Образ твой
Коля Силантьев числился в Эстонском филиале Всесоюзного
Государственного проектно-технологического института ЦСУ СССР техником, а
работал, куда пошлют, плотничал по мелочам и прочищал уборные, которые
забивались по три раза на дню – филиал помещался в старой хибаре довоенной
постройки, перекошенной как лицо зубного страдальца. Хибара капризно требовала
постоянного внимания, и Коля раз в неделю заваливался в кабинет директрисы
Вельдре с очередным предложением. Директрису в филиале все звали только по
имени: Тийна – эстонцы не уважали поминать всуе имя отца, но Силантьев имен не
признавал и ко всем обращался по голому отчеству. Тут была такая закавыка, что
Тийниного папу звали Калле, то есть она была Тийна Каллевна, но для Коли такое выговорить
было невмоготу, поэтому он называл ее запросто Каловной, не вкладывая в
обращение ничего дурного, так как базового слова не знал и обходился употребительным.
Для Тийны же слово на чужом языке тоже оскорблением не воспринималось – так и
общались.
– Каловна, – объявлял Коля, развалясь в гостевом
кресле, – шлаковата нужна. У армян пол проваливши, девкам прям в дырки дует,
детей не зародят.
Армянами Силантьев называл лабораторию Саркиса
Ованесяна. То, что там работали еще грузин, три еврея, двое русских, татарка и три
эстонки, его не колебало: армяне и армяне.
– Николай, – спрашивала Вельдре, с трудом врубаясь
в псковской говорок, где падежные окончания гуляли от вольного и не спотыкались
– где же я вам возьму шлаковату? На нее наряды нужны, а у меня есть только на
будущий год.
– Какой? В шкафе своем посмотри, я на полбанки
сговорился, без нарядов твоих.
Филиал получал спирт на технику, половина которой
не работала. Использование спирта по документальному назначению воспринималось
Колей болезненно, как предательство классовых интересов. Зато когда подворачивалась
возможность обмена со снятием законной комиссионной доли, Силантьев расцветал. После
удачно провернутой операции Коля еще дня три сверкал глазками и был
экстравертен. Вообще, Тийна относилась к Силантьеву с чуток брезгливым, но
доброжелательным любопытством, и когда жена после развода поперла того из
семейного общежития, пробила ему жилье.
– Каловна на лицо страшненькая, но баба правильная.
Двадцать квадратов, не таракан накакал.
– Отдельная квартира?
– Какой? Отдельная, вся отдельная, коридор только
общий, кухня и сортир. Там нас шесть квартир таких на коридоре. До сортиру
далеко через всё, но я по малому желанию туда не хожу, кухня же рядом. Похезаешь
в раковину и харэ. Чухна лается, но я не бзжу.
Вообще, он охотно рассказывал о своих приключениях.
– Вчера был на пляжи. Лег на спину, поплыл, открыл
глаза – ни хрена не видать. Ну, думаю, прощай, родина. Закрыл глаза, полежал, опять
открыл, вижу очертания ног, присмотрелся – мои.
– Ну, и что дальше, Коля?
– Какой? Дальше не было. Встал, там мелко. По трусы
снизу мерять.
Силантьев отличался одной анатомической
подробностью: он, как родной, был похож на вождя мировой революции. То есть в
будние дни, когда Коля ни зимой ни летом не снимал с головы вязаную шапочку и
прятал лицо за щетиной, сходство увидеть было трудно. Но дважды в году, по
советским престолам, он переодевался в дешевый синий костюм, вывязывал галстук
в горох, менял шапку на кепку и становился настолько похожим на Ленина, что
даже Мария Александровна, казалось, приподнималась в могилке, чтобы получше
рассмотреть, не восстал ли любимый сыночек.
Проходя по площади Победы мимо трибуны, Коля
срывал кепку и орал приветствия:
– Вегной догогой идете на хег!
Или:
– Пголетагии всех стган, совокупляйтесь!
Или:
– От каждого по способностям, каждому – по могде!
Или:
– Из всех искусств для нас важнейшим является гассол.
Кто научил Силантьева эти призывам, не знаю, за
помощью он не обращался, но каждый праздник радовал новым перлом. В шуме
оркестров и громкоговорителей колины слова, ясное дело, не были слышны, и,
полагая, очевидно, что к ним обращается актер, загримированный под вождя,
Силантьеву с трибуны ласково улыбались и махали шляпами Первый Секретарь ЦК Компартии
Эстонии Карл Генрихович Вайно, Председатель Президиума Верховного Совета ЭССР
Иоханнес Густавович Кэбин, Председатель Совета Министров ЭССР Вальтер Иванович
Клаусон и другие руководящие товарищи.
Угнетало Колю, что ни разу в жизни не довелось ему
видеть героя воочию. Только в кино.
– Мне бы только его разочек живым в гробу
посмотреть, – вздыхал он и приставал к часто ездящим в Москву:
– Петрович, ты в Мавзолее был?
– Не был.
– А чего?
– Очереди большие.
– Какой? За пивом не стоявши? Очереди. Сказанул!
И вот однажды Силантьеву привалило счастье. Я вез
в головной институт рабочий проект – четыре тяжеленных кирпича, на самом деле –
восемь: один экземпляр следовало доставить в город Калинин в
Центрпрограммсистем. Эту организацию в народе любовно называли братской могилой
– туда по высокому распоряжению следовало сваливать все программные продукты,
разработанные в стране, случаев эксгумации я не знаю.
– Тийна, - сказал я директрисе, – у меня месяц
назад аппендикс вырезали, я один это не потащу. Дай мне Силантьева.
Узнав новость, Коля едва не обезумел от радости.
– Петрович, – тряс он мне руку, – век, век не
забуду! Если колонка газовая... или по морде, да я... в момент...
– Колян, мне от тебя надо папки таскать, и ничего
больше. В понедельник вечерним едем в Москву, во вторник заселяемся, едем в
институт, в среду я докладываюсь, в четверг с утра в твой Мавзолей, вечером
едем в Калинин, Волгой заодно полюбуешься, как ты есть наш русский богатырь, а в
профиль даже витязь, и в пятницу вечерним поездом домой. Ясно?
В понедельник Коля явился на работу в обычном
тусклом прикиде, но при фибровом чемодане с никелированными уголками. Уголки
сияли.
– «Поморином» натер. Блеще нет. Тебе надо?
Мне было не надо.
Он вытащил из чемодана рюкзак.
– В рюкзаку и понесу.
С чемоданом и рюкзаком Коля стал похож на героя
песни «Едут новоселы по земле целинной», но, в отличие от настоящих героев, мы
в столицу нашей Родины отправились не на романтичном грузовике, а в купейном
вагоне. Спрятав рюкзак в подскамеечный ящик, забросив чемодан на третью полку, но
так и не сняв с башки лыжную шапочку, Коля уютно устроился и стал глядеть в
окно. Благо, нас в купе было только двое.
– Город Тапа. Я тут служил в танковой роты.
– Командиром?
– Какой? Каптерщиком, Петрович, каптерщиком. У нас
старшина был земеля с Локне, сын аптекарше нашей, он меня в каптерку приютил.
Служили, не тужили.
Едем дальше. Принесли чай. Я достал бутерброды.
Коля застеснялся. Я победил.
– О, Йихви! Я тут на химии полторушник отбуцал.
– Силантьев, я не знал, что ты – уголовник! Ты
меня ночью не зарежь, пожалуйста.
– Какой? Сказанул! Тарапунька! Статья 96. Мелкое
хищение! Я неопасный.
– Что же ты мелко хитил, Колюня?
– Компаса.
– Что-что?!
– Чо чокаешь? Я же сказал: компаса, по-нашему не
понимаешь? Север, бля, юг.
– Зачем тебе компасы понадобились?
– А хрен его знает. Я тогда в ремстрои на
сварочном аппарати работал. Газосварка. Прислали на мелкооптовом школьном
складу трубы варить. Смотрю, Петрович, ну ни хрена нету, ну мамкой клянусь – ни
хрена, тетрадки каки-то, линейки с пластмассы, карандаши с резинками. Печаль
берет. Повернулся: ящик с картону стоит, а в нем эти компаса, я руку сунул, в
один карман насыпал, в другой насыпал, и в сумку еще малеха. На проходной сука
остановила. Милиция, протокол. Вот тебе и полторушник. Я на ней потом женился.
– На охраннице?
– Ага! Встретил на улице, баба жирна така, мягка.
Думаю или по морде дать, или трахнуть. Подошел, шучу: «Ты мене посадила, а я
тебе… положу». Сперва испугалась, но поняла. Женился. Потом развелись.
За разговором подъехали к станции Нарва.
Это сейчас по реке Нарова проплывает
государственная граница, и на станциях Нарва – с эстонской стороны и Ивангород
– с российской, кажут власть пограничники и таможенники. А были просто два
советских города с горкомами и досками почета, но уже тогда разница впечатляла.
Нарвский вокзал был ухожен, окна вымыты, в цементных вазах росли цветочки;
через речку же по ивангородскому вокзалу рота мамаев прошла: асфальт
потрескался, на боковой стене было криво написано бравурное существительное
мужского рода, стекла не мылись, небось, с посещения Государем Императором в
году 300-летия благополучно (на тот момент) царствующей династии.
Коля помрачнел.
– Во сволоча! Глянь, как чухна живет и как мы. Все
у нас забирают и им дают, фашистам.
– Обалдел? Тебе эстонцы виноваты, что они в
чистоте живут и не жрут как свиньи?
Он криво улыбнулся.
– Вот вы, евреи – совсем русские, токо
недоделанные. Извини, Петрович, я на вас зла не держу, вы же не виноваты, что
такая кровь. Ты так вобще – и выпить можешь, и рваный до получке без отдаче выдашь,
ничего не скажу, а – неродной. Своим умом посмотри, кто в твоёй любимой Эстоние
вкалывает – русский Ванька, он и на шахты, и на завод, а чухонец в галстуке
сидит и портфель носит. А мы же их, падл, освободили! Не Ваня, так они бы под
немцами были до кукушкина заговенья!
– А они тебя просили освобождать?
– Какой? Давай-давай, целуй им ягоды, может
спасиба скажут, а вряд ли! Просили! Они попросят! Токо земля это наша,
советская, мы ее у шведов забрали и немцам не отдали, и не отдадим! Понял? А
деньги им тоже давать нечего, у нас в Локни половина мужиков спилась, голодуют.
Им бы помогли. А... чо с тобой говорить? Пойду к проводницы, чая возьму еще.
Вернулся он утром.
Командированные из Эстонии селились в общежитии
постпредства. Постоянное Представительство Совета Министров Эстонской ССР при
Совете Министров СССР располагалось на Арбате в Собиновском переулке в
особняке, реквизированном советской властью и электрификацией всей России у
какого-то буржуя. От буржуя осталась также шикарная мебель, тщательно хранимая аккуратными
эстонцами, и картины довольно-таки вызывающего содержания из древнеримской
жизни, как ее понимало московское купечество в состоянии душевного поддатия. Не
для народа предназначался этот праздник, но только для его слуг, ибо
непосредственно в постпредстве располагались апартаменты партийного и советского
руководства социалистической республики; общежитие же постпредства занимало
огромную квартиру на улице Герцена в доме напротив театра им. В.В. Маяковского
– как раз над кондитерским магазином. Там в каждой комнате стояло по десятку
кроватей, и ночной запах не выветривался и к следующему вечеру. О душе не было
и речи, обходились холодной водой из крана. Уже потом, в начале 80-х
постпредство выстроило приличное здание гостиницы, выходящее в Калашный, а
общим задним двором соединяющееся с главным зданием. Теперь постпредство стало
Посольством и обладает экстерриториальностью.
В общежитии мы быстро побросали бебехи и
отправились в институт, который располагался на Большой Грузинской. Переходя
через сквер на Тишинской площади, Коля в изумлении замер.
– Это чо – памятник елдаку?
– Не елдаку, а российско-грузинской дружбе.
Скульптор – Зураб Церетели. Видишь – буквы грузинские?
– А почему дружбе – елдак?
– Какая дружба, такой и памятник.
– Чо написано-то?
– Не знаю, Коля, это же по-грузински.
– Вот у нас в роты служил грузин, так у него на
этом мести по-русскому было: «Пусти погреться» – написано. Татуировка. Гиви
звали. А здесь – Москва и не по-русскому. Чудно.
В директорской приемной я усадил Колю: «Ты здесь
пока посиди и не рыпайся, я через минут двадцать выйду, пойдем обедать». Но
Коля не усидел. Там рабочие наращивали батарею, он мелко подошел к ним и
врубился моментально: «Ты, придурь американская, чо простую паклю наматывашь,
ты себе ее на прибор намотай, а сюда смоляную надо!»
Взяв с собой тома, я зашел в кабинет заместителя
директора ВГПТИ.
Виктор Михайлович Савинков был фигурой
примечательной: во-первых – едва ли ни единственным кандидатом наук, у которого
был свой журнал по программированию и вычислительным системам, а во-вторых –
автором популярнейшего в свое учебника «Программирование для ЭВМ «Минск-22». К
нашей работе он относился благосклонно, возможно, ему было просто приятно, что
первая в стране экономико-математическая дискриминантная модель была
разработана под его патронажем.
– Добили все-таки, молодцы. Ну-ка, показывайте.
Расспрашивал Савинков подробно, очень подробно.
Его интересовало и как мы проверяли факторы на мультиколлинеарность, и как
считали расстояние Фишера, и еще много вопросов, представляющих исключительно
специальный интерес и долженствовавших показать, что Виктор Михайлович – не
просто администратор высокого ранга, но и вдумчивый профессионал. Каковым он и
был, кстати.
– Да, вот что, Юлий Петрович, у нас Совет будет не
один день, а два – программа очень насыщена, так мы Вас на второй день, на
четверг поставили.
– Виктор Михайлович, – взмолился я, – Вы меня
убиваете, мне еще в Калинин надо ехать, переставьте на среду, сделайте
одолжение!
– Ничем не могу помочь, Олег Викторович уже
утвердил. Хотите, пойдите к нему, попросите.
С директором института Олегом Викторовичем
Голосовым я до того разговаривал раз в жизни. Встретил его как-то в коридоре и
сказал: «Здравствуйте!», он ответил: «Здравствуйте» – на том и разошлись. А и
то: он был основоположник автоматизации бухучета в СССР, а я – одним из тысяч
(институт был громадный) его подчиненных.
Секретарша куда-то ушла, и я беспрепятственно
вошел в кабинет. Сидевший за столом Голосов недобро посмотрел на меня. А,
может, показалось, что недобро – присмотреться я не успел, так как меня отвлек
тенорок, донесшийся сбоку:
– Викторыч, это со мною. Петрович звать. Ты ему
чая тоже дай.
За журнальным столом сидел Коля и прихлебывал чай
с баранкой. Приветливо махнув мне рукой, он продолжил ранее, очевидно, начатый
монолог:
– Они тебе чугунны батареи ставят, мало все в
раковинах и рже, так потекут же как сучка по весны. Ты Каловны позвони, чухонцы
при старой власте, пока мы их не освободили, с бронзе батареи делали – сносу
нет. Каловна достанет – грейся, залейся.
Монолог сопровождался причмокиванием и погружением
баранки в чай с последующим посасыванием. Взгляд директора безостановочно
переходил с Коли на меня, безумея все более при каждом переходе – в нем
отчетливо читалось депрессивное недоумение: что эти хмыри делают у него в
кабинете. «Э-э, – неуверенно сказал он, – мне в ЦСУ... коллегия». Я понял, что
уже пора говорить, изложил просьбу, получил облегченное одобрение с
просительным кивком в сторону, и потащил упиравшегося Николая из кабинета.
Вечером я хотел повести Колю в театр, но он
отказался:
– На метро покатаюсь. Всю жизнь мечтал.
В среду я доложился. Сдал отчет в библиотеку. Коля
поехал на ВДНХ. Вернулся счастливый. Сильно его впечатлили тамошний шашлык и
обелиск покорителям космоса.
– Блестит!
– «Поморином», небось, натирают, – предположил я.
И наступил четверг.
Телохранилище, как я выяснил предварительно, по
четвергам отмыкали в десять утра, но приходить рекомендовалось пораньше. Я-то
вознамерился подойти к девяти, но уже в семь был разбужен. Открыв глаза, я
застонал и закрыл их опять: надо мной, щедро дыша пивным перегаром, наклонился
дедушка Ленин. Взгляд у него был стальной: то ли Деникин Орел взял, то ли Цюрупа
опять с голоду помер.
– Пора! – загробным голосом сказал дедушка.
– Куда – пора? Рано еще, дай поспать.
– В Эстоние поспишь! Давай, вставай, кому сказано!
Опоздаим!
Бодрящее умывание холодной водой с последующим растиранием
вафельным полотенцем третьего срока не заняло много времени, и уже в половине
восьмого мы отправились к Кремлю, до которого от общежития было минут
пятнадцать ходу. Позавтракали мы в кафешке там же на Герцена, и в восемь
нуль-нуль ступили на священную для каждого советского человека брусчатку
Красной площади. К моему удивлению там уже образовалась очередь, тянущаяся до
Исторического музея.
– Ты видишь, – возбужденно шептал Коля, могли
припоздниться и – все! Другим бы показали, а нам – хрен с повидлой.
Очередь, конечно, состояла из приезжих, да и
какому москвичу, если он только не выживший из ума почетный юный пионер, придет
в голову любоваться мумией. Женщина, стоявшая перед нами, быстро оглянулась,
замерла, затем оглянулась еще раз. Лицо ее перекосила испуганная улыбка. Коля
вальяжно кивнул.
– Здравствуйте, – осторожно сказала она.
– Здгаствуйте-здгаствуйте, – ответил Силантьев –
откуда пгиехале?
– Мы из города Починок Смоленской области, –
отрапортовала женщина, – вот пришли посмотреть... на вас... на него...
группой... Тут еще перед нами еще из Тихвина стоят, я узнала, и с Украины
приехали с Волыни...
– Пголетагии всех стган, совокупляйтесь! – объявил
Николай.
Я дернул его за рукав.
– Товагищ Петгович, не мешайти газговагивать с
бабой! Они со Смоленску пгибыле, а вы мешаети.
– Заткнись сейчас же, придурок! Стой и молчи. А Вы
бы, женщина, понимали, что он никакой не... не этот... Не надо. Он стоит сам по
себе, Вы стоите сами по себе, мы все стоим сами по себе.
Коля обиженно замолчал. Женщина отвернулась. Я
успокоился.
Незадолго до того начальство как раз озаботилось,
чтобы на Красной площади не валялись окурки, но озаботилось, конечно, в лучших
традициях социалистического реализма. Вместо того чтобы поставить пепельницы,
установило высокохудожественные столбики с предупреждением: «На Красной площади
курить воспрещается. Штраф 10 рублей».
– Николай, я покурить пойду. Стой здесь и не
выкомаривайся. Ты понял?
– Чо я: сдуба рухнул? Понял.
Отсутствовал я минут пять. Когда вернулся,
Силантьева на месте не было. Я нашел женщину, стоявшую перед нами. Она боязливо
осмотрелась и тихо сказала:
– Загребли Ильича.
– Он что-то говорил? – в ужасе спросил я,
представляя ясно, чем может это окончиться.
– Да нет. Как вы ему сказали, стоял и молчал.
Подошли два милиционера и забрали.
По площади невдалеке от нас прогуливался
милиционер. Я подошел к нему.
– Товарищ лейтенант, тут мне сказали, что милиция
моего сослуживца забрала.
Милиционер вежливо попросил документы. Я предъявил
паспорт, удостоверение и два командировочных удостоверения: мое и Николая.
История мне не нравилась, но Силантьева надо было выручать.
– Где улица 25 Октября знаете? – спросил
милиционер.
Я кивнул.
– ГУМ обойдете, по правой стороне третья дверь.
Вывески нет. Стучать не надо, просто войдете.
Когда я вошел, увидел большую комнату с
телевизором, тремя столами за барьером, деревянную широкую скамью, на которой
отдыхал родной облик, и человек семь милиционеров, вольно сидящих перед
телевизором, но смотревших не на экран, а вовсю пялившихся на задержанного. За
письменным столом восседал кочерыжистый майор. Он старательно не глядел на
меня, пиша важный, по всему, документ.
– Товарищ майор, – позвал я, – я вот по его
поводу...
И указал локтем на Колю.
– А-а, подельник пришел, – протянул майор, изволив
поднять голову – милости вас просим.
Вообще-то, я человек трусоватый, но абсурдность
ситуации была такой концентрации, что отозвалась нашатырным звоном в голове и истребила
во мне страх иудейский.
– Не подельник, а сотрудник!
– Это мы разберемся! Лучше расскажите, кому из вас
первому пришло в голову устроить провокацию на Красной площади! Зачем вот этот
пришел к Мавзолею?
– Техник Силантьев пришел полюбоваться телом вождя.
И я с ним. Мы в очереди стояли, никого не трогали.
– Полюбоваться, ага? А на кого он сам похож?
– Похож? Понятия не имею. Коля, ты на кого похож?
– Какой? На мамку.
– Вот видите. На маму.
– Вы из меня идиота не делайте! Вы что, не видите:
лысина, борода...
– Ну так, может, у него мама была лысая и
бородатая...
– Какой? Петрович, а по хавалу не хо? У моей мамке
знаешь каки косы были? В хоре пела: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина», я на
баяни играл.
– Прекратите сейчас же! – завопил майор. – Что вы
здесь балаган устраиваете? Пришел, понимаешь, на Красную площадь,
загримировавшись под Ленина, а сейчас здесь Ваньку валяет.
– Кто загримировался? Он? У него все натуральное!
Можете пощупать!
Какой-то ретивый мент проявил инициативу и дернул Колю
за бороду. Коля взвыл. Милиционеры дружно заржали. Майор стал багров.
– Приходько, сядь! А вы, гражданин, прекратите
орать!
– Чо прекратите, чо прекратите! Если бы тебя,
гада, за волосья рвали, ты бы чо, кофетку дал и еще попросил?
– Товарищ майор, – включился я – что вы от него
хотите? Какой Ленин? Что вы ему предъявите? Хорошенькое уголовное преступление:
похож на Владимира Ильича Ленина? Вы его загребете, он в тюрьме побреется, и
над вами же еще смеяться будут.
– Так, – сказал майор, вы мне надоели. Выписываю
вам штраф пятнадцать рублей за пребывание на Красной площади в нетрезвом состоянии,
и забирайте вашего клоуна, чтоб я его не видел.
– Какой нетрезвый? Ты, майор не заговаривайся, я
сёдни капле во рту не держал!
– Товарищ майор, он же действительно трезвый
совершенно!
– А вы, не понимаете, что его – видели? Мы когда
его уводили, там человек сто было. Спросят: кого забрали. Зачем забрали? А у
меня записано: легкая степень, штраф, предупрежден. Вы скажите спасибо, что
братьев наших меньших сегодня там с... не было. Они по четвергам утром
заседают.
– Ага, заседают, – вмешался молоденький
лейтенантик, – как же! Им на Лубянке пакеты дают по четвергам.
– Пантелеев! – рявкнул майор.
– Что Пантелеев, что Пантелеев? Мы здесь с утра до
вечера топчемся, а что нам дают? Прошлый раз конфеты положили, сестренка коробку
открыла, а они все – белые, лежалые А этим – микояновские сосиски, язычок... И
еще смеются...
– Все! Замолчали! Вот вам направление, идите в
сберкассу и платите! Квитанцию принесете обратно или по почте пришлете.
– А можно на месте, товарищ майор? Еще в
сберкассу...
– Нельзя! – Можно! – хором сказали майор и
лейтенант.
– Я сказал – нельзя! Берите – и уходите!
Мы вышли. За нами выскочил лейтенант.
– Давайте десятку и направление, сами разберемся –
сказал он и подмигнул.
– А как?
– Легко. Возьмем следующего, фамилию исправим,
описались, мол – и все. И вам хорошо – дешевле и следов никаких. А то эти, с...
горячим сердцем... заинтересуются. Они – любопытные.
Я отдал ему десятку и квиточек.
– Извините, – вдруг спросил он, – а ваш товарищ...
сказать что-нибудь может? Ну как Ленин...
Силантьев не подкачал. Он заложил пальцы за
жилетку, покачался на носках туфель и, прищурившись, посмотрел венту в глаза.
– Идите вы все на хег, товагищи! – с выражением сказал
он. И, выдержав паузу, добавил:
– Вегной догогой.
В горле у лейтенанта булькнуло и он, рванув на
себя дверь, исчез.
До общежития мы добрались молча. От былой храбрости
у меня заломил затылок.
– Петрович, я тебе бабки отдам, не переживай. С
получки... По пятерке в месяц...
– Отдашь-отдашь, – сказал я, – хорошо. А не отдашь
– тоже не обеднею.
– Точно отдам. Так я его и не увидел, жалко.
– Да что там жалеть, Колян? Ты в зеркало посмотри –
вот и он.
– А чо? Давай.
Силантьев лег на кровать, по-мертвецки сложил руки
на груди и закрыл глаза. Я взял футляр от бритвы «Харьков» с зеркальцем. Коля слегка
приоткрыл один глаз и стал командовать.
– Левее давай! Выше! Ну куда ты тащишь, вот
безрукий... вниз чуток. Вот так, отойди мала... Вот так... И не дергайси!
Он полюбовался минуты три, встал и сплюнул: «Ну и
рыло! И правда, чо в очереде было стоять!»
На работе к Силантьеву подвалил главный
конструктор Юра Кассирский.
– Ну как вождь, Силантьич? Лежит? Не сбежал?
– Куда он сбегит? Лежит. Подморгнул мне.
– Это как: подморгнул? – опешил Юра, – Он же
мертвый!
– Какой? Сам ты мертвый, а он – вечно живой!
Подморгнул. Вот у Петровича спроси.
– Подмигнул, подмигнул – подтвердил я. – Точно
подмигнул.
– Батарейку, наверное, вставили, – задумчиво
сказал Кассирский – Давно пора.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2511
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer3/Gerzman1.php - to PDF file
Комментарии:
Физисист
- at 2017-01-02 15:41:05 EDT
Взяв с собой тома, я зашел в кабинет заместителя директора ВГПТИ.
Виктор Михайлович Савинков был фигурой примечательной
-----------------
В.М.Савинкова звали Владимир Макарович.
Татьяна
Николаев, Украина - at 2010-11-18 15:56:24 EDT
Спасибо Вам! Это шедевр!
Елена
Таллин, Эстония - at 2010-04-02 13:05:47 EDT
Прочитала на одном дыхании. Какой точный язык, "выпуклый" и очень реальный...
Удивили недоброжелательные комментарии, они совсем неуместны.
Григорий
Калининград, Россия - at 2010-03-29 16:41:43 EDT
Хорош рассказ. Этот орёл как говорит, так и живёт - без всякой задней мысли! Умом Россию не понять... Но жить весело.
Даже неродным.
Владимир Пучков
Николаев, Украина - at 2010-03-17 08:43:55 EDT
Прекрасно! "Батарейку, наверное, вставили". Герцману. Потому что он очень продуктивно расписался. Пора делать книжку.
стремительный домкрат
- at 2010-03-11 07:28:02 EDT
"Похезаешь". В раковину? На кухне?
Смело!
V-A
- at 2010-03-10 23:07:19 EDT
– «Поморином» натер. Блеще нет. Тебе надо?
Мне было не надо.
Вот с этого момента у меня в душе потеплело - я вспомнил то далёкое время.
Многогранный характер Колюни достоин не короткого рассказа, а большего. Тут и умение влиться в коллектив, и тревога, и забота о качестве выполнения работ. Герой не тушуется - может спокойно прорваться в кабинет к директору, если того требует интерес дела. А эта милая советская мечта - полюбоваться на гроб вождя!
Это рассказ о замечательном, одновременно пародоксальном и цельном русском характере. И это рассказ о дружбе народов на нашей Родине. Случайно или нет, но имя героя перекликается с именем героя вымученного рассказа Ионы Дегена. И это придаёт драматизма. Шкоях автору.
А про КВНvовский уровень... Так уровень того КВНа, советского, был ОГОГО. Хотя да, не Гоголь и не Чехов. Так Гоголей нам выделяют раз в столетие. Но вполне на уровне Аверченко, Булгакова, Олеши.
Лев Малинский
Израиль - at 2010-03-08 16:57:56 EDT
Читал с удовольствием. А на фразе "Взгляд у него был стальной: то ли Деникин Орел взял, то ли Цюрупа опять с голоду помер", стал ржать.
Жаль
- at 2010-03-08 05:05:41 EDT
Жаль!
- Sunday, March 07, 2010 at 13:51:20 (EST)
становился настолько похожим на Ленина, что даже Мария Александровна, казалось, приподнималась в могилке, чтобы получше рассмотреть, не восстал ли любимый сыночек.
Проходя по площади Победы мимо трибуны, Коля срывал кепку и орал приветствия:
– Вегной догогой идете на хег!
Или: – Пголетагии всех стган, совокупляйтесь!
Или: – От каждого по способностям, каждому – по могде!
Или: – Из всех искусств для нас важнейшим является гассол.
Кто научил Силантьева эти призывам, не знаю, за помощью он не обращался, но каждый праздник радовал новым перлом. В шуме оркестров и громкоговорителей колины слова, ясное дело, не были слышны, и, полагая, очевидно, что к ним обращается актер, загримированный под вождя, Силантьеву с трибуны ласково улыбались и махали шляпами Первый Секретарь ЦК Компартии Эстонии Карл Генрихович Вайно, Председатель Президиума Верховного Совета ЭССР Иоханнес Густавович Кэбин, Председатель Совета Министров ЭССР Вальтер Иванович Клаусон и другие руководящие товарищи.
ФФФФФФФФФФФФФФ
Выдумка, довольно плоское хохмачество, как и весь рассказ. Жаль. Автора уважаю за добрый и весёлый нрав (что здесь редкость). Уровень, однако, КВНовский. Повторю: жаль.
Willam Postoronnim
- at 2010-03-08 04:05:12 EDT
Рассказ очень симпатичный. Самое удачное что в нем есть, по-моему, это - устная речь героя. Так чувствовать язык - это редкий дар.
Ирина
Иерусалим, Израиль - at 2010-03-08 03:18:07 EDT
Как можно!?
- at 2010-03-07 12:49:33 EDT
Полностью согласна. Почему-то рассказы на тему "ниже пояса" всегда вызывают наиболее восторженные отзывы в Гостевой. Может быть это секрет успеха?
Э. Рабинович - Ю. Герцману
- at 2010-03-07 20:59:33 EDT
Вечно живому Юлию - поздравление с новым успехом и пожелание смешить нас до наших 120!
Б.Тененбаум-"как можно ?!"
- at 2010-03-07 13:24:02 EDT
Я думаю, что автор ничуть не острил, а просто аккуратно изобразил увиденное в жизни. В советское время я работал в одном весьма солидном учреждении, где одним из замов высокого начальника работала дама, по имени, допустим, Эвелина, а с отчеством - без всякого "допустим" - Ноевна. Так вот - персонал на уровне слесаря, героя этого рассказа, иначе как "Гноевна" ее на называл. А что до эстонцев, которых надо поздравить с отьездом Ю.Герцмана - я полагаю, что отьезду Коляна - куда бы то ни было - они обрадовались бы куда больше.
Как можно!?
- at 2010-03-07 12:49:33 EDT
После всех восторгов по поводу сего шедевра опасно даже подписаться. Я дочитал только до остроты с отчеством "Каловна", дальше читать не стал.
Эстонцы, читая подобные рассказы, возносят про себя благодарность судьбе, что черти унесли этого автора далеко от Эстонии.
Хрен цена
юмору Юлия Герцмана.
Буквоед
- at 2010-03-07 12:31:13 EDT
Блеск
Инна
- at 2010-03-07 10:55:05 EDT
Здорово! Особенно понравилось:
- А Вы бы, женщина, понимали, что он никакой не... не этот... Не надо. Он стоит сам по себе, Вы стоите сами по себе, мы все стоим сами по себе.
Матроскин
- at 2010-03-07 10:01:00 EDT
По-моему, Э.Левин уверен, что директор произошел из уважаемой семьи сантехников-стакановцев. :)))
Владимир Вайсберг
Кёльн, ФРГ, - at 2010-03-07 08:16:17 EDT
Талант, как деньги... Как есть, так - есть.
Получил огромное удовольствие, давно так не смеялся, и так же давно не задумывался о советском бытие нашем. Рассказ ярко и достоверно рисует трагикомедию социалистических реалий во всей их типичности и живописности.
Очень хороший рассказ! Очень!
Э.Левин
- at 2010-03-07 07:59:24 EDT
Отличный рассказ, особенно разговорная часть. Но один кусочек хорошо было бы переделать – он резко отстаёт от общего уровня – смятый и неубедительный (в кабинете директора, от: «Взгляд директора..." до "...потащил упиравшегося Николая из кабинета". Уверен, что Юлий легко может украсить его каким-нибудь ну очень смешным "достоверным эпизодом" из прошлого: знакомство этих двоих и причина благосконности одного и фамильярности второго. И будет полный блеск!
Эдмонд
- at 2010-03-07 07:14:50 EDT
В общем так! Хватит отлынивать от литературы!
Пора издаваться.
Матроскин
- at 2010-03-07 06:18:48 EDT
БЛЕСК!!!
Игрек
- at 2010-03-06 21:49:37 EDT
Вам хорошо было помирать. Дома. А я на работе давился. И народ окружающий на меня смотрел как Силантьев на буржуазию.
Б.Тененбаум :)
- at 2010-03-06 19:42:41 EDT
Я имел удовольствие прочитать этот рассказ, так сказать, в "рукописи". Ну, что пользы хвалить человека, который и сам знает себе цену ? По-видимому, надо учреждать новый жанр - некую ветвь трагикомедии - и назвать этот жанр по имени его изобретателя: типичный "герцман" :)
Aschkusa
- at 2010-03-06 18:27:57 EDT
Как всегда у Герцмана, хороший рассказ. А уж говор Силантьева - особь статья, прямо штудия по диалектам русского языка.
Поздравляю.
Самуил
- at 2010-03-06 18:04:20 EDT
Чуть не помер от смеху пока читал. Блеск! Просто шедевр!