Плохие ботинки
Путешествие
в сапожную мастерскую
«Известно, что человек имеет способность
погрузиться весь в один предмет, какой бы он ни казался ничтожный. И известно,
что нет такого ничтожного предмета, который бы при сосредоточенном внимании,
обращенном на него, не разросся до бесконечности». Эту цитату из «Войны и мира»
я вспоминаю довольно часто, поскольку в жизни приходится без конца погружаться
именно в дела и проблемы, которые с легкостью обозначаются нами как неинтересные,
ничтожные и даже, как говорили раньше, мещанские. Но, с другой стороны, думала
я, не такие уж они и ничтожные, эти презираемые нами мелкие дела, если имеют
потенциал, позволяющий им разрастаться до бесконечности. Важно, скорее всего,
то, что определяет наше существование в данный момент, а момент этот может быть
и кратким, и очень продолжительным. И разумнее не досадовать на то, что вот,
мол, приходится заниматься какой-то чепухой, в то время как хотелось бы... –
ну, допустим, спасать человечество; уже само то, что мы откладываем другие дела
и занимаемся этим, презренным, выводит его в разряд главных, как солдата в
генералы, и относиться к нему следует соответственно.
Собираясь в сапожную мастерскую, чтобы сдать в
починку обе пары босоножек, и оценивая этот визит в соответствии с
классическими стандартами, т. е. как предмет, не заслуживающий особого
внимания, я решила сделать по дороге еще несколько таких же мелких, но
необходимых дел. Правда, надеть пришлось старые шлепанцы, но перед выходом я
осмотрела и на всякий случай даже подергала в некоторых местах эту свою
сомнительную обувку и, убедившись в ее безусловной прочности, настолько
осмелела, что взяла с собой сумку на колесах, чтобы по дороге кое-что прикупить,
«заодно уж!», как говорил мой дядя, вкладывая в это восклицание безразмерный
смысл. Для него главным было – заставить себя выйти из дому или взяться за
какую-нибудь работу, а «если уж» начал, совершенно неважно, что делать, куда
идти, ехать или даже лететь; «если уж» взялся за что-то, тогда «заодно уж»
можно наворотить самых немыслимых и часто абсолютно ненужных дел. Однажды он
взялся чинить розетку, лампа не горела, и обнаружил под своим письменным столом
несколько досок, он их когда-то туда засунул, вместо того, чтобы отнести в
кладовку. Забыв про розетку, он «заодно уж» начал в полутемной комнате пилить
доски и делать из них табуретки, задевая пилой кресло, письменный стол и вообще
все, что стояло рядом; поскольку изготовленные им табуретки в доме были не
нужны, он стал уговаривать дочку забрать их к себе. Дочке они были тоже ни к
чему, и она отказалась, но тут вступило в силу третье заклинание, а именно:
«если уж я сделал!». «Мама!» – взмолилась дочка, выразительно глядя на свою
мать, дядину жену, та пожала плечами, и дочка забрала никому не нужные
табуретки с собой, а жена принялась чистить засыпанную опилками и огрызками
досок комнату. Он же получал от такого рода деятельности большое удовольствие и
потом надолго успокаивался в сознании, что «если уж я что-то делаю, то делаю
хорошо».
В общем, поддавшись в какой-то момент исходящему
от него влиянию (медики, кажется, называют это индуцированным психозом), я запланировала
«заодно уж» зайти еще в пару мест поблизости от сапожной мастерской. Погода стояла
отличная, шла я не торопясь, совмещая деловой поход с прогулкой, и была очень
довольна собой, совершенно забыв, что удовлетворённость собой – вещь опасная и
ничего хорошего не предвещает.
Войдя в парк и соображая, куда по дороге зайти
сначала, а куда – потом, бездумно скользя взглядом по зеленой поляне, я вдруг
заметила, что поляна эта выглядит необычно. Освещение изменилось, и как будто
все – пейзаж, осанка деревьев, цвет травы – о чем-то мне настойчиво и внятно
говорило. Деревья стояли вытянувшись, как на параде, свет падал сверху не от
солнца, а со всего неба, трава сияла тихо и торжественно, и даже пчелы затихли
в ожидании чуда. Должно было что-то произойти, открывалась какая-то тайна, и
все растения и животные ее знали, а я – нет. Но я не огорчилась, нам тайны
знать не положено, и тоже застыла в ожидании, в благодарности за то, что
увидела, – хоть как будто и в самый неподходящий момент, когда голова занята
мелкими, сугубо земными делами. Я пересекла парк и спустилась к улице.
Гулять по городу я люблю, при этом новые места
иногда кажутся знакомыми, а хорошо знакомые вижу как бы заново и удивляюсь:
неужели раньше этого дома не было? Или я такая невнимательная? Или что-то
изменилось за последнее время? Может, погода виновата? Погоды здесь чаще всего
плохие, «немец разве погоду даст?!» – говорила одна сотрудница у нас на работе.
И, кроме того, постоянный ремонт, всегда сверлят, красят, копают, словом,
наводят порядок так усердно и с таким шумом, что я невольно вспоминаю слова той
же сотрудницы: «Гэтыя ж немцы! – говорила она по-белорусски, – лезуць у зямлю i
лезуць, каб яны ужо залезлi i ня вылязлi!». Я смеюсь, и настроение мое, и без
того хорошее, становится радужным. Солнце отражается во всех окнах, заливает
балконы; на одном из них среди цветов – женщина с книжкой; когда-то в Израиле,
гуляя в центре Холона, я заметила своей приятельнице, что не люблю высокие
дома, а она подняла глаза на верхние этажи и сказала: «Нет, хорошо! Смотри: вон
сидит женщина, какая прелесть!». А теперь я в Германии, смотрю на совсем другой
балкон, старый, отреставрированный, вспоминаю те слова и перед глазами возникает
иная картинка из прошлого: комната, на столе – небрежно брошенные изящная
сумочка и соломенная шляпка; тут только что была моя подруга; она часто говорит
об удовольствии быть немолодой – никаких романов, тишина и покой. Но шляпка и
сумочка сообщают мне о ней нечто совершенно противоположное, создавая атмосферу
загадки и вечной женственности. И в самом деле, прелесть!
Оглядываясь, вижу, что на нашей мюнхенской улице
много красивых старых зданий, раньше я их не замечала, они перемежаются
простыми коробками – напоминание о войне и разрушениях; бензоколонки – тоже
сомнительное украшение, все вместе создает разнобой; нет, улица не хороша, лет
50 тому назад это была еще, наверно, окраина.
Когда-то мы жили на Швабинге, на Мюнхнер Фрайхайт,
в самом центре города, на боковой улочке. Просторная темноватая гостиная с
большим балконом выходила в узкое пространство между домами; обе спальни и
кухня – на улицу, маленькую, но людную и шумную, особенно, ночью, когда народ
возвращался из пивных к своим машинам, оставленным в этом переулке. Тут и
кончился привезенный из России и из Израиля миф о том, что немцы всегда ведут
себя очень тихо: они так орали ночью и хлопали дверцами машин, что спать было
невозможно, тем более, с открытым окном, к чему я привыкла в Израиле. Но
главное, там не было двора, большого зеленого двора с множеством детей, где моя
шестилетняя дочка могла бы бегать, гонять на велосипеде и заводить себе
подружек.
На службе же существовал Hausing, отдел по
обеспечению жильем сотрудников, особенно, взятых на работу из-за границы; туда
я и написала заявление о том, что прошу, мол, квартиру в другом районе. Ответа ждала
долго, потом стала спрашивать у всех подряд, каким образом от этого самого
Hausing’а добиться положительного решения; советы были разные, но все сходились
на том, что следует что-нибудь подарить нужному человеку, не взятку дать, Боже,
упаси, нет, а так, что-нибудь небольшое, но приятное, в Германии – это знак
симпатии и улучшает отношения. А на добро и отвечают добром. Я не возражала,
только что дарить?
– Они сначала предложили
нам квартиру в плохом районе, – поделилась одна из сотрудниц, – мне не
понравилось. Я принесла в Hausing даме, с которой уже имела дело, цветы,
рассказала ей, что муж у меня – старый и больной. Она очень сочувствовала, посоветовала:
Ты лучше его брось! В общем, поговорили по душам, и с квартирой все уладилось.
– Знаешь что? – сказала другая моя приятельница, –
там есть один человек, Мюллер его фамилия, он австриец и жуткий бабник.
Пригласи его в ресторан.
– Ну да! – испугалась я, – а что, если после
ресторана он ко мне полезет?
– А ты – дай! – ответила подруга.
Все решилось неожиданно быстро и без всяких жертв
с моей стороны: однажды, когда я, сидя в кантине, очередной раз жаловалась на
проблему с квартирой, меня стал расспрашивать об этом сидевший за столом
незнакомый человек, оказавшийся каким-то начальником, курировавшим Hausing. Он
мне и помог. Так мы оказались в районе, где живем уже много лет.
Но если бы можно было выбирать, я вернулась бы на
Швабинг, поселилась где-нибудь возле Английского сада и всякий раз, выходя на
улицу, любовалась бы красивыми домами, башенками, балконными решетками,
ставнями и занавесочками, воскрешая в душе умильное представление о старой
Германии, навеянное в детстве сказками братьев Гримм или Гофмана, которого я
читаю и перечитываю всю жизнь, да рассказами о бродягах Германа Гессе.
Бродяжничество у него – род протеста против так называемого «мещанства»,
необходимости заниматься теми самыми мелочами, о которых писал Толстой и которые
были объявлены недостойными внимания умного человека. Правда, вся эта Германия
существовала до того запредельного ужаса, что реализовался на ее земле в ХХ
веке. Да и существовала ли вообще? Тоже миф, конечно, а все равно приятно; да
что, приятно? просто необходимо для нормального самочувствия, и я, вспоминая
сразу все – и сказки, и переулки Старого Швабинга, куда я часто езжу гулять, –
окончательно размякла. Мифы, мистика, религия – в конце концов свидетельства
того, что существующий уровень знаний не достаточен, он не дает ответа на
загадку происхождения человека, а загадка эта занозой сидит в любой, даже самой
неразвитой душе, и все мы пытаемся на этот вопрос себе ответить, пользуясь
доступной нам информацией, и доказанной, и недоказанной. И никогда ответа не
будет, сказано же: не ешь плодов с древа познания! Мы едим, конечно, но предел
нам положен и его не преодолеть. Все миф: не только религия, но и атеизм, и
вера в науку – тоже миф. Зато как интересно! Вот знали бы мы все – и сразу
стало бы скучно. А так – выдумывай, что хочешь: и богов, и нимф, и Сафаофа, и
Христа, и Будду, и черт знает кого. А Он, если Он есть, глядит на нас с большим
интересом и бормочет то, что старые мастера говорят обычно бездарным авторам:
Работайте, работайте! Мы и работаем, т. е. выдумываем, тренируем свою
фантазию и иногда о чем-то догадываемся, и догадки наши всегда проходят этап
мифа, т. е. фантазии, или, как это называется, фантастики. Мифы –
необходимость, средство защиты от реальности, которую мы не понимаем, но хотим,
если не понять, то хоть как-то себе объяснить.
Размышляя таким образом, я одновременно глазела по
сторонам, заворачивала иногда во дворы, прикидывая, хотела бы я тут жить или
нет, вспоминала всякую всячину, наслаждалась теплом и движением, перемещаясь в пространстве
в нужном направлении, и даже тихонько напевала себе под нос что-то
меланхолическое, вроде «Мне бесконечно жаль моих несбывшихся мечтаний...» –
глупые слова этого старого танго всегда страшно меня веселили, так что я
начинала танцевать и бессмысленно смеяться. Пустая сумка катилась сама по себе,
солнечные лучи разноцветным лазерным веером кружили над городом, – когда я
вдруг заметила, что идти мне стало как-то особенно, неестественно легко. Я насторожилась:
вряд ли эта странная легкость объясняется только безмятежным настроением и
ненагруженной сумкой. Остановившись на секунду и глянув вниз, я обомлела: вся
верхняя часть моей правой босоножки отошла с одной стороны от подошвы и
болталась свободно над стопой.
Это было обидно, в основном, потому, что
заслуженно: реальность не зря напомнила о себе таким мелким, вульгарным
способом, от которого, однако, отмахнуться невозможно; мир вещей совсем не
прост, они гадят, поддаются своим капризам, впадают в бешенство, и мы это
видим, но торопимся объяснить исключительно простыми причинами – из страха
показаться себе и другим отсталыми или глупыми исповедуем утомительно скучный
материализм. А ведь постоянно случается то, чего не ждем – ни от вещей, ни от
людей, ни от самих себя. Случайность – это когда происходит то, чего мы не
предвидели, а не предвидели потому, что плохо знаем реальность. Вот в сказках
неожиданное – норма, и в этом правда. Известно же: сказка – ложь, да в ней
намек, добрым молодцам урок! Почему только «молодцам»? нынешние борцы за права
женщин и особенно сами феминистки освистали бы автора этой фразы, а он бы слезно
просил прощения: мол, неудачно выразился, хотел как лучше...
Я всегда подозревала, что вещи мстят нам за
невнимание к ним, и мстят сознательно, издеваясь над нашим прекраснодушием и
простыми способами показывая, кто тут главный. Главной была босоножка, и заниматься
мне следовало ею, и только ею, и ни братья Гримм, ни Эрнст Теодор Амадей
Гофман, ни даже мой современник Гарри Поттер не имели к делу никакого отношения
и помочь мне не могли. Справляться нужно было самой. А петь не запрещалось,
пой, пожалуйста, в одной старой песенке даже есть подходящие к случаю слова: «А
мой дурацкий смех, везде имел успех, но раскололось мое счастье, как орех».
Я отошла в сторону, остановилась у стены какого-то
дома, поставила сумку так, чтобы позорная деталь моего туалета была незаметна
для прохожих, и попыталась успокоиться и обдумать ситуацию на предмет – что
делать? В общем-то, все недалеко: до дома три квартала, до мастерской – два, до
обувного магазина, где можно купить какие-нибудь дешевые шлепанцы, – тоже два,
так что варианты есть. Только как их использовать, ведь надо идти, а идти я не
могу, с места не могу сдвинуться. Может, пойти босиком? Погода теплая, молодые
девки иногда щеголяют без обуви вообще. Но в моем возрасте... Я представила
себе, как, переходя улицу напротив нашего дома, встречаю соседку, и она смотрит
на меня с изумлением и говорит сочувственно, полагая, что я сошла с ума: «Frau
Levin, was ist passirt?» – Что с вами случилось?». Однажды, находясь в
санатории, мы оказались в столовой рядом с немецкой парой. Он был толстый, с
большой задницей, по которой она его иногда снисходительно-любовно похлопывала,
а она – ничего себе, «блондиновая», как неодобрительно замечает моя дочка в
адрес бестолковых водительниц машин, симпатичная и явно старалась ему угодить.
Постепенно выяснилось, что она ему не жена, а подруга, жена тоже есть и не дает
развода; причиной тому – его дом. Я подумала, что и ее преувеличенное внимание
к нему имеет те же корни. Фамилия у нее была польская, на столовской карточке
прочитали, и мой муж тут же спросил, не полька ли она – судя по фамилии? Она
покраснела и сказала, что первый ее муж был поляком, а я подумала, что, скорее
всего, и она полька, но своему толстожопому другу с большим домом в этом не
признается. Мне она рассказала подробнее: у нее взрослая дочь от первого брака,
дочь замужем, есть ребенок, после санатория она этого ребенка, своего внука, возьмет
к себе, а дочь с мужем поедет в отпуск.
Однажды, говоря про какую-то свою знакомую,
которая повела себя неподобающим образом, он заметил, что это было неожиданно,
потому что она выглядела как «echte Dame, immer mit Schmuck und Frisur». Сейчас
я вспомнила эту историю, потому что глядя на меня, когда я буду вышагивать
босиком, многие подумают примерно то же самое, если не хуже. Представив себя, я
засмеялась, но тут же опомнилась – некоторые прохожие и в самом деле глянули на
меня с недоумением.
Интересно, подумала я, русский сказал бы, конечно,
«интеллигентная женщина», а что он имел бы в виду под этим, трудно сказать. Вот
немец определил точно, почему дама казалась ему настоящей: потому что была
всегда при украшениях и в прическе, т. е. пристойно одета. А почему
русский называет человека интеллигентом?
Тем временем я шарила в обеих своих сумках –
обычной и продуктовой, искала какую-нибудь тесемку, чтобы подвязать проклятую
босоножку и доковылять до дома, почему-то именно до дома, хотя до мастерской
или до обувного магазина было гораздо ближе; вот так же я когда-то, еще в
школе, переплыв больше половины реки, стала тонуть и рванула не к близкому уже
противоположному берегу, а к далекому, но своему. Дура! сказала я себе той,
которая тонула много лет тому назад, и тут вдруг нашла в сумке матерчатый
мешочек для продуктов – от него можно было оторвать ручку и подвязать
босоножку. Оторвать не вышло, пришито было на совесть, «работают честно, как
нацисты!», говорит в таких случаях один мой знакомый; ножниц с собой не оказалось;
я стала опять шарить в сумке, надеясь, что какая-нибудь найденная вещица
наведет на мысль, и таки да – пилочка для ногтей вполне сгодилась, хорошо, что
она всегда при мне. Не такая я уж и дура, оказывается, все необходимое ношу с
собой, слава богу! Я приободрилась и начала терпеливо тереть крепкую полотняную
тесемку маленькой своей пилочкой.
Интересно, кто из моих соседок был бы доволен
собой в такой ситуации? рассуждала я, совсем как тот еврей в старой шутке: два
еврея, молодой и старый, едут в поезде Жмеринка-Одесса. Или они вообще не могли
бы в такой ситуации оказаться? Я вроде бы общаюсь с ними и в доме этом живу
давно, но почти ничего о них не знаю. А кто из них побежал бы на меня доносить,
если бы к власти пришел очередной фюрер? Я вспомнила передачу по телевизору,
рассказывала женщина, которая выжила в концлагере. Ее семью выселяли в гетто,
дверь квартиры была открыта, и к ним стали заходить соседи и выносить вещи,
хотя и она, и дети были еще дома. Мимо нее проходили, как будто ее уже не было
на свете. «Я для них уже не существовала, до сих пор не могу понять, как такое
может быть? у меня со всеми были хорошие отношения, и они казались мне очень
милыми людьми. Я ведь их знала, жила в этом доме не один десяток лет, тут
выросли мои дети...». Значит, не знала. Что происходит с людьми в такие моменты?
В другой передаче говорилось о враче со слабым характером, в то время как в
цене были характеры сильные: ему предложили работу в Освенциме, он сначала не
хотел, но потом решил, что надо закалять волю, согласился, перевез в лагерь
семью и зажил вполне уютно, начальство было им довольно. В нормальные времена
он со своим слабым характером считался бы очень милым человеком. «Мягкий,
интеллигентный человек», – типичная для российских людей фраза.
Среди наших соседей двое, возможно, и не доносили
бы, не пошли бы за всеми на зло а, может, даже нам бы и помогли; когда возле
нашего дома решили вырубить сразу 13 деревьев, они настолько были возмущены,
что даже в суд подали на домоуправление. А вырубали потому, что деревья эти
раздражали домохозяек, это были тополя, и летом с них какое-то время залетал в
квартиры пух. Одна из них мне сказала, когда я огорчилась планом вырубки: «Die
Bäume müssen weg!»; говорила очень решительно, чуть ли не с ненавистью; я легко
представила себе, как она с той же интонацией при соответствующей политической
погоде произносит: »Die Juden müssen weg!». И грабить придет не потому, что
воровка, а просто – чтоб добро не пропадало. И вообще, все так делают...
А как повели бы себя в такой ситуации здесь, в
Германии, крещеные или ассимилированные российские евреи, привезшие на Запад убеждение,
что быть евреем – стыдно, а, главное, невыгодно, и что следует сразу же публично
объявить о своем отходе от еврейства, о том, что они евреев не выносят, а Израиль
– это вообще что-то дикое и непредставимое, одесский рынок на окраине Ашхабада,
не для белого человека, не для настоящего европейца, какими они себя считают; тогда
тебя здесь, как в России, может быть, признают своим и пригреют. Надо
укорениться, говорят они, зная по опыту, что лучшим средством для этого
является антисемитизм.
Пилить тесемку можно было и не глядя, руки
работали автоматически, и я давно уже думала о другом, рассматривая фрукты на
лотке, витрину магазина напротив и многочисленных прохожих. Толпа была современная,
разнонациональная, все спешили по делам, но совсем не трудно было представить
себе этих людей иными: прилично одетому высокому гражданину очень подошла бы
нацистская фуражка и шинель с погонами, а каждая вторая молодая женщина выглядела
в точности, как Ева Браун или Эльза Кох; всех их объединяло сознание своего
безусловного превосходства.
Кажется, я слишком далеко ушла в своей рваной
босоножке, и, тряхнув головой, прогнала наваждение; вокруг снова шумел
нормальный город, светило солнце, и тесемка от мешочка, зажатая в руке, была
готова к употреблению. Я подвязала босоножку и поковыляла домой, стараясь
ступать осторожно и толкая коляску впереди себя.
А та дама, блондиновая, в конце отпуска стала
очень озабоченной, потому что, шепнула она мне, ее толстожопому другу так
понравилось в санатории, что он решил остаться еще на неделю, а она, таким
образом, не сможет помочь дочери. Но это ведь не его дочь... Ему она так ничего
и не сказала, поостереглась, поговорила с дочерью – та перенесла отпуск.
Дома я, держа в руке негодные босоножки, подошла к
мусорке.
Странная история: почему они так безнадежно и
внезапно порвались, ведь я проверяла их и дергала, они были вполне еще крепкие?
День прошел впустую, стояла на улице и теребила ручку от полотняного мешка,
надо же!, но настроение у меня ничуть не испортилось и мне даже не было
«бесконечно жаль моих несбывшихся мечтаний» насчет забрать из мастерской починенную
обувь и «заодно уж» зайти в несколько других мест. Ну получила бы я отремонтированные
сандалии, расплатилась бы, про себя удивляясь несуразным ценам, зашла бы в
какие-то магазины и вместе с необходимыми купила бы и совершенно ненужные вещи,
а потом, усталая и недовольная собой, попила бы дома чаю и, скорей всего, легла
поспать. И вспоминая этот день, ощущала бы только досаду.
А так мне не было досадно, мне было весело, и, глядя на свою драную обувку, я громко пела: «Хотелось счастье мне с тобой найти, но, очевидно, нам не по пути, та-та-та-та-та!». И никого наконец-то не стесняясь и хохоча, как ведьма, стала тут же, в прихожей, танцевать танго, исполняя непонятный для самой себя ритуал, а разворачиваясь в особенно решительном па, взмыла в воздух, разжала пальцы – и босоножки стукнулись о дно мусорного ведра.
задумал смотреть фильмы онлайн кинопортал kinopera.ru
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2506
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer7/ALevina1.php - to PDF file
Комментарии:
прохожий
Германия - at 2010-10-04 11:40:30 EDT
Я прочитал этот рассказ.Что сказать?У (бывших) советских людей мозги остаются навсегда советскими-мир существует для них только в чёрно-белом цвете ...
игорь
усть каменогрск, КАЗАХСТАН - at 2010-09-04 01:13:14 EDT
Исаку Фердману сайт русских сапожников http://shoemaker.borda.ru/ мы с вами коллеги
Ася Левина
- at 2010-07-22 04:38:59 EDT
Большое спасибо Борису Тененбауму, Ионе Дегену, Юлию Герцману, Борису Альтшулеру, Юлию Герцману и Исаку Фердману за отзывы на мой рассказ «Плохие ботинки». Благодарю также читателей, выступивших под следующими никами: О погоде, Лорик, Буквоед, Тульвит, Девичья память и Читатель.
Исак Фердман
Мюнхен, Германия - at 2010-07-16 16:31:25 EDT
Уважаемая г-жа автор Ася Левина!
Вот я прочитал ваш опус в жанре путевых заметок Плохие Ботинки и ни одного ботинка в нём не встретил! Скажите, вы когда-нибудь видели ботинок? Поэтому я целиком и полностью согласен со справедливой конструктивной критикой, подвергнутой читателем под скромным названием «Девичья память» - Thursday, July 15, 2010 at 08:09:19 (EDT), где эти ваши ботинки превращаются в две пары босоножек, потом в сандалии, в старые шлепанцы и прочий ассортимент! Что это за артикель такой босоножка, это безграмотное мещанское выражение прошлого века! Это Айседора Дункан какая-нибудь или что? И я думаю, что вы, г-жа автор, мягко говоря, недостаточно профессионал в отличии от меня и г-на Девичьей Памяти, который по всей вероятности является моим коллегой и знатоком своего дела.
Я сам по специальности был сапожник высшего класса, широко известный в СССР и за рубежом, а в Германии - главный помощник продавца в обувном отделе крупнейшего супермаркта, так что о предметах обуви слышал не по наслышке. К вашему сведению, нет такого артикеля «босоножки». Есть разного фасона Дамен Сандалеттэ, Херрен Сандалеттэ, Ремхенсандалеттэ с ремешками, Пантофлеттэ без пятки, Био-Клогз по €9.95 за пару и более 115 000 видов обуви на трёх этажах!
Я не согласен с утверждением другого критика (Читатель Асе Левиной, Basel-Stuttgart-Berlin, Suisse-Germany - at 2010-07-14 13:59:39 EDT) – не удивляйтесь такому странному адресу: этот господин пишет под разными именами и явками, чаще всего под «Следователем-любителем». Так вот, этот «следователь» пишит: «Уважаемая г-жа Ася Левина! Обратившись к банальной теме поношенных босоножек, Вы походя сделали несколько заявлений...»
Категорически возражаю! Это не банальная, а исключительно актуальная, архиважная и злободневная тема! И обсуждать её должны только компетентые профессионалы, а не делитанты из других областей народного хозяйства.
Вот вы например, госпожа автор Левина, вы меня не знаете, а я ведь вас знаю с хорошей стороны, и читал ваши еженедельные политинформации Особое мнение в газете «Русская Германия» и так же был на лекциях в еврейской гемайнде на Райхенбах штрассе 27. Так если ваша профессия международная политика, зачем вы берётесь судить о предметах, в которых не разбираетесь? Правильно сказал А.С.Пушкин:
«Суди, дружок, не выше сапога!»
О погоде
- at 2010-07-15 15:37:57 EDT
"Погоды здесь чаще всего плохие,..."
Над этим смеялись в прошлом, 19-м, веке москвичи и петербуржцы, шаржируя "одесский" акцент. Слово "погода" в этом смысле употреблялось великороссами только в единственном числе ("Погода здесь чаще всего плохая...").
Аналогично - "одесские" выражения: две большие разницы, не морочьте голову, слушайте сюда, не берите в голову, за кого вы меня держите и т.д.
ЛОРИК
- at 2010-07-15 14:05:36 EDT
Бедный ЙОРИК…
Бедная ЛИЗА…
БЕДНАЯ Ася!..
Плохие ботинки…
Старые шлёпанцы…
Рваные сандалии…
Драные босоножки…
Толстая Жопа
Шумные немцы…
Новый Фюрер…
Эти соседи…
Мне бесконечно жаль…
Но – солнце…
Но – дождик…
Но – зелень…
… Ах! Бедная Ася!..
Буквоед
- at 2010-07-15 11:37:10 EDT
Два впечатления от статьи:
1. Талантом г-жу Левину Б-г не обидел.
2. Хороша страна Германия, если бы не немцы.
Тульвит
- at 2010-07-15 11:13:29 EDT
Я бы сам туда подался,
Но, боюсь, возникнет в скорости
Там привычка просыпаться
С ощущеньем "Немцы в городе!"
Девичья память
- at 2010-07-15 08:09:17 EDT
«Собираясь в сапожную мастерскую, чтобы сдать в починку обе пары босоножек...»
«Правда, надеть пришлось старые шлепанцы...»
......
«вся верхняя часть моей правой босоножки отошла с одной стороны от подошвы...»
«Ну получила бы я отремонтированные сандалии...»
Читатель Асе Левиной
Basel-Stuttgart-Berlin, Suisse-Germany - at 2010-07-14 13:59:39 EDT
Уважаемая г-жа Ася Левина!
Увидев восхищённый отзыв г-на Тененбаума на Ваш данный очерк, прочитал я этот очерк, но, к сожалению, восхищения
он у меня не вызвал. Обратившись к банальной теме поношенных босоножек, Вы походя сделали несколько заявлений,
которые с одной стороны совершенно сногшибательны, а c
другой стороны свидетельствуют, как говорят у нас, about state of your mind.
Вы прямолинейно заявляете, что ассимилированные и/или крещёные люди еврейского происхождения неизбежно
превратятся в антисемитов. Мне видится в этом Вашем суждении отголосок советского воспитания и большевистской
установки: кто не с нами тот против нас. Кто не с Вами,
г-жа Левина тот, - судя по Вашему обвинению этих
ассимилированных в неизбежном приходе к антисемитизму, - тот против Вас. Как Вы додумались до подобной бессмыслицы?!
Далее, фраза, ´Die Bäume müssen weg´, сказанная одной жительницей Мюнхена в некой малоприятной, но заурядной истории, ассоциируется у Вас с представлением о
гипотетических политических изменениях в Германии, когда,
Вы предполагаете, станут говорить ´Die Juden müssen weg´. Гипотезы можно строить какие угодно, спорить о гипотезах не
имеет смысла. Гипотеза же Ваша свидетельствует о Вашем личном состоянии духа и о Ваших ощущениях в Германии.
Вам страшно в Германии. Вы акцентируете некие неэкстраординарные качества подвыпивших немцев,
свойственные, пожалуй, не только подвыпившим особам
немецкой национальности. Моё впечатление от этого
акцентирования однозначное: Вы очень нелюбите немцев.
Г-жа Левина! Как я понимаю, Вы приехали в Германию из
Израиля почти 30 лет тому назад. В одном из Ваших очерков
Вы с сожалением пишете, что в Мюнхене Вы, по Вашим словам, ´застряли на многие годы´. В данном очерке Вы резко
осуждате людей еврейского происхождения, которые
ассимилировались в Германии, пишете подчёркнуто
недоброжелательно о немцах, избрав для их описания
поведение подвыпивших особ, и выражаете страх о возможных
будущих политических переменах и о будущем евреев в
Германии. Прочитав Ваши очерки, я невольно подумал, что
держит убеждённую сионистку, страстно стремившуюся 40 лет
назад в Израиль, гражданку Израиля, пенсионерку Асю Левину
в Германии? Ведь должна же быть какая-то причина, по
которой Вы, несмотря на Ваше тяжёлое настроение и сильное
недовольство в Германии не возвращаетесь в Израиль. Но, как
говорится, чужая душа — потёмки, и причины этой из Ваших
очерков я не почерпнул.
Ион Деген
- at 2010-07-14 13:07:14 EDT
Компьютер приказал долго жить. И до этого почти не было возможности заглядывать в него. Но на иждивении прочёл Ваш рассказ. Какой же Вы молодец! Отличный поток сознания, нанизанный на внутреннее ощущение женщины. И отличный пример того, что любой предмет может стать темой хорошего литературного произведения. Не понимаю, как это может не понравиться.
Игрек
- at 2010-07-13 20:26:08 EDT
Опять та же ситуация: надо повторять предыдущих "отзывников". Мне понравился этот день, эта бесцельная прогулка, эти как бы случайные мысли, этот, наверно, не случайный взгляд на живущих рядом "местных" и, конечно, Ваш замечательный литературный дар.
Ваше "Тут и кончился привезенный из России и из Израиля миф о том, что немцы всегда ведут себя очень тихо: они так орали ночью и хлопали дверцами машин, что спать было невозможно" напомнило мне первое знакомство с ГДР-скими немцами-студентами в Ленинграде 72 года и недавнее в "санатории" в Мексике, где большинство отдыхающих были немцы. Жуть, кто-нибудь бы рассказал, я бы не поверил.
Юлий Герцман
- at 2010-07-13 18:10:29 EDT
Какой чУдный рассказ!
Борис Э. Альтшулер
- at 2010-07-13 17:50:06 EDT
Я влюбился в предыдущий израильский рассказ Аси Левиной. Опубликованый теперь эссе-рассказ автора меня несколько разочаровал. Эдакий еврейский женский экзистенциализм с, к сожалению, несколько плоскими рассуждениями и ошибками в цитате типа: "was ist passirt?" (а надо бы "was ist passiErt?").
Левина - талантливый прозаик в трудном жанре короткого рассказа. Очень хочется надеятся, что ее следующая попытка снова окажется очаровательной.
Б.Тененбаум
- at 2010-07-13 09:21:45 EDT
Ася, это замечательно ! Для написания подробной рецензии, право же, надо иметь талант, которым я не обладаю. Но высказать вам мое искренне восхищение я все-таки могу. Спасибо. Вы пишете прозу, которая стоит поэзии.