Стройка коммунизма
Рассказы
Коммунальная квартира
С 1945 по 1968 я жил в огромной коммунальной
квартире напротив Управления КГБ («Большого Дома») на улице Каляева, дом 5, в
Ленинграде. Весь дом когда-то принадлежал Мусину-Пушкину, родственнику поэта, и
в нашей 8-комнатной квартире тоже раньше жила какая-то семья (одна), а само
жилье было застраховано, о чем свидетельствовала красивая жестяная табличка на
двери парадного хода (был еще и черный ход), датированная 1882 годом, с
полнокровным использованием буквы «ять», и с названием исчезнувшей в 1917 году
страховой фирмы. После бегства хозяина с семьей в том же году квартира была
по-братски поделена между восемью семьями новых «заселенцев».
Кроме красивой эмблемы страховой фирмы квартиру
внутри украшали изразцовые кафельные камины в комнатах и резные потолки с
горельефами полуобнаженных весталок. В детстве я любил, подолгу задрав голову,
на них смотреть – и никогда не уставал. Кстати, при многочисленных обменах
никто не покушался на эмблему страховой фирмы, но однажды я пришел домой, и
увидел, что на ее месте зияет некрашеное пятно. Это съехал с квартиры вместе с
эмблемой майор КГБ с филологическим образованием, несколько лет в ней
проживавший. К сожалению, забыл фамилию этого вора. Помню, что я почему-то
сильно переживал этот случай, как будто у квартиры что-то насильно отняли, что,
впрочем, так и было.
Вся общественная жизнь в квартире проходила вокруг
мест общественного пользования, коридора, кухни и туалета. Помню я впервые
вошел на кухню и включил свет. Большие крысы сидели друг напротив друга,
образуя почти правильный круг. Прямо военный совет в Филях. При моем появлении
они разбежались. Видимо, я появился во время важного совещания. Первая
доставленная кошка была ими съедена, затем запустили сразу несколько котов, и
крысы перебрались на более спокойное место.
Жильцы квартиры были политически ориентированы в
духе своего времени. Моя бабушка, например, не ложилась спать без чтения
«Краткого Курса ВКП(б)» – прекрасно оформленной книги в твердом коричневом
переплете с выпуклым изображением Иосифа Виссарионовича. Когда я как-то
спросил: «Бабушка, почему ты все время на ночь читаешь одну и ту же книгу?».
Ответ был достаточно убедительным: «Я без нее
уснуть не могу».
Российских лесов на производство туалетной бумаги
не хватало, поэтому в туалете на гвоздике висел «Блокнот агитатора», от
которого каждый туда входящий отрывал листки по потребности.
И это в квартире дома, расположенного как раз
напротив Управления КГБ Ленинграда.
Регулярно на кухне проводились общие собрания. Так
как единственные мужчины в квартире на тот момент были инвалиды — их не
трогали. Женщины вставали кругом, и начинался разбор претензий: кто как убрал
общую площадь, почему плохо и тому подобное. Разговор, когда плавно, а когда и
не очень переходил в крик и визг. Дверь кухни предусмотрительно закрывалась.
Соседка Гаврилова, работавшая уборщицей в «Большом Доме», во время женских
разборок на общей кухне кричала: «Всех пересажаю, я во все кабинеты вхожа», тем
не менее «Блокнот агитатора» незыблемо оставался на гвоздике, хотя поддерживать
гигиену таким способом было опасно.
Землячка моей мамы по Рудне Смоленской области
Полина Григорьевна Жлобинская – учительница математики в нашей 185 школе
рассказала в те времена моим родителям потрясший ее эпизод. Наш директор школы
Голубев (инициалы не помню) в качестве примера для подражания поведал в
учительской, как он успешно выявил «не нашего» человека.
В городской бане на улице Чайковского «не наш»
человек после помывки поставил чистые ноги на газету, что само по себе было
обыденным делом – коврики были грязноваты. А в газетах того времени портреты
Иосифа Виссарионыча занимали заметную площадь. Короче, по недосмотру, ноги он
поставил на лицо товарища Сталина. До дома он не дошел. Прямо из бани, по
звонку Голубева, его доставили в КГБ, благо недалеко. Люди в таких случаях
пропадали.
По тем временам вся квартира играла с огнем. Было
неизвестно, кто именно повесил партийное издание на гвоздик, но коллективная
ответственность – не пустой звук. Тем не менее практика показывала, что формат
многоцелевого блокнота подходил, и мягкость бумаги тоже. А Мадорский, бывший на
фронте санитаром, то есть человеком, приближенным к медицине, заявил, что у
прямой кишки есть свойство — абсолютно все абсорбировать (для недоученных объясняю
– впитывать), и пользуясь мягким агитационным блокнотом можно усвоить любую
идеологию без нудных политзанятий. Он вообще рекомендовал всю
общественно-политическую литературу усваивать таким способом. Паралич ног в
результате фронтового ранения в позвоночник делал его необычайно храбрым в
заявлениях.
После войны, как я уже говорил, в нашей коммуналке
почти не было мужчин. Большинство – женщины, дети и два инвалида. Один –
упомянутый Шлеймэ Мадорский (уроженец белорусского местечка) – инвалид первой
группы – волочил на костылях ноги, второй – финн Пийпаринен (имени не помню) –
ходил с палочкой. Как его не выселили, ума не приложу. Финнов из Ленинграда
поголовно выселяли, но может быть русская жена помогла. Был у них еще сын Игорь
Пийпаринен – скульптор, окончивший Академию Художеств, но он редко ночевал
дома. Из оставшихся детей квартиры я был тогда самый старший – мне было лет
тринадцать. Игорь любил разговаривать со мной, точнее в основном разговаривал
я. Он жестоко заикался, и еще до того, как он управлялся с очередным словом, я
по первым звукам угадывал, что он хочет сказать, озвучивал это, и он кивком
подтверждал, так что беседа продолжалась без больших остановок. Игорь очень
ценил эту мою способность. На жизнь он зарабатывал Ильичем, так как во многих
провинциальных городах России стояли скульптуры Ленина по его моделям. От него
я узнал, что лепить Ильича дозволялось только выпускникам Академии Художеств,
что позы Ильича негласно регламентированы. Действительно, я ни разу не видел
скульптуры Ильича, танцующего с Надеждой Константиновной, или Ильича, сидящего
на корточках. Ильич должен был стоять, указывая одной рукой вверх и вбок, или в
крайнем случае сидеть. Однажды с заговорщицким видом он поведал мне, что сейчас
в искусстве появилась новая тенденция. Если раньше Ильичу разрешалось сидеть в раздумье,
подпирая кулаком лоб, то теперь ему уже можно использовать оба кулака. Видимо
трудности в построении социализма, как и положено, отразились в изобразительном
искусстве. Справедливости ради замечу, я никогда не видел впоследствии Ильича,
подпирающего лоб одним или двумя кулаками. Но может быть сказались мои пробелы
художественного воспитания.
В квартире было два туалета: один в середине, а
другой по длинному коридору в конце – у кухни. Регулярно возникала одна и та же
конфликтная ситуация. Шлейме и Пийпаринен, ковыляя каждый со своей скоростью в
сторону ближайшего туалета, встречались у его дверей. Стоять на ногах у каждого
не было сил, и потому было немаловажно – кто первым займет стульчак. Из-за
переполненного мочевого пузыря его содержимое слегка ударяло в голову бывшему
красноармейцу Мадорскому. Ему казалось, что он снова схватывается в смертельной
схватке с белофиннами за пусть даже исконно финский Карельский перешеек, но
жизненно необходимый ленинградским трудящимся для культурного отдыха на
природе. Справедливости ради, надо отметить, что Пийпаринен никогда не был ни
бело- ни краснофинном, его предки всегда жили в этих краях, а общественный
туалет – не был частью Карельского перешейка.
Короче говоря, Шлейме был не прав, но ему очень
хотелось пúсать. Свидетелем их переговоров я никогда не был, видимо, они
кончались короткой борьбой, при которой всегда побеждал Пийпаринен – инвалид
второй группы, как и положено, более сильный. ВТЭК[1]
не ошибается никогда.
Сознавая всю грусть ситуации, мне в голову, тем не
менее, навязчиво лезла известная задача о встрече: из пункта А в пункт С
вышел Шлейме, через несколько минут из пункта В в пункт С вышел
Пипаринен. В пункт С они пришли одновременно. Какова разница их скоростей
передвижения, если между пунктами расстояние такое-то? Возможно, я уже тогда
слегка перезанимался математикой.
Пийпаринен после победы не выходил из туалета,
опасаясь костылей соседа.
Шлейме лежал у дверей уборной и криком звал меня.
Шлейме до войны был необычайно сильный мужчина, он рассказывал, что бочки 200 кг
весом затаскивал на плечи один. Сейчас он с трудом справлялся с собственным
стокилограммовым телом. Я на то время был единственным в квартире, кто мог
помочь ему встать. Но кроме чисто физической задачи нужно было решать еще и
психологическую.
Во-первых, убедить Шлейме не бить Пийпаринена
костылем, если тот выйдет. Во-вторых, убедить Пийпаринена, что ему ничто не
угрожает, если он откроет дверь. Я выступал в качестве гаранта безопасности в
квартире, вроде президента Ельцина потом в России. После долгих переговоров,
дверь туалета отворялась, я вставал между ними, Пийпаринен протискивался в
коридор, а Шлейме с достоинством занимал вожделенное место. Через несколько
дней эта картина повторялась, видимо существует в природе некая
биосинхронизация активности близко расположенных мочевых пузырей.
Очень важна была роль квартирной уполномоченной –
это вроде как комендант общежития. В этой роли всегда выступала
профессиональная начальница Елена Владимировна. На службе она тоже была
начальницей чего-то в торговой сети. Ее портрет даже висел на Доске Почета
Дзержинского района, помещавшейся на Литейном проспекте напротив Дома Офицеров
рядом с районной детской библиотекой. Когда нашу уполномоченную посадили то ли
за взятку, то ли за растрату, я специально ходил смотреть на Доску Почета.
Слава богу, на ее почет это не повлияло. Потом в ее комнате поселился парень
Валера Бубенной с родителями. Он, пользуясь старшинством, учил меня жизни.
После автодорожного техникума он стал лейтенантом ГАИ и у него был свой
мотоцикл с коляской. От него я узнал, что в Ленинграде средний срок жизни
владельца мотоцикла – шесть лет после покупки. Однажды он подкинул меня до
моего института на Петроградской. Дело было зимой, одет я был для быстрой
ходьбы, никак не для езды на мотоцикле. Дрожа от холода, сидел я в люльке,
колесо которой регулярно подлетало над ледяным асфальтом – Валера показывал мне
чудеса пилотажа. После этого тремпа за всю жизнь затащить меня на мотоцикл не
удалось никому.
Валера был склонен к летописанию. У него была
специальная записная книжка, куда он записывал имена девушек, которых он
осчастливил своей случайной близостью. Но вопреки законам природы количество в
качество у него не перешло. Женился он на умной, но страшненькой (с моих
субъективных позиций) женщине, и вскоре после рождения ребенка развелся. В
записной книжке явно еще оставались незаполненные листы.
Как я говорил, в квартире время от времени
появлялись новые соседи. В 1945 году, когда мы обменялись в эту квартиру, наша
семья была третьей еврейской семьей из восьми. Когда люди меняют жилье, в
рассмотрение принимаются не только размеры комнаты, но и с кем придется жить –
кто соседи.
Многие, приходя смотреть квартиру и видя наши
средиземноморские физиономии, уходили, а некоторым это нравилось. Постепенно, в
результате обменов из восьми семей – семь на кухне говорили исключительно на
идиш. И это напротив тюрьмы предварительного заключения Большого Дома на улице
Каляева. Единственная, кто на кухне не понимала этот прекрасный язык, была жена
Пийпаринена. Но это было ее личное дело. Языки, в конце концов, поддаются
изучению.
На кухне женщины проводили много времени, а что
значит стоять у плиты каждый вечер и словом не обмолвиться с соседкой.
Остальные женщины ее не обижали, но и не замечали – не к их чести будет
сказано. Не знаю, с чего это началось, но жена Пийпаринена стала тихим голосом,
как бы про себя восклицать:
– «Бей жидов и коммунистов!» Почему жидов понятно,
но причем тут коммунисты – в квартире их в то время не было.
Никто не реагировал, женщина она была безобидной. Такое
вот странное тихое помешательство. Она часто это повторяла, завидев
кого-нибудь, а однажды исчезла. Оказалось, она зашла в аптеку, увидела там
провизора – еврейку, и тут же отчетливо пробормотала свое заклинание.
Аптекарша, шустрая оказалась, не мешкая, позвонила куда следует и сказала, что
тут некая женщина призывает бить коммунистов. Про жидов она почему-то умолчала.
Жену Пийпаринена быстро забрали, и она полгода просидела в лечебнице. Там ее
видимо не долечили. Когда она вернулась, то по-прежнему повторяла свое
заклинание, но уже гораздо тише, почти про себя. Но соседи и раньше на нее зла
не держали, а теперь и тем более. Все ее жалели, входили в положение.
Одна из соседок, Рахиль Израилевна – у нас ее за
решительный характер звали Рахиль Агрессоровна, (так действовала на нас родная
пропаганда), съехала. И к нам вселили пожилую бездетную пару – ветерана войны с
женой. В те времена начинали расселять ветеранов из коммунальных квартир. И он
мечтал об однокомнатной квартире и собственной ванне, и терпеливо ждал,
регулярно подавая куда-то заявления. Но как всегда – ветеранов много, а квартир
мало. И ему предложили переселиться из нашей 8-комнатной коммунальной квартиры
в 4-комнатную коммуналку. От такой заботы с расстройства у него случился
инфаркт и он умер.
Я уехал из этой квартиры, когда уже работал
инженером на Металлическом Заводе, прожив там более 20 лет. Помню, что в своей
однокомнатной кооперативной квартире, приобретенной в долг и «обставленной»
матрасом на приделанных ножках и письменным столом, первое время я часами сидел
абсолютно один и наслаждался тишиной. Как это было приятно, когда тихо кругом.
Только бывшие жильцы коммунальных квартир могут по-настоящему наслаждаться
уединением и тишиной.
В мире пернатых
Курицы
Мой папа до двадцати лет проживал в маленьком
местечке. Спустя много лет уже в Ленинграде, он всегда тосковал по природе и по
той немудреной живности, которая у них когда-то была. Демобилизовавшись после
войны из армии, он работал рентгенологом в поликлинике Октябрьской ж.д. Тогда
на многих железнодорожных станциях еще не было и намека на рентгеновские
кабинеты, поэтому был оборудован передвижной, составленный из двух вагонов
(один – собственно кабинет, и помещение для ожидания со скелетом в углу, второй
– для жилья, а в нем двухместные купе для персонала, кухня и движок). Два
вагона прицепляли к поезду, и папа отправлялся в очередную командировку. Летом он
иногда и меня брал с собой.
В дороге у меня особых развлечений не было, и я
пристрастился играть со скелетом. Приделал ему тонкие палочки для рук, и стал
манипулировать. До уровня театра кукол Образцова я не дошел, но приветливое
помахивание ручкой скелета как это выходило у Членов ЦК на Мавзолее во время
первомайской демонстрации, я освоил. Надо было как-то применить приобретенное
умение. Тогда светофоры тоже не везде стояли, вместо них на станциях стояли
бабы в железнодорожной форме с флажком в руке. Цвет флажка заменял огни
светофора. Я пододвигал скелет к окну, задернутому занавеской, и, выглядывал из
окна, высматривал очередную жертву, после чего поднимал занавес, точнее
открывал занавеску. Бедная женщина, видя скелет, торчащий из окна и
помахивающий ей рукой, перехватывала флажок в левую руку, а правой начинала судорожно
креститься. Выражением ее лица я наслаждался, такой вот был хороший мальчик.
На вагоне большими буквами было написано
«Рентгеновский кабинет». После нескольких жалоб меня вычислили, и папа убрал и
запер от меня любимую игрушку.
А однажды он привез из такой поездки трех живых
куриц.
А жили мы на улице Каляева, дом 5, напротив тюрьмы
предварительного заключения рядом с Управлением КГБ Ленинграда («Большим
Домом»). Потом, уже студентом меня туда как-то увезли с лекции на допрос.
Вызвали необычно. В середине лекции, открылась дверь, и невзрачный молодой
человек зычно объявил; «Айзенберга на выход!» Не хватало только фразы «с
вещами». И на дурацкий вопрос «Куда меня везут?» услышал: «Поближе к дому». И
сразу вспомнился анекдот про еврея, который раньше жил напротив Большого Дома, а
теперь живет напротив своего.
Но сейчас у меня более серьезная тема. Курицы были
распределены по разным адресам: две были засунуты в неиспользуемую летом
изразцовую печку (впоследствии зарегистрированную как произведение искусства –
дом-то старинный, Мусину-Пушкину принадлежал). Папа смастерил деревянную
решетку под размер печной дверцы. Третья курица получила на балконе отдельные
апартаменты, тоже сделанные папиными умелыми руками. Мне было лет двенадцать, и
я с удивлением узнал, что курицы прекрасно несутся и без присутствия петуха.
Только из таких яиц никогда не вылупится цыпленок. Короче мы были обеспечены
свежими яйцами, за которыми не надо было стоять в очереди. Надо заметить, что
курицы не только несутся, они еще громко кудахчут, причем начинают это делать
спозаранку. Предположить, что в коммунальной квартире поселились куры, никто из
соседей и представить себе не мог. Поэтому, все стали интересоваться здоровьем
моей бабушки, уж больно часто слышны были «стоны».
Однажды я сидел дома один и читал, как вдруг одна
из печных куриц так сильно долбанула клювом по решетке, что решетка выпала.
Курочка тут же соскочила на пол. Я метнулся закрывать крышку, чтобы ее
напарница не последовала дурному примеру. От моих резких движений курочка,
которая до этого изучала наш паркетный пол, метнулась на открытый балкон и
вспорхнула на ограждение. Мы оба застыли. Она изучала новую обстановку, а я
боялся ее спугнуть. Идея поймать курицу за хвост была неудачна. Вы когда-нибудь
пробовали схватить курицу за хвост. Я таких удачливых не знаю. Короче, от моего
резкого телодвижения, курочка с кудахтаньем спорхнула с ограды балкона нашего
третьего этажа и стала планировать прямо на проезжую часть улицы Каляева
напротив здания КГБ. Я примерно за те же секунды молча летел через пять
ступенек по лестнице вниз на улицу. На улице мы оказались почти одновременно.
Какой-то идиот вместо того, чтобы помочь мне ловить домашнюю собственность, в
дикой радости, что видит в городе-герое бегущую по центру курицу (Дзержинский
район все же), только пугнул ее и погнал к Литейному проспекту. Это уже было
слишком. Если на нашей тихой улице общественный транспорт не ходил, если не
считать «воронков», то на Литейном были и трамваи, и троллейбусы, и автобусы, и
полно других машин. Я не зря был чемпионом школы по спринту, включил полную
скорость, чтобы догнать, обогнуть и погнать ее в обратную сторону. Но тут была
одна проблема. Кроме нашей парадной в доме были еще и запертые узорчатые
ворота, куда в любую щель может пролезть курица, но не я. Случилось чудо,
курица, пропустив несколько чужих парадных, и не заинтересовавшись воротами,
нырнула в родную парадную (а еще говорят про плохую птичью память). Я кинулся
по всем этажам закрывать окна, молясь, чтобы никто не зашел в это время, и не
открыл парадную дверь. В нашей парадной на первом этаже стояла белая изразцовая
печь, которую не топили с 1918 года. Курочка метнулась прямо в печь. Не важно,
что печь другая. В печи она жила последнее время, и, по-видимому, по куриным
понятиям неплохо жила. Пыль там копилась тоже с 1918 года. Когда я полез рукой
в печь, чтобы схватить ее, от взмахов крыльев, печь стала дымить клубами пыли.
И я, и вся наша парадная лестница стали серого цвета. Мне все же удалось
ухватить ее, и я понес родную курочку подмышкой домой. Помню, что я рукой
чувствовал, что сердце у нее бьется с бешеной скоростью. Еще бы столько
впечатлений и такой забег.
Когда вернулся с работы папа, я рассказал ему, как
спасал семейную живность, и попросил его впредь караулить курей лично.
Московская Ворона
В одну из командировок в Москву, я рано
освободился и пошел гулять по улице Горького рядом с Тверским Бульваром. Надо
сказать, что это был знаменательный день. Неожиданно непривычно низко над
центром Москвы стал кружить красный спортивный самолет. Я немало удивился этому
явлению и решил, что городские власти проверяют с помощью инфракрасных датчиков
нет ли утечек с теплотрасс, проложенных под землей. Была ранняя весна и еще
топили. Уже приехав в Ленинград, я узнал, что это был исторический перелет
молодого немца Руста, решившего на спор пролететь через всю хваленую систему
противовоздушной обороны СССР и приземлиться на Красной Площади. Этот полет
стоил должностей целой группе генералов и маршалов, и по-моему, стимулировал
стремление Советского Правительства к мирному сосуществованию с
империалистическими врагами. Но тогда я всего этого не знал и просто
прогуливался по людной улице Горького.
Неожиданно я увидел некоторое скопление народа.
Оказалось из гнезда на дереве выпал вороненок. И прохожие по очереди пытались
закинуть его обратно на дерево. Вороны-родители, не понимая благородных
побуждений москвичей, беспокойно кружили над этим местом. Наконец, их терпение
иссякло, и одна из ворон, то ли папа, то ли мама стала пикировать на людей. Зеваки
быстро разбежались, вороненка оставили в покое, но движение по тротуару на
улице Горького не остановишь. Я залез в стеклянную телефонную будку, заняв
превосходную позицию для наблюдений, кстати совершенно безопасную. Дальше
началась пантомима. Представьте, идет себе человек по улице Горького, думает о
чем-то своем, и вдруг на него сверху пикирует черная злобная птица. Люди ведут
себя по-разному. Самые хладнокровные молча чуть убыстряют шаг, отмахиваются
рукой и стараются не терять достоинства. Есть склонные к панике. Они начинают
кричать от испуга и со всех ног бегут, куда глаза глядят. Одному бравому
офицеру ворона сбила крылом фуражку, и он, слегка почему-то присев, на
полусогнутых засеменил в ближайшую дверь, и потом долго выискивал безопасный
момент, чтобы подобрать с асфальта свой головной убор. Добром все же это
представление не кончилось. Ворона спикировала на какого-то лысого дядьку,
никакого отношения не имевшего к ее вороненку, долбанула его мощным клювом по
темени. Показалась кровь. У дядьки то ли от испуга, то ли от потери крови
закружилась голова, и он сел на скамейку с совершенно отрешенным взором. Кто-то
вызвал скорую помощь. Когда его увезли, я ушел.
Израильская Ворона
Случайно гулявшая у входа в нашу фирму ворона была
одарена сэндвичем, который до этого жевал один из моих коллег.
Вороне халява понравилась, и она стала чаще
прогуливаться у наших ворот. Жевать и пить кофе, соки или минеральную воду на
свежем воздухе у нас любят многие. Вороне тоже перепадало. И хотя от кофе она
отказывалась, но сэндвичи и минеральную воду она благосклонно принимала.
Кстати, соки и всякие там хваленые пепси-кока-колы она не пила видимо из
принципиальных соображений. Видите ли, всякие там консерванты и сахар вредны
для здоровья. Недаром считается, что ворона – умная птица. Интересно, что пить
из лужи она была приучена с детства, а из стакана нет. Поэтому сперва она
клювом валила стакан, а потом уже смешно изгибая голову клювом как ложкой
черпала воду из лужицы. От регулярной халявы (в Израиле едят много и часто) ворона
растолстела и стала внешне заметно отличаться от своих сородичей. Сородичи,
надо сказать, без внимания ее не оставили. Будучи по природе осторожными
птицами, они кучно сидели на ветках ближайшего дерева, и когда смелой толстухе
перепадал очередной сэндвич, они с карканьем, видимо взывая к справедливости,
подлетали, и отхватывая у добытчицы, что попадется. Место у парадного подъезда
было людное, и ворона полностью забросила традиционные способы добывания пищи,
видимо, как более трудоемкие.
Известно, что халява вредна из воспитательных
соображений, но что это может отразится на здоровье, я не предполагал. Ворона,
прикормившись сэндвичами, которые ей выносили доброхоты-сослуживцы, перестала
вообще заботиться о вкусной и здоровой пище, довольствуясь тем, что подадут.
Против других своих пернатых собратьев она не только заметно потолстела, но и...
«О! Ужас!», начала лысеть. Вы когда-либо видели лысую ворону? У меня это первый
случай.
Товарищи и господа! Ешьте больше зелени, овощей и
фруктов! Природа не терпит несбалансированного питания.
Post scriptum. Мудрейшие из израильских ворон,
когда им не удается раскусить орех с крепкой скорлупой, бросают его под колеса
проезжающих машин, после чего собирают ошмотья.
Какой интеллектуальный потенциал у птиц в Израиле,
что уж тут говорить о самих израильтянах!
Перелетные птицы
Израиль, как известно, находится на пути транзита
перелетных птиц. Весной и осенью иногда видишь, как тысячи их в геометрически
неплохо выстроенных стаях ритмично машут крыльями, двигаясь в Африку из Европы
осенью, или обратно весной. Но птицы не только летят, они и остановки делают.
Любимое место остановок водоплавающих – озеро Эмек ха Хула в Галилейском
заповеднике. Но и около деревни Бейт Хашмонай, где я прожил пять лет в
караванчике, тоже бывали остановки, хотя я видел там эту картину один только
раз. Ближайшее озеро в нескольких километрах, да и то при цементном заводе, тем
не менее все деревья по дороге в Рамле буквально были залеплены белыми гусями.
Издали создавалось впечатление, будто снег выпал комками и только на деревья. В
то время можно было увидеть на шоссе сбитых машинами гусей. Печальное ощущение.
Вообще, количество постоянно живущих птиц в стране
несравнимо с пернатым населением, к которому я привык, живя в Ленинграде.
Конечно, без ворон, голубей и воробьев и мы не обходимся. Но будят по утрам
меня совсем другие птицы. И хорошо, черти, поют, хотя соловьев я не встречал.
Есть птички с очень цветастым оперением, есть колибри, что садятся на цветок, а
он не ломается, такие они маленькие. Есть стаи попугаев. А ласточкино гнездо,
видел всего один раз.
Дятлы
Теща моя – Бася Левштейн (девичья фамилия), одна
из четырех человек, уцелевших в Даугавпилсском гетто. Она была 14-летним
подростком, когда немцы захватили Двинск (Даугавпилс) в Латвии. О том, что она
пережила – это отдельный рассказ, и юмору там места нет.
После войны она вышла замуж, но муж умер, дети
разъехались кто куда: сын – в Ленинград, дочь в Израиль, а она уже много лет
жила одна в Смоленске. Но вот настал печальный для всех момент, когда стало
ясно, что пора ее куда-нибудь забирать, жить пожилой женщине одной стало
трудно. А забирать ее можно было или во все тот же Ленинград (к тому времени
уже снова Петербург), или в Израиль. После долгих обсуждений по телефону, брат
и сестра, не без колебаний, сошлись, что лучше перевезти ее в Израиль. Тогда ее
сын Миша – удачливый, но очень бережливый ново-русский бизнесмен на деньги
сестры привез ее из Смоленска. Заранее уже была оплачена для нее однокомнатная
квартира в нашем же городке Кфар-Саба, в пяти минутах езды от нас.
И вот первая ночь на израильской земле. Так уж
совпало, что в эту же ночь случилась перестрелка в Калькилии, что в двух
километрах от нас. То было время «интифады». Конечно, автоматные очереди были
слышны.
Утром поехали проведать тещу, как там она на новом
месте.
«Красивый городок тут, у Вас, зеленый. И климат
хороший, а то меня жарой пугали», – радовалась теща. И лесов видимо много,
дятлы всю ночь стучали».
Ну что разочаровывать старую женщину. Дятлов у нас
действительно хватает. А город свой я люблю.
Гараж
Валера Ермошин отработал в Казахстане водителем на
фуре много лет, и накрутил не одну сотню тысяч километров. Зарабатывал
прилично, машину свою любил и знал досконально. Понятное дело, что если в пути
что-то с ней случалось, то за помощью в казахских степях не бежал – некуда или
очень далеко. А попробуй-ка, смени на дороге проколотое огромное колесо –
работа для тяжелоатлета. Так что силой его бог тоже не обидел. Почти все
шофера-дальнобойщики – хорошие механики и физически крепкие ребята. И Валера не
был исключением.
Когда Казахстан стал самостоятельным государством,
многие «лица некоренной национальности» по разным причинам вдруг потянулись на
выезд. Валера – простой русский парень, выросший в Казахстане, давно утерял
реальные связи с Россией. Куда теперь податься, он просто не знал. Но по
случаю, его верная жена вспомнила о своей давно умершей бабушке. Бабушка с того
света ниспослала внучке, которую она даже не видела, пропуск на выезд, в виде
национальности, сохранившейся в метрике матери. И Валера с женой и
несовершеннолетними детьми совершенно законно отправился на постоянное место
жительства в Израиль.
В Израиле Валера изучать иврит не стал, сразу
устроился работать механиком в гараж. Гаражом владел марокканский еврей по
имени Сион. Кроме него там же работал его сын, три араба – Мустафа, Камил и
Ибрагим, интеллигент Володя из Москвы, и теперь вот и Валера. Интеллигент
Володя кончал какой-то институт холодильной промышленности, но почему-то
пристроился работать в гараже, может быть, потому что во всех машинах были
кондиционеры, все-таки что-то родное.
Володя был в гараже на особых ролях. Когда
Мустафа, Камил или Ибрагим хотели выпить кофе, приготовить его они посылали
всегда Володю, когда нужно было взять инструмент, подать просили в основном
его, ветошь опять же нес Володя. Вначале все было обставлено по дружески, но
потом все это стало как-то самим собой разумеющимся. При этом Володя по
должности был таким же механиком, что и вся эта троица.
Может его товарищам по работе нравилось, что они
понукают инженером, может им «нравилось» имя Володя, может саднило унижение от
всех войн арабов с Израилем, и они отыгрывались на Володе. Мне это достоверно
не известно.
Валере такое распределение ролей явно не
понравилось, о чем он прямо сказал Володе. «Не хочу с ними связываться», –
ответил интеллигентный Володя.
Валера не был настолько интеллигентен, и
соображений Володи не понимал.
Была еще одна мелочь, к которой Валера никак не
мог привыкнуть. Обедали механики за общим столом: с одной стороны Мустафа,
Камил и Ибрагим, с другой Володя и Валера, хозяин с сыном ели отдельно. У
Мустафы была одна явно не ближневосточная привычка. Поев, он разваливался и
закидывал ноги на стол, как раз напротив Валеры, который ел обычно медленнее.
То ли Мустафа американских фильмов о ковбоях насмотрелся, то ли проверял Валеру
на прочность. Надо сказать, что иврита Валера так и не выучил, и переводчиком
ему всегда был Володя. Валера попросил перевести:
«Скажи этому хмырю, что ноги забрасывать на стол,
где люди едят, не следует. И я даю ему про запас три предупреждения».
После Володиного перевода в ответ раздался
снисходительный смешок, но ноги остались на столе.
На следующий день картина повторилась.
«Это второе предупреждение», – спокойно напомнил
Валера.
Снова в ответ наглый смешок, и ботинки не
сдвинулись от Валериной тарелки.
Наступил третий день. Перед обедом арабы о чем-то
переговаривались. О чем – не знаю.
Отобедав, как всегда раньше Валеры, Мустафа
выставил на стол свои конечности. Камил и Ибрагим с интересом поглядывали на
Валеру, ожидая дальнейшего развития событий.
Дальнейшее не заняло много времени. Валера встал и
резко врезал в челюсть Мустафе, от чего тот упал вместе со стулом. Была немая
сцена, если не считать воя и проклятий Мустафы.
Сион вызвал полицию. Был суд, и Валере присудили
месяц трудовой повинности на благо общества – он в свободное от гаража время
подметал пол в местном помещении МВД.
P.S. После этого инцидента за обедом Мустафа
всегда держал ноги под столом, даже после еды, а Володю перестали гонять.
Вот вам и действующая модель ближневосточного
урегулирования. К сожалению, время действия такой терапии ограничено, и
обязательно будут рецидивы.
Стройка коммунизма
Километрах в ста от Ленинграда в районе станции
«Сосновый Бор» партия скомандовала построить экспериментальный ядерный реактор.
Хотя о Чернобыле тогда не предполагали, но все понимали, что атомный реактор
это не паровой котел. Поэтому решено было цемент для строительства использовать
самый прочный, не оглядываясь на цену. Соответствующий приказ Совета Министров
СССР через Министерство стройматериалов был подготовлен и спущен директору
цементного завода. Там немного подумали, немного подсчитали и выдвинули, так сказать,
встречное предложение.
«Налаживать линию высокопрочного цемента нам
экономически целесообразно, только если будете брать у нас порциями не меньше Х
тонн» – так было твердо заявлено ядерщикам, курирующим стройку. Сроки
поджимали, весь проект под контролем ЦК, деньги казенные.
«Черт с Вами, будем брать большими порциями» –
согласились те. Но потребность в дорогом цементе была значительно меньше
производительности запущенной линии завода, поэтому нужная (меньшая) часть
цемента шла в дело, а большую надо было оперативно куда-то девать, а то быстро,
черт бы побрал, твердеет. Решено было тихонько вырыть большой котлован, не
очень далеко от стройки, чтобы бензин зря не жечь («экономика должна быть
экономной»), и остававшийся каждый день цемент потек в это грандиозное отхожее
место. Постепенно огромный котлован заполнялся, и когда закончился на стройке
цикл бетонирования, его аккуратно засыпали землей, и из эстетических
соображений даже не поскупились на дерн сверху. Может быть, никто никогда бы и
не вспомнил об этом кладбище, но наступил новый этап работ по возведению
реактора – прокладка коммуникаций. Как назло траектория будущих трубопроводов
его пересекла. Коммуникациями занималось другое ведомство, на картах которого
никаких залежей цемента не значилось. Пока работа шла вне рукотворного кладбища,
все было как обычно. Мощный экскаватор вытягивал свою длинную загребущую руку с
большим ковшом, зацеплял земли, сколько позволял ковш, сгибал ее и
разворачивался лицом к ожидающим в очереди пустым самосвалам. Но однажды,
зацепив очередной раз землю, и согнув руку, экскаватор кабиной дернулся вперед
и застыл под углом к земле в очень неестественной позе с поднятыми от земли
задними гусеницами. Равновесие поддерживалось только упертым в землю ковшом.
Если теперь уподобить ковш, уткнувшийся в землю, – голове, а поднятые сзади
гусеницы – ягодицами, то новая поза странно напоминала молитвенную, привившуюся
в некоторых не понаслышке знакомых мне странах.
Из кабины высунулся здоровенный детина с разбитым
лбом и вытаращенными от удивления глазами.
«У, выгребало х-во!..», – нецензурно клял он ни в
чем не повинную машину. За двадцать лет работы его экскаватор таких кульбитов
еще не выделывал.
О чрезвычайном происшествии немедленно было
сообщено всему начальству. Забрызганные грязью черные «Волги» аж из Смольного в
течение часа заполонили близлежащее пространство. Важные люди с холеными лицами
в темных костюмах и при галстуках выгрузились в грязь и молча стояли вокруг,
глубокомысленно рассматривая молитвенно изогнувшийся экскаватор. Каждый думал о
своем, но все помнили, что строительство объекта находится под контролем ЦК.
Вокруг ходили и виновники торжества – созидатели
цементного кладбища, и сочувственно спрашивали, что случилось. И даже
сочувственно охали, входя в положение тех, кто отвечал за коммуникации, и
скромно пытались давать умные советы. Себя и товарищей никто не продал.
Выход как всегда при зрелом социализме был найден.
Набрали демобилизованных солдат, желающих получить хотя бы временную прописку в
Ленинграде, вручили каждому по отбойному молотку. Цемент был особо прочный,
поэтому душу из солдатиков вытряхивало не один месяц, пока они не отколупали
достаточно цемента, чтобы уложить в него коммуникации.
Так несмотря на сложные геодезические условия
простые советские люди смогли почти точно к сроку сдать объект важнейшего государственного
приоритета.
Тревога
Монголия – великая страна, если смотреть на карту.
На ее площади можно 58 раз поместить Израиль, и еще немало остается. Но какая
великая страна может обойтись без евреев? Поэтому некоторое их количество там
всегда присутствует. Женя Файн в начале 80-х годов составлял львиную долю этого
присутствия. Не всем так везет – после окончания с отличием Кишиневского
Педагогического Института он был призван в Советскую Армию солдатом (военной
кафедры в институте не было) и направлен служить в пустыню Гоби на
монгольско-китайскую границу защищать со стороны Монголии Советский Союз. Женя
и поведал мне эту историю во время обеденного перерыва (я подчеркиваю не в
рабочее время) в маленьком буфете фирмы, где мы зарабатывали на жизнь.
Можно думать, что такая служба – это еврейское
счастье, но я был знаком с армянином, репатриировавшимся в 18 лет из Греции в
солнечную Армению, так его тут же направили служить на Колыму (как он скромно
заметил – с целью скорейшей акклиматизации). Так что и армянское счастье не
намного лучше.
Те, кто интересуется историей, помнят, что в то
время отношения между СССР и Китаем сильно подпортились. Это даже не то слово.
Про бои за спорный остров Даманский на Амуре все слышали, а вот то, что за
время менее часа почти бесшумно несколько китайских коммандос ночью сняли
часовых и, проткнув поочередно через ухо шомполом голову каждому солдату,
уничтожили спящий взвод – об этом глухонемая советская пресса как-то
постеснялась сообщить, видимо, чтобы не травмировать население.
Помню, как несколько десятков лет до этого на
обязательном уроке пения в школе учительница невыразимо нудным голосом
разучивала с нами песни. Две я запомнил: «Чибис, ты мой чибис...» – под пыткой
не скажу что это за птица, и вторую – заказную китаизированную песню «Москва-Пекин»
на музыку Мурадели со словами, которые впились в мою память: «Русский с
китайцем братья вовек, крепнет единство народов и рас...».
Но во времена, о которых я рассказываю, в вечной
китайско-советской дружбе был короткий перерыв.
Огромная граница СССР в Забайкалье традиционно
почти никак не была защищена. Советские руководители начали бояться китайского
нападения, и на южную границу Монголии с Китаем было решено стянуть
артиллерийские и танковые части для отражения потенциальных атак превосходящих
сил противника числом более миллиарда, В пустыне вырыли траншеи для солдат и
укрытия для техники. Воду в цистерне привозили раз в месяц, она отдавала
ржавчиной и чем-то воняла, но кормили относительно учебки заметно лучше.
Заграница все же, хоть и Монголия. Даже сапоги были не кирзовые, а яловые из
мягкой кожи. Вооружены эти части были не очень, надеюсь, что это уже не военная
тайна. Тылы были за тысячи километров, запчасти не всегда вовремя поступали, а
погода в пустыне Гоби не способствует надежной работе военной техники (перепад
температур в течение года – более чем семьдесят градусов и сильнейшие песчаные
бури). Короче, далеко не все из техники, что должно двигаться, заводилось и
передвигалось. Еще Владимир Ильич говорил, что всюду нужно наладить «учет и
контроль», поэтому в части был предусмотрен свой учетный показатель – процент
машин и танков, мотор которых удалось завести при тревоге (замечу, героическими
усилиями обслуживающего персонала).
Поскольку во Внутренней Монголии (китайская
провинция) число монгол во много раз больше, чем во всей Монгольской Народной
Республике, воинское начальство естественно предположило, что вокруг одни
шпионы. Солдат в увольнительную не пускали, разве что иногда и в сопровождении
офицера.
Не уверен, что монгольских скотоводов спросили,
нужна ли им советская воинская часть по соседству. Местное население старалось
не замечать советского присутствия. Но когда на стрельбах нечаянно снарядом
угрохали здоровенного верблюда, запахло международным скандалом. Верблюд мирно
пасся километрах в двух-трех от полигона.
Злые языки тут же прошлись по поводу «ворошиловских»
стрелков, наводнивших Монголию, а местные остряки утверждали, что этот случай
как раз и говорит о высокой меткости наших артиллеристов, так как в верблюда
целили специально, и уложили его всего с одного выстрела.
Беда была в том, что верблюд принадлежал влиятельному
Члену Народного Хурала.
Военные же власти все списывали на пыльные бури,
затруднявшие видимость, да и снаряд не видит, куда летит.
Историю еле замяли.
Цель нахождения здесь ограниченного контингента
советских войск – вовремя сообщить наверх, что на нас уже напали и задержать
хотя бы на несколько часов продвижение китайских частей к советской границе
(говорилось почему-то всего о двух часах задержки). Зачем их частям
продвигаться именно там, где ограниченный контингент вырыл окопы, никто не
объяснил, а всю Монголию не перекопаешь.
Чтобы не быть застигнутыми врасплох, начальство
стремилось регулярными учебными тревогами повышать боеготовность гарнизона. О
дате и часе очередной тревоги все знали заранее, и в часть на этот момент
всегда прибывал дежурный офицер.
С годами ситуация на границе стала спокойней, да и
состояние постоянной готовности к чему бы ни было не может продолжаться
бесконечно долго. Но тревоги продолжались, хотя и реже. Конечно, приходилось,
вскакивать, и куда-то бежать, но все делалось как-то больше для галочки. Выдача
боеприпасов по правилам сопровождается строгой процедурой учета с подробной
записью в соответствующие амбарные книги. Ну кто любит лишнюю возню, поэтому
все чаще тревоги проводились с оружием, но без патронов. А то, не дай бог, не
туда кто стрельнет, хлопот не оберешься. Про злосчастного верблюда все помнили,
хотя его и не пулей свалили.
Вырытые укрепления постоянно заносило песком, и
стены постепенно обваливались. Откапывать каждый раз заново такие укрепления –
Сизифов труд.
А китайцы все не нападали. То ли они, наконец,
поняли смысл русской поговорки «не мытьем, так катаньем», то ли окончилась
ссора и снова воцарилась китайско-советская дружба. И в дружной семье родные
братья иногда ссорятся и даже друг друга лупасят. Вроде бы остров Даманский уже
давно срыли, а вместе с ним и причину для конфликта. Опасные времена, похоже,
остались позади, что приводило всех в состояние некоторого благодушия и
расхлябанности.
Но однажды среди ночи на тумбочке дневального
резко зазвонил телефон, который за все время его службы никогда не звонил, ну
просто никогда, он и цветом поэтому отличался от рабочих телефонов, стоял себе
как мебель. Дежурного офицера, к присутствию которого при объявлении тревоги,
все привыкли, в этот раз не было.
Матерясь, дневальный продрал глаза и нехотя взял
трубку.
– Подъем! Тревога!
Дальше диалог развивался не по уставу:
– Какая тревога, Вашу мать?
– Боевая тревога, х-й моржовый! Бегом, падла,
бегом!
Такое обращение старшего по званию к младшему по
званию уставом не предусмотрено, но до дневального все дошло, и он на рысях
побежал будить старшину. Теперь уже матерились дуэтом. Перед старшиной встал
философский вопрос – выдавать патроны или не выдавать? Тревоги давно уже были
без боеприпасов, их брали только на стрельбы. Минут через десять подъехавшие из
военного городка встревоженные офицеры мгновенно решили проблему:
– При полном вооружении, идиоты! Всем занять
исходные позиции и окопаться, по данным разведки через два часа ожидается
нападение.
Патроны быстро выдали, до позиций километров пять.
И тут впервые в жизни молодым солдатам, только
жить начинающим, стало по-настоящему страшно. Тихая паника:
– Е.. твою мать! Все всерьез! Хана! Два часа
осталось. Их же целый миллиард! Затопчут!
Но это же армия, паникеров ставят к стенке без
разговоров. Все молчали, но страх не улетучился.
Напряжение выразилось в лишней суетливости,
нервных покрикиваниях, более обильно, чем обычно сдобренных матерщиной. Каждый
погрузился в себя. В этом оцепенении на половине машин, которые удалось завести,
все выехали на позиции.
Почему китайцы кинутся преодолевать именно эти
полузасыпанные исходные позиции, никто по-прежнему не знал, но думать было не
положено. Никогда еще напуганные солдатики не трудились так одержимо, углубляя
траншеи, чтобы действительно можно было в них укрыться, а значит, может быть, и
выжить при новом китайско-монгольском нашествии. На позиции выехали в два часа
ночи, и до утра укрепления были уже полностью восстановлены. Из укрытий
оставались видны только башни от танков, а окопы скрывали солдат уже в полный
рост.
Нервное ожидание длилось с ночи, еще день и до
вечера, в течение которых солдаты окопов не покидали. Напряжение нарастало,
ждать было невыносимо.
Но неожиданно прозвучала команда «Отбой».
Всех вернули в расположение части и построили на
плацу. Командир гарнизона громким голосом, стараясь изобразить скорбь, сообщил:
– Скончался наш горячо любимый Генеральный
Секретарь ЦК КПСС – Леонид Ильич Брежнев. Прошу почтить его память молчанием.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2429
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer12/Ajzenberg1.php - to PDF file
Комментарии:
Марина Ронкина
Москва, Россия - at 2011-03-03 08:16:19 EDT
В очередной раз прочитала новые рассказы. Как все это близко и понятно. Горда родством. Отлично.
БЕЛЛА
Winnipeg, Canada - at 2010-12-28 15:34:47 EDT
Женя! Мне очень понравилось,с юмором у тебя все нормально.Пиши,я знаю,есть еще не записанные байки.
Акива
Кармиэль, Израиль - at 2010-12-16 09:28:09 EDT
Евгений, с удовольствием прочитал Ваши рассказы. Вспомнил тот рассказ, который меня в свое время потряс. Про любовь молодоженов.
Евгений, я обещал Вам купить книгу Ваших рассказов. Если Вы ее опубликовали, и у Вас еще есть непроданные экземпляры, сообщите мне. Мой тел. 04-9880187 или 050-8170687. Спасибо. Акива.
Борис
Санкт-Петербург, Россия - at 2010-12-12 12:23:56 EDT
Редкое в наше время явление: чистый, прозрачный русский язык!
На нем можно писать не только короткие рассказы-воспоминания.
Соплеменник для Эллы
- at 2010-12-10 18:01:53 EDT
Элла
- Thursday, December 09, 2010 at 07:35:16 (EST)
А я жила однажды в Сивцевом Вражке...
-------------
... и училась в 70-й или в 57-ой?
Игрек
- at 2010-12-10 01:03:31 EDT
Хорошие веселые-грустные рассказы. Одно мелкое замечание о строительстве Сосновоборской АЭС: может быть, не цемент, а бетон?
Элла
- at 2010-12-09 07:35:20 EDT
А я жила однажды в Сивцевом Вражке, двор - колодцем, а в нем - воронья слободка. Однажды воронья парочка на меня спикировать попыталась, но я была вооружена помойным ведром. Пригрозила - они решили лучше не связываться. В другой раз видела сценку: сидит в углу кошка, хвост вокруг лап обмотала, с видом оскорбленной невинности, а на нее с двух сторон в позиции низкого старта с нехорошим карканьем синхронно маршируют две вороны. В последнюю минуту она грациозно выскользнула и - удирать.
Борис Э.Альтшулер
Берлин, - at 2010-12-07 10:32:19 EDT
Хорошие короткие рассказы Евгения Айзенберга c ясной структурой изложения, легко читаемые, cо смехом сквозь слёзы.
Очень удачная публикация. Поздравляю!
Михаил Маянц
Harrisburg, PA, USA - at 2010-12-07 09:39:51 EDT
Рассказы очень понравились, особенно "Тревога"
Б.Тененбаум
- at 2010-12-06 10:13:40 EDT
Это надо издать отдельным сборником. Эпизод с "Блокнотом Агитатора" следовало бы внести в энциклопедию, в статью "О Двоемыслии" :)