Berkovich1

Бывают в жизни встречи, которые с годами воспринимаешь как подарок, и удивляешься щедрости судьбы.

Женю Хенкина я увидел первый раз в июне 1965 года, ему только что исполнилось двадцать, а мне до двадцатилетия оставалось четыре месяца. Мы были молоды, полны надежд и готовы сделать все, чтобы задуманное сбылось.

Весной того года я заканчивал третий курс физического факультета МГУ. В предыдущем, осеннем, семестре нас распределили по научным направлениям, и моя сокровенная мечта сбылась – я оказался на кафедре математики. Посещать специальные семинары для старшекурсников и аспирантов я начал заранее, еще со второго курса, так что в основах оптимального управления к тому времени стал немного разбираться. Но чем конкретно занимались специалисты в этой области знаний, какие задачи решали, я представлял еще очень смутно.

На одном из спецсеминаров по теории экстремальных задач мой научный руководитель Борис Михайлович Будак сообщил, что в июне в Черновцах состоится так называемая «Летняя школа» по нашей тематике – научная конференция, куда приедет весь цвет отечественной науки, и участие в этом мероприятии было бы для моего образования очень полезно. Самого Бориса Михайловича командировать в Черновцы кафедра не смогла или не захотела, что уж говорить о никому не известном студенте-третьекурснике! Поэтому предложение руководителя выглядело, скорее, благим пожеланием, чем конкретным заданием.

Студенты физфака МГУ на первомайской демонстрации 1963 г.

Я к тому времени еще ни разу не уезжал один далеко от дома и всю эту затею не рассматривал всерьез. Как-то в перерыве между занятиями на военной кафедре в главном здании МГУ я рассказал о нереальном предложении Будака нескольким товарищам-однокурсникам, среди которых был и Витя Шварцман.

О Вите нужно сказать несколько слов, потому что он был одним из ближайших Жениных друзей, и без него я бы с Хенкиным мог никогда не встретиться.

Виктор Шварцман ушел из жизни обидно рано, в 1987 году, когда ему исполнилось только 42 года. Его друзья и коллеги составили книгу воспоминаний о нем. В электронном виде этот сборник вышел в свет в 2003 году и составил целиком тридцать четвертый номер журнала «Заметки по еврейской истории». В числе авторов и составителей сборника был и Евгений Хенкин. Статья Жени называлась «Его шкала»[1], и она много говорит не только о Шварцмане, но и о самом авторе воспоминаний.

С Витей я познакомился, когда мы еще не были студентами. В июле 1962 года мы оказались с ним в одной из аудиторий физического факультета МГУ, где проходил устный экзамен по математике для поступающих на физфак. О том, что приемная комиссия именно в эту аудиторию специально направляла абитуриентов «нежелательных национальностей», прежде всего, евреев, мы тогда, конечно, не знали.

Как проходил этот экзамен, я подробно рассказал в предисловии [2] к упомянутому сборнику воспоминаний в №34 «Заметок по еврейской истории». Доверенные экзаменаторы, назначенные в эту аудиторию, старательно выполняли данные им секретные инструкции – «заваливать» всех, кто попал им в руки. Мы с Витей были одними из немногих, кому удалось ценой немыслимых усилий преодолеть это «чистилище». Другие экзамены оказались для нас несравненно легче, и мы стали, в конце концов, студентами-физиками.

Думаю, что и Жене Хенкину в той или иной степени приходилось сталкиваться с проявлениями государственного антисемитизма, пока он в 1990 году не переехал в Израиль. В своих «Фрагментах биографии отца», опубликованных в «Заметках по еврейской истории», Женя пишет, что семья заведующего кафедрой Черновицкого медицинского института опасалась, что сына «зарежут» на экзаменах «как еврея»: «тогда принимали из 240 человек не больше 3-5 евреев, это в Черновцах-то, где, по анекдоту, жило 50% евреев, а остальные были еврейками»[3].

Помню, в том же далеком 1965 году я сам слышал, как Раиса Урьевна, Женина мама, предполагала, что ей трудно будет на Украине защитить кандидатскую диссертацию по филологии. Так и случилось. Ее блестящая, по отзывам специалистов, работа была провалена в 1972 году на Ученом Совете Одесского университета. Чтобы не искушать судьбу, она на вторую защиту поехала в Самарканд, где все прошло гладко.

Но я забежал вперед, вернемся на военную кафедру в Главном здании МГУ на Ленинских горах, где в перерыве между изучением ракетного комплекса С-20 я рассказал нескольким однокурсникам о типично маниловском предложении моего руководителя. Именно тогда Витя Шварцман спокойно возразил мне, что никакой маниловщины здесь не видит. Черновцы – родной ему город, там живут его родители, и мне будет обеспечен «и стол, и кров».

Несбыточная мечта вдруг стала обретать черты реальности, и появилось ощущение, что уже не я управляю своей жизнью, а события сами несут меня в нужном направлении. Я на удивление легко получил разрешение учебной части и сдал экстерном экзамены весенней сессии. Договорился со штабом летних студенческих работ, что приеду в Талашкино под Смоленском на несколько дней позже остальных «бойцов стройотряда». На Киевском вокзале купил, наконец, свой первый в жизни «самостоятельный» билет на поезд дальнего следования, и теплым июньским утром стоял у дома Вити Шварцмана в немного загадочном городе Черновцы, что расположен в Предкарпатье на юго-западе Украины.

Витины родители приняли однокурсника их сына сердечно, а чтобы мне не было скучно в незнакомом городе, познакомили с ближайшим другом Виктора. Так я впервые увидел Женю Хенкина – высокого, рыжеволосого, широкоплечего студента-медика, члена какой-то сборной по баскетболу, с доброй и немного хитроватой улыбкой, вечно готового к шутке, розыгрышу, карнавалу...

Недавно мне попали в руки воспоминания о Жене Татьяны Режко, которая знала его по годам учебы и работы в Черновцах. С ее любезного согласия приведу отрывок из письма: «Появился в нашем классе рыжий, веселый, умный и неунывающий мальчик. Сидели мы с ним за одной партой. Море энергии, выдумщик, обаятельный, всеобщий любимец. По-моему, все или почти все девочки нашего класса были в него влюблены... Женя был моим однокурсником на протяжении 6 лет учебы в Черновицком медицинском институте. Сын известного, уважаемого профессора хирургии Валентина Львовича Хенкина всегда оставался простым в общении со студентами, никогда не ставил себя выше других, всегда был добрым и отзывчивым. Его уважали и любили».

Я не сидел с Хенкиным за одной партой, но с первой встречи почувствовал то самое обаяние, о котором пишет Татьяна. С первой минуты знакомства Женя щедро дарил мне свой родной город, с каждой прогулкой открывая в нем новые черты, виды, достопримечательности...

Те две недели, что длилась «Летняя школа», благодаря Жене превратились в сплошной праздник. Первая половина дня – захватывающие лекции в прохладных даже в жару мраморных залах бывшей резиденции буковинских митрополитов. В советское время там расположился Черновицкий университет. Резиденция, построенная еще во времена Австро-Венгерской монархии по проекту чешского архитектора Йозефа Главки, сохранила дух того времени. Да и весь город выглядел для меня немного сказочным и не совсем советским: к австро-венгерскому, а затем румынскому прошлому добавлялся аромат юга с цветущими акациями, липами и каштанами. По вечерам город не засыпал, напротив, начиналась какая-то новая жизнь, непривычная для глаза и слуха москвича. Казалось, что горожане только ждали вечера, чтобы выйти на улицы или на балконы и начать страстные беседы о политике и любви. Из темных дворов доносилась тихая музыка. Ночной город мы с помощью Жени читали, как старинную книгу, страницу за страницей. И книга оказывалась необыкновенно веселой – мой рыжеволосый спутник ни минуты не мог прожить без шутки, игры, озорства.

Видно, ген веселья и юмора передался Жене от его знаменитого родственника, дяди отца, великого театрального и эстрадного артиста Владимира Яковлевича Хенкина. Не зря свою профессию Владимир Хенкин называл «смехач». В первой половине двадцатого века одно его имя вызывало смех в любой аудитории. Леонид Утесов только за Хенкиным признавал первенство в рассказывании анекдотов. Владимир Хенкин обожал розыгрыши, импровизации, маскарад...

С его именем связывают множество забавных историй и анекдотов. Одно из таких семейных преданий приводит Женя в комментариях к воспоминаниям своего отца, опубликованных в «Заметках по еврейской истории»:

«Владимир Яковлевич Хенкин (1883-1953) – народный артист РСФСР. С 1934 г. работал в Московском театре Сатиры. Много выступал на эстраде. Личность незаурядная. О нем надо писать отдельно. Умер 3 марта – за два дня до смерти И.В. Сталина – в больнице, куда его привезли с инсультом прямо со сцены. Палатный врач, докладывая о нем во время профессорского обхода и полагая, что он без сознания, сказал, что положение больного безнадежно. Дядя Володя приоткрыл один глаз и спросил: «Как и у Иосифа Виссарионовича?»»[4].

Простим рассказчику этой легенды, что ради «красного словца» изменена дата смерти Владимира Хенкина – народный артист РСФСР умер 17 апреля 1953 года, пережив Иосифа Виссарионовича на полтора месяца.

Семья Хенкиных богата талантами. Родной брат Владимира – Виктор Яковлевич Хенкин – приобрел мировую известность. Он начинал как театральный артист, потом перешел в кабаре и на эстраду, гастролировал по всему миру, исполнял песни на разных языках, в том числе на идиш. В качестве аккомпанемента использовал экзотический инструмент «терменвокс», издающий звуки разной высоты в зависимости от расстояния до руки исполнителя. Виктор Хенкин с женой и сыном долгое время жили в Париже и в США, но перед Отечественной войной вернулись в СССР. Сын Виктора – Кирилл Хенкин – стал известным литератором и комментатором Радио «Свобода». Жил до своей кончины в 2008 году в Мюнхене, там и похоронен вместе с женой.

Женя Хенкин словно собрал в себе все гены творчества, которыми были щедро наделены его предки: от отца – Валентина Львовича – он взял талант врача-целителя, от другой ветви Хенкиных – Виктора и Владимира – артистический талант, от матери – Раисы Урьевны – любовь к слову и способность к сочинительству.

По части розыгрышей и веселых шуток Женя не уступал главному «смехачу» их фамилии – Владимиру Хенкину. Расскажу об одном эпизоде, который хранил в тайне все прошедшие с той поры годы. Надеюсь, что сейчас, за давностью лет, «пострадавшие» в том розыгрыше люди не будут судить нас слишком строго. Но все же, на всякий случай, не назову настоящие фамилии действующих лиц – многие из них, к счастью, живы.

В середине шестидесятых на конференции типа «Летней школы» в Черновцах стремились попасть многие. Прельщала возможность совместить «полезное с приятным» – и новую научную информацию получить, коллег посмотреть, себя показать, а заодно и отдохнуть за государственный счет в симпатичном экзотическом месте. Государство тогда не жалело средств на подобные мероприятия, хватало и на банкеты для официальных участников, и на экскурсии. Незабываемой выдалась, например, поездка к водопаду в местечке Яремча в Карпатах. Ночевали в палатках в долине среди цветущих тюльпанов и неестественно огромных маков. Тогда-то у костра я открыл для себя многие песни Галича – их с душой пели ребята из Вычислительного Центра Академии наук.

Среди участников конференции существовала заметная даже неопытному глазу иерархия. Наиболее важно держались так называемые «научные генералы» – директора институтов, заведующие кафедрами, отделениями... Некоторые из них были генералами настоящими, например, Гермоген Сергеевич Поспелов. Немного скромнее, но тоже с достоинством вели себя лекторы и докладчики уровня пониже – кандидаты наук, руководители небольших лабораторий, групп и отделов академических институтов и ВУЗов. Как правило, каждого из них сопровождали подчиненные, аспиранты, помощники. Вот эти-то молодые люди и составляли третью, самую многочисленную группу участников.

Естественно, с представителями этой группы мне было легче всего установить контакт, тем более что в перерывах между докладами молодежь высыпала на берег реки Прут, где обнаружились прекрасный пляж и столы для настольного тенниса. А спорт, как говорил еще барон де Кубертен, сближает. Так я познакомился с двумя девушками из известного академического института, Олей и Светой, и они стали нашими с Женей спутницами в прогулках по вечернему и ночному городу.

Начальник Оли и Светы, назовем его Ф., принадлежал по моей градации ко второй группе участников, хотя его стремление стать «генералом» уже тогда бросалось в глаза. Ф. был напорист, энергичен и знал себе цену. Он был всего на семь лет старше нас с Женей, но в то время эта разница казалась значительной.

Нашим спутницам нравилась их двойная жизнь – днем они дисциплинированно сидели на лекциях, преданно внимали замечаниям и комментариям шефа, а после ужина сбегали к двум студентам, чтобы пьянеть от звуков и запахов южного города и смеяться нескончаемым остротам Хенкина. Обаяния и радушия Жени хватало на всех, ему нравилось, что его родной город пришелся по сердцу московским гостям.

В один прекрасный вечер девушки пришли на встречу с нами после очередного банкета для участников школы и рассказали, как захмелевший Ф., немного валяя дурака, разыгрывал для публики роль влюбленного в одну из своих подчиненных, назовем ее Зоей, пытался петь серенады и даже обещал придти к ней ночью в гости.

Надо сказать, что все присутствовавшие на банкете и слышавшие его токование, отлично знали, что выполнить свое обещание Ф. не смог бы ни в коем случае. Женское общежитие университета, где ночевали девушки, охранялось лучше, чем иная тюрьма для опасных преступников. Входные двери закрывались в одиннадцать часов вечера. Окна общежития выходили во внутренний двор, недоступный с улицы, а ворота во двор были под строгим замком. Так что никто, включая самого Ф. и дисциплинированную Зою, не воспринимал его слова всерьез.

План розыгрыша возник у Жени мгновенно. Придумать его мог только человек, знавший город так же хорошо, как Хенкин, а реализовать – только такой же, как он, смельчак и авантюрист.

Часовая стрелка на башне Резиденции уже перевалила за полночь, и все участники банкета мирно спали в своих кроватях в соответствии с табелем о рангах: «научные генералы» – в номерах «люкс» местной гостиницы, лекторы-кандидаты – в обычных гостиничных номерах, где их размещали по двое, а то и по трое, а молодые специалисты и аспиранты – в многоместных комнатах студенческих общежитий, по случаю каникул отданных гостям Летней школы.

Женя вывел нас на заросшую акациями темную улицу, каким-то чудом нашел незапертую дверь в одном из длинных одноэтажных домов, и мы оказались в плохо освещенном коридоре с целым рядом дверей, за которыми спали ничего не подозревавшие жильцы большой коммунальной квартиры. Крадучись мы двинулись по коридору за нашим вожатым. То ли нечаянно, то ли для создания надлежавшего драматического эффекта, Женя задел ногой лист железа, стоявший у стены. Раздался такой грохот, что, казалось, должны проснуться покойники на ближайшем черновицком кладбище. Уже не скрываясь, мы кинулись к противоположной двери в конце коридора, и оказались... во внутреннем дворе женского общежития!

Какое-то время Оля со Светой вычисляли окно комнаты, в которой они жили вместе Зоей, объявленной их начальником в тот вечер его Дамой сердца. Окно оказалось на высоком втором этаже. Хорошо еще, что баскетболист Хенкин был немалого роста и в хорошей спортивной форме: я немного подсадил его, и Женя смог дотянуться до окна и тихонько постучать по стеклу.

Смятение чувств, в котором оказалась Зоя, когда она, закутанная в одеяло, подошла к окну, может понять человек и без большого воображения. То, что это Ф. пришел выполнить свое обещание, у нее не было сомнений: черная южная ночь надежно делала всех кошек серыми, а страстный шепот Жени не позволял однозначно определить, кому он принадлежал. Девушка буквально разрывалась между двумя желаниями: впустить красивого и перспективного начальника, к тому же неженатого, получив шанс со временем стать супругой будущего академика, или остаться гордой и неприступной, сохранив достоинство и избавив себя от возможных осложнений.

Для нас, слушавших их романтичный диалог, достойный настойчивого Дон Жуана и целомудренной донны Анны, самым трудным было сдержать смех и не выдать себя. В конце концов, Зоино благоразумие победило коварный соблазн, да и у Жени не было планов продолжать рискованную игру. Окно окончательно закрылось, а мы тем же путем, но уже без лишнего шума осторожно покинули «сцену».

Когда я утром пришел на первую лекцию, то застал уже последние сполохи отгремевшей за завтраком бури. Заплаканная Зоя, бледный Ф. и возбужденно переговаривающиеся коллеги всем своим видом показывали, что утром произошло какое-то чрезвычайное происшествие. Завтрак с участниками конференции мне, студенту-вольнослушателю, был не положен, поэтому знаю о происшедшем со слов Оли и Светы.

Читатель и сам легко вообразит себе негодование обиженной Зои на поведение шефа минувшей ночью. Слезы девушки нашли сочувствие у многих коллег. На Зоиного начальника люди стали посматривать с явной укоризной.

Когда несчастный Ф. понял, наконец, причину косых взглядов своих коллег, его ярости не было предела. Он метался по столовой, обещая непременно убить обидчика, выдавшего себя за известного ученого, начальника лаборатории уважаемого академического института, и покусившегося не только на честь Зои и доброе имя Ф., но даже на авторитет всей советской науки...

Насколько я знаю, Оля и Света долго хранили тайну этого приключения, по крайней мере, до того дня, когда одна из них – Света – стала женой своего перспективного начальника, добившись того, на что не решилась ее осторожная подруга Зоя.

Научная судьба самого Ф. сложилась счастливо, он сейчас академик и директор того самого института, в котором начинал свою карьеру. Его доброе имя, а также авторитет советской науки выстояли в нелегких прикарпатских испытаниях. Надеюсь, с высоты прожитых лет и достигнутого положения приключение в Черновцах представляется ему сейчас не таким обидным, и желание покончить с обидчиками немного поутихло.

В том, что Женю окружала атмосфера карнавала, виновны не только гены талантливых предков. Сам воздух Черновцов, казалось, был наэлектризован юмором и весельем. Иногда случалось и самому Хенкину, этому гроссмейстеру розыгрышей, оказываться жертвой чьей-то мистификации. Однажды его ловко «подловил» Витя Шварцман, который, по словам Жени, «задействовал массу людей и немалую материальную базу»[5].

Витя сыграл на жениной любви к хорошим книгам, прежде всего, философским. Тогда книги Ницше, Бердяева, Фрейда, Шопенгауэра, как и многие другие дефицитные товары, нельзя было купить, а можно только «достать» – по знакомству или по случаю. Вот Шварцман и организовал такой «случай», подговорив своих товарищей разыграть сцену передачи дефицита за символическую цену в «хорошие руки» – интеллектуалу Хенкину. Как развивались события дальше, описывает сам Женя:

«Взяв у отца деньги, я пришел на встречу. Мой благодетель опаздывал. Наконец, он появился, неся огромный разбухший портфель. Когда он приоткрыл его, я убедился, что сокровища здесь, и дал ему в качестве задатка 25 рублей. Парень, его звали Толик, сказал, что так просто книги передать не может, нужно завернуть их в бумагу. Мы купили плакаты. Затем Толик сказал, что такой товар вот так прямо на улице паковать опасно, нужно найти укромное место. Я понимающе кивнул, и он повел меня во двор школы в нескольких кварталах от места встречи. Сев на скамейку за углом здания школы, мы начали паковать книги. В этот момент во двор влетело несколько дружинников. С криками: «Попался, спекулянт! Давно за тобой следим!» — они окружили нас. Я испугался. И вдруг узнал среди блюстителей порядка Борю Штивельмана, Витиного друга, который принимал участие в наших чтениях и присутствовал при заключении пари. На Боре был темный берет с дурацкой пимпочкой, надвинутый до больших темных очков, во рту блестела стальная фикса, сделанная из фольги. Испуг сменился возмущением. «Провокатор!» — прошипел я ему. Боря близко ко мне не подходил. Дружинники быстро забрали портфель, книги, плакаты и повели Толика. Пойманный с поличным спекулянт пытался вырваться, но его держали крепко. На меня внимания не обращали. Но 25 рублей уплывали в кармане Толика и, кроме того, я не чувствовал за собой вины и хотел это доказать. Я поплелся за ними. Конвой зашел в школу, поднялся на второй этаж и скрылся за дверью, на которой висела большая красивая табличка под стеклом «Опорный пункт милиции». Я зашел следом. В огромной комнате, служившей, очевидно, в период занятий классом по трудовому обучению, вдоль стены стояли какие-то станки, накрытые чехлами. Слева, у дальней стены, лицом к окну, заложив руки за спину, находился человек в милицейской фуражке. Середину класса занимали ряды стульев, на которых сидело несколько человек. Справа — длиннющий стол с красной скатертью, телефоном, за столом восседали три человека. Один из них, наверное, начальник, принялся за Толика: «Попался, старый знакомый? Опять за старое взялся?» Обработали Толика быстро. Он во всем сознался, просил снисхождения к больной матери. Начали пытать меня. Я попробовал было возражать, но начальник не дал мне говорить и стал оформлять протокол. Я назвал вымышленные паспортные данные, а номер телефона автоматически сказал верно. «Проверим!» — изрек начальник и начал крутить диск аппарата. Ждал он долго. Я подумал, что отец в это время, возможно, отдыхает и телефон дома отключен. И когда начальник заявил: «Что-то никто не подходит», — я вполне натурально сказал: «Телефон отключен». Действие моих слов оказалось неожиданным. Все вскочили, всполошились. Человек в милицейской фуражке повернулся и воскликнул: «Как? Как он заметил?!» Это был Витя»[6].

Так неожиданно завершился этот розыгрыш, «жертвой» которого оказался тот, кто сам мог по справедливости считаться продолжателем «дела» Владимира Хенкина и Никиты Богословского.

После встречи в Черновцах мы время от времени встречались с Женей в Москве, иногда переписывались, но переписка быстро затухала. Хенкин всегда был настроен на «живое общение», ему надо было видеть собеседника, ощущать человеческий контакт. Обмен информацией в письмах ему был неинтересен. Врач и художник, он должен был заглянуть собеседнику в глаза, взять его за руку – и тогда беседы нередко затягивались за полночь.

Я знал, что его судьба после окончания медицинского института складывалась непросто. Он менял города, специализации, менялось семейное положение... Получив диплом врача, три года проработал на Чукотке хирургом, потом стал врачом-онкологом в Обнинске под Москвой. Пять лет совмещал основную службу с работой на «Скорой помощи». Защитил диссертацию.

Все, кто знал Женю, отмечают, что врачом он был, как говорится, «от Бога». Закономерно, что оказавшись в 1990 году в Израиле, Хенкин быстро нашел работу по специальности, был принят врачом-онкологом в крупную больницу «Тель-Ашомер», где проработал восемь лет.

Он мог бы работать там и дальше, но всегда живший в Хенкине дух противоречия и поиска несбывшегося опять победил. Женя оставил завидное место и начал свое дело, открыл в Тель-Авиве частную «Клинику нетрадиционной терапии онкологических заболеваний», помогал больным раком, старикам, учил людей здоровому образу жизни, рациональному питанию. Его увлечение философией привело к восточной медицине. Результатом многолетних поисков и размышлений явилась книга «33 шага к собственному Телу», вышедшая в свет в Израиле небольшим тиражом в 2004 году. Именно так, с большой буквы написал Женя слово «тело», подчеркивая уважение, с которым каждый должен относиться к своему физическому здоровью.

Электрон Добрускин, слушавший рассказ Евгения Хенкина, вспоминает: «Он рассказал о своем двухлетнем труде – новой книге. Гости засыпали доктора вопросами, было очень интересное обсуждение сделанного доклада. Разговор, в основном, был о том, что когда идешь к врачу (если ты сам не врач), ты, в большинстве случаев, и понятия не имеешь о своем теле. Ты только знаешь, что тебе нехорошо и хочешь, чтобы врач хоть таблетками, хоть колдовством сделал что-то, чтобы стало лучше. Но ведь даже когда идешь покупать одежду или, например, в парикмахерскую – примерно знаешь особенности своего тела, и что подойдет именно тебе.

В древности по-разному подходили к лечению свободного человека и раба. С рабом врач не разговаривал. Он осматривал больного, назначал лечение и лекарства и наказывал следить, чтобы тот все принимал и выполнял. Со свободным человеком врач беседовал, рассказывал ему про его болезнь, разъяснял действие назначенного ему лечения, убеждал лечиться именно так.

Книга доктора Хенкина, позволяет каждому идти к врачу свободным человеком»[7].

А вот что написала о книге Хенкина Нина Нестеренко, близкий друг и Жени, и Вити Шварцмана, знавшая обоих, что называется, с детства:

«Книга задумана, по словам автора, как "азбука тела", то есть все, что в ней изложено, автор стремился продемонстрировать "на пальцах", в форме, максимально доступной для понимания. Но только его друзья знают, с какой пытливостью и настойчивостью эту простоту "добывал" автор, дотошно пытая своих знакомых физиков и врачей о механизмах, управляющих мышцами, кровотоком, работой мозга. В благодарностях, предваряющих изложение предмета, перечислены люди разных профессий – врачи, астрофизики и физики, инженеры и философы, с которыми обсуждались отдельные вопросы и по крохам собирались те детали, которые и сейчас воспринимаются как «прозрение»

Уже само название книги и история ее возникновения говорят о необычности автора, нетрадиционности подхода к поискам простых законов управления своим телом, в конечном счете, своей жизнью, в соответствие с принципами восточной медицины. Он не только увлекался китайской медициной, но и ввел во врачебную практику использование многих препаратов, эффективно работающих, в частности, в онкологии. Все больные, которые использовали назначения Хенкина, всегда были под его пристальным вниманием – каждодневные звонки, подробные расспросы о деталях самочувствия отнимали у него массу времени и душевных сил».

О том, каким врачом и каким сыном был Женя, красноречиво говорит его отношение к отцу в трудное время – когда Валентин Львович тяжело заболел. Женя пишет об этом скупо, но внимательный читатель почувствует и сыновнюю любовь, и профессионализм целителя:

«В феврале 1974 г. у него случился инсульт. Инсульт серьезный, с параличом левой половины тела. Мне сообщили только в марте (семейная традиция: «не волновать»). Я взял отпуск и прилетел. Отец лежал в Лечсанупре. Это был инвалид, жалко улыбающийся мне перекошенным лицом. Невропатологи сказали, что двигаться активно он вряд ли сможет. Я сменил маму и остался ночевать с ним. На другой день мы приступили к работе. Массажи, растирания, пассивные движения, упражнения. Одно из них заключалось в следующем: я клал на его левую ладонь носовой платок, а он должен был сжать его пальцами. Сначала ничего не получалось, отец весь напрягался, лицо покрывалось капельками пота, но пальцы не шевелились. Через две недели он с трудом, но доставал платок из-под подушки левой рукой. Каждый день я ставил его на ноги и мы «ходили»: я обнимал отца спереди и носил по палате, периодически опуская его болтающуюся левую ногу до контакта с полом. Назначения врачей он выполнял скрупулезно. Ни разу не прервал и даже не сократил изнурительные упражнения, которые проделывал самостоятельно. Когда я уезжал через 40 дней, отец вышел проводить меня в коридор до лестницы, опираясь на палочку... В июне отец водил машину, выезжал с мамой на Валя Кузьмин (зона отдыха в 17 км от города). Я получил фотографию: отец держит на весу за леску левой рукой крупного карпа»[8].

Как истинный врач, Женя умел целить не только тело, но и душу. В последние годы жизни после выхода на пенсию Валентин Львович Хенкин из-за прогрессировавшей болезни глаз не мог больше заниматься любимой живописью и не знал, чем заполнить непривычно большой досуг. Именно тогда Женя уговорил отца начать писать воспоминания. Вот что пишет об этом сам Евгений Хенкин:

«Отец долго не соглашался, а потом засел за работу. Писал он сначала от руки, а затем перепечатывал на пишущей машинке «Эрике», которую мы с ним привезли из Москвы в 1961 г. Печатал в четырех экземплярах, в «один интервал», на двух сторонах листа и успел сделать 51 страницу. 25 ноября 1978 г. папа умер.

У меня сохранилась одна из последних копий. К 100-летию со дня его рождения я решил «реставрировать» ее. Стиль, синтаксис и форматирование сохранены полностью. Исправлены только явные опечатки. Поскольку некоторые факты и даже известные имена потомкам уже неизвестны, я позволил себе краткие комментарии, приведенные в конце. Кроме того, я взял на себя смелость очень фрагментарно дописать биографию отца».

Женя выполнил свой сыновний долг – опубликовал в 2002-2003 годах воспоминания отца в журнале «Заметки по еврейской истории»[9], написав к ним предисловие и иллюстрировав семейными фотографиями. Кроме того, в следующих двух номерах журнала он дополнил биографию Валентина Львовича, дописав уже упоминавшиеся фрагменты. Первую часть воспоминаний отца Женя украсил своим рисунком.

Женя всю жизнь буквально притягивал к себе интересных людей. Но одно его знакомство я хочу отметить особо. Перед отъездом в Израиль Жене посчастливилось сблизиться с незаурядным человеком – художником, скульптором, поэтом Вадимом Сидуром.

Живопись была семейным увлечением Хенкиных. Как писал Женя во «Фрагментах к биографии отца», «отец часто делал на конференциях зарисовки карандашом или ручкой – шаржи. С помощью соседа-художника мама подарила ему на 53-летие мольберт, этюдник, масляные краски, кисти, пару загрунтованных холстов, словом, полный набор. И папа начал рисовать. Это было удивительно, наверное, и для него самого – ведь он никогда этому не учился»[10].

Постепенно живопись стала серьезным увлечением, единственным хобби профессора. Одну из картин Валентина Львовича московская комиссия даже отобрала для выставки работ закарпатских художников. Женя отмечает, что, начав писать маслом в 53 года, отец постепенно перешел от манеры фотореализма к импрессионизму.

Любовь к искусству сполна передалась и сыну: Женя много и охотно рисовал, лепил, даже занимался резьбой по кости – этим он начал увлекаться на далекой Чукотке, где полярная ночь длится, пусть не полгода, но все же томительно долго – почти два месяца. Свою книгу «33 шага» он иллюстрировал сам – в ней 106 авторских иллюстраций.

Специального художественного образования Женя не получил, до многих вещей доходил сам. Но никакое самообразование не заменит слова мастера, его совета, примера... Жене повезло, встреча с мастером состоялась. Правда, ждать ее пришлось долго – только в начале восьмидесятых годов прошлого века Хенкин познакомился с Вадимом Сидуром.

Сейчас это имя – среди классиков эпохи позднего СССР, в энциклопедиях его называют крупнейшим представителем авангарда в русской скульптуре второй половины двадцатого века. Изданы альбомы его произведений, работы Сидура можно видеть по всему миру, в лучших галереях, на площадях и в парках, даже на кладбищах многих городов – от Киева до Берлина, от Пушкина до Дюссельдорфа, от Касселя до Принстона... В Москве на Новогиреевской улице открыт государственный музей Вадима Сидура, которым руководит сын художника.

А в советское время творчество Вадима Абрамовича было под запретом. Его первая персональная выставка состоялась в 1956 году, а потом тридцать лет, до самой смерти художника, Вадим Сидур у себя на родине ни разу не выставлялся. Не помогала ни его фронтовая биография, ни боевые награды Великой отечественной, ни тяжелое ранение, сделавшее его в девятнадцать лет инвалидом на всю жизнь (пуля немецкого снайпера попала ему в лицо). С присущим ему юмором Сидур придумал для себя сокращение: ИОВ – «инвалид Отечественной войны». В глазах властей он был «чужим», а его работы «позорили СССР». Именно так обосновал чиновник Министерства культуры отказ продать американцам скульптурный портрет Эйнштейна, одну из лучших работ художника. Сейчас бронзовые копии этого шедевра стоят, помимо Принстона, перед фасадами научных институтов в Мюнхене и Бохуме, Ульме и Дюссельдорфе...

Сидур работал в сыром глубоком подвале многоэтажного дома в Хамовниках, в начале Комсомольского проспекта, недалеко от станции метро «Парк культуры». Нередко подвал заливало водой, тогда ее выносили ведрами, мастерскую сушили, и мастер продолжал работать.

В этом подвале Женя Хенкин познакомился с мастером, и знакомство переросло в дружбу, на которую не влияла разница в возрасте. Женя стал помогать Сидуру в нелегком труде скульптора, а эта работа, действительно, требует немалых физических сил, ведь приходится обрабатывать тяжелые камни, металлические детали.

В последние годы жизни Вадим Сидур открыл новый жанр изобразительного искусства – «Гроб-Арт». В деревянных гробах лежат человеческие фигурки, сделанные из водопроводных труб, автомобильных моторов, других «отходов цивилизации», олицетворяя протест против зла и насилия в современном мире. Хенкину приходилось таскать в подвал весь этот тяжелый металлический хлам, из которого мастер создавал свои шедевры. Если было нужно, доводил до ума напильником бронзовые отливки. Здесь и физическая сила Жени, и его художественный вкус были как нельзя кстати.

Женя нередко ночевал в мастерской Сидура, а летом жил вместе с семьей Вадима Абрамовича в подмосковном дачном поселке Алабино, про который сам мастер написал такие строки:

Мастерскую Сидура знали и любили многие интересные люди, там бывали знаменитые физики-академики: Игорь Тамм, Евгений Велихов, Виталий Гинзбург, Аркадий Мигдал... Этот подвал часто посещали литераторы Юрий Трифонов, Василий Шукшин, Булат Окуджава, Юнна Мориц, Виктор Некрасов, Юрий Левитанский, режиссеры Юрий Любимов, Элем Климов....

Вадим Сидур. Формула скорби. 1972 г., г. Пушкин (Царское Село), высота 3,4 м

Радушный хозяин, Вадим Сидур щедро дарил гостям свой талант. Юрию Левитанскому он иллюстрировал его поэтический сборник «Кинематограф», показав себя блестящим графиком. И даже после смерти своих друзей Сидур отдавал дань товарищества. На могиле Игоря Тамма на Новодевичьем кладбище стоит великолепный памятник работы непризнанного на родине скульптора.

Слава «подвала Сидура» быстро преодолела границы СССР, и многие знаменитости, приезжая в Москву, считали необходимым посетить мастерскую художника. Подвал дома на Комсомольском проспекте посещали Генрих Белль, Тонино Гуэрра, Адольф Гофмейстер, Ренато Гуттузо, Милош Форман...

Женя Хенкин, конечно, наслаждался атмосферой свободы и творчества, окружавшей Вадима Сидура. И как щедрый человек старался поделиться радостью с друзьями. Я никогда не забуду, как ранней осенью 1981 года впервые попал в мастерскую в Хамовниках. Женя на правах временного хозяина (Вадим Абрамович с семьей был в Алабино) показывал законченные и неоконченные работы мастера, объяснял особенности нового стиля, с гордостью демонстрировал разнообразие талантов своего учителя: не только скульптуры, но и живопись, графику, стихи, эссе...

Близкое знакомство и сотрудничество с таким незаурядным человеком, как Вадим Сидур, без сомнения обогатило Женю, помогло развиться его собственным способностям и дарованиям. Женя буквально влюблялся в интересных людей, искренне восхищался их талантами и мыслями. Помню, как увлеченно пересказывал он историю знакомства Сидура с ученым из Германии Карлом Аймермахером, директором института славистики в Бохуме.

Карл был первым немцем, которого Сидур увидел, как он говорил, «не в прицел автомата». До этого знакомства Вадим был уверен, что никакого контакта у него, изуродованного немецкой пулей, ни с каким немцем быть не может. После ужаса войны, кошмара Холокоста не то, что подать руку, но и слово сказать гражданину Германии он считал для себя невозможным.

Но общение с Аймермахером, с другими немцами сломало у Сидура стереотипы, владевшие умами многих, переживших ту войну. По словам художника, как только он стал смотреть на собеседника «не через призму предвзятости и злобы», а освободившись «из самой суровой тюрьмы, находящейся внутри самого себя, разрушив стену страха и недоверия, ограждавшую ее», он почувствовал себя по-настоящему свободным человеком. Представление, что немец – всегда враг, в чем-то симметрично нацистскому убеждению, еще в девятнадцатом веке сформулированному историком фон Трайчке: «евреи – наше несчастье». И уже поэтому – ложно!

Я часто вспоминаю это преображение Вадима Сидура, когда разговариваю с людьми, все еще живущими в «суровой тюрьме за стеной страха и недоверия».

Профессор Аймермахер написал о Сидуре монографию[11], выпустил несколько альбомов его лучших работ, сделал имя художника известным на Западе. У Сидура, так и не дождавшегося вернисажа на родине, прошли в Германии более двадцати персональных выставок. Заказы его немецких знакомых помогли скульптору продержаться в трудные годы, когда на родине власти не давали ему заработать даже копейки.

Женя Хенкин, теснейшим образом общаясь с Сидуром, перенимал не только уроки мастерства, но и житейскую мудрость, умение правильно оценивать людей и события, не быть в плену стереотипов и предрассудков.

Все это сформировало того «сказочного доктора», который лечил не столько болезнь, сколько больного. По-настоящему талант целителя раскрылся у Хенкина в Израиле. Именно здесь с 1990 года началась его новая жизнь, сюда он приехал, накопив знания, опыт, пройдя через множество испытаний.

После репатриации судьба отпустила ему только шестнадцать лет жизни, но он многое успел сделать за эти годы.

Эти шестнадцать лет нельзя назвать легкими, были периоды, когда врожденная веселость и легкость сменялись у Жени серьезностью и грустью. Для его друзей видеть Хенкина печальным было непривычно и странно. Вот что вспоминает Нина Нестеренко, чье письмо я уже цитировал в этих заметках:

«Необычайная искрящаяся, легкая манера поведения и неистощимый юмор в счастливые времена взрослой жизни напоминали его в детстве. Он не только был душой кампании, нет, это был человек с внутренней пружинкой, который никогда не подстраивался под вкусы окружающих, вечно что-то придумывал и буквально приковывал к себе внимание. Его розыгрышей и шуток в классе всегда ждали и потихоньку обожали его.

Рядом с ним все непрерывно хохотали, Женя элегантно и со вкусом непрерывно извергал шутки, парадоксы, отмечал нелепости. И все это как из рога изобилия. Наверное, в детстве в нем было незаурядное артистическое обаяние, которое с возрастом сменилось, казалось, часто несвойственной ему серьезностью.

Мы помним Женю счастливым человеком, хотя в его жизни было очень много несчастливых периодов. Наверное, потому что он одаривал собой окружающих, не соразмеряя душевные и физические траты с запасом своих жизненных сил».

Но Женя никогда не жаловался и всегда находил время и силы позаботиться о других. У меня не выходит из головы его трогательное отношение к маме Виктора Шварцмана, несчастной женщине, пережившей своего сына. Когда Витя покончил с собой, ей не сказали причину смерти сына, она всю жизнь считала его гибель несчастным случаем. Женя взял на себя заботу о матери друга.

Приведу фрагмент из воспоминаний еще одного друга Жени, Поля Эндельштейна, который учился с ним в одном классе. Они расстались в 1962 году, когда обоим было по семнадцать лет. Поль (в то время еще Павел) хорошо знал и Витю Шварцмана, на старой фотографии изображены все три друга на пороге взрослой жизни.

Павел Эндельштейн, Женя Хенкин, Витя Шварцман, 1962

Друзья встречались несколько раз в Израиле, вот об одной такой встрече Поль написал мне из Парижа на четырех листках, вырванных из маленького блокнота, извиняясь за плохой почерк и ошибки, так как он четверть века не писал ничего по-русски:

«В тот день, когда мы должны были увидеться после тридцатитрехлетнего перерыва, у нас была задумана встреча четырех соучеников. Женя, Женя Флейшман, Лена Исцер и я должны были собраться утром. Но Женя попросил меня встретиться с ним накануне, поздно вечером, как только я прилечу из Парижа. Так и сделали. Атмосферу встречи можете себе представить. В ходе разговора и воспоминаний Женя вдруг сказал: помнишь Витю Шварцмана? Он погиб на Кавказе.

У меня не было слов. Думал, что на войне. Но это не так, историю Вити Вы, наверно, знаете. Так вот, Женя сказал, что Витина мама живет в Тель-Авиве в доме для престарелых и хочет меня видеть. В общем, Женя организовал встречу со мной этим вечером, чтобы завтра рано утром, до того, как увидимся с другими одноклассниками, поехать со мной к Витиной маме.

Что говорить об этой встрече? Такая печаль, и не к нашей теме. А к теме вот что: именно Женя занимался судьбой Витиной мамы. Кажется, как раз он и увез ее из Союза. Во всяком случае, очень следил за ней. А она страшно болела, у нее был рак. Очень Женя о ней заботился.

Вот таким человеком был Женя, и пусть его память будет нам благословением».

Мне кажется, забота Жени о матери Вити Шварцмана есть продолжение его трогательного отношения к своим родителям. Все тепло, что ему не удалось отдать своим близким, он передавал несчастной матери своего друга. Но это только одно объяснение. А другое состоит в том, что так Женя понимал святость мужской дружбы: он не смог вовремя протянуть руку и удержать Витю от непоправимой ошибки. Поэтому свою вину, пусть невольную, Женя искупал, оберегая Витину маму.

Впрочем, возможно, никаких особенных объяснений и не нужно выдумывать: Женя помогал очень многим людям, и для этой помощи не нужно было искать ни повода, ни причины. Просто доктор Хенкин был таким человеком, который помогает тем, кто в беде.

Закончить эти заметки я хотел бы фрагментом письма еще одной одноклассницы Хенкина – Жени Имас (в школе ее знали как Женю Флейшман, она упоминается в записке Поля Эндельштейна):

«Говорить о Жене, как о человеке, ушедшем из жизни, практически невозможно. Этот замечательный человек и способный врач был многогранно талантлив – писал, рисовал, был хорошим спортсменом, обладал великолепным чувством юмора и был замечательным рассказчиком.

При первом же упоминании его имени перед глазами встает лицо умного, интеллигентного человека, всегда со смешинкой в глазах, и с копной «золота» на голове. Наша дружба началась в 12 лет, продолжалась до конца школы, прервалась на многие годы, и снова возобновилась, когда Женя после многих успешных лет работы в Москве, Обнинске и Черновцах, приехал в Израиль. Несмотря на годы скитания по разным городам, он навсегда сохранил любовь и память о Черновцах. При нашей первой встрече в Израиле, зная, что я много лет не была в родном городе, он принес мне в подарок каштан из Черновицкого парка. После этого были еще встречи – и в Израиле, и в Америке, где живет его сын с семьей. Как он радовался, что сын подарил ему внучку! Женя начал писать, и очень мечтал опубликовать свои книги. Кое-что удалось, но последний его роман "Наташа", в чем-то автобиографичный, так и не увидел свет при его жизни.

Он послал рукопись нам, своим друзьям, которым он доверял, с просьбой прочитать и высказать критические замечания. Наша переписка и телефонные звонки стали чуть ли не ежедневными в последние пару лет его жизни. После смерти мамы ему как будто хотелось общаться, говорить с людьми, которые знали и помнили его чудесную семью с давних лет.

Каждый разговор или письмо были полны шуток, юмора, смеха. Так было в детстве, так было всю жизнь, так было почти до последнего вздоха...

На его памятнике написаны очень хорошие слова:

Сказочному доктору и мечтателю, спасшему многие жизни...

Спасибо господу, что были твоими спутниками!

Я думаю, что под этими словами может подписаться каждый, кто знал "Хену", как ласково называли его друзья».

В истории медицины нередки случаи, когда врач умирает от той болезни, от которой спасал людей. Вот и доктор Хенкин, много лет облегчая и продлевая жизнь онкологическим больным, сам умер от рака легких.

Женины друзья решили исполнить его заветное желание и выпустить в свет роман, которым он так дорожил: ведь в этом произведении отражена его собственная жизнь. Издательство «Общества любителей еврейской старины» пошло навстречу, и книга выходит к читателю в год, и даже месяц, когда ее автору исполнилось бы шестьдесят пять. К сожалению, до этого юбилея Евгений Хенкин не дожил без трех дней четыре года.

Один мудрый человек сказал, что после нас остаются дети, тексты и память. У многих людей Женя Хенкин оставил о себе память светлую. А его тексты начинают теперь свою собственную жизнь.

[1] Хенкин Евгений. Его шкала. «Заметки по еврейской истории», №34 2003 г.

[2] Беркович Евгений. Слово редактора. «Заметки по еврейской истории», №34 2003 г.

[3] Хенкин Евгений. Фрагменты биографии отца. «Заметки по еврейской истории», №№26, 27 2003 г.

[4] Валентин Хенкин. Буденновец, хирург, художник… Воспоминания. «Заметки по еврейской истории», №№23-25 2003 г.

[5] Хенкин Евгений. Его шкала. «Заметки по еврейской истории», №34 2003 г.

[6] Там же.

[7] Добрускин Электрон. Поговорим о медицине. Сайт «Ашдод», 2004 г.

[8] Хенкин Евгений. Фрагменты биографии отца (с 1939 по 1978). «Заметки по еврейской истории», № 27 2003 г.

[9] Хенкин Валентин. Буденовец, хирург, художник... Воспоминания. Публикация, предисловие и комментарии Евгения Хенкина. «Заметки по еврейской истории», №№ 23-25 2002-2003 гг.

[10] Хенкин Евгений. Фрагменты биографии отца (с 1939 по 1978). «Заметки по еврейской истории», №26 2003 г.

[11] Eimermacher Karl. Vadim Sidur: Skulpturen. Graphiken. Universitätsverlag, Bochum 1978.