©"Заметки по еврейской истории"
ноябрь  2010 года

Сергей Белоголовцев

Дорога жизни длиною в 70 лет

(окончание. Начало в № 9(132))

Национальная подоплёка

Значительную долю наших однокурсников, как и вообще мехмата, составляли студенты еврейской национальности. От своего друга Володи Фуксона я слышал примечательный анекдот: «На вопрос: "Кто в антимире будет заниматься функциональным анализом? " – последовал ответ: "Антисемиты"».

Такой феномен Миша Лейкин объяснял печальным ходом нашей истории. Закон об оседлости, принятый еще во времена Екатерины II, и нелепые слухи о ритуальных жертвоприношениях с использованием крови христианских детей спровоцировали в самом начале ХХ века еврейские погромы на юге России. Это вызвало естественную реакцию в среде еврейской интеллигенции. Многие из них обратились в политику и оказались в рядах эсеров и большевиков. После октябрьского переворота сталинская реакция была направлена, прежде всего, против старой большевистской гвардии. В результате почти поголовно были истреблены и деятели еврейской национальности. После такой трагедии значительная часть еврейского населения стремилась реализовать свой потенциал в областях, далеких от политики: в математике, медицине, искусстве.

В послевоенные годы была развернута непримиримая борьба против космополитизма, явно носившая антисемитский характер. В частности, был распущен еврейский антифашистский комитет и закрыт уникальный еврейский театр. Председателем комитета и одновременно директором театра был знаменитый Соломон Михоэлс. Январской ночью 1948 года в одной из командировок в Минске великий актер погиб при загадочных обстоятельствах. Из материалов расследования стало ясно, что Михоэлс пал от рук наемных убийц по спецзаданию руководства Министерства госбезопасности. Памяти этого незаурядного человека посвящено стихотворение профессора математики одного из американских университетов в Питсбурге, поэта Бориса Кушнера, который в студенческие годы был душой нашего курса.

Б. Кушнер

Мы жнем порой не то, что сеем.

О, смолкший горестный актер!

Тебе бы рядом с Моисеем

Раскинуть на камнях шатер.

И в море, что не знает брода,

Открыть нездешней мощью брод.

Свобода, Господи, свобода!

Из плена вывести Народ.

Ты – дух Отцов, живой, как Евер,

Бездонье сердца и ума.

Но жребий Твой – колючий север,

И век, жестокий, как чума.

Гремят оркестры и оковы,

Безделица – Неронов Рим.

А Ты, молочник местечковый,

Что робок, но непокорим.

Тогда в ночном, промерзшем Минске,

Что Ты прочел в зрачках горилл?

Могучий Лир, Король Английский

На идише заговорил.

И новый век, и небо чисто,

И утро наполняет грудь.

Тиран, страшившийся Артиста,

Да будь Ты проклят, проклят будь!

Но в студенческой среде МГУ всегда господствовал дух толерантности. Ярким подтверждением этого факта было всеобщее выступление в защиту Лейкина. Не исключено, что в партийных кругах МГУ в «деле Лейкина» усмотрели возможность раздуть антисемитскую истерию.

В.А. Лефевр

Вот как на этот счет думает В.А. Лефевр, учившийся курсом старше нас, а ныне являющийся профессором Калифорнийского университета в Ирвайне – специалистом по теории рефлексии и «исчисляемой психофеноменологии».

Это свидетельство очевидца привожу без разрешения автора, надеясь на его снисходительность.

«Дело Лейкина» возникло поздней осенью 1961 года. Вы, наверное, хорошо помните Лейкина. Интеллигентный брюнет, вестернизированный и всегда с иностранной газетой в руках. Он, безусловно, очень раздражал партийно-комсомольские круги. Я узнал, что затевается «дело Лейкина», от Саши Мищенко, с которым я был в то время чрезвычайно дружен. Он был членом курсового бюро комсомола. По тому, что он рассказал, я почувствовал, что дело серьезно, и решил приложить все силы, чтобы сорвать расправу.

Нужно отметить, что в то недолгое просветленное время считалось, что можно добиться справедливости. На всякий случай я решил поговорить с людьми, имевшими большой опыт комсомольской работы. В то время я посещал домашний семинар Г.П. Щедровицкого. Он в начале пятидесятых входил в комитет комсомола МГУ, кстати, вместе с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, с которым, как я уже в последние годы слышал, у него были в ту пору трения. (Г.П. был более влиятельным членом бюро комитета, чем М.С., – Г.П. был председателем спортклуба МГУ, в то время как М.С. только секретарем юридического факультета.) Я пришел к Г.П. вместе с Сашей Мищенко. Прогноз Г.П. был чрезвычайно пессимистическим (т. е. правильным!). Он увидел в этом чистое антисемитское дело, ориентированное на то, чтобы спровоцировать студентов на активное противодействие и учинить после этого небывалый разгром. После этой встречи я решил организовать «теневой» комитет спасения. Кроме Мищенко я привлек в него Буевича (он, кажется, работал потом в ВЦ Академии наук) и еще одного студента, фамилию которого я забыл. Мы разработали следующий план. Саша Мищенко станет председателем комсомольского собрания факультета и спустит все на тормозах. Лейкину будет объявлено взыскание и этим все ограничится.

Мы подготовили выступающих. Наша активность не была какой-то чрезвычайно секретной. Мищенко приводил ко мне парочку членов бюро курса, которые больше всего хотели, чтобы ничего не произошло. Собрание пошло именно так, как мы хотели. Мищенко гасил все наивные поползновения организаторов дела. Было принято решение ограничиться не то выговором, не то даже постановкой на вид. Однако уже на следующий день факультет, да и, пожалуй, весь университет бурлил. «Власти» были в ярости. Начались «таскания» студентов к декану Слёзкину (Беленькая, Шапиро Аркадий, Маргулис (студентка)). Вероятно, готовили массовые исключения, а если «повезет», то и судебные процессы. Должен отметить, что таскания начались еще до первого собрания. К концу следующего после собрания дня я узнал, что комитет комсомола МГУ признал решение нашего собрания недействительным, и было назначено новое. Мищенко не допустили к подготовке нового собрания. Его готовили незнакомые нам люди. В день собрания мы обнаружили, что факультет наполнен рабочими с ЗИЛа. Во время собрания они заняли доминирующие верхние ряды и выкрикивали оскорбляющие студентов «лозунги». Сразу же был взвинчен темп. Главным «свидетелем обвинения» был муж студентки Кореневой (кажется, югослав), который «честно» процитировал Лейкина: «Лейкин сказал: "Хрущев – негодяй"». После этого судьба Лейкина была решена. Он был исключен из комсомола и, как следствие, из университета. Через неделю ко мне подошла пожилая женщина-инспектор и, не глядя мне в глаза, посоветовала, «как друг», перейти на заочное отделение, добавив: «Тогда у вас есть шансы избежать очень серьезных неприятностей». Я последовал ее совету.

У роковой черты

Среди друзей Миши Лейкина мне хотелось бы выделить Толю Терёхина, с которым он проживал в одной комнате в ту злополучную осень 1961 года. Это был симпатичный, добродушный юноша со среднерусским говорком, одетый более чем скромно. Он, как и Миша, перешел в нашу группу из потока механиков. Я с ним сразу же нашел общий язык, поскольку мы, как оказалось, были родом из одной и той же Пензенской области. На его детские годы выпали не меньшие испытания. Его мать рано умерла, а отец запил и оставил троих малолетних детей на попечение одинокой бабушки-колхозницы, которой, как это было принято в СССР, не полагалась пенсия или какое-либо другое пособие. Трудно представить, как могла выжить столь обездоленная семья. Не могло быть и речи о мясных продуктах, поэтому Толя вначале поневоле, а затем и по убеждению остался на всю жизнь вегетарианцем. Несмотря на все лишения, учился он отлично и осуществил дерзкую мечту, поступив на мехмат МГУ. Кроме математики и механики Толя проявлял большой интерес к биологии, поэтому он с первого же курса посещал лекции и практические занятия на биофаке. Он, как и большинство студентов, жил лишь на одну стипендию. Спасали бесплатный хлеб и капуста в столовых МГУ. Эти продукты в те годы можно было там потреблять неограниченно. В зимние каникулы сэкономленных денег хватало на билет до Пензы, чтобы затем шагать 50 км пешком по морозу в демисезонной одежде до дома родной бабушки. Как и все студенты мехмата, Толя неплохо владел немецким и английским языками, но на 5 курсе он стал изучать и французский язык, так как появилась возможность поехать в Республику Мали преподавать математику в одном из учебных заведений. Труд педагога в Африке оплачивался несравненно выше, чем в СССР, поэтому уже через 2 года после возвращения на родину Толя смог приобрести кооперативную квартиру в Москве и самую престижную в то время машину «Волга».

Интерес к биологическим наукам привел Терёхина в статистическую лабораторию при биофаке МГУ, которой руководил тогда выдающийся исследователь В.В. Налимов, бывший узник ГУЛАГа. Толя с головой окунулся в работу лаборатории, получил ряд важных результатов. Он успешно защитил кандидатскую диссертацию по социологии в ЦЭМИ, а затем и докторскую диссертацию по биологии в МГУ, став одним из видных профессоров биофака. Он успешно сотрудничал с учеными США и Франции, куда неоднократно выезжал в длительные командировки. Иногда мы с Толей встречались в Москве. Я бывал у него на квартире, познакомился с его доброй женой Леной и славными детьми Артемом и Машей. До сих пор жалею, что в последний раз нас не свела судьба в Рощине на Пензенской земле, где в июле 2009 года мы были почти одновременно, навещая своих родственников.

К концу этого года я начал писать свои заметки по поводу «дела Лейкина», надеясь, что Толя выскажет свой взгляд на эту историю. Каково же было мое огорчение, когда я узнал, что он уже месяц лежит в больнице, страдая от неизлечимой болезни. Оставалось хоть как-то приободрить своего товарища воспоминаниями студенческой юности. Я послал ему рукопись, не надеясь, что он в состоянии ознакомиться с ней, так как понимал, что он находится у роковой черты.

Толя скончался 11 января 2010 года, а через несколько дней я, к своему изумлению, получил от него послание, перепечатанное его безутешной вдовой.

А.Т. Терёхин

Сережа, привет!

Прочитал твою статью о Мише Лейкине. Замечательно. Восхищен твоим языком и памятью о многих деталях тогдашних событий. Можно сказать – ни добавить, ни убавить!

Все же, возможно, какие-то мои воспоминания могут тебе оказаться полезными. Особенно‪‪ касающиеся конкретных фактов (в которых, правда, я на 100 % тоже не уверен).

 Во-первых, как мне помнится, первое собрание по следам решения заседания бюро об исключении Лейкина из комсомола (того самого – с перевесом в один голос) было потоковым (только математиков). И это собрание не стало исключать Лейкина из комсомола. Наоборот, второе собрание было совместным – математиков вместе с механиками. И, насколько я помню, это было сделано намеренно, поскольку механики считались более «консервативными». Проверь!

Во-вторых, по-моему, то ли первое, то ли второе собрание вел Боримечков. Кажется, начальство решило, что он делал это недостаточно «принципиально», и, по-моему, даже получил за это выговор.

В-третьих, мне кажется, что был момент на заседании бюро (я там присутствовал на правах сотоварища Миши по общей комнате в общежитии с целью его моральной поддержки), когда Миша совершил ошибку, может быть, роковую. Дело в том, что заседание бюро проходило достаточно либерально. Например, на чье-то замечание о том, что почему-то никто не сомневается в правильности решения правительства об одностороннем возобновлении испытаний атомного оружия, а Лейкин один сомневается, я сказал, что тоже сомневаюсь в правильности этого решения. Там это мое высказывание прозвучало вполне нормально и даже как бы немного уменьшило «серьезность прегрешения» Миши в вопросе возобновления испытаний. Правда, потом об этом неоднократно напоминалось со словами: «Дело не только в Лейкине, есть и другие с неправильными взглядами, например, Терёхин». А один из городских секретарей обратился ко мне на групповом собрании с демагогическим вопросом: «Вы что, считаете, что, принимая решение о возобновлении испытаний, правительство не выражало волю народа?». Как говорится, выбор небольшой…

Но это было уже потом, когда дело раскрутилось. Заседание же бюро, как я сказал, было либеральным. Вплоть до того, что Мише простили почти все: и возобновление испытаний, и что у Хрущева у самого руки по локоть в крови, и даже что комсомол – «прогнившая организация».

 Оставался невыясненным только один вопрос: «Миша, если ты считаешь, что комсомол – прогнившая организация, то ты хочешь остаться членом комсомола или нет?». На что Миша отвечал: «Это вы должны решить, достоин ли я быть в комсомоле».

Ему возражали, что, для того чтобы оставаться в комсомоле, надо четко сказать, хочет ли он сам быть членом комсомола. На что Миша отвечал: «Это вы должны решить». И так много раз по кругу. Надо сказать, что Миша так и «не поступился принципами» и не произнес «унизительной», по-видимому, с его точки зрения фразы о том, что он хочет остаться в комсомоле. Чтобы выйти из тупика, решили поставить вопрос на голосование - сначала было поровну, потом с перевесом в один голос (надо сказать, что сам факт переголосования был воспринят отрицательно на потоковом собрании, мне все-таки кажется, что первое собрание было потоковым). В общем, после этого «дело и начало раскручиваться»…

Что-то вроде эпилога. По мере того, как ситуация усугублялась, Миша все больше и больше «поступался принципами» и его письма в комитет комсомола и ректорат становились все более покаянными, но машину уже нельзя было остановить.

Что касается меня, то в какой-то момент на исходе всей этой истории меня вызвали в комитет комсомола университета и торжественно объявили, что дают «…может, самое серьезное в моей жизни комсомольское поручение». Суть его состояла в том, чтобы, по возможности, помешать тому, чтобы из-за стресса с Мишей повторилась история Славика Захарова. Поскольку мы с Мишей жили вдвоем в одной студенческой комнате, то просьба была естественной и мне, конечно, тоже не хотелось, чтобы с Мишей что-то случилось.

Во всей этой истории приходилось пересекаться с Костюченко – куратором комсомола от партийной организации (как представители противостоящих лагерей – я защищал Лейкина, а Костюченко старался исключить его из комсомола). И вот через два года, на пятом курсе, я, как многие, подал заявление в группу желающих преподавать в Африке.

Естественно, разные комиссии должны были нас проверять. Первоначальная проверка проводилась по документам из личного дела. Вызывают меня в комиссию, а возглавляет ее Костюченко, который прекрасно помнит меня по «делу Лейкина». И говорит, что я не прохожу, потому что у меня два выговора в личном деле. Я говорю, что только один. Стали проверять. Один – строгий выговор с предупреждением за передачу пропуска.

Действительно, у нас отчислили парня, но он не дооформил дела по отчислению и я дал ему на время свой пропуск. По какой-то глупости его задержала милиция, а так как он был похож на меня, то дал в милиции мой пропуск вместо своих документов. В результате в бухгалтерию мехмата пришла квитанция со штрафом на 2 руб. 50 коп., а параллельно в деканат – письмо о моем задержании, к тому же с каким-то ножом типа «Лиса».

Надо сказать, что в деканате мне сразу поверили, что ни с каким ножом меня не задерживали, а дали максимально строгий выговор за передачу пропуска. Но квитанция со штрафом тоже осталась в личном деле, и Костюченко посчитал ее за второе «дело». Когда это выяснилось, то Костюченко сказал: « Значит, это одно дело, а не два и Вы проходите».

 По поводу «дела Лейкина» вопрос не возникал. В конце концов в моем личном деле документов о нем не было (надо сказать, что сам Костюченко пострадал – по «делу Лейкина» ему дали выговор по партийной линии). Потом была окончательная отборочная мехматская партийная комиссия по конкурсу на поездку в Африку. На вопрос о том, почему я хочу поехать преподавать, я честно сказал: «Чтобы улучшить материальное положение». Председателем комиссии был Костюченко, и он задал вопрос о том, что я думаю теперь о «деле Лейкина». Я ответил что-то вроде того, что тогда было наделано много глупостей. Кто-то сказал, что это даже хорошо иметь такой опыт, а остальные члены комиссии закивали в знак согласия.

«Воскресение» Лейкина

Прошло почти полвека с момента изгнания Лейкина с мехмата МГУ, но почему-то интерес к этой неприглядной истории у наших однокурсников не пропадает. Конечно, есть и исключения. Некоторые считают, что данному событию придается чрезмерный интерес. При этом приводятся удивительные аргументы: за подобные прегрешения в 30-е годы в массовом порядке сажали в тюрьму или даже расстреливали. С Лейкиным же поступили относительно гуманно, лишив его возможности получить высшее образование с рекомендацией «перевоспитаться» в рабочей среде. Такова была обычная практика советского тоталитарного режима 60-х годов. Достаточно вспомнить судебный процесс над Иосифом Бродским за «тунеядство» с последующей высылкой его в Архангельскую область. К счастью, у гонимого поэта нашлись влиятельные заступники как в СССР, так и за пределами страны. Вскоре за решеткой оказались и другие представители творческой интеллигенции: группа литераторов во главе с Юрием Галансковым, писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский, поэтесса Наталья Горбаневская. С великим Солженицыным поступили относительно «гуманно», насильно выслав его за границу и лишив советского гражданства. В разные годы постигла такая же участь и других известных писателей: Виктора Некрасова, Александра Галича, Анатолия Кузнецова, Сергей Довлатова, Анатолия Гладилина. К сожалению, этот внушительный список не исчерпывает всех жертв эпохи застоя.

Конечно, дозированное разоблачение злодеяний сталинизма, отпущенное сверху в хрущевский период, не изменило политической атмосферы, и по-прежнему не допускалась правовая или моральная ответственность наследников тоталитаризма. Не могло быть и речи о покаянии властей. Переворот в самосознании народа Германии после ужасов нацизма, очищение от практики расизма в США, начатое Мартином Лютером Кингом, и другие перемены – все это не послужило животворящими примерами для наших политиков. В связи с этим уместно привести высказывание современного немецкого писателя Бернхарда Шлинка: «Прошлое является материалом, который содержит в себе все темы и проблемы морального характера. Ответственность и принципы, сопротивление и приспособленчество, верность и предательство, неуверенность и решимость, власть, алчность, право и совесть – нет такой моральной драмы, которая не разыгралась бы в прошлом, обнаруживая свою близость к нынешней реальности и способность воспроизвестись хотя бы в художественной форме».

Миша Лейкин жил рядом с нами, и его исключение было ощутимым примером работы репрессивной машины, когда каралось каждое неосторожно брошенное слово. Однако мне все эти годы не верилось, что такой активный и всесторонне развитый человек, как Миша Лейкин, мог исчезнуть без следа. Осталась одна надежда – разыскать его через интернет. К этой работе я подключил свою дочь Лену и сына Сашу. Долгое время поиски были безуспешными. Имя Михаила Лейкина нигде не значилось, но память человеческая неисповедима. Чудеснейшим образом вдруг всплыл рассказ Миши о своих родителях, о переезде семьи из Белоруссии в Ленинград, о его стеснении называть свою настоящую фамилию Лейкинд. С этой целью он везде и всюду писал ее без последней буквы. И вдруг на сайте «Одноклассники» обнаружился выпускник мехмата МГУ Michail Leikind, который проживает в израильском городе Хайфа. Место рождения, возраст полностью совпадали с данными нашего Миши Лейкина. Для подтверждения мы послали фото Michail Leikind Саше Воловику, который узнал в нем нашего однокурсника. Срочно посылаю письмо в Хайфу и через несколько дней получаю ответ от своего давнего друга. На следующий день мы 2 часа говорили с ним по телефону, вспоминая общих друзей и нашумевшую историю с его исключением. При этом в его голосе не чувствовалось какого-либо озлобления. Он, конечно, считал это беззаконием, но был смущен, что его считают каким-то героем. В новогодние праздники мы с Мишей общались через Skype. Вот тогда я узнал все перипетии его последующей жизни.

Несколько лет Миша работал на заводе, пытался восстановиться на мехмат МГУ, но получил отказ. Замдекана А.Б. Шидловский посчитал, что шумиха вокруг «дела Лейкина» еще не утихла. Не приняли его документы ни на матмех ЛГУ, ни в ЛЭТИ. Чиновники в этих учебных заведениях с улыбкой читали начало его характеристики, но тон сразу же менялся, когда доходили до последних строк, в которых отмечалось, что взгляды Лейкина не соответствуют званию советского студента. Смелым оказался лишь ректор Ленинградского политехнического института, который заявил, что такие, как Лейкин, в его вузе не редкость, и он был зачислен в ЛПИ. Некоторое время после окончания вуза Миша работал то в одном, то в другом НИИ, но повсюду за ним тянулся шлейф «антисоветчика», и поэтому не могло быть речи о продвижении по службе. В июне 1970 года его неоднократно вызывали в КГБ, приписывая соучастие в группе Гутмана и Дымшица, пытавшихся угнать самолет для выезда в Израиль. В самом же деле он знал лишь некоторых друзей «самолетчиков», часто говорил с ними об Израиле, но не ведал об их планах побега из СССР.

Семейная жизнь у Миши не заладилась. Он был дважды женат. От первого брака осталась дочь Александра. Нервная система была в значительной мере подорвана. С 1984 года приключилась другая беда. Не давали покоя страшные боли в ступнях обеих ног. Врачи констатировали недостаточную проходимость мелких кровеносных сосудов. Наша медицина была бессильна излечить этот недуг.

М.Ш. Лейкинд на прогулке в Хайфе

Как известно, в 1989 году был открыт «железный занавес», и Миша решил воспользоваться представившейся возможностью реализовать себя за рубежом и к тому же поправить пошатнувшееся здоровье.

Позади осталась вскормившая его родина-мать, с которой было связано столько радостей и бед: во истину «дым отечества и сладок и приятен». Не радовали душу ни аккуратные домики олимпийского Зальцбурга, ни красоты заснеженных альпийских вершин. Все меркло при каждом неосторожном движении.

«Гуманный запад» не спешил принять с открытыми объятиями тяжелобольного человека. Месяцы пребывания во временных лагерях для репатриантов в Австрии, а затем в Италии вспоминаются как мучительный сон. Бесконечное анкетирование, бюрократические проволочки и запросы для въезда в США или Канаду не дали положительных результатов. Оставалась одна дорога – на обетованную землю Израиля.

Не думал тогда Миша, что покинутая им родина стоит на пороге грандиозных перемен: уйдет с политической сцены всесильная КПСС, в одночасье развалится некогда «единый, могучий Советский Союз».

Мне самому довелось оказаться в эпицентре исторических событий, потрясших основы государства, под впечатлением которых я сразу же направил статью в восовский журнал «Наша жизнь».

В августе 1991 года мы с женой Лидией Николаевной лечились в Подмосковье в санатории «Сосны». Там и услышали сообщение о ГКЧП. Мы были потрясены. Ведь это означало конец гласности, демократии, надеждам на создание в нашей стране цивилизованного общества. Но среди отдыхающих мы встретили или безразличие, или одобрение. Некоторые люди «купились» на обещание хунты снизить цены. Раздавались и такие реплики: «Слишком разболтались демократы, их всех нужно отправить в деревню спасать урожай». Горько и стыдно было такое слышать. Что ж! За десятилетия у нас создали «новый тип мышления», «нового человека», которого принято называть «гомо советикус». О какой политической культуре можно говорить?!…

Лидия Николаевна и Сергей Дмитриевич Белоголовцевы

21 августа мы с женой решили ехать в Москву. Нас тянуло к Белому дому, где, как мы поняли, решалась судьба нашей страны. Преодолев баррикады на площади, которая на следующий день получила название Свободной России, мы прошли к самому Белому дому. Поразили деловитость и решительность депутатов. Находясь перед Белым домом, мы чувствовали себя участниками сессии Верховного Совета РСФСР. Тут же люди записывались в народное ополчение. Тут же звучала молитва из уст народного депутата священника Глеба Якунина. Это были замечательные минуты!

Вернувшись в Быково, мы сообщили о победе над хунтой. К сожалению, не все разделили наш восторг. Нам говорили: «И зачем вам нужно было ехать? В толпе вас могли ударить…». Видели бы эти «сердобольные», какая дисциплина и организованность царили на площади, какое уважение людей друг к другу!

На следующий день у нас уже оказалось немало единомышленников. Люди освобождались от страха, становились более смелыми и независимыми в суждениях. Это радовало. Но очень настораживала проявившаяся жестокость в разговорах. Кое у кого прозвучало: «Всех коммунистов к стенке!». Стоило бы всем, скорым на расправу, прочитать и запомнить речь Елены Боннэр на траурном митинге в Москве. Жена академика Сахарова высказала простую и мудрую мысль: «Те, кто защищал свободу и погиб у Белого дома, и убившие их – это все наши мальчики, и мы все за них в ответе. Давайте же избавляться от чувства мести, от пресловутого око за око».

В Израиле Миша сразу же попал в руки высококвалифицированных врачей. Болезнь удалось отдалить на целых 15 лет.

Здесь он получил место работы в одном из технических вузов Хайфы, поселился в трехкомнатной квартире на побережье Средиземного моря, обрел круг друзей из репатриантов и коренных жителей Израиля, в достаточной степени овладел ивритом.

Жизнь постепенно налаживалась, но с годами старая болезнь возвращалась: порой без страданий нельзя было ни ходить, ни стоять, ни даже сидеть на стуле. Вскоре началась гангрена одной, а затем и другой ноги. Жизнь спасти могла лишь ампутация обеих конечностей. Миша мужественно выбрал эту единственную возможность. Он лишился одной ноги до колена, а другой – выше колена. При этом оказалось невозможным протезирование. Спасать положение стала многофункциональная коляска, которой Миша научился управлять виртуозно.

Вторая родина не забыла его обеспечить материально. Ему назначили одну пенсию за труд более 12 лет на благо Израиля, а другую – социальную – по инвалидности. Но Миша не смирился со своей участью. Его душа не желала быть нахлебником у государства. Он заключил договор с одним из вузов Хайфы обучать студентов по индивидуальному плану. Начались занятия на дому по курсу высшей математики и новой для него дискретной математики. Как законопослушный гражданин он выплачивает налоги со своего заработка. У него всегда под рукой персональный компьютер и мобильный телефон.

Наша беседа с Мишей постоянно прерывалась многочисленными звонками учеников и коллег по работе. Я почувствовал, что Миша окружен чутким вниманием друзей.

Однако его мятежная душа, как и раньше, не может смириться с пороками современного мира. Возмущают пьянство, наркомания, коррупция, затронувшая как Россию, так и в значительной степени израильское общество. Можно ли спокойно слушать, как злорадствуют арабские экстремисты: «Победим Израиль не оружием, так наркотиками!»?

Меня порадовало, что Миша не теряет надежды побывать еще в Москве и в родном Санкт-Петербурге, где у него остались многочисленные друзья.

Дай Бог, чтобы эта мечта осуществилась и воскресшая душа Миши Лейкина озарилась радостью вновь обрести старых друзей на российской земле.

На трудовом посту

В декабре 1964 года я сдал на отлично госэкзамены по всему курсу математики и научному коммунизму. Пришлось отвечать на каверзные вопросы будущих академиков В. Арнольда и С. Новикова. С большим волнением ожидал поездки в Ивановский текстильный институт для знакомства с предстоящей работой в качестве ассистента кафедры высшей математики. Неясно было, как воспримут в Иванове незрячего специалиста. Однако и для администрации ИвТИ было небезразлично, какой «подарок» направляют в их вуз. Бдительный ректор Анастасия Яковлевна Изместьева с этой целью отправила в Москву в то время еще старшего преподавателя Феликса Иосифовича Кагана «прощупать» молодого выпускника МГУ. Хорошо помню часовую беседу с Каганом в деканате мехмата МГУ. Я подробно рассказал ему о своих научных пристрастиях, о планах на будущее. Как выяснилось позже, во время разговора Каган даже не заметил, что он беседует с незрячим человеком. Я это почувствовал и, набравшись смелости, перед расставанием обратил его внимание на свой физический недостаток. Однако это не смутило посланца ректора. Он заверил, что к этому вопросу в ИвТИ отнесутся с полным пониманием. Тем не менее я посчитал необходимым предварительно съездить в Иваново и предстать перед очами будущего начальства. В это время моя жена Лида оставалась в Сосновке с нашим пятимесячным сыном Сашей. Поэтому я вызвал своего брата Валентина и отправился с ним в Иваново.

На кафедре математики нас встретили очень настороженно, даже не стали знакомить с местом и существом работы. Мне посоветовали прежде всего побеседовать с ректором. Анастасия Яковлевна приняла нас в своем кабинете с присущим ей радушием. Однако она тут же извинилась за некоторую неувязку. Ректорат якобы сделал заявку для моего распределения в ИвТИ, но вакантное место так и не освободилось, потому что Е.Д. Ефремов передумал переходить с кафедры высшей математики на кафедру ткачества. Я мягко выразил недоумение, услышав такое объяснение. Ведь неделю назад ничего подобного мне не говорил Каган. Тогда Анастасия Яковлевна вызвалась помочь мне устроиться в вычислительный центр при Ивановском совнархозе. Я поблагодарил ее за такое участие, но твердо стал настаивать на обязанности подчиниться закону о распределении не только мне, но и ректору. По-видимому, такой тезис смутил Анастасию Яковлевну. Чтобы окончательно переломить ситуацию, я протянул ей свою характеристику о работе в МГУ во время моей годовой практики. Она внимательно прочитала документ и, как мне потом говорил брат, махнула рукой в сторону присутствующих здесь же секретаря парткома П.Н.Магницкого и проректора по учебной работе А.М.Талепоровского, решительно заявив: «Мы Вас берем! Нам нужны такие специалисты!». При этом я очень обрадовался, что нам с женой и маленьким сыном выделили в студенческом общежитии комнату площадью 7 квадратных метров.

Я с головой окунулся в педагогическую работу на кафедре высшей математики ИвТИ. При этом не чувствовал никаких затруднений: сказывался опыт преподавательской практики в МГУ. Мне нетрудно было находить контакт со студентами, некоторые из них становились моими друзьями и помощниками в аудитории. На занятиях царила деловая атмосфера и порядок. Даже зачеты и экзамены я часто принимал в одиночестве, будучи уверенным в честности студентов. Недавно я услышал от одного преподавателя ИГТА, бывшей моей студентки тех лет, любопытный факт. Одна из студенток на моем экзамене попыталась воспользоваться шпаргалками. Заметив это «преступление», вся группа объявила ей бойкот на целый семестр.

В нижнем ряду в центре слева направо преподаватели П.Н. Магницкий, А.Я. Изместьева, С.Д. Белоголовцев, Ф.И. Каган со студентами ИвТИ, 1968 год

На первом же году я прикрепился к аспирантуре ИвТИ и без труда сдал экзамены кандидатского минимума по философии и немецкому языку.

 В это время большое участие в моей судьбе принял профессор Виноградов Юрий Сергеевич, работавший в ИвТИ с 1930 года. К несчастью, и его в свое время не обошел сталинский террор. В 1937 году Юрий Сергеевич был арестован по доносу одного из «бдительных» студентов и осужден на 10 лет лагерей за кулацкую пропаганду. Как выяснилось позже, его «преступление» состояло в том, что криволинейный интеграл, приведенный им качестве примера, оказался равным нулю. А перед тем на лекции он рассуждал о физическом смысле этого интеграла как о работе по заданному контуру и соответствующем доходе колхозников.

Ю.С. Виноградов

Юрий Сергеевич был большим энтузиастом применения математической статистики к исследованию технологических процессов в текстильном и швейном производстве. Он был автором учебника и задачника по этим вопросам. Юрий Сергеевич и меня приобщил к научной работе в этой области. Он рекомендовал меня академику Б.В.Гнеденко, который как раз в это время сменил А.Н.Колмогорова на посту заведующего кафедрой теории вероятностей МГУ.

В 1966 году я поступил в заочную аспирантуру к Борису Владимировичу и стал заниматься под его руководством оптимальным управлением запасами. Соруководителем по этой тематике он назначил талантливого математика Булинскую Екатерину Вадимовну, автора многочисленных публикаций по теории управления запасами.

Я чуть ли не каждую неделю ездил в Москву, встречался со своими руководителями, докладывал им о полученных результатах.

За эти годы мне удалось решить несколько проблем, сформулированных известным американским математиком Р. Беллманом в его знаменитой монографии «Динамическое программирование». Мои результаты были опубликованы в журнале «Экономика и математические методы», издаваемом в ЦЭМИ АН СССР, и «Вестнике МГУ».

В 1971 году на заседании ученого совета факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ состоялась защита моей кандидатской диссертации на тему: «Некоторые проблемы оптимального управления запасами при дискретном спросе». Работа получила одобрение официального оппонента С.А. Айвазяна и председателя ученого совета академика А.Н. Тихонова. Я был счастлив, когда услышал положительный результат голосования. Мой успех разделяли присутствовавшие на защите друзья, коллеги по работе, которую я не оставлял во время учебы в аспирантуре ни на один год. Особенно радовался такому событию мой многострадальный дядя Сережа. Сидя в зале ученого совета, он с волнением наблюдал за процессом моей защиты. После успешной защиты диссертации мне было присвоено ученое звание доцента по кафедре высшей математики.

Я с благодарностью вспоминаю своего заведующего кафедрой Ф.И. Кагана, который постоянно заботился о моем профессиональном росте. Он часто поручал мне читать лекции по аксиоматической теории вероятностей для преподавателей кафедры высшей математики и спецкурсы по теории случайных процессов для научных сотрудников и преподавателей ИвТИ специальных кафедр. Эти лекции посещали ведущие ученые нашего института: Г.И. Карасев, В.Д. Фролов, В.М. Зарубин, В.И. Смирнов и другие. Завязалось плодотворное сотрудничество со многими учеными технологических специальностей.

Вскоре нас с Каганом пригласили участвовать в хоздоговорных работах по заказу не только НИИ г. Иванова, но и Москвы. За эти годы были получены важные результаты по моделированию и оптимизации процесса чесания хлопка для различных конструкций чесальных машин. Наши научные статьи регулярно публиковались в журнале «Технология текстильной промышленности».

Большой популярностью среди студентов и аспирантов пользовалась монография «Процесс чесания как линейная динамическая система», написанная мною совместно с Каганом. В этой работе всесторонне изучался процесс кардочесания. Ведь на конечный продукт текстильного производства оказывает существенное влияние неровнота чесальной ленты.

Кроме того, мне пришлось заниматься исследованием и чистоты прочеса, то есть определять количество сорных примесей и узелков, приходящихся на единицу площади прочеса. Важно было определять «сбои» в процессе чесания в производственных условиях. Для этого ранее были предложены экспресс-методы определения чистоты прочеса с помощью специальных пластин с отверстиями. Однако эффективность таких измерений существенно зависит от диаметра отверстий и их количества. В этом вопросе мне вместе со своим учеником К.М. Рубановичем удалось получить ряд интересных результатов. За эту работу нас с ним наградили медалью на выставке достижений в технике. К сожалению, Рубановичу не пришлось в полной мере воспользоваться этими успехами. Он скончался в 1984 году в возрасте 33 лет. В дальнейшем эти методы я применил для разработки способов определения чистоты при уборке городских улиц г. Иванова. Такую работу я выполнил вместе со своим коллегой доцентом А.А. Виноградовым по заказу Ивановского горисполкома.

Многие годы я по совместительству работал в научно-исследовательском секторе нашего института. С удовольствием вспоминаю многолетнее сотрудничество с проректором В.М. Зарубиным. Вместе с ним мы исследовали возможность использования отходов процесса чесания для производства нетканых материалов. За эти годы были опубликованы на эту тему десятки совместных научных работ, подготовлено несколько аспирантов для нашей академии и вузов других стран. Иногда я получаю благодарственные письма от ученых Кубы, Монголии, которые обучались под нашим руководством.

С результатами своих исследований я неоднократно выступал на спецсеминарах факультета ВМК МГУ. Там с интересом слушали, как теория случайных процессов воплощается в конкретных вопросах технологии.

В результате академик Ю.В. Прохоров рекомендовал мою кандидатуру в ВАК для утверждения в ученом звании профессора. Такой диплом я получил в 1994 году из рук Л.С. Симонова, который в то время был ректором ИГТА.

Однако педагогическую деятельность я все же считаю своим основным занятием. Теперь трудно подсчитать, сколько тысяч студентов за 45 лет педагогической работы занимались в аудитории на моих практических занятиях и слушали лекции. Сейчас так радостно встречать своих учеников первых лет моей работы в ИвТИ, а затем их детей и внуков.

Я с удовлетворением храню у себя различные награды: медаль «Победитель социалистического соревнования», нагрудный знак Министерства высшего образования РСФСР «За отличные успехи в работе». Считаю это не только своим достижением, но и заслугой всех, кто был рядом со мной на протяжении 70 лет моей жизни на этой земле. Пока позволяют силы и здоровье, постараюсь и в дальнейшем быть полезным родной академии, которая создала мне все условия для плодотворной работы. Я ежедневно чувствую доброжелательность и заботу кафедры высшей математики и статистики, деканата технологического факультета во главе с профессором А.М. Осиповым, ректората ИГТА, руководимой профессором Г.И. Чистобородовым.

Г.И. Чистобородов

Мой свет и солнце

Мои достижения в научной и педагогической работе были бы невозможны без постоянного и верного спутника жизни Лидии Николаевны.

Мы родились на одной и той же Пензенской земле, вместе преодолевали трудности во время учебы на мехмате МГУ, вместе растили детей и внуков.

Вот и теперь нам невозможно появиться друг без друга в стенах ИГТА. Как только нас увидят в одиночестве, непременно зададут вопрос: «А где же другая половина?».

Я многое сам мог бы рассказать о необыкновенной чистоте души Лидии Николаевны, но каждый раз при этом вспоминаю Шекспира, который в одном из сонетов писал: «Я не могу хвалить свою жену, ведь я ее не продаю».

О нашей совместной жизни не раз писали журналисты, сообщали по радио, показывали по телевидению.

Л.Н. Белоголовцева

Однажды в нашей квартире раздался телефонный звонок – беспокоили из Москвы корреспонденты еженедельного журнала «Собеседник». Они пожелали прибыть к нам и узнать подробности нашей жизни из первых рук. Это были молодой человек и симпатичная девушка. Они целый вечер расспрашивали нас с Лидией Николаевной. В результате в «Собеседнике» появилась статья, которую предлагаю своим читателям.

Сергей Дмитриевич помнит, что охотничье ружье у отца было давно. Не то чтобы он был заядлым охотником – просто сторожил колхозные плантации в селе Сосновка Пензенской области, где жил с семьей. Дмитрию Белоголовцеву оно не пригодилось (он стрелять не умел), а вот сыну жизнь здорово покалечило.

– Однажды отец попросил меня отнести ружье домой – сам остался на плантации. Подойдя ко двору, я увидел, что ветеринары возятся там с соседской коровой. Подумав, что могу напугать их своим «грозным» видом, я решил спрятать оружие до поры до времени. Взял его за ствол и бросил через загородку. Курком оно за что-то зацепилось или нет – до сих пор не знаю… Но только заряженное дробью ружье выстрелило мне прямо в лицо.

В первое мгновение мальчишка ничего не понял. Наверное, его сильно оглушило, может быть, он закричал – не помнит: тут же потерял сознание. Ветеринары разбежались кто куда. На шум вышла соседка. Схватила парня – и в больницу. Сергей потерял много крови. Пострадали оба глаза, лоб, виски – следы дроби остались до сих пор.

Родители рыдали: как могло такое случиться? Оба они с детства были глухонемыми, образования не получили, но надеялись, что, по крайней мере, два их сына будут здоровыми, а выучившись, найдут себе хорошую работу. И вот на тебе! Младший в один миг стал инвалидом. Мать в ужасе думала, что жизнь ее закончилась, и едва не наложила на себя руки. Подливали масла в огонь и доктора, в один голос заявляя, что мальчик не выживет. Тогда только появился пенициллин – его и кололи. Но спасти глаза шанса не было.

– Через три недели меня выписали из больницы. Я был очень слабый, падал в обморок. Один раз – родителей не было дома – голова закружилась, думал, умру. Но решил, что сидя человек умереть не может – встал с кровати и сам подошел к столу. Вернувшиеся родители чуть с ума не сошли…

Лето заканчивалось. Сережа должен был пойти в 4-й класс, и эта проблема на тот момент была для него самой важной. Ни потеря зрения, ни инвалидность I группы, ни внешний вид его так не беспокоили, как то, что он не сможет продолжить учебу…

Мальчика снова повезли в больницу. Осмотрев, врачи дали направление в школу-интернат для незрячих в Саратове. Сергей учился на отлично. Участвовал в шахматных турнирах, освоил баян, фортепиано. Но чем ближе был последний школьный звонок, тем чаще он задумывался над вопросом: что дальше? Увлекся политическими науками. Тогда по системе Брайля можно было читать классиков марксизма-ленинизма, историю КПСС. Он изучил все!

– Решил поступать в МГУ на философский – выпускники нашей школы уже учились там. Получив аттестат, сразу поехал к дяде в Подмосковье.

 Экзамены на этот факультет Сергей сдал бы без проблем. Но случайно в библиотеке Всероссийского общества слепых (ВОС) встретил аспиранта мехмата, и тот уговорил его выбрать карьеру математика.

Пособий для поступающих по системе Брайля не было – сотрудники библиотеки диктовали парню условия, и он решал задачи, просиживая там по 8-10 часов каждый день в течение месяца. Наградой за упорный труд было зачисление Сергея на мехмат МГУ.

Он не знал, какие мытарства ждут его впереди. 1 сентября начались лекции. В аудитории 200 человек, он один – слепой. Преподаватели пишут что-то на доске, не всегда объясняя свои действия. С каждым днем «белых пятен» в голове студента Белоголовцева становилось все больше.

Сергей впал в отчаяние. Хоть бросай все и уезжай обратно в деревню. Обратиться за помощью стеснялся: внешне – абсолютно здоровый парень, как попросишь? Через две недели не выдержал: подошел к комсоргу. Девушка даже обрадовалась: я сама хотела предложить тебе помощь… С тех пор каждый день кто-нибудь из ребят шел с Сергеем в общежитие. Они вместе делали домашнее задание, разбирали кто что не понял на лекции. Сережа как будто воскрес.

Как и в школе, учась в МГУ, на каникулы уезжал к себе в Сосновку. Там было все родное – Сергей знал каждый камешек, каждую дорожку. Мог ходить один. Друзья в Москве провожали – родители встречали. История не знает сослагательного наклонения, но кто знает, как бы сложилась судьба Сергея, если бы летом 1963 года он не встретил в деревне Лидочку.

– Мы жили в разных концах села, – рассказывает Лидия Николаевна. – Когда с Сергеем случилось несчастье, о нем только и говорили. Жалели, конечно. Но до этого мы виделись, может, всего раз.

– Моя тетя жила с Лидочкой по соседству, – говорит Сергей Дмитриевич. – Однажды, будучи на каникулах после четвертого курса, я пришел к ней, чтобы встретиться со своим двоюродным братом…

Л.Н. Белоголовцева, 1963 г.

А встретился с будущей женой.

Лида собиралась с подругой в кино. Ребята напросились с ними. Супруги и сейчас помнят название занудного гэдээровского фильма – «Операция Гляйвиц». С тех пор они не расставались. На речку ли, на танцы – с утра до вечера вместе. Пять дней пролетели незаметно. Отпуск закончился – Лида должна была возвращаться в Архангельск. Сразу после школы она уехала туда к старшей сестре, матери троих детишек, – нужно было помочь. Там же выучилась на бухгалтера, поступила заочно в институт и уже стала начальником планового отдела в областном аптекоуправлении.

– Все, говорю ему, мне надо уезжать, – улыбается Лидия Николаевна. – А он твердит свое: давай поженимся. Я просила перенести свадьбу на год. К тому времени и он бы закончил университет.

– Но я не мог себе представить, что Лидочка уедет, – говорит Сергей Дмитриевич. – У меня такой пожар внутри – не потушить! Она-то более серьезно к этому отнеслась, спрашивала: где будем жить? как? Тогда в Москве даже временно было сложно прописаться, а без прописки не устроишься на работу.

Реально смотрели на затею детей и их родители. Сережины восприняли сообщение сына как очередную шутку. Лидины – возмутились: разве так выходят замуж?! Девушка и сама до конца не верила в то, что уже через несколько часов станет женой, и ранним утром накануне отъезда затеяла стирку.

Твердо верил в свое счастье, кажется, только Сергей. Утром зашел к соседу: «Витя, я сегодня женюсь. Пожалуйста, собирайся побыстрее, будешь у меня свидетелем», надел вовсе не для свадьбы купленный костюм, сорвал в саду «золотые шары», не зная приметы о желтых цветах, и вместе с другом отправился к невесте.

– Родители сначала были против: что это за свадьба, как так можно? – вспоминает Лидия Николаевна. – Они, конечно, очень переживали, что Сережа слепой. Когда он пришел, отец даже накинулся на него: зачем пришел? мы ничего не знаем, никаких свадеб! вам нужно лучше узнать друг друга. Сергей не сдавался, объяснил, почему такая спешка, заверил папу, что все будет хорошо, и тот смирился: «Как Лида скажет, так и будет!». А я ведь уже дала ему согласие.

Услышав от дочери, что она согласна выйти за Сергея замуж, отец сказал матери: «Петровна, бежи за поллитрой!». И заплакал…

Свадебного наряда у Лидочки не было – надела красное шерстяное платье. На улице август – жара… В сельсовете никак не хотели расписывать молодых: «Не положено – подайте заявление за две недели: а вдруг вы через месяц разведетесь, будете нас во всем винить». Ребята убедили секретаря, что не разведутся.

На следующий день супруги Белоголовцевы уже ехали в поезде «Саратов-Москва».

– Это была моя лучшая поездка, – вспоминает сегодня Сергей Дмитриевич.

Лидочка принесла ему чаю, покормила, уложила спать. В Москве не нужно было никого просить встречать. Сергей в полной мере ощутил себя женатым человеком.

– Нам и привыкать друг к другу не пришлось, – говорит он. – У нас было одинаковое мнение о многих вещах.

Лиду еще долго уговаривали вернуться в Архангельск – дорожили хорошим специалистом. Но как она могла оставить мужа?

– Я же понимала, что нужна, что должна ему помогать…

В Москве жену Сергея так и не прописали. Она не работала. Не было пропуска в МГУ – приходилось хитрить, скрываться.

Рожать первенца Лида уехала к родителям в Сосновку. Потом осталась на несколько месяцев. В это время Сергей должен был защитить диплом и получить распределение на работу. Но судьба вновь и вновь испытывала парня, как будто еще мало выпало на его долю. Настойчивость в который раз спасла Белоголовцева – он рисковал оставить себя без работы, а семью без средств к существованию. Как только на предприятиях узнавали, что он слепой, сразу же находилось множество причин, чтобы не взять его в штат. Несколько раз ему говорили: «Нет мест, нет квартиры». Он понимал, что за этим стоит, пытался возражать и готов был ехать в любой город, лишь бы там было жилье. Поэтому за последний вариант – Ивановский текстильный институт – боролся до последнего. Ректор А.Я. Изместьева уже все знала и, когда Сергей приехал знакомиться с коллегами, встретила его во всеоружии. Добродушно улыбаясь, она сказала: «Наверное, мы перед Вами виноваты, но человек, который хотел уволиться, решил остаться. Мест на кафедре нет». Сергей нашелся что ответить: «Так решила Госкомиссия, а ей должны подчиняться и вы, и я».

Потом Сергей Дмитриевич узнает, что эта женщина крайне редко меняла свои решения. Она все-таки приняла его на работу, а впоследствии относилась к нему с величайшим уважением.

Белоголовцев привез из Сосновки жену, ребенка и тещу. Молодому специалисту выделили в общежитии семиметровую комнатку без удобств: стол, кровать, шкаф. Когда ставили коляску, свободного места не оставалось. Но надо было привыкать к новой жизни. Лида помогала.

Коллеги жалели ее (она устроилась в тот же институт бухгалтером), как можно такое терпеть: каждый день провожать и встречать мужа, ухаживать за ним, быть, по сути, его нянькой? Она терпела.

Я спросила: «Неужели вам не бывает тяжело, неужели ни разу не пожалели, что вышли замуж за Сергея Дмитриевича?».

– Когда тяжело – прошу его помочь, – отшутилась она. – Но я ни разу ни о чем не пожалела. Во всяком случае, слез не лила, что муж не пришел, что напился. Деньгами всегда обеспечивал.

Союз двух сердец

– Сергей Дмитриевич, сейчас вы кандидат наук, профессор, уважаемый человек в текстильной академии, к вам все привыкли и не воспринимают, наверное, как инвалида. Но в университете? Там же вокруг были все молодые, здоровые, девушки красивые… Не комплексовали?

– Никогда.

Даже если и были у него, как у любого человека, минуты слабости – к чему вспоминать? Будучи инвалидом, человек добился в жизни всего. Сам! У многих здоровых половины этого нет. Он всегда жил вопреки. Огромное количество незрячих людей вынуждено перебиваться с копейки на копейку, выполняя примитивную работу на предприятиях ВОС. Их искренне жаль. Белоголовцева – нет. Он заряжает таким оптимизмом!.. Да и на что жаловаться? Карьера, квартира, дача, машина, которую водит любящая жена, дети, внуки. Сергей Дмитриевич состоялся. А для мужчины это главное.

Его супруга долгое время преподавала в техникуме. Выйдя на пенсию, устроилась в текстильную академию – незрячему преподавателю нужен секретарь.

– Лидия Николаевна, но ведь муж вас, по сути, никогда не видел, он не может, как другие мужчины, за вами поухаживать…

– Почему? Сергей Дмитриевич очень хороший семьянин. Все время говорит мне: «Моя любимая Лидочка». И потом, у него абсолютное внутреннее зрение. Он сразу понимает человека.

– Да вы не беспокойтесь, я очень здоровый человек! Только глаза попорчены, – улыбается профессор. – И штангу подниму, если надо. Мытье посуды, например, всегда на мне. Могу постирать внукам вещи. На даче помогаю: работаю в саду, копаю. В квартире сам занимался ее перепланировкой, «расставлял» мебель. А как людей чувствую? Ведь и голос о многом говорит, интонация…

Кому-то мое утверждение покажется пафосным, вероятно, даже неискренним, но я верю, что и сегодня, спустя 36 лет, молодая, симпатичная Лида может выйти за абсолютно слепого, но очень обаятельного Сережу. На 5-й день знакомства. Они будут жить долго и счастливо, и спустя годы муж, давая интервью журналистам, тоже скажет о жене: «Всем в своей жизни я обязан Ей».

Каково же было наше с Лидией Николаевной изумление, когда авторы этой статьи сообщили, что наш пример для них оказался заразительным. Они сами стали мужем и женой.

К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 4122




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer11/Belogolovcev1.php - to PDF file

Комментарии:
Татьяна
Иваново, РОССИЯ - at 2014-07-06 19:31:30 EDT
ИСТОРИЯ ЭТОЙ ЖИЗНИ СТОИТ ВОСХИЩЕНИЯ!!!!
СЕРГЕЙ АНАШИН
ЛАХДЕНПОХЬЯ, КАРЕЛИЯ - at 2010-11-22 03:42:47 EDT
Я ПРОСТО ВОСХИЩАЮСЬ ЭТИМ ЧЕЛОВЕЧИЩЕМ ! У НАС ЗРЯЧИЕ ТО НЕ ДОСТИГАЮТ В ЖИЗНИ И 10 ПРОЦЕНТОВ ОТ ТОГО ЧЕГО ДОСТИГ В ЖИЗНИ СЕРГЕЙ ДМИТРИЕВИЧ.А СКОЛЬКО МУЧЕНИЙ ОТ СЛЕПОТЫ . И ОСТАВАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ НЕ СТАВИТЬ КРЕСТ НА ЖИЗНИ. А ЕГО ЖЕНЕ УЖЕ НАДО ПРИ ЖИЗНИ ПАМЯТНИК СТАВИТЬ.ВОТ ЭТО ЛЮДИ!!!
A.SHTILMAN
New York, NY, USA - at 2010-11-18 20:55:26 EDT
Глубокое почтение к автору воспоминаний, его прекрасной семье. Те, кто помнит и знает, как всё тогда было, не может читать это без волнения и сопереживания.В этих воспоминаниях видна личность автора - благородная и цельная. Большая благодарность от читателя за замечательные воспоминания.
Элиэзер М. Рабинович
- at 2010-11-18 18:45:11 EDT
Я писал это, прочитав первую часть, и повторяю сейчас: спасибо за яркое описание яркой и достойной жизни. Дай Б-г Вам и Вашей жене долгих лет здоровья и радости.
Semyon Reznik
Washington, DC, - at 2010-11-17 12:38:39 EDT
Случилось так, что я давно не заглядывал в "Заметки по еврейской истории", а вчера заглянул в оглавление текущего номера и первым делом обратил внимание на Открытое письмо Славы Бродского его однокашнику Сергею Белоголовцеву. С самого начало оно показалось мне затянутым и каким-то мелочным, но так как в нем упоминалось "дело Лейкина", о котором я кое-что знал от Бориса Кушнера и даже упоминал о нем в очерке о Борисе, то я терпеливо дочитал этот текст до конца.
В чем состоят претензии С.Бродкого к С. Белоголовцеву, понять было трудно, так что пришлось следом прочесть и воспоминания С. Белоголовцева -- сперва последний кусок, что в этом же номере, а потом и два предыдущих. Потрясающая повесть о времени и о себе, из коей прорисовывается крупная и обаятельная личность автора – умного, талантливого, волевого, мужественного человека, сумевшего, вопреки постигшему его в детстве несчастью, выучиться, выбиться в люди, преодолеть немыслимые препятствия и стать крупным ученым-математиком. И при этом сохранить доброту, отзывчивость, благодарность ко всем и каждому, кто когда-то и в чем-то ему помог, и даже к самой своей трагической судьбе. После этого мелочные придирки "Открытого письма" представились мне в еще более неприглядном свете. Чего стоит, к примеру, придирка к фразе С. Белоголовцева, что он поступал в МГУ на общих основаниях, из который С. Бродский делает глубокомысленный вывод, что тот якобы претендовал на какие-то привилегии из-за своей инвалидности. В тексте Белоголовцева ничего подобного нет. Он пишет о том, что кончил школу с золотой медалью, а привилегии для медалистов, существовавшие в предыдущие годы, были отменены, и ему при поступлении на мехмат МГУ пришлось на общих основаниях сдавать все пять вступительных экзаменов. Где коза и где капуста, уважаемый г-н Бродский?
К этому могу добавить, что если бы при поступлении в вузы предоставлялись какие-то привилегии инвалидам, в особенности людям, лишенным зрения или слуха, то это было бы только справедливо. Так что на отсутствие таких привилегий С. Белоголовцев имел полное моральное право посетовать. Но ему это и в голову не приходило – ни тогда, ни сейчас, при написании воспоминаний. Зачем же ему это приписывать?
В заключение должен заметить, что не имею обыкновения сообщать всему свету свои личные мнения о прочитанном, но в данном случае не могу удержаться.
Семен Резник, Вашингтон.
Любовь Гиль
Беэр-Шева, Израиль - at 2010-11-17 09:04:07 EDT
Дорогие Лидия Николаевна и Сергей Дмитриевич! Пусть ваша общая дорога жизни продолжается как можно
дольше, минимум до 120!
Восхищена прекрасным повествованием Сергея Дмитриевича и самим автором - достойнейшим Человеком, сумевшим преодолеть тяжелейшие превратности судьбы и просиять своим талантом, Человеком с великим чувством справдливости.
Огромное СПАСИБО!
Преподаватель математики в вузах России (до 1991 г.) и Израиля.