Juzefovich1

Константин Бальмонт вошел в историю русской литературы как один из столпов русского символизма, один из самых музыкальных поэтов. Музыка его стихов, необыкновенная его способность мыслить зрительными, слуховыми, осязательными категориями, воплощать цвето-звуковые образы – «музыку цветов», «запах солнца», «аромат волны» восхищали русских музыкантов. Поэзия Бальмонта вдохновила многих композиторов, и среди них – Рахманинов, Прокофьев, Стравинский, на создание замечательных вокальных и вокально-симфонических произведений. Неизменно восхищался Бальмонтом и знаменитый контрабасист и дирижер Сергей Кусевицкий. Поэт напоминал ему Александра Скрябина, с творчеством которого был он так глубоко связан.

Играя на громоздком контрабасе, Кусевицкий уделял огромное внимание звуку как таковому, его окраске. Именно этим вызваны были во многом восторженные оценки его искусства Скрябиным и Рахманиновым, Бальмонтом и Прокофьевым, Шаляпиным и Собиновым, Артуром Никишем и Артуром Рубинштейном, Львом Толстым и Станиславским. Игру Кусевицкого называли «колдовством», «наваждением». Кусевицкий поражал слушателей пластичностью инструментальной кантилены, бесконечным «дыханием» смычка, чистейшей палитрой красок, тонкой игрой светотени. Малейший поворот смычка обращал огненное brio в дымку, колышущийся мираж.

Встав за дирижерский пульт, сделав своим «инструментом» симфонический оркестр, Кусевицкий, сумел в полной мере реализовать присущее ему уникальное слышание звука и его окраски. Об одном из наиболее удачных исполнений оркестровой версии знаменитого Вокализа Рахманинова (дело было в Лондоне в 1923 году) Кусевицкий писал: «"Вокализ" я играл на скрипках как на контрабасе...»[1].

Кусевицкого всегда отличало тонкое слышание колорита музыки. «Остановив оркестр во время репетиции Третьей симфонии Скрябина, – вспоминал Юрий Шапорин в письме к дирижеру, – Вы обратились к оркестранту, игравшему на тарелках со следующими словами: "Здесь не просто удар в тарелки, в этом месте Вы должны позолотить аккорд"»[2].

Кусевицкий поражал умением придать оркестру именно тот неповторимый тон, тот тембр, который звучал в его сознании. Оркестру «своему», каким сделался для него четверть века возглавлявшийся им Бостонский симфонический. Оркестрам «чужим», хотя выступал он с ними редко.

Композитор Ховард Хэнсон вспоминал необыкновенное впечатление, полученное им в 1942 году от репетиции Кусевицкого с оркестром Нью-Йоркской филармонии. «Кусевицкий сказал мне: "Пойди со мной и послушай, как в течение получаса этот оркестр зазвучит подобно Бостонскому"! Клянусь Богом, так и случилось! За полчаса Кусевицкий получил все нюансы Бостонского оркестра. Я сидел и говорил самому себе: "В это невозможно поверить!"»[3].

Как музыканту, столь чуткому к звуку и тембру, Кусевицкому не могли, естественно, не быть близки присущие поэзии Бальмонта тончайшие межчувственные метафоры-ассоциации. Такие, к примеру, как запечатленные в его стихотворении «Зовы звуков»:

Всклик скрипки – блеск алмаза хрусталистый.

Как творчески мыслящий и глубоко чувствующий художник, Кусевицкий знал, подобно Бальмонту, что «звуки светят, а краски поют, и запахи влюбляются»[4]. Не случайно, именно в основанном и руководимом им Российском музыкальном издательстве издана была впервые в 1917 году работа Бальмонта «Светозвук в природе и световая симфония Скрябина» – своеобразный манифест слитного, совокупного ощущения света, запаха, звука.

Однако сознавал Кусевицкий также и то, что в восприятии цвета и звука, в межчувственных ассоциациях – синестезии нет и не может быть никакой универсальности[5]. Что ассоциации эти существенно отличаются у разных музыкантов, поэтов, художников. Более того, не остаются неизменными даже у каждого из них, изменяясь в зависимости от его психологического состояния или контекста восприятия. Быть может, именно поэтому, отказался дирижер, исполняя в 1911 году в Москве премьеру скрябинского «Прометея», от воплощения световой партии партитуры.

Дружба связывала Кусевицкого с Бальмонтом еще в России. Поэт посещал концерты контрабасиста, поражался певучести инструмента под руками исполнителя. После одного из них, данного Кусевицким в 1915 году в память безвременно скончавшегося Скрябина, поэт написал стихотворение «Кусевицкому, играющему на контрабасе», вошедшее позднее в стихотворный сборник «Перстень» (1920):

Незадолго до отъезда из России, 13 мая 1920 года, Кусевицкому довелось быть в Москве на вечере по случаю 30-летия литературной деятельности Бальмонта. Он встретил здесь приветствовавших юбиляра Вячеслава Иванова и Федора Сологуба, многих участников своих московских концертов. Присутствовала на вечере и Марина Цветаева. «Кусевицкий не играл, – записывает она назавтра. – "Хотел придти и сыграть для тебя, но палец болит", говорит о своем восторге, не находящем слов...»[8].

Еще в 1918 году на вопрос уезжавшего из России Сергея Прокофьева, почему Бальмонт не следует его примеру, он отвечал: «Я останусь ждать конца этой нелепости»[9]. А в 1920-м поэт эмигрировал из России. Кусевицкие встретились с ним и его семьей в Ревеле на пути из Петрограда в Париж. Они задержались здесь в ожидании германских виз, тесно общались семьями.

«Милый, я хотел бы услышать, что тебе лучше, чем мне, – приветствовал Бальмонт приезд дирижера во Францию. – Я хотел бы твоего торжества в Париже и музыкальных праздников, к которым мы так привыкли в Москве»[10]. В другом письме писал: «Дорогой Сергей, с приездом, и да будут к тебе благосклонны звезды, чья сущность в мире – музыкальность света и движения»[11].

Говоря о себе, поэт сетовал: «…я, признаюсь, уже много раз пожалел, что уехал из Москвы. У меня очень мало надежд как-нибудь устроиться с заработком и хорошо, если на половине сентября не окажусь в средоточии всех четырех ветров горизонта»[12]. К весне следующего года настроения поэта резко изменились. «Несчастное русское имя, – восклицал он после подавления большевиками Кронштадтского мятежа. – Я рву последние нити, связующие меня с Россией и уже отрезал себе путь возврата в Москву. Это совсем по-русски. Из проруби в прорубь… Но я бодрее, и так лучше»[13].

Время не смягчило ненависти Бальмонта к большевикам. «С 1917 года Россия пребывает в ужасном, невообразимом аду, более чудовищном, чем дантовский», – пишет он десятилетие спустя[14]. Рвать с Россией оказалось однако – одному ли Бальмонту! – куда легче на словах, чем на деле. «Мне хочется вернуться в Москву. Мне нестерпимо хочется нашего воздуха, нашего ветра, наших красок на вечернем небе, и вербы, и медленного колокольного звона», – пишет поэт, на стихи которого Сергей Рахманинов сочинил свои «Колокола»[15].

Спасение Бальмонт пытается найти в интенсивном творчестве, но ощущение того, что оно не находит в эмиграции никакого спроса, давит его сознание. Франция не была близка духу поэта. Бесконечными распрями отталкивает его и русский Париж. «Современные французы плоски, неинтересны, душевно бессодержательны», – замечает он в одном письме[16]. «Если большевизм в России лишь собирается умирать, – сетует в другом, – зарубежная Россия помирает, духовно, весьма усердно»[17].

Кусевицкий не разделял пессимизма Бальмонта относительно культуры зарубежной России. Не мог разделять уже потому, что сразу же по приезде в Париж включился в активную работу созидателя этой культуры. Пессимизм Бальмонта объяснялся драматизмом судьбы поэта, пережившего свою славу.

Предчувствие Бальмонтом нищеты и «четырех ветров горизонта» не обмануло его. «Любя гармонию, я не живу в Париже…», – пишет он из Бретани[18]. «Я здесь знаю только одну музыку, – читает в его письме Кусевицкий. – Рокот океана. Да ещё приливы и отливы мыслей, иногда слагающие квартет сонета или ведущие старинно-чопорный гавот поэмы»[19].

В архиве Кусевицкого сохранилось несколько фотографий Бальмонта, на одной из которых его рукой написано: «Дорогим друзьям Сергею Александровичу Кусевицкому, Наталии Константиновне Кусевицкой, с любовью неизменной. К. Бальмонт. Рифс, 1936, 20 декабря»[20]. Смотря на эту фотографию, вспоминаешь невольно отзывы современников Бальмонта, называвших его то «…трубадуром XIV века, на котором был смешон современный пиджак»[21], то неким подобием «бодлеровского альбатроса»[22].

Поэт пользуется каждой возможностью побывать на парижских концертах Кусевицкого, присутствует, в частности, на премьерах «Песни Соловья» Игоря Стравинского и повторном исполнении Третьего фортепианного концерта Сергея Прокофьева (26 октября 1922), сожалеет, что не может чаще слушать концертов дирижера, которого называет «волшебником огненных певучих рек»[23]. Едва ли не в каждом письме к Кусевицкому Бальмонт вопрошает: «Как проходят твои концерты? Все в лике праздников?»[24].

Письма поэта нередко не застают Кусевицкого в Париже. Он обижается, не получая ответов, пишет Наталии Кусевицкой о «весьма своеобразном» понимании ими чувства дружбы[25]. «Будет недурно, если ты вспомнишь, что я ещё не умер и напишешь мне», – сетует Бальмонт[26]. В других своих письмах поэт весьма нелестно отзывается о характере дирижера.

О тяжелом материальном положении Бальмонта в Париже было хорошо известно. Прокофьев писал, что те, кто оказался в Париже «... с умной головой и пустым карманом, таковыми и остались: Бальмонт, Шухаев[27], Пресс[28], Шлецер[29] – все без ничего...»[30].

Возле дома Кусевицких в Париже. Сергей и Наталия Кусевицкие и Прокофьев, 1927

Друзья поэта стремились помочь ему, хотя не всегда попытки их оказывались успешными. Кусевицкому не удалось организовать обещанное Бальмонту совместное выступление в Париже. Не удалось выступить в совместном с ним вечере в 1923 году и Прокофьеву. Не реализовалось намерение Кусевицкого издать в Берлине «Слово о музыке» Бальмонта.

В конце 1921 года поэт получил приглашение на поэтический вечер в Ницце. «Судьба как будто решила улыбнуться мне, – писал он Кусевицкому. – Но дело в том, что до этой улыбки нужно добраться, а добраться не на что. Будь другом, выручи. Пошли, сколько можешь...»[31]. Тотчас же Кусевицкий выслал Бальмонту 300 франков. Подобно Сергею Рахманинову, не раз будет он посылать поэту деньги и в будущем, нередко прося при этом не указывать, кем они присланы.

«Вечер мой успеха не имел и не покрыл даже дорожных расходов, – читал Кусевицкий в письме Бальмонта по возвращении его из Ниццы, – за полным равнодушием буржуев к поэзии, и притом ещё русская дрянь Ниццы полагает, что я большевик!..»[32].

Мнение о том, что в зарубежье Бальмонт исписался, не соответствует действительности. Творческая активность не изменяла ему – едва ли не в каждое письмо к Кусевицким вкладывал он свои новые стихи, в одно из писем – подписанный псевдонимом Мстислав очерк о Прокофьеве для русскоязычной газеты в Риге «Сегодня», в другое – написанное еще в 1918 году эссе о встречах с евреями «Вечно бодрствующие». Вслед за Львом Толстым, Лесковым и Владимиром Соловьевым Бальмонт возвышает в нем свой голос против антисемитизма.

С волнением читает Кусевицкий строки бальмонтовского эссе: «Я люблю много разных стран и много разных языков, но мне кажется, что русский язык самый красивый, и я не знаю среди любимых стран такой, чтоб я любил ее, как я люблю Россию. Утверждают также, что я достаточно любим, как русский поэт, как русский писатель, может быть, любим, как человек. Почему же такая странность, что много раз в моей жизни, в самых разных местах, в самых разных обстоятельствах, когда мне было особенно трудно, так, что, вот кажется, нет исхода, добрым словом или добрым действием мне помог не Русский, а Еврей? Иногда Еврей – случайный знакомый. Иногда Еврей – вовсе не знающий меня лично.

Быть может, это совсем не личное свойство моей судьбы, а душевное свойство Еврея, который, в силу своей горячности и чуткости, в силу своей зоркости и отзывчивости, видит часто чужую душу, когда другие ее не видят, бодрствует, когда другие дремотны, вдруг увидит и прямо подойдет? Я думаю, что это именно так…»[33].

Работает Бальмонт в эмиграции не только над стихами. «Я пишу роман и верю, что он будет прекрасен, – делится он с Наталией Кусевицкой в январе 1922 года. – Я пишу его, как писал бы музыку. В нём не будет длиннот и скуки. Он поёт и танцует и ворожит и переливается. Музыка как воля. Я недаром люблю Кусевицкого и Скрябина. Музыкой-волей полна моя душа, и я сумею перелить её в страницы...»[34]. И это не было одним только намерением поэта. «Написал 1-ю часть своего романа и пишу 2-ю», – читает Кусевицкий в его письме месяц спустя[35].

...Еще в августе 1917 года Бальмонт вписал в альбом Сергея Прокофьева «Что вы думаете о солнце» свой сонет «Ребенку богов, Прокофьеву»:

Ты солнечный богач. Ты пьешь, как мед, закат.

Вдруг в золотой поток ты ночь обрушить рад,

Прокофьев отвечал поэту искренней привязанностью. Вдохновляясь поэзией Бальмонта Прокофьев сочинил Два стихотворения для женского хора и оркестра ор.7, «Есть другие планеты» для голоса и фортепиано из ор. 9, Пять стихотворений для голоса и фортепиано ор. 23, заклинание «Семеро их» для смешанного хора и оркестра. Четверостишие поэта предпослано как эпиграф к циклу фортепианных пьес «Мимолетности» ор.22.

Подобно Кусевицкому, он любил Бальмонта, высоко ценил его за «исключительную музыкальность речи»[36], любил «...за изумительные переводы ("Семеро их", "Малайские заклинания"); за ошеломляющие мистические картины ("Столбы", "Есть иные планеты"); наконец, за музыку его слова, с которою не сравнится никто (Маяковский музыкален, но в другой плоскости, относясь к Бальмонту, как ударный инструмент к струнному)»[37].

Сергей и Лина Прокофьевы, Наталья и Сергей Кусевицкие at the Auberge de St. Pierre, Dompierre, 1927

Поэзия Бальмонта способствовала раскрытию в даровании Прокофьева трагического начала. «Трагизм этот – действительно страшен, – прозорливо писал еще в 1922 году Петр Сувчинский, – ибо, подобно всем звуковым воплощениям Прокофьева, он не абстрактно-описательный, а реальный, материально-живой. Приходят на память самые страшные страницы Чайковского – "Спальня графини"»[38].

В начале мая 1918 года, незадолго перед отъездом из России, Прокофьев играл Кусевицкому и Бальмонту отрывки из только что завершенной им кантаты «Семеро их». «Свет не видел такой партитуры», – воскликнул тогда Кусевицкий[39], а после ухода композитора сказал поэту: «Вы знаете, по богатству и оригинальности оркестровки, сейчас нет на всем земном шаре такой блестящей музыкальной фантазии»[40].

Премьеру «Семерых» Кусевицкий осуществил лишь 29 мая 1924 года в парижской Grand Opéra. Французский перевод стихов Бальмонта выполнил генеральный секретарь театра Grand Opéra Луи Лалуа[41]. На премьере присутствовали композиторы Равель, Николай Черепнин, Стравинский, вдова Клода Дебюсси, пианист Александр Боровский, художник Леон Бакст, хореограф Ида Рубинштейн, директор Grand Opéra Жак Руше.

«Семеро их» длится всего семь минут и парижане шутили: семь минут, на каждого по минуте! «...сыграно было хорошо и успех был очень большим», – записал Прокофьев[42]. Он знал о решении дирижера исполнить в этот вечер кантату дважды. Для слушателей же это стало полной неожиданностью. «...публика даже слегка обиделась, что Кусевицкий поставил "Семеро их" дважды в одной программе, для пущего, как он думал, вразумления», – напишет позднее композитор[43].

Как о времени наиболее частого общения с Прокофьевым вспоминал Бальмонт 1921 год, «…счастливые дни в Бретани, когда мы жили недалеко друг от друга, он в Rochelets, в сосновом лесу, а я в St.-Brevin-les-Pins, над самым океаном, который в Бретани такой всегда туманно-загадочный. Мы проводили вместе долгие часы, это были праздники поэзии и музыки. Я посвятил ему целый ряд стихотворений, а когда он играл мне свой Третий концерт, я ему тут же написал Сонет»[44].

Третий фортепианный концерт Бальмонт услышал еще до окончания Прокофьевым партитуры. Лина Прокофьева, жена композитора, вспоминала, что однажды поэт проходил через комнату, в которой композитор работал на ужасающем пианино. «...впечатление, произведенное на него музыкой, было таким сильным, что он написал стихотворение – два четырехстишия, очень выразительных и ярких»[45].

И в бубен Солнца бьет непобедимый Скиф[46].

В 1922 году в Эттале Прокофьев работал над оперой «Огненный ангел». Любимым занятием его в часы досуга было сочинение стихов. С отдыхавшим вместе с ним поэтом Борисом Башкировым (Вериным) он устроил поэтический турнир по переводу сонетов Эредиа[47]. В арбитры были выбраны Бальмонт и Игорь Северянин. Стихи посылались им по почте, напечатанные на машинке и без подписей авторов. Победителем оказался Прокофьев. Вот один из его сонетов, одобренный Бальмонтом «за силу его лиризма». Северянин поставил 4, Бальмонт тоже 4, но затем вытребовал сонет назад и переправил свое 4 на 5:

...Ни Рахманинов и Кусевицкий, жившие в Америке, ни Прокофьев, мелькавший в Париже подобно метеору, чтобы снова исчезнуть в очередном гастрольном турне, ни жившая в Париже и высоко ценившая Бальмонта еще с московских времен совершенно на него не похожая Марина Цветаева не способны были однако изменить судьбу поэта. Как справедливо утверждал Глеб Струве, Бальмонт «…оставался самим собой, тогда как восприятие того рода поэзии, которую он представлял, в корне изменилось»[49]. Полное забвение поэта, которым восхищалась вся Россия, который, по выражению Валерия Брюсова, десять лет «нераздельно царил над русской поэзией»[50], нищета и «летаргическая тоска по России»[51] повергнут его в середине 1930 годов в тяжкий душевный недуг, приведут сначала в клинику для душевно больных, а затем в Дом отдыха матери Марии...

О смерти Бальмонта 26 декабря 1942 года в оккупированном гитлеровцами Париже Кусевицкий узнает лишь после окончания войны. Узнает и о том, что за гробом поэта никто не шел: лил нескончаемый дождь, опущенный в могилу, гроб всплыл и, придерживая его шестом, засыпали могилу слипшимися с грязью комками земли…

[1] Сергей Кусевицкий – Наталии Кусевицкой, без даты [после 5 февраля 1923], Лондон. – AK-БК.

[2] Юрий Шапорин. Письмо к Сергею Кусевицкому, 30 октября 1944, Москва – AK-БК.

[3] W.D.Russell. Conversations with Howard Hanson. Delta Publications. Azkadelphia, Arkanzas, 1988. P. 50

[4] Константин Бальмонт. "Светозвук в природе и световая симфония Скрябина". Интернет: http://www.stihi-rus.ru/1/Balmont/o_skrjbine.htm

[5] Любопытное определение термина «синестезия» находим мы у Б.М.Галеева, который на протяжении нескольких десятилетий руководит в Казани научно-исследовательским центром «Прометей»: «...буквальная этимологическая расшифровка понятия "синестезии" как "со-ощущения" не соответствует подлинному содержанию этого явления. Реально синестезия – никакое не "со-ощущение", а скорее, если быть точнее, это "со-представление", "со-чувствование2. По психологической своей природе это ассоциация, конкретно – межчувственная ассоциация (часто многоуровневая, системная). Синестезия – это проявление метафорического мышления (которое, как известно, как раз и базируется на механизме ассоциаций). И даже само понятие "цветной слух", оказывается, – это метафора! Не видел реально Бальмонт никакого цвета при звуках флейты! Не слышал никаких звуков Кандинский, воспевая воздействие разных красок!» (Булат Галеев. «Синестезия – чудо поэтического мышления», «Научный Татарстан», 1999, №3. С 22.)

[6] Скарабей – священный жук у древних египтян. Изображение скарабея служило для них своеобразным амулетом

[7] В архиве С. Кусевицкого в Библиотеке Конгресса хранится рукописный автограф этого стихотворения с подписью поэта

[8] Марина Цветаева. Неизданное. Записные книжки в двух томах. Том второй. 1919-1939. Составление, подготовка текста, предисловие и примечания Е. Коркиной и М. Крутиковой. Москва: «Эллис Лак», 2000-2001. С. 149.

[9] Сергей Прокофьев. Дневник. 1907-1918. (Часть первая). Париж: sprkfv, 2002. С. 692.

[10] Константин Бальмонт – Сергею Кусевицкому, 27 августа 1920, Париж. – АК-БК.

[11] Константин Бальмонт – Сергею Кусевицкому, 18 сентября 1920, Париж. – AK-БК.

[12] Там же.

[13] Константин Бальмонт – Наталие Кусевицкой, 13-26 марта 1921, Париж. – АК-БК.

[14] Konstantin Balmont. Letter to Ruth Bailey, May 10, 1930, Capbreton, Landres. – Houghton Library, Harvard University, Cambridge.

[15] Константин Бальмонт – Дагмар Шаховской, 6 апреля 1923, без указания места. Цит. по: Ж.Шерон. “К.Бальмонт. “Письма Дагмар Шаховской” , “Новый журнал”, №176. С. 225.

[16] Константин Бальмонт – Андрею Седых. Цит. По кн.: Андрей Седых. Далекие, близкие. Второе издание. Нью-Йорк: “Новое русское слово”, 1979. С. 70.

[17] Там же. С. 71.

[18] Константин Бальмонт – Сергею Рахманинову, 3 апреля 1925, Париж. Цит. по: Ж. Шерон. «Два неизвестных письма К. Бальмонта Рахманинову», «Новый журнал», № 178, март 1990. С. 346.

[19] Константин Бальмонт – Сергею Кусевицкому, 27 ноября 1921, St. Brévin-les-Pins. – AK-БК.

[20] АК-БК.

[21] Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. В кн.: Илья Эренбург. Собрание сочинений в девяти томах. Т.8. Москва, 1966. С .99.

[22] Юрий Терапиано. Встречи. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953. С 21.

[23] Константин Бальмонт – Наталии Кусевицкой, 30 января 1922, St.Brévin-les-Pins. – AK-БК.

[24] Константин Бальмонт – Сергею Кусевицкому, 27 ноября 1921, St.Brévin-les-Pins. – AK-БК.

[25] Константин Бальмонт – Наталии Кусевицкой, 19 августа 1922, St.Brévin- les-Pins. – AK-БК.

[26] Константин Бальмонт – Сергею Кусевицкому, 1 октября 1921, St.Brévin-les-Pins. – AK-БК.

[27] Шухаев Василий Иванович (1887-1973) – художник, в Париже – близкий друг и автор портретов С. Прокофьева и С. Кусевицкого, а также портретов Л. Прокофьевой, И. Стравинского, Ф.Шаляпина, пианиста А.Боровского и виолончелиста Е.Белоусова. После возвращения в СССР был репрессирован, 10 лет провел в Магадане, затем жил в Тбилиси.

[28] Имеется в виду виолончелист Иосиф Исаакович Пресс (1881-1924).

[29] Шлецер Борис Федорович (1881-1969) – музыковед, музыкальный и литературный критик, журналист, переводчик, поэт, философ-европоцентрист, принципиальный противник евразийства. Учился в Москве, Париже и Брюсселе, преподавал во Франции и Швейцарии. Автор книг о А.Скрябине, близким другом которого он был, о Бахе, И.Стравинском. Автор множества статей в русских и французских журналах.

[30] Сергей Прокофьев – Петру Сувчинскому, 8 июля 1921, Les Rochelets, St. Brévin-les-Pins. Цит. по: В музыкальном кругу русского зарубежья. Письма к Петру Сувчинскому. Публикация, сопровождающие тексты и комментарии Е. Польдяевой. Берлин, 2005. С.34.

[31] Константин Бальмонт – Сергею Кусевицкому, 22 ноября 1921, St.Brévin-les-Pins. – AK-БК.

[32] Константин Бальмонт – Наталье Кусевицкой, 30 января 1922, Париж. – AK-БК.

[33] Цит. по подписанной Бальмонтом машинописной копии эссе. – АК-БК.

[34] Константин Бальмонт – Наталии Кусевицкой, 30 января 1922, Париж. – AK-БК.

[35] Константин Бальмонт – Сергею Кусевицкому, 23 февраля 1922, St.Brévin-les-Pins. – AK-БК.

[36] Сергей Прокофьев. Автобиография. В сб.: С.С. Прокофьев. Материалы. Документы. Воспоминания. Составление, редакция, примечания и вступительная статья С. Шлифштейна. Издание второе, дополненное. Москва: Государственной музыкальное издательство, 1961. С. 144.

[37] Сергей Прокофьев – Петру Сувчинскому, 12 декабря 1922, Этталь. Цит. по: В музыкальном кругу русского зарубежья. Письма к Петру Сувчинскому. Публикация, сопровождающие тексты и комментарии Е. Польдяевой. Берлин, 2005. С. 83.

[38] Цит. по кн.: Петр Сувчинский и его время. Автор проекта, редактор-составитель А. Бретаницкая. Москва: «Композитор», 1999. С. 106.

[39] Сергей Прокофьев. Дневник. 1907-1933. (Часть первая). Париж: sprkfv, 2002. С. 691.

[40] Мстислав [Константин Бальмонт]. Константин Бальмонт и Сергей Прокофьев. – «Сегодня», 13 февраля 1927.

[41] Луи Лалуа (Lalou, Louis, 1874-1944) – французский музыковед и музыкальный критик, с 1914 года – генеральный секретарь театра Grand Opera, с 1936 – профессор Парижской консерватории, автор нескольких книг, в том числе о жизни и творчестве Рамо и Дебюсси, поклонник и ценитель русской музыки, переводчик на французский язык стихотворных текстов Константина Бальмонта в «Колоколах» Рахманинова и «Семеро их» Прокофьева.

[42] Сергей Прокофьев. Дневник. 1907-1933. (Часть вторая). Париж: sprkfv, 2002. С. 261.

[43] Сергей Прокофьев. Краткая автобиография. В кн.: С.С.Прокофьев. Материалы. Документы. Воспоминания. Изд. второе, дополненное. Составление, редакция, примечания и вступительная статья С.И. Шлифштейна. Москва: Музгиз, 1961. С. 173.

[44] Мстислав [Константин Бальмонт]. «Константин Бальмонт и Сергей Прокофьев». «Сегодня», 13 февраля 1927.

[45] Цит. по кн.: Валентина Чемберджи. Век Лины Прокофьевой. Москва: «Классика-XXI», 2008. С. 46.

[46] Сонет был опубликован в газете «Последние новости», 8 сентября 1921.

[47] Эредиа (Hérédia), Жозе Мариа (1842-1905) – один из поэтов-парнассцев.

[48] Сергей Прокофьев – Фатьме Ханум Самойленко, 22 августа 1921, Этталь. – Библиотека Гарвардского университета (Houghton Library), Кэмбридж, США. Фонд 58М (Fund 58M), No.118.

[49] Глеб Струве. Русская литература в изгнании. Опыт исторического обзора зарубежной литературы. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1956. С. 132.

[50] «Весы», 1907, №2. С. 69.

[51] Константин Бальмонт – Дагмар Шаховской, 9 мая 1923, без указания места. Цит. по: Ж. Шерон. К. Бальмонт. «Письма Дагмар Шаховской», «Новый журнал», №176. С. 229.