©"Заметки по еврейской истории"
декабрь  2010 года

Инна Гумина

Первые шаги в Израиле

1. Самое начало

8 июня 90-го. Теперь уже прошлого века. На всю жизнь запомнилась дата.

Самолет венгерской авиакомпании MALEV приземлился в аэропорту Бен-Гурион в самый пик жары, около 12 дня. Нас не встречали с цветами и с оркестром – в эти дни приземлялось по нескольку самолетов в день. Ежедневно прибывали сотни новых репатриантов. Прибыли и мы после всех рвущих душу проводов, ОВИРов, таможен, перелета с ночевкой в аэропорту Будапешта и еще многого, с чуть более чем годовалой внучкой и очень беременной дочкой с мужем. Потом это называли Начало Большой Алии из Советского союза. А мне назавтра после приезда, уже 9 июня, исполнилось 62. Расскажу, что запомнилось, первые впечатления.

Объявили: все желающие могут позвонить родным, в любую точку Советского союза. Бесплатно. Все и были желающими. В помещении с несколькими междугородними телефонами какие-то люди помогали набирать номер. Кто-то скороговоркой (надо все успеть) тараторил в трубку, кто-то, прижав трубку, тихо плакал. Полная женщина с обильной косметикой, в тесноватом платье из крепдешина, нервно, даже как-то эйфорично почти кричала, как рада и счастлива. Похоже – очень боялась.

Потом – много часов ожидания. На специальной стойке – бутылки с разноцветными соками-водами и разовой посудой. На больших блюдах – разного вида и вкуса булочки, какие-то ошеломительные бутерброды, печенье. Бери, что хочешь, и все бесплатно. Сначала было немного неловко. Потом освоились – есть-то надо.

В каких-то комнатах сидели чиновники, не говорящие по-русски. Вызывали по одному – для меня неприятная неожиданность, все время старалась не отрываться от детей. Регистрировали вновь прибывших. Выдавали какие-то деньги. Много? Мало? – Ничего не понятно. Поняла, что фамилию и имя можно выбрать, какие угодно – так мне показалось. К этому я совсем не была готова. Подумав, решила сохранить фамилии обоих, давно покойных, родителей. На всякий случай, сама не знаю зачем. Так и живу теперь с двойной фамилией. Подписала (наверно, впервые в жизни!) бумагу, не зная ее содержания – это был шок. Написано было что-то непонятное. Справа налево. И подпись не на последней странице, а как бы на первой. Подумала – вряд ли нас здесь будут обманывать. Кстати, жизнь показала, что это не совсем так. Но это – потом.

Ждать пришлось долго. Из-за множества людей с многих рейсов – неимоверная сутолока. Все с колясками, нагруженными «выше крыши». Гул голосов, детский плач, какие-то громкие выкрики – все это перекрывалось сообщениями по местному радио на разных языках. Жарко. Душно. Томительно и неясно.

Наконец, на русском языке объявили, что можно покинуть аэропорт. Я облегченно вздохнула. Сказали, что у выхода на автобусной остановке к нам подъедут такси и отвезут по указанному адресу в любую точку Израиля. И тоже бесплатно.

Очутившись на улице, я сразу же поняла, что такое настоящая жара. Куда-то внутрь хлынул горячий воздух. Выдохнуть – не удавалось. Одежда, вовсе не подходящая для такой температуры, мгновенно прилипла к телу. Вокруг все было ослепительно яркое, преувеличенно пестрое – вывески, рекламы, одежда, разноцветная зелень деревьев. Голоса проходящих мимо смуглых людей казались преувеличенно громкими. Мы попытались спрятаться под небольшую тень крытой автобусной остановки. Нас беспрерывно толкали, произнося при этом слово «слиха». С тех пор твердо запомнила: «слиха» – извините.

В такси было прохладно. Адрес знакомых в городе Петах-Тиква мы помнили наизусть, он был очень простой. Они жили в Израиле уже целых два месяца и объяснили нам, что главный ориентир – три синагоги на их небольшой улице. К нашему изумлению, про синагоги таксист не понял. «Ма зе (что это) си-на-го-га?» В еврейском государстве не знают, что такое синагога! Как-то все-таки объяснились. Поди знай, что синагога здесь называется «бейт-кнесет». Это «бейт-кнесет» было второе после «слиха» слово, которое запомнилось сразу и навсегда. И еще запомнилось – никакой тревоги не было. Была полная убежденность, что все как-нибудь образуется. Но, может, просто жутко переустали от навалившихся впечатлений и жары.

У друзей мы прожили несколько трудных дней, пока не сняли квартиру. Ситуация осложнялась тем, что их трехлетняя Катя и наша Таня (год и 3 месяца) не нашли общего языка. Катя, девочка очень хорошая и добрая, в свои 3 года искренне не понимала, почему она должна все уступать и отдавать свои немногочисленные игрушки этой чужой, почти бессловесной, совсем глупой девочке. Наша тоже, скажем вежливо, не полностью понимала, что можно, а что нельзя. В общем, обе беспрерывно орали, обе мамы пытались их как-то утихомирить, растаскивая по разным комнатам, и практически не могли от них отойти. Мы с зятем были заняты съемом квартиры. Переговоры о квартире велись на очень примитивном английском – другого у нас не было. Мы оба понимали, что надо торопиться, пока обстановка в доме не накалилась докрасна.

Наконец, с большими трудностями и неожиданными препятствиями (не только языковыми!) сняли огромную свежеотремонтированную квартиру с трехметровыми потолками на тихой улице центра. Совсем пустую, но зато с двумя встроенными шкафами со множеством ящиков, полок, специальными отделениями для обуви, для хранения чемоданов и пр. и пр. Громадный (даже по сегодняшним меркам) длинный холл упирался в трехстворчатое окно во всю стену, снабженное трисами (жалюзи) и затемненными, как в солнечных очках, стеклами. Створки легко сдвигались в одну сторону, и тогда казалось, что холл бесконечно огромный, как бы не имеет конца.

И вот тут мы, наконец, поняли, что мы – в Израиле.

Нас как будто ждали.

Приходили и приходили вовсе незнакомые люди и спрашивали – чем они могут помочь. Сейчас даже не вспомню, на каком языке. В основном на языке жестов, как говорится – балетом. Но мы не знали, чем конкретно нам можно помочь и чем они, в самом деле, могут помочь. Говорящих по-русски вокруг нас не было.

Все решили за нас. Приносили детские вещи для Танечки и совсем крошечные, буквально кукольных размеров, для не родившегося еще младенца. Кто-то принес специальное платье для моей заметно беременной дочери, совсем летнее, в тот момент – крайне необходимое (шерстяное-то у нее с собой было!). Когда жена местного раввина принесла яркую детскую игрушку на колесиках, Таня просто ошалела от счастья, не выпускала ее из рук. У нее же не было ни одной (!) игрушки. Нам можно было вывезти по 40 кг на человека, причем Таня, как нам объяснили в таможне, человеком вообще не являлась. Какие уж тут игрушки. Жена раввина принесла еще целый поднос великолепных, давно (или никогда) не виданных фруктов. А мы даже поблагодарить толком не могли – без языка!!! Молодой мужчина притащил большую тяжелую коробку и, широко улыбаясь, поставил ее у двери. Я попыталась выяснить, кто он, откуда (думала, от какого-то учреждения). Он показал пальцем на себя и, подойдя к окну, на какие-то окна в многоэтажном доме напротив. Назвал себя как-то вроде Шоа, по-русски трудно произносимо, никто из нас точно не запомнил. Потом развел руками и исчез. Больше мы его не видели. Много позже поняли, что имя его, скорее всего, Иешуа – в Израиле довольно распространенное. Спасибо ему! А в коробке!! Чего там только не было! Сахар, соль, масло, печенье и какие-то еще продукты, уже не помню какие. Особенно запомнилось вата, мыло, туалетная бумага. Надо же! Такое внимание! Для нас, приехавших из пустой и голодной Москвы, все это было, как в сказке. Удивительно и радостно. Обратишься на улице с вопросом – человек меняет направление и идет вместе с тобой, пока точно не убедится, что поняла его правильно. Одна женщина вот так куда-то меня повела, потом, сказав мне «рэга!», купила в киоске бутылочку воды и просто заставила меня пить. Это было третье слово, которое я прочно запомнила: «рэга» миг, мгновенье, в смысле – подожди минуточку.

Впечатление было, что люди бросают свои дела и занимаются нашими. Все кругом помогали или старались как-то помочь, хотя бы советом. Куда обратиться по поводу ульпана, по поводу моей пенсии, детского садика, детского врача и т. д. и т. п. Несмотря на все это, мы делали массу всяких ошибок и ляпсусов, а иной раз испытывали большие трудности из-за полного непонимания новой для нас действительности.

Кое о чем из этого хочется рассказать.

2. Холодильник

В первые же дни мы поняли, что холодильник – это не роскошь, а предмет первой необходимости. И с чьей-то помощью в ближайшем магазине электротоваров заказали самый большой из возможных в то время холодильников – аж на 600 литров. Обещали доставить через три дня.

Начиная с четвертого дня, почти ежедневно мой зять посещал магазин и произносил только одно международное и всем, наверно, понятное слово – НУ?! Сопровождая этот вопрос нетерпеливым и угрожающим постукиванием носком левой ноги о каменный пол. Голос его с каждым днем становился все более железным. Дома его ждала взволнованная теща (это я), сильно беременная жена и дочь, года с небольшим. Стояла устойчивая и почти невыносимая для нас, москвичей, жара, усиленная регулярными хамсинами, А продавец произносил горячие речи на непонятном языке с извиняющимися интонациями и выразительной жестикуляцией, и, что называется, «кормил завтраками». Мы уже переставали верить «завтракам» и обдумывали, куда бы обратиться с жалобой или хотя бы с вопросом. И, главное, на каком языке. Людей давно живущих или что-то понимающих в этой новой жизни, и при этом говорящих по-русски, вокруг нас не было.

Примерно недели через полторы, утром, когда зятя не было дома, раздался настойчивый звонок в дверь. Появился загорелый длинноногий гигант в белоснежных шортах (тогда носили очень коротенькие) и шикарных, тоже белоснежных, носках и кроссовках. В руках он держал небольшую картонную коробку. Коробку протянул мне. Я попятилась. Какая-то ошибка. Мы ждали холодильник. Я отступала, благо холл был огромный и пустой. Он наступал и произносил что-то длинное и убедительное. И вдруг среди массы непонятных слов я четко услышала – зе вентилятор. На чистом русском языке, без малейшего иностранного акцента. Я еще больше попятилась. Какой еще вентилятор? Это что – вместо холодильника? Он поставил коробку на пол, досадливо махнул рукой и удалился. Мы с дочкой просто онемели.

Прошло не больше 5 минут, и в двери, чуть согнувшись, вновь появился гигант с огромным холодильником. Без видимых признаков какой бы то ни было усталости. А жили мы тогда на очень высоком 3-м этаже в центре города Петах-Тиквы. На плечах у него был небольшой рюкзак, туго набитый не знаю чем, с очень широкими и, по-видимому, мягкими лямками. На рюкзачке как бы лежал холодильник. Снизу его поддерживали огромные руки гиганта, сверху он сильно возвышался над головой. Рядом шел маленький невзрачный человечек (с меня ростом, метра полтора), готовый, судя по напряженности лица и позы, мгновенно придти на помощь. Не очень понятно как.

Гигант ловко и бесшумно сбросил свою ношу на пол и понятным жестом попросил стакан воды. После чего так же с помощью жестов спросил, куда надо поставить холодильник. Воду он пить не стал, а вылил ее на пол и легко вдвинул холодильник в специальную нишу. Приветливо помахал рукой, сказал «шалом» и исчез. Со словом «матана» (подарок) мы тогда еще знакомы не были. Как и с израильским обычаем делать подарки в виде извинения за причиненные неудобства или просто добавлять их к дорогим покупкам, С тех пор я знаю, что тяжелые предметы легче двигаются по каменному израильскому полу, если его предварительно намочить. А вентилятор мы много лет использовали с большой пользой и удовольствием.

3. Сохнутовская мебель

 

В 1990 году у каждого отъезжающего из России отбирали паспорт и гражданство. С собой разрешали взять не больше 40 кг. При этом нам популярно объяснили, что нашей девочке Тане еще нет 3-х лет значит она еще не человек. Поэтому на нее это правило не распространяется и 40 кг ей «не положено». Точка. Можно было отправлять багаж. Мебель и прочее такое. Но стоило это больших денег и больших хлопот. Мы этим правом не воспользовались. Да и не было у нас дома такой мебели, которая оправдывала бы эти затраты.

Но многие отправляли багажом мебель и другие разрешенные вещи. Багаж этот приходил примерно через год. Вопрос о том, на чем спать, где взять необходимые вещи и куда их класть, так или иначе, уже устаканивался. Дело даже не в том, что мебель, бывало, приходила поломанная, отсыревшая, некомплектная. И не в том, что бывали сложности с получением и доставкой багажа из морского порта. Но даже если она приходила в исправном состоянии, ее иной раз было абсолютно некуда поставить. В нижнем этаже нашего дома, например, уже при нас поселилась семья, состоящая из двух пенсионеров. И они жаловались, что пришлось снять большущую квартиру (за соответствующие деньги) для размещения пришедшего из Молдавии багажа. Да и в других съемных квартирах мне приходилось видеть не однажды, как в жилых комнатах стояли ящики с нераспакованной мебелью, иногда прикрытые картоном или просто пожелтевшими газетами. В ожидании лучших времен и собственной, а не съемной квартиры. Должна сказать, что шикарные по нашим прежним понятиям гарнитуры выглядели иной раз нелепо и как-то несовременно. Возможно, не вписывались в габариты местных квартир, а может просто не подходили к новой, совсем другой жизни.

В то время во многих городах были склады старых вещей, где вновь прибывшие могли бесплатно или за символическую цену получить необходимые вещи. На таком складе старой мебели мы бесплатно приобрели широченную тахту, состоящую из двух толстых матрасов. Матрасы, надо сказать, были грязноватые, с выпирающими пружинами. Но для нас тогда это не имело значения. Главное, что один из них был на ножках, а другой можно было просто положить на пол. На каждом из этих матрасов могло уместиться по 2-3 человека, и таким образом решался вопрос о «спальных местах» для нашей семьи. С этой тахтой и разрешенными 40 кг на человека мы и въехали в прекрасную 4-комнатную снятую нами пустую квартиру.

 

 

Сохнутовское белье, а в углу - Таня

 

И тут вдруг в Сохнуте нам предложили купить (!!) мебель. Конечно, не имелось в виду, что мы будем смотреть и выбирать какую-то мебель по своему вкусу и понятию. Это было сохнутовское мероприятие в помощь новым репатриантам. На каждого полагалось по кровати (детям – детскую), каждому по одному стулу и по одному столу на семью. Целое богатство! С доставкой на дом! Тогда так называемые «корзины абсорбции» не было – ее придумали позднее, а мы были первая волна большой алии 90-х. Пособие выдавалось ежемесячно, что-то все время менялось, пенсионерам дополнительно (спасибо!!) выдавались какие-то денежные подарки. В общем, толком мы не знали, на какие деньги точно можно рассчитывать. Поэтому к предложению купить мебель отнеслись с большой осторожностью. Но нас успокоили, объяснили (на русском языке!), что мебель эта продается не только очень дешево, но и на невероятно льготных условиях оплаты – с рассрочкой на 48 платежей, первый из которых через год. Ах, через год! Тут и думать было нечего! За год уж мы как-нибудь разберемся. Там видно будет. И мы подписали какую-то бумагу на иврите, в которой, как нам сказали, все эти условия оговорены. Наверно, так оно и было – иврита никто из нас не знал, и надо было привыкать подписывать бумаги, не читая. Так сказать, на веру.

В назначенный день мебель доставили на дом. Это был стандартный набор простой добротной мебели из хорошего дерева. Впоследствии эта мебель так и называлась «сохнутовской». Родители и взрослые дети, как оказалось, считались отдельными семьями, так что мы стали обладателями двух отличных деревянных столов! К каждой кровати (уже вовсе неожиданно) прилагался комплект белья и одеяло. Белье было восхитительное, прекрасной расцветки и качества. А одеяла! Просто чудо какое-то неземное, нежнейшего сиреневатого цвета и при этом совсем невесомое! Я таких одеял в жизни еще не видела! Уезжая из России, мы с собой, конечно, взяли по одному одеялу на каждого, но, скажу по секрету, через какое-то время появилась неожиданная проблема – куда деть, кому бы отдать эти привезенные одеяла. Желающие, разумеется, нашлись, но проблема нас развеселила.

Прошел год. Масса событий! Родился мальчик, внук Антон. Пережили ракетные обстрелы и многочасовое сидение в загерметизированных комнатах во время Войны в Заливе. Зять начал работать. И не просто работать, а по специальности, программистом. Мы переехали в другой город, в Герцлию, где он работал. Стали немного говорить на иврите. И тут я поняла, что надо отыскать местное отделение Сохнута и начать отдавать долги.

В Сохнуте были крайне удивлены. Ничего об этом не знают, никакого понятия не имеют. «Да и вообще, спите спокойно, они все, что надо, снимут с Вашего счета».

Кто ОНИ? – думала я по дороге домой. Банк? Фирма по продаже мебели? Или, может, фирма-изготовитель? Кто, если не Сохнут? Кто ОНИ? Или какие-то уж совсем неосведомленные сотрудники сидят в этом Герцлийском Сохнуте? Я хоть и знала сколько-то ивритских слов, но спросить все же не решилась. Но с нас ничего не снимали, ни с одного из наших счетов.

Еще через год мы снова переехали и стали жить в Ашдоде. Я опять разыскала Сохнут и рассказала там о своем беспокойстве – может, нас просто не нашли, мы же дважды переезжали. Там посмеялись и говорят – если надо будет, мы вас вызовем.

Так и не вызвали. А среди репатриантов ходили страшные слухи о том, что будто бы были случаи, что через много лет выплывали старые долги и деньги взимали с большими процентами.

Прошло еще сколько-то лет. Сохнутовскую мебель мы раздали, не помню кому. Кроме стульев. В нескольких домах видела потом журнальные столики знакомых очертаний и вполне симпатичных пропорций – бывшие сохнутовские столы с подрезанными ножками. Народные умельцы из России (знаю не понаслышке!) использовали детали сохнутовских кроватей для изготовления «новой», более подходящей мебели. Или просто как доски для разных поделок. Не выбрасывать же, говорят, добротное и хорошо обработанное дерево – всегда пригодится. А стулья, чиненные и оббитые новыми чехлами, до сих пор нам служат. Как говорят, верой и правдой.

 

 

Родился мальчик, внук Антон

 

И теперь, когда меня спрашивают, что надо брать с собою в эмиграцию, я говорю: берите минимум вещей, только самое необходимое. МЕБЕЛЬ НЕ БЕРИТЕ. Лучше какие-нибудь дорогие сердцу мелочи и памятные вещи. Именно они дадут вам тепло и уют в будущем доме. Я так думаю. Многие, может, со мной не согласятся.

Через сколько-то лет я впервые собралась выехать из Израиля навестить старых друзей. И вдруг подумала – сейчас проверят, нет ли у меня долгов, и не пустят ни в какую Америку. Но никто так никогда и не вспомнил о нашем долге.

4. Актёр

Ульпан по изучению иврита после месяца мучительного ожидания открыли в наскоро отремонтированном помещении. Учителя почти все были школьными преподавателями разных предметов. И никто из них ни слова не знал по-русски. И не имел никаких навыков для обучения тех, для кого иврит не был родным языком. Почти все преподаватели немного говорили по-английски. Если кто-нибудь из учащихся тоже хоть немного знал английский, то он и был в необходимых случаях как бы переводчиком. Это не самый эффективный способ освоения нового языка, но такова была реальность, и у нас не было выбора. Каждый совершенно бесплатно получил учебник в мягкой серой обложке с прекрасной бумагой (он у меня до сих пор хранится, иногда заглядываю – посмотреть что-то конкретное; отличный учебник!), школьную тетрадь в линеечку и специальный учебный словарь. Занимались ежедневно по 4-5 часов.

Наша разновозрастная группа целиком состояла из русскоговорящих репатриантов. Молодежь заметно быстрее запоминала слова, легче понимала и усваивала языковые основы. С пожилыми было намного сложнее. Прямую связь возраста учащегося с успехами в изучении языка (за редким исключением!) в Израиле поняли несколько позднее. И тогда группы начали формировать по возрастному принципу. В 1990 году это, по-видимому, еще не было столь очевидным.

Особенно трудно давался иврит одному из учащихся, актеру, оперному певцу из Украины. Впервые я увидела, как он вошел в учебную комнату – высокий, красивый, несколько полноватый, с пышной седоватой шевелюрой. Вошел поистине царской походкой, привычно и властно привлекая к себе внимание. Видно было, что человек привык к сцене, к успеху, к овациям. Рядом шла жена, заметно моложе, тоже высокая, привлекательная женщина с умелой и аккуратной косметикой.

Но актер, даже по сравнению с другими из той же возрастной группы, как-то особенно трудно пробивался через премудрости ивритских предлогов, местоименных суффиксов, не говоря уже о глагольных биньянах. Роль школьника, не выучившего урок, была для него непривычна и невозможна. Он вымучивал из себя какие-то звуки, публично демонстрируя незнание очередного урока и, хуже того, полное непонимание структуры языка. Видно было, как постепенно он сгибался под тяжестью этих отрицательных эмоций. Он стал как бы ниже ростом, ссутулился, даже походка изменилась. Конечно, я не знаю, какие еще у него были неприятности, я видела его только в ульпане. Наверно, с женой ему тоже не слишком повезло – у нее иврит пошел довольно бойко, она не отставала от молодежной части группы. И охотно обсуждала со всеми, желающими ее слушать, какой ОН оказался неспособный, а она, наоборот, способная. И, хотела она того или не хотела, выбивала из него последние остатки уверенности в себе.

И я тогда думала – а может не надо ему себя так мучить? Может, не надо ему ходить в этот ульпан? Может, сможет он прожить без иврита? Может, сумеет как-нибудь разогнуться, распрямиться, вновь приобрести самоуважение? Это ведь важнее для жизни, чем знание языка? Или нет?

Вот такие сомнения меня одолевали, когда я училась в самом первом ульпане и с огромными усилиями и затратами времени постигала первичные основы иврита.

А сейчас, по прошествии 20 лет, я, в сущности, тоже так думаю. Попав в эмиграцию, человек, как правило, очень остро переживает потерю статуса. Мужчине, успешному, всеми уважаемому, в семье и на работе, какому-нибудь начальнику любого уровня, чрезвычайно трудно сразу превратиться в двоечника в ульпане. Женщины как-то более гибки и приспособляемы. Конечно, непростой процесс смены страны у всех сопряжен с огромнейшими трудностями и тяжелыми потерями. Потеря друзей и близких, привычных удобств и жизненных навыков, потеря нажитого имущества, часто потеря любимой работы. Но наиболее тяжелая потеря, особенно для мужчин пожилых, немало в той, прежней, жизни уже достигших – безусловно, потеря статуса. И мужчины переживают это как-то особенно тяжело. Я наблюдала не однажды, как человек приобретает целую кучу комплексов из-за навалившихся на него потерь и неумения быстро приспособиться к новым условиям. Многие, и даже молодые, впадают в тяжелую депрессию, и иногда надолго. И не последнюю роль играет незнание языка. В этот момент особенно важны взаимоотношения в семье, внимание, поддержка и пр. Это все теперь уже вещи известные.

Вот я и думаю. Может, пожилым людям, особенно остро переживающим потерю своего прежнего статуса, не надо посещать первичный ульпан. Будет одним комплексом меньше. Лучше поискать какой-то другой способ освоения языка. Сейчас уже очень много известно по этому вопросу. Да и приезжают сюда теперь не такие нищие, как в 1990 году с разрешенными 40 кг и, кажется, около 100 долларов на человека (точно не помню). Сейчас все-таки приезжают с какими-то деньгами. Вложить часть денег в индивидуальное изучение языка (если это не было сделано там, на «доисторической» родине) – не самый бессмысленный способ вложения денег. Или вообще как-то обойтись без знания языка – хуже-лучше это ведь теперь возможно.

А у меня до сих пор стоит перед глазами тот высокий красавец-актер из Украины, с которым я была очень мельком знакома. Сумел ли приспособиться к непростой жизни в Израиле? Как сложилась его судьба? И, где бы он ни был – сумел ли распрямиться?

 

5. Пасхальные воспоминания

 

Впервые праздник ПЕСАХ я праздновала весной 1991 года.

Мой зять получил работу по специальности, и по некоторым признакам ощущалось, что его там вполне оценили. На Пасхальный Седер он получил приглашение от своего начальника. Тот пообещал, что вечером заедет, отвезет и сам же привезет обратно. О машине у нас тогда, понятно, и речи не было.

В Москве как-то не принято было возить в гости маленьких детей – из разных соображений, в основном, по-моему, как говорила моя мама, «чтобы не подхватить какую-нибудь инфекцию». В некоторых семьях даже бабушек допускали только в маске. А тут – везти двух маленьких детей (Тане еще не было двух, а Антоше всего 3 или 4 месяца) неизвестно в какую даль, да еще на ночь глядя. Я осторожно спросила зятя – может, твой шеф подразумевал не всю семью, а только тебя с женой? Может, ты чего-то не понял? Надо бы все-таки уточнить. Я, мол, с детьми могу остаться. – «Уточнил, – лаконично ответил зять, – всей семьей. С детьми и бабушкой».

Книжечки на русском языке с описанием еврейских праздников выпускались тогда в большом избытке. Их щедро раздавали в ульпанах всем желающим. Я решила в порядке подготовки к празднику прочитать книжечку про ПЕСАХ, она была самая толстая. Пасхальная Агада. Я тогда была чудовищно невежественна в этих вопросах.

В том месте, где было написано, что надо выпить 4 бокала вина, я споткнулась. То есть как это 4 бокала? И после четырех бокалов этот начальник повезет наших детей? На машине? Среди ночи, в темноте? «Че, серьезно?» – спрашиваю я зятя. Он начинает как бы оправдываться: «Я не знаю, но он такой солидный человек, такой основательный, надежный. Наверно, он что-то имеет в виду. Вряд ли он сделает что-то нехорошее или необдуманное». И все в таком роде. Из чего я понимаю, что обеспокоена не я одна.

Накануне праздника ПЕСАХ мы «всей семьей» двинулись на большой машине в сторону Иерусалима. Антон (ему еще не было полгода) всю дорогу беспробудно спал в специальной детской сумке – он был замечательно спокойным ребенком. Лишь бы вовремя накормили. Таня (около 2 лет) пристроилась калачиком на коленях у мамы и, наверно, тоже спала. Тогда еще не было закона об обязательных детских креслах в машинах.

Машину начальник вел очень аккуратно. Зять сидел рядом и, неспешно и достойно, вставлял в беседу односложные слова типа тов, беседер, тода раба (хорошо, все в порядке, большое спасибо). А я, держа сумку с Антоном на коленях, внимательно следила за водителем. Действительно, он не был похож на легкомысленного мальчика, который сам не знает, что делает. И производил впечатление человека солидного и положительного. Но у меня был некоторый российский опыт. И время от времени где-то внутри пробегал холодок – так ли все это будет выглядеть после четырех бокалов.

Примерно через час мы прибыли в мошав. Встречали нас там не просто приветливо, а как дорогих и долгожданных гостей. Вся огромная семья хозяина – взрослые дети, какие-то племянники и чьи-то сестры с мужьями высыпали на улицу нас встречать. Одна девушка была в военной форме (отпустили из армии – объяснили нам). По-русски не говорил никто.

Наша Танечка в нарядном белом платье, со своей смуглой кожей и очень черными глазами, пользовалась бешеным успехом среди всех этих взрослых. И была уверена, (это было видно по всему), что она очень хорошо выглядит. И всем доставляет удовольствие. Охотно показывала все, что умела – уморительно плясала под музыку, безошибочно складывала какие-то маленькие пазлы и спокойно шла на руки ко всем желающим, демонстрируя свою унаследованную от родителей общительность.

Темнело. Нам показывали мошав – курятник, коровник, рощицу, какую-то сельхоз технику. Я смотрела и слушала довольно рассеянно. Зять мой среди нас был главным знатоком иврита, и что-то пытался переводить. Но он, скажем прямо, не был опытным переводчиком, а время от времени вообще забывал, что взял на себя эту роль. Мои мысли были отвлечены предстоящим застольем с пресловутыми четырьмя бокалами. Я поэтому довольно плохо все это запомнила. Проснувшийся в это же время Антон стал громко требовать причитающуюся ему бутылку. Выпив ее, немного покрутился, поулыбался, после чего заснул уже на всю ночь, наверно, от избытка свежего воздуха (мы тогда жили в самом центре большого и довольно-таки загазованного города Петах-Тиква).

Наконец, гости стали размещаться за столом. Нам были уготовлены почетные места рядом с хозяином дома. Длинный нарядный стол с белой скатертью был плотно заставлен чем-то разноцветным, с преобладающим зеленым. Наиболее понятным из всех блюд была фаршированная рыба на большом овальном блюде с двумя расположенными рядом огромными рыбьими головами. Изо рта торчали хвостики зеленого лука. Рыба была традиционно украшена морковью и тоже, как и все остальное, посыпана зеленью. За столом было человек 20 или больше, в основном, как мне показалось, молодежь. Танечке поставили стул с подлокотниками, на них в качестве сиденья положили полированную дощечку. Так что Таня сидела за общим столом рядом с мамой, как вполне полноправный член общества.

Я посмотрела на «бокалы». В России под этим словом понимали нечто 150-200-граммовое на высокой ножке. Здесь же «бокалы» были разнообразные, некоторые напоминали то, что в России называли стопочками (грамм на 50), другие были на ножках, но тоже небольшого размера. Рядом с тарелкой начальника стояла небольшая хрустальная рюмочка на ножке. Я слегка отмякла. Ну, думаю, если четыре ТАКИХ бокала, то еще ничего. Хотя, конечно, смотря что пить.

Началось чтение Агады. Накануне я прочла ее полностью в русском переводе и мысленно подготовилась к многочасовой или, во всяком случае, очень длинной процедуре. К еде никто не притрагивался. Только Таня быстро схватила дольку от яблока и начала ее жевать. Вокруг все доброжелательно заулыбались.

Читали по очереди. Разумеется, на иврите. Очень быстро, как бы скороговоркой. Моему зятю тоже предложили прочитать какой-то отрывок, но он, надев на лицо кино-улыбку, вежливо отказался. Мне показалось, что Агаду читали довольно конспективно. Иногда происходил какой-то громкий диалог между «ведущим» и кем-нибудь из молодых. Зять тихо прошептал мне в ухо: «по протоколу». Я догадалась (хорошо, что накануне ознакомилась!), что это традиционный диалог с 4-я сыновьями. Время от времени с молодежного конца стола раздавались нетерпеливые, даже мне понятные крики «зе ло царих» или «зе ло хашув» (это не надо, это не важно). Я видела, что какие-то страницы пролистывали. Все оживились, когда надо было искать спрятанный афикоман. Между девушкой в военной форме и молодым человеком с бородкой произошел веселый спор, во время которого, как мне объяснил мой зять, выяснялось, кто из них моложе. Кажется, вопрос решился в пользу девушки. (Афикоман должен искать самый младший.) Время от времени все очень громко и дружно пели. Меня удивило, что все знают слова. Сейчас нисколько не удивляет! Начиная с детского сада, все поют эти песни. По крайней мере, раз в год, в праздник ПЕСАХ.

В общем, мы были насыщены впечатлениями. Не все четко запомнилось. Даже не запомнила, кто и где нашел афикоман. После какого бокала перешли непосредственно к трапезе – тоже не помню. Помню только, что это оказалось раньше, чем я предполагала. Вино было красное, сладковатое и показалось мне очень вкусным. Хотя вообще-то я предпочитаю сухие вина, а это скорее напоминало компот с небольшим процентом алкоголя.

Четко заметила, что начальник выпил только один «бокал». Я сидела рядом и наблюдала. Каждый раз, когда надо было пить («по протоколу»), он осторожно делал глоток и ставил рюмку на место. И, по-моему, не он один так делал.

 

 

Таня была уверена, что всем доставляет удовольствие
 

На рассвете нас отвезли домой. Антон спал после очередной порции «матерны». Таня почти всю дорогу чирикала и только под конец заснула. Мне казалось, что спать вообще не хочется. Но это только казалось. Все заснули мгновенно.

Прошло 20 лет. У нас получилась еще одна жизнь, совсем не похожая на Московскую. За первые несколько лет пришлось сменить три города и 6 квартир – кто понимает, поймет. Каждые пару-тройку лет начинаем думать, что теперь уж стали понимать Израиль. Например, у моего зятя (правда, уже другого) с моим мужем (появился здесь года через полтора после нашего приезда) – выявились серьезные разногласия по поводу того, как правильно вести Седер Песах. Потом опять видим, что не понимаем Израиль. Потом снова кажется, что начинаем понимать. Так и живем. Бывают ли огорчения? – И еще какие! Но нам просто повезло полюбить Израиль и не переставать ему удивляться и радоваться.


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3444




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer12/Gumina1.php - to PDF file

Комментарии:

Б.Тененбаум
- at 2010-12-05 20:06:17 EDT
Моя теща приехала в США на 10 лет позднее нас, и ей пришлось "знакомиться" со своими внуками - второго она вообще видела в первый раз. По-моему, первый раз в жизни я смог посмотреть на проблему иммиграции ее глазами. Какая хорошая статья. Искренне признателен автору.