огонь охватывал некогда многолюдные магазины
и лавки менял. Иосиф Флавий наблюдал за сражавшимся Иерусалимом из стана противника.
Он, купивший жизнь ценой предательства, обуреваемый стыдом и болью, взывал к своим
братьям-евреям, умолял сдаться без боя в надежде сохранить Иерусалим и Храм. В ответ
они оскорбляли его, направляли в него стрелы, обрушивали на его голову проклятия.
А он вбирал в себя всё увиденное, чтобы оставить будущим поколениям картину
гибели Иерусалима и, быть может, тешил себя надеждой, что ему как историку и
свидетелю событий будущие поколения простят измену. И действительно, страницы
его «Иудейской войны» пережили века и донесли до нас правду о борьбе маленькой Иудеи
против великого Рима. Иосиф Флавий называет защитников Иерусалима разбойниками,
мятежниками, но не скрывает своего восхищения их мужеством. «Видя эту силу духа,
которой обладают иудеи и которая возвышает их над внутренним раздором, голодом,
войной и другими несчастьями, римляне начали считать их жажду брани непреодолимой,
а их мужество в перенесении несчастья – нескончаемым».
Об их мужестве ещё напишут римские историки. Рим
ещё ждёт Гамла, три тяжелейших года борьбы с Масадой, восстание Бар-Кохбы... Пока
же перед ними Иерусалим. Он отчаянно борется, но всё тяжелее и тяжелее отразить
атаки легионеров, всё меньше и меньше надежд, что город выстоит. «И легионы
ринулись в Храм, и уже ни приказы, ни угрозы не могли предотвратить бесчинства:
бешенство овладело армией. Сбитые в кучу в проходах, солдаты топтали друг
друга, и победители погибали той же жалкой смертью, что и побеждённые...» Но это
ещё не конец. Иосиф Флавий, создавая картину гибели Храма, пишет: «Господь уже
обрёк Храм огню. Судьба повернула колесо истории... Евреи, увидев поднявшиеся
языки пламени, испустили душераздирающий крик и ринулись тушить огонь, не щадя ни
сил, ни жизни, ибо то, что они столь преданно охраняли, исчезало у них на
глазах».
Эти строки рождают чувство боли за твоих
погибающих братьев, за осквернённый, горящий Храм, за Иерусалим, разрушенный,
но сражающийся из последних сил. И ты понимаешь: решается судьба не только тех,
кто заперт в осаждённом городе, но и всех ещё не рождённых поколений. Здесь
берёт начало исток будущих Катастроф, которые спустя века обрушатся на нас. И
кажется это мы, а не они, стоим перед развалинами Храма. Он объединял нас, был
нашей гордостью перед всем миром, воплощал величие и святость, родину и просто
дом. За него мы готовы были отдать жизнь. Он в огне. А вокруг – бедствие и разрушение.
Разве не предсказывали пророки, что придёт этот день, и мы станем народом-изгнанником?
Разве пятьсот лет назад, в этот же месяц ав и в этот же день 9 Ава, не был
разрушен Первый Храм, а народ пленён Вавилоном? Кто хотел тогда слушать Ирмияħу,
его пророчество о разрушении Храма? Он только раздражал своими проповедями, стоя
на площади перед Храмом, и голос его то возвышался, то опадал до шёпота: «...слушай
же, народ, неразумный и бессердечный, у которого есть глаза, а не видят, есть
уши, а не слышат…» С ним были очень жестоки: однажды его приговорили к смерти,
но испугавшись возмездия Свыше, оставили жить; в другой раз после проповеди,
предрекающей разрушение Иерусалима и Храма, бросили в глубокую яму без еды и
питья, чтобы он молчал и не будоражил народ. Но он продолжал взывать к ним, их
совести, справедливости, напоминая о Завете. Всё было тщетно. Его не хотели
слушать. Наступил час, когда народ вспомнил пророка, но было поздно...
И, кажется мне, что я слышу другой голос и другую
мольбу.
Нет, Жаботинский не был пророком. Он не взывал к
морали и совести, напоминая о Боге. Но однажды, в далёкие годы юности, ему было
видение Варфоломеевой ночи. И когда надвинулся на Европу огненный вал, выжигая
всё на своём пути, он, подобно пророку, предвосхищающему опасность, умолял
евреев Польши бежать.
– Хотите, – говорил он, – я стану перед вами на
колени, только бегите. Оставьте всё и бегите. Спасайтесь...
Вот евреи мои...
Ах, как много их в Польше –
И падает, падает снег...
Торговцы, маклеры и продавцы,
Сапожники, портные, мудрецы –
Люди воздуха и духа.
Так Ури Цви Гринберг писал о тех евреях, к которым
обращался Жаботинский. Как много их было в Польше... Где они все? «Размят
еврей, раздавлен и разрезан... И падает снег, и морозы лютуют», – писал
Гринберг, душа которого помнила всё: и как горел Храм, и как погибал его народ.
Боль по Храму жила в ней, не утихая. Разрушение прошло через его плоть и кровь.
И голос звучал так же гневно, как у пророков: «Прокляты будьте, вожди-лжецы, /Воркующие:
мир в Сионе…» Теми же словами клеймил Ирмияħу лжепророков 2600 лет тому назад: «Раны
народа моего врачуют они с лёгкостью. Говорят: мир! Мир! А нет мира», – как
будто между Ирмияħу и Ури Цви Гринбергом не пролегли века изгнания. Но и мы с
тех пор тоже мало изменились: наши глаза открыты, но не видят, наши уши слышат,
но не внимают.
Уже много
лет я прихожу к Стене Плача 9 Ава. Меня, как и тех, кто пришёл сюда, ведёт
беспокойная память. И я испытываю чувство единения с ними. И когда чей-то шёпот
и чья-то боль прорывается в молитве, я ощущаю невольное волнение. Белеют записки,
вложенные в расщелины. Они, как светлый ручеёк между скал: каждый вкладывает в
них свою мольбу и надежду. И твоя рука, как и рука стоящего рядом, тянется к
поверхности камня, будто хочет ощутить его тепло и унести с собою, чтобы потом
ещё долго оно грело тебя... Здесь глубока молитва, и хотя ты никогда не бываешь
один, окружение не мешает тебе, ибо ты наедине с Ним. А люди идут и идут. И
невольно чувствуешь себя частицей этого живого моря, которое, как вода во время
прилива, всё прибывает и прибывает.
Но однажды
привычное течение 9 Ава – с молитвами, чтением траурных свитков – было
нарушено. Как будто память материализовалась, и на какие-то мгновения прошлое
стало явью. Сверху, с Храмовой горы, на нас полетели камни. Мы бежали
беспорядочно, как разбегаются овцы, завидев волка. В считанные минуты площадь
перед Стеной Плача опустела. И тогда стали видны камни, которые в нас бросали.
Ими была усеяна вся площадь. Позже, когда нам разрешили вернуться к Котелю, мы
рассмотрели их. Камни были как на подбор: небольшие, сероватого цвета, заострённые
с одной стороны. Мне они напомнили баллисты, которыми римляне обстреливали
осаждённый город. Их подкрашивали в тёмный цвет, в полёте они становились незаметны
и убивали сразу многих. Камни всегда были оружием.
И хотя
полицейские довольно быстро справились с теми, кто был на Храмовой горе,
чувство униженности осталось. Ты бежал, бежал от своей святыни под градом
камней, а они, сверху глядя на тебя, смеялись. И горькой иронией наполнялись
слова Моты Гура: «Гар а-Баит бе-ядейну» – «Храмовая гора в наших руках».
Как
прекрасен был лик победы! Она пришла, как приходит радость через страдание, как
луч солнца, ворвавшийся в пасмурный осенний день. Она подарила всему свой
особый свет. И он озарил лица людей. В одно из таких мгновений фотоаппарат
выхватил лицо Шломо Горена. Генерал-майор, главный раввин Армии Обороны
Израиля, он словно плывёт на плечах у солдат на фоне древних камней Стены
Плача. В этом лице – отблеск победы, сияние счастья: через две тысячи лет Бог вернул
нас на Храмовую гору – теперь навечно...
Пророк
Иермияħу утешает праматерь Рахель
Резьба
по дереву. Иосиф Будко
Удар
последовал почти сразу: письмо от министерской комиссии Кнессета, предупреждающее,
чтобы он прекратил все попытки молиться на Храмовой горе и разговоры о
возведении там синагоги. Рав Горен был потрясён: гора Мория, Божия Гора, на
которой произошло жертвоприношение Авраама, к которой обращены все наши молитвы,
Святая Святых народа, место, освященное за тысячелетие до рождения Иерусалима,
и нам, евреям, одержавшим победу, правительство запрещает здесь молиться... Его
письмо не осталось без ответа:
– Да, –
согласились с ним, – это место, действительно, свято для нас с древности и до
наших дней, но... надо действовать хладнокровно и осторожно, чтобы не задеть чувства
мусульман всего мира...
Арабы,
хвастливо кричавшие на весь мир, что уничтожат Израиль и страну зальют кровью,
проиграв войну и боясь возмездия, готовы были бежать куда угодно. Но возмездия не
последовало. Наоборот, мы «наградили» их ключами от нашей святыни, и они тут же
закрыли ворота. И тогда Шломо Горен написал второе письмо. Оно было настолько
убедительным, что армия вновь вошла на Храмовую гору. С тех пор Святая гора охраняется
нашей армией, но по сути находится полностью в ведении арабов. Археологи, не
имея к ней доступа, подобно копающимся в отбросах нищим, просеивают тонны
строительного мусора, выброшенного в Кедронскую долину с Храмовой горы. И,
только благодаря верности своей профессии и любви к этой земле, спасают драгоценные
находки времён Первого и Второго Храмов, которым суждено было навсегда затеряться...
«Твоё
войско вернулось к уделам извечным»,– писал Ури Цви Гринберг в «Балладе радости
на грани плача». «Вновь стоят на границах от моря до моря! /Твой народ в
одеяниях царских...» И тебе словно передаётся ощущение взлёта, радости без
границ, гордости за свой народ. Но, как стон, как тяжкий вздох, как плач, вырывается
из глубины души, потрясённой горьким унижением:
И
ужаснулся я: там вражий купол
Тяжёлым
жёлтым золотом гноится –
Боль моего
позора, рана, что нанёс мне Тит, –
На месте
Храма, что разрушен!
«Пока такое
на Горе Святой – нет Избавленья!»
(Перевод –
П. Гиля)
Он пережил
минуты унижения, когда израильский офицер попросил его, облачённого в талит для
молитвы, немедленно спуститься вниз: «Здесь, – сказал он, – святое место для
мусульман».
Знал ли
израильский офицер о святости Храмовой горы для евреев, о том, сколько здесь пролито
крови, сколько веков надежды и мечты связаны с ней? Моше Даян, написавший книгу
«Жить с Библией», влюблённый в археологию, хорошо знал историю Эрец Исраэль. Но
для него, израильтянина, Библия была лишь национальным эпосом, она не прошла
через его душу, не ввела в длинную цепь наших предков. Он не стоял вместе с
ними у горы Синай и не проникся чувством святости этой земли. Еврей, родившийся
и выросший на этой земле, он не имел глубоких корней, для него, израильтянина, Храмовая
гора была чужим ненужным балластом. И он отдал ключи от неё арабам. Он только
забыл, что Святая гора – не его собственность, и нет у него права распоряжаться
ею.
Ещё далеко
до отдачи Синая, ещё только маячат на горизонте Осло и изгнание евреев из
собственных домов, разрушение поселений в Гуш Катифе, разгром синагог, ешив и
мидрашей не снится даже в страшном сне, и Сдерот ещё не знает, что его ждут
ракетные обстрелы, запустение и трагедия незащищённости. Ещё всё впереди. Но
уже тогда, сразу после Шестидневной войны, проявились первые признаки будущих
отступлений: трусливая оглядка на других, психология не раз битого галутного
еврея, который заискивает перед врагом, унижаясь, перечёркивает его победу и
право на свои национальные святыни. Семена были посеяны тогда, сегодня мы лишь пожинаем
плоды. Когда Ури Цви Гринберг писал: «Срок настал, иди и взирай на жатву». Он думал
о духовной жатве, о воспитании гордости своей победой. Какую гордость могла передать
подрастающему поколению Шуламит Алони, стоящая под палестинским флагом, когда
тысячи израильтян прятались в бомбоубежищах во время Второй Ливанской войны?
Или Йоси Сарид, включивший в школьные программы стихи арабского поэта Мухаммеда
Дарвиша, проникнутые ненавистью к Израилю? Или Юли Тамир, которая победу в
Шестидневной войне рассматривает глазами арабов как катастрофу? И эту трактовку
внесла в школьные учебники! Поняла ли она, что теперь две катастрофы противостоят
одна другой: Катастрофа, которую пережили мы, евреи, и «катастрофа», которую «изверги»-евреи
учинили над арабами?
Достойны
ли мы Храмовой горы, достойны ли той памяти, которую хранит наша земля, если с
такой лёгкостью расстаёмся с нашими святынями?
Спрашивает
царь Давид, будто к нам обращаясь: «Кто взойдёт на гору Бога, кто встанет на
Его святом месте? Тот, у кого чисты руки и чисто сердце, кто не возносил
напрасной клятвы Моим Именем и не клялся ложно. Это поколение ищущих Его...»
И в словах
этих – напоминание о нашей еврейской сути и о вечной связи души с Небом.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2484
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer14/Alon1.php - to PDF file
Комментарии:
Националкосмополит
- at 2009-08-22 04:26:06 EDT
«Иосиф Флавий наблюдал за сражавшимся Иерусалимом из стана противника. Он, купивший жизнь ценой предательства, обуреваемый стыдом и болью, взывал к своим братьям-евреям, умолял сдаться без боя в надежде сохранить Иерусалим и Храм.»
Разве можно сравнить предательство великого историка и полководца, у которого талмудисты содрали всю историческую и фактологическую часть Тамуда – от Эзры и Нехамии до Иудейской Войны.с предательством еврейской религиозной и сионистской элиты, возглавившей юденраты всей окупированой нацистами Европы своих братьев – евреев.
Анна Аренд доказала это предательство со 100% убедительностью.
Не любят Талмудисты Флавия, потому, что протеворечит его Идеология Гордого Иудея их местечковой плебейской идеологии.
Находясь среди язычников – Флавий не ассимелировался, а остался гордым НАЦИОНАЛКОСМОПОЛИТОМ.
«Кто взойдёт на гору Бога, кто встанет на Его святом месте? Тот, у кого чисты руки и чисто сердце, кто не возносил напрасной клятвы Моим Именем и не клялся ложно. Это поколение ищущих Его...»
Верящие в Бога и говрящие на ЕГО Святом Воскрешенном Языке люди всех нродов Земли. – Евреи - сыны Авраама – Еврея (14-13).
Дима Цаль
Анахайм, СА, США - at 2009-08-20 22:30:52 EDT
Я перечитал статью, и действительно, спорить не с чем.
Моя вина. Нельзя читать по много статей сразу, впечатление от одних переносится на другие.
Ион Деген
- at 2009-08-20 11:13:44 EDT
Опечатка: Лея АЛОН
Ион Деген
- at 2009-08-20 11:10:24 EDT
Не понимаю, с чем можно быть не согласным. Блестящая статья, как и всё, что пишет Лэя Алог. Спасибо!
Дима Цаль
Анахайм, СА, США - at 2009-08-20 05:43:20 EDT
Я со многим не согласен. Но со словами: "психология не раз битого галутного еврея, который заискивает перед врагом, унижаясь, перечёркивает его победу и право на свои национальные святыни" согласен полностью. Именно психология галутного еврея, а не европейца или асимилянта. Никакой европеец или любой другой нормальный человек в любой точке мира такого не допустит. А если допустит, то погибнет, и туда ему и дорога.
Ох, нелегкая это работа - из еврея тащить галут.
Владимир Бершадский
Беэр Шева, Израиль - at 2009-08-19 08:47:43 EDT
Очень тяжёло всё это читать, как будто переживаешь всё вместе с "предателем" Иосифом "Флавием".
Но уважаемая автор не задумывается над тем, что история то повторяется. Опять Израиль, как 2000 лет, как всегда на протяжении этих 2000 лет, опять Израиль один. А перед ним - опять армии и "общественость" всего мира. Так что же делать, евреи? Куда бежать?? Если из Польши и можно было как-то уехать в Палестину в 1937 году, то куда бежать сегодня? Опять бежать? Под градом камней и насмешек? Сегодня мы отдаём отеческие гробы Самарии, а завтра?
Но Израилю необходимы друзья. И такие друзья у него... будут, если претворим в жизнь "План Бершадского". Если кто заинтересуется - мой э/а: vladimir.b@012.net.il
тел. (972)-508486361. Внутренний -0508486361
Ontario14
- at 2009-08-17 10:08:41 EDT
Михаил
Одесса, Украина - at 2009-08-17 05:43:58 EDT
Советую вернуться к традиционной для русского языка транскрипции еврейских имен, в особенности из Танах...
*********
Да уж, "Плач Ерёмы" или "Моисей Даян, написавший книгу..." будет куда красимши :-)
Михаил
Одесса, Украина - at 2009-08-17 05:43:58 EDT
Советую вернуться к традиционной для русского языка транскрипции еврейских имен, в особенности из Танах. Иначе смотрится абсурдно, а читается тяжело. Правила правописания, ведь, не случайно существуют...