Записка, зашитая в телескотне
בס''ד
Памяти моей матери
1
Арье-Лейб остановился и в изнеможении опустился на снег. Нет никакого
смысла бороться с метелью, тратить последние силы. К тому же, по всей
видимости, последние три-четыре часа он кружился на одном месте. Во всяком
случае, эту огромную сосну он видел уже по крайней мере дважды. Здесь, между ее
корнями, ветер почти не чувствовался, но снег валил огромными хлопьями и
заглушал все звуки. Вой ветра где-то в вершинах деревьев, надрывный скрип их ветвей
и время от времени треск обламывающихся сучьев доносились словно сквозь толстый
слой ваты, а в ушах – странная тишина.
Сколько уже дней он не ел?.. Вот так и замерзают – садятся, уже не
чувствуют холода и засыпают... И когда? Именно сегодня, в его день рождения, в
день его восемнадцатилетия...
Эти слова произнес внутри его какой-то мерзкий голос, словно перед глазами
мелькнула какая-то гнусная гримаса. Нет сомнения, это вмешался йецер. Убирайся
в свою клетку, нечистый! Арье-Лейб представил себе лицо учителя – вернейшее
средство против йецера. Ровно год назад реб Йехиэл-Михл неожиданно вызвал его к
себе и сказал: «Сегодня тебе исполнилось семнадцать лет. А мудрецы наши говорят:
«Восемнадцатилетний – для хупы». Поэтому на весь следующий год ты должен уйти в
изгнание, чтобы очистить свою душу от скверны съеденного тобой у гоев...»
Сердце похолодело от этих слов. Учитель его прогоняет?! Нет, это подсказал
йецер. Быть евреем – значит: быть всегда готовым на самопожертвование. Жизнь в
этом мире – непрерывная цепь испытаний. Так какое счастье, что цадик открывает
смысл испытания, указывает, к какой цели оно ведет!
И Арье-Лейб ответил, как отвечает настоящий хосид:
«Я готов!»
«Ты должен все время идти пешком, только пешком, – продолжал реб Йехиэл-Михл,
– и только вперед. Где ты переночевал один раз, не оставайся на вторую ночь. Ни
у кого не проси есть, если дадут – хорошо, нет – надейся на Бога. И никому не
открывай, что ты учил Тору. Однако когда год пройдет, если придешь в такое
место, где тебя попросят остаться – останься. Если тебе предложат жениться –
соглашайся. И вот что сделай в день свадьбы...»
Он что-то написал на маленьком обрывке пергамента, свернул его в трубочку,
велел Арье-Лейбу снять талескотн и в его край зашил этот крошечный свиток.
«...В день свадьбы, перед самой хупой, позови раввина и дружек в уединенную
комнату, распори шов, вынь записку и дай им прочитать. А теперь, сын мой,
собирайся в путь!»
И он сам проводил Арье-Лейба до околицы, указал, в каком направлении следует
идти, и благословил его...
Сегодня – истек год. Сегодня – конец изгнанию. Конец?.. Конец всему...
Арье-Лейб вызвал в душе прилив упрямства.
Нет, не поддамся!
Перед ним промелькнули восемь лет, проведенные в доме злочувского раввина.
Последние два года, когда реб Йехиэл-Михл сам изучал с ним Кабалу, два года
учения у реб Йоханана, специально вызванного для этого из Брод, празднование
бар-мицвы, когда все узнали, как Арье-Лейб знает оба Талмуда – и Бавли, и
Йерушалми, какими вопросами его засыпали, и как хвалили его потом величайшие
раввины, приглашенные учителем на бар-мицву, ученики Баал-Шем-Това... И
рассказы реб Йехиэл-Михла о его учителе, благословенной памяти Баал-Шем-Тове...
Мысли смешались. Казалось, он остается самим собой и одновременно видит
себя со стороны. Вот стоит перед руководителем йешивы и слышит его голос: «...Ты
должен идти в Злочув, я дам тебе письмо к тамошнему раввину, реб Йехиэл-Михлу»,
и в то же самое время видит, как оборванный, измученный мальчик тремя месяцами
раньше подходит к дверям этой самой йешивы в надежде узнать, что же это такое –
Тора. Не успевает он перевоплотиться в этого мальчика, как видит себя в другом
местечке, где вокруг него толпятся евреи и громко спорят, как помочь ему... Еще
раньше: первый раз он входит в синагогу и слышит: «Что тебе здесь надо, гоецл?»
Еще в большей дали: он пасет ивановых овец, а назойливый соседский пастушонок
пристает в нему, называя его «жид»... А там, еще дальше, в еще большей глубине
времени – что-то неопределенное, страшное...
Чтобы отвлечься, прибег к испытанному средству: начал думать о той странице
«Зоѓара», которая месяц назад, когда он начал повторять то, что знал наизусть,
вдруг властно привлекла к себе его внимание. Слова, их буквальное значение, ему
понятны, но не оставляет чувство, будто нечто подобное сказано где-то в другом
месте... Если вспомнить, где, и сопоставить... И сопоставить... Тогда...
Нет, так и самом деле недолго замерзнуть!
Арье-Лейб встряхнулся и вышел на просеку. Неожиданный удар ветра чуть не
сбил его с ног. Однако вместе с ветром долетели какие-то звуки – вроде
собачьего лая, и на какое-то мгновение обостренное обоняние уловило словно
запах дыма...
Внезапно исчезла вата в ушах. Оглушительный вой ветра. Какой жуткий напор –
как будто по просеке навстречу несется поток воды.
Просека? Да нет, это дорога!
Согнувшись, временами почти ползком, Арье-Лейб продирался сквозь ветер,
ощущая свое тело совершенно невесомым. Прошла целая жизнь, пока он добрался до
занесенных снегом ворот, позади которых надрывалась от лая собака.
Открывают калитку. Кто-то почти втаскивает его на крыльцо. «Сюда, сюда, к
печке...» Слава Б-гу, еврейский ишув! Его заставляют сделать глоток какой-то
обжигающей жидкости. Все тело мгновенно охватывает блаженное ощущение тепла, и
Арье-Лейб проваливается в сон.
2
Родной, милый напев. Два голоса то догоняют друг друга, то согласно идут
рядом, то сталкиваются в споре. Сколько времени он уже не слышал, как учат
Гемору!
В полусне, вновь не засыпая, но и не просыпаясь, Арье-Лейб следил за
доносившимися к нему голосами. Все здание Торы он представлял себе вроде
гигантского многоэтажного кружева серебряной паутины. Некоторые участки
излучают ровный, чистый блеск – это выученное наизусть и исследованное до
полной ясности, отдельные нити ярко сверкают – это его собственные открытия,
истинность которых получила подтверждение учителя, другие части – более тусклые,
местами подернутые дымкой, а кое-что даже совершенно закрыто мглою – это уже
совершенно непонятное, края же паутины – и ввысь, и вглубь, и в ширину, и в
длину – тонут в серебристом тумане...
Ему было достаточно услышать лишь несколько слов, чтобы узнать, что учат.
Словно с головокружительной высоты он пал на точно намеченную цель – особое
сплетение узора на этаже Талмуда, и мгновенно это сплетение выросло и окружило
его со всех сторон. Словно через мощное увеличительное стекло он посмотрел на
крошечный участок серебряного кружева, и вдруг оказалось, что он представляет
собой сложнейший многослойный узор, на исследование которого мало всей жизни, а
все остальное потонуло в серебристом тумане...
Арье-Лейб, не открывая глаз, следил, как голоса двигаются вдоль одной из
нитей сплетения. Ему не надо было вникать в смысл произносимых слов –
достаточно лишь чувствовать, что голоса не отклонялись от правильного
направления. Он начал было опять засыпать, но тут словно ощутил какое-то
неудобство. Оказывается, голоса оторвались от своей нити кружева и начали
двигаться в пространстве без всякой опоры, все дальше отходя от исходной нити, спутывая
и даже обрывая другие...
Сна как не бывало. Не помня, где он находится, громко сказал: «Неправильно!..»
Сердце похолодело: он преступил запрет учителя! Но в то же мгновение вспомнил:
год прошел, и теперь он имеет право показывать свои знания.
Сидевшие за столом насмешливо переглянулись. Это были двое парнишек лет
тринадцати-четырнадцати, не старше. Их лица явственно изобразили вопрос: «Какой-то
прохожий юнец понимает больше нас?» Однако тот, что постарше, все же спросил:
– Что неправильно?
– Все ваше рассуждение вы построили на неправильном допущении, – ответил Арье-Лейб.
– А между тем в Мишне сказано буквально...
И он разъяснил им их ошибку.
С их лиц исчезло насмешливое выражение, но никто ничего не успел сказать: в
комнату вбежала девушка.
– Борух, Шимон, ужинать!
Но тут же, заметив в комнате незнакомого парня, осеклась, ее милое, доброе
лицо густо покраснело, она отступила и поспешно выскочила из комнаты.
– Гостя тоже ведите ужинать! – из соседней комнаты донесся мужской голос.
Еда была крайне простая, но сытная, и на тарелки ее клали большими
порциями.
Мать, с таким же милым и добрым лицом, как у дочери, но покрытым сеткой
глубоких морщин, смотрела на Арье-Лейба с нескрываемой жалостью.
– Не стесняйся, сынок, кушай на здоровье, – приговаривала она. – Какой же
ты худой! Верно, пришлось поголодать? Только, знаешь, после долгого поста
следует есть осторожно, понемногу...
Арье-Лейба не нужно было предостерегать. «Праведник ест, чтоб была сыта
душа» – душа, а не живот. Так когда-то разъяснил ему эти слова из «Мишлей Шломо»
реб Йехиэл-Михл, и он усвоил этот урок на всю жизнь.
Отец ел молча. Его огромные, загрубелые ладони труженика странно противоречили
тонким чертам лица. Оно сразу привлекло внимание Арье-Лейба своей странной
бледностью, которую не мог скрыть даже загар постоянно работающего на воздухе.
И еще – выражением глубокой задумчивости. Лицо человека, постоянно
прислушивающегося к тому, что происходит в его душе. Оно напомнило Арье-Лейбу
одного из преподавателей той йешивы, где он впервые познакомился с Торой, часто
повторявшего стих из «Мишлей»: «Счастлив испытывающий страх постоянно».
Закончив есть, отец обратился к Арье-Лейбу:
– Знаешь, сынок, очень мне не хочется тебя отпускать. Смотри, какой мороз
после метели... – Он указал на оконные стекла, покрытые толстым слоем инея.
– Папа, – вмешался Борух, – наш гость – ученый...
И он рассказал о том, как Арье-Лейб указал им их ошибку.
–...Как ты думаешь, папа, может быть, попросить его учить Мойшеле?
– Да, папа, – подал голос Шимон, – как было бы хорошо, если бы Мойшеле жил
дома, а не у чужих людей...
Отец помолчал несколько минут, затем обратился к Арье-Лейбу:
– Скажи, сынок, как твое имя и кто
твой учитель?
Услышав ответ, он опять заговорил не сразу. Вопросов больше не задавал – видно,
уже не впервые принимал у себя «справляющих изгнание».
– Нашему младшенькому десять лет. Мы вынуждены были отправить его в город:
здесь некому учить его. Может быть, ты согласишься остаться у нас меламедом
Мойшеле? Что тебе странствовать пешком в такую стужу – живи с нами и учи нашего
младшего. Мы заберем его из города, и я буду платить тебе, сколько скажешь.
«Если придешь в такое место, где тебя попросят остаться – останься», –
вспомнил Арье-Лейб слова учителя и согласился.
3
Прошло несколько дней.
Опять вечером Арье-Лейб сидел около печки и грелся, размышляя о той
странице «Зоѓара». Борух и Шимон опять учили Тору – на этот раз разбирали законы о
шхите, сравнивая Роша и Рамбама. Между ними завязался спор, и в конце концов их
голоса стали настолько громкими, что отвлекли Арье-Лейба от его мыслей, и он
был вынужден прислушаться. Оказалось, что, стремясь, по-видимому, поскорее
сделать какое бы то ни было свое открытие в Торе, Борух ухватился за одну
частность в правилах шхиты и вообразил, что совершенно по-новому понял то, что
пишет Рамбам. Шимон не соглашался с ним, но его возражения также висели в
воздухе без всякой опоры. Защищая свою точку зрения, Борух уже успел сочинить
целую теорию, о которой теперь шел спор – но, к сожалению, ни тот, ни другой из
спорящих, по всей видимости, даже не подозревал, что их аргументы совершенно
безосновательны. И опять Арье-Лейб не выдержал.
– Борух, Шимон, не обижайтесь, но тут все ясно и не о чем спорить...
– Как не о чем? – вскрикнул Борух. – Да ты только посмотри, что пишет
Рамбам! Подойди-ка сюда...
– Что пишет Рамбам, я помню, – ответил Арье-Лейб и процитировал это место
наизусть. – Дело просто в том, что надо знать строение горла коровы. Если бы вы
хоть раз видели шхиту, никакого вопроса у вас не возникло бы. Смотрите...
Он подошел к столу и стал чертить на обрывке бумаги, приговаривая:
– Вот это – пищевод, здесь – аорта, подающая кровь в головной мозг, а вот
дыхательное горло. И все дело в том, как оно крепится к челюсти – кто этого не
знает, легко может впасть в ошибку...
Ребята смотрели на него во все глаза. Так он знаток и в практических
законах тоже!..
За ужином отец заметил. что отношение его сыновей к Арье-Лейбу заметно
изменилось. Они пропустили его вперед для омовения рук, потом – подождали, пока
он возьмет первый кусок хлеба и положит себе еду, и лишь после этого сами
наполнили свои тарелки. Когда же отец предложил Боруху на этот раз быть ведущим
в зимуне, тот ответил:
– Папа, окажи эту честь Арье-Лейбу.
На вопросительный взгляд отца ответил Шимон – несколько торжественно, но не
поднимая глаз от тарелки, как будто стыдясь своего тона:
– Борух просто исполняет заповедь наших мудрецов: «Тот, кто узнает от
своего товарища хотя бы один закон, или хотя бы одно изречение, или даже
всего-навсего одну букву, обязан воздавать ему честь».
Отец улыбнулся.
– Ну, и какую же букву ты узнал сегодня от Арье-Лейба?
– Он узнал, – снова ответил Шимон, – что не годится быть слишком самонадеянным
и гнаться за открытиями, не зная азов.
Отец посмотрел на Боруха, помолчал и спросил:
– Да, кстати, что там говорится потом – насчет Давида и Ахитофеля?
– Что «выучил он от Ахитофеля всего-навсего две вещи, но называл его своим
учителем, руководителем и другом», – закончил Шимон цитату из Мишны.
– Я давно хотел вас спросить: что это за две вещи?
Борух и Шимон переглянулись.
– По словам Раши, – нарушил неловкое молчание Арье-Лейб, – во-первых,
Ахитофель указал Давиду, что Тору не учат в одиночку, и, во-вторых, что место,
где учат Тору, подобно Храму, и входить туда надлежит, преисполнившись
благоговейного страха перед Давшим нам Тору.
– А если Тору все же учат в одиночку?.. – поинтересовался Шимон.
– В Талмуде написано, что в таком случае даже мудрец глупеет и доходит до
того, что совершает нарушения Торы. Могаршо поясняет, что причина этого в том,
что если учащий Тору в одиночку совершает ошибку, некому указать ему на нее.
– Вот, – с обидой в голосе заговорил Борух, – это прямо про нас. Воображаем,
будто учим Тору, а все без толку... Просто тратим время зря...
– Ну, вы учите не в одиночку, – отозвался отец.
– Это все равно, как в одиночку, потому что нам не у кого спросить, – заметил
Шимон.
– Он прав, – сказал Борух. И вдруг выпалил: – Папа, я хочу учиться у
Арье-Лейба!
– Что значит – «ты»? – возмутился Шимон. – Я тоже хочу учиться у
Арье-Лейба!
– Мы оба хотим!... Папа, ты знаешь, оказывается, Арье-Лейб не только
большой знаток Талмуда... Папа, уговори его заниматься с нами!.. – говорили они
наперебой.
Отец спокойно дождался, когда они замолчат в ожидании, что же он скажет, и
заговорил, медленно подбирая слова – как бы размышляя вслух:
– Сам я не успел поучиться как следует, так всегда надеялся, что хотя бы
дети мои смогут... Так нет, пришлось забрать их из йешивы – нужны рабочие руки,
один я не в состоянии управиться с хозяйством.... Но зимой работы немного,
пусть учатся на здоровье. И я очень рад, что ты им можешь помочь. Тебя прямо
Всевышний прислал – именно в такое время, когда ты нам очень нужен. Ты согласен
позаниматься с ними? А я не обижу тебя...
Он критически посмотрел на одежду Арье-Лейба.
– Совсем не по времени ты одет: так и наружу ты выйти не можешь. Я прибавлю
тебе плату и справлю тебе подходящую одежонку. Согласен?
Арье-Лейб был согласен.
4
Теперь день Арье-Лейба был заполнен полностью: до полудня он занимался с
Мойшеле, а затем мальчик повторял пройденное, ближе к вечеру приходили Борух и
Шимон и сначала сами повторяли вчерашний урок, потом начинали учиться с
Арье-Лейбом. Таким образом, для себя самого у него оставалась лишь пара часов
во второй половине дня, и то нередко Мойшеле прибегал к нему с неожиданно
возникшими у него вопросами, и они разбирали их, пока старшие братья не
начинали проявлять нетерпение. Иногда, наоборот, те обращались к нему раньше времени.
Чаще всего это был Борух, постоянно стремившийся к «открытиям». Приходилось
снова и снова говорить ему, что самое важное – это знать пройденное и постоянно
повторять его. «Главное в учении, – твердил ему Арье-Лейб, – не когда ты сидишь
за книжкой, а когда занят посторонними делами, но в то же время продумываешь выученное.
Вот только тогда ты понимаешь, что действительно знаешь, а что – нет, и вот
тогда у тебя появляются настоящие вопросы». Но, чувствуя себя главой своей
маленькой йешивы, Арье-Лейб был счастлив: все три его ученика жаждали знаний, и
чем больше осаждали они его своими вопросами, тем сильнее он ощущал
благодарность Всевышнему за то, что Тот привел его туда, где он был
по-настоящему нужен. «Много получил я от учителей моих, – повторял он про себя
слова автора Мишны, – от моих товарищей – еще больше, а от учеников моих –
больше всего».
Случалось, что и отец подсаживался послушать, чем они занимаются. Сначала
Арье-Лейб подозревал, что тот его проверяет – но нет, реб Исроэл (так звали
отца) искренне желал услышать что-нибудь новое для себя, причем не было важно,
что именно: Хумаш с Мойшеле, Гемору или «Шулхан-орух» со старшими братьями.
Арье-Лейб чувствовал, что реб Исроэл носит в себе какую-то тайну. Он выглядел
лет на сорок-пятьдесят, обладал ясным практическим умом и отличался
поразительной работоспособностью. Однако лицо его, с самого первого взгляда поразившее
Арье-Лейба совершенным отсутствием румянца, было всегда задумчиво (что странно
противоречило энергии, проявляемой в работе). Иногда на нем проявлялось даже
страдание – словно в ответ на невысказанные мысли. Даже когда отец улыбался,
лицо его не теряло своего выражения.
Услышанное во время занятий он немедленно примерял на себя. Два-три раза –
очевидно, когда обсуждаемая проблема каким-то образом касалась его особенно
остро, – у него вырвались слова, приковавшиеся к себе внимание Арье-Лейба и
как-то болезненно отозвавшиеся в его сердце. Так, однажды, прислушивась к
изучению Мишны, реб Исроэл был явно поражен словами раби Акивы: «Не проявляют
жалости на суде», начал расспрашивать, руководствуются ли ими на деле, и после
того, как Арье-Лейб ему прочел тот отрывок из Рамбама, где говорится о
взыскании долгов с неисправного должника, некоторое время сидел молча, а потом проговорил:
«Я тоже когда-то потерпел большие убытки... Просил отсрочки – трижды. Но не
разбогател, а еще больше обеднел. И был жестоко наказан...» Другой раз, во
время изучения Геморы, когда речь зашла об условиях, ограничивающих возможность
произнесения благословений, реб Исроэл переспросил: «Значит, если голову некуда
отвернуть от испражнений, так и Б-гу помолиться нельзя о помощи?..» И, не
слушая ответа, встал и быстро вышел из комнаты. Зато стал меньше занимать
работой сыновей, услышав из законов об изучении Торы, что если отец сам не
отличается большими познаниями, то обязан поставить учение сына впереди своих
собственных занятий.
Мать была, видимо, немного моложе отца, но выглядела заметно старше своих
лет. Чрезвычайно добрая, по временам она вдруг тяжело вздыхала – без всякой
видимой причины, – а улучив свободную минуту, всегда принималась читать «Теѓилим», причем из глаз ее лились слезы...
«Без сомнения, они оба когда-то пережили какую-то беду, и никак не могут
забыть об этом», – к такому выводу пришел Арье-Лейб.
5
Раз в неделю Борух и Шимон ездили в город и закупали все необходимое –
обычно в пятницу. Несколько раз они звали с собой Арье-Лейба, но тот неизменно
отказывался, высоко ценя время, которое благодаря отсутствию братьев
высвобождалось у него для собственных занятий.
Однажды в четверг братья принялись приглашать его особенно настойчиво.
– Вы, друзья мои, важные купцы, – пошутил Арье-Лейб, – вас с нетерпением
ждут все торговцы города, а мне что делать там?
– Ты познакомишься с нашим раввином, – серьезно ответил Борух. – Вот с ним
сможешь обсудить любые вопросы, не то что с нами...
– Если бы ты увидел, сколько у него кни-и-иг... – добавил Шимон, мечтательно
протянув последнее слово.
Это решило дело. Уже некоторое время Арье-Лейб чувствовал недовольство
самим собой, так как не находил ответов на возникшие у него вопросы и в Геморе,
и в Рамбаме. Спросить же было не у кого, и нужных книг тоже не было. Раз-другой
он пытался объяснить, что именно ему непонятно, братьям, надеясь, что в
процессе рассуждения его осенит ответ, однако оказывалось необходимым дать
столько предварительных пояснений, что до самой проблемы дело просто не
доходило. Поэтому услышав о раввине и его книгах, Арье-Лейб решился. Но тут же заколебался:
«Захочет ли вообще этот раввин говорить со мной?..»
Немного подумав, Арье-Лейб нашел способ разрешить свои сомнения.
– Хорошо, я поеду с вами, только не в эту пятницу, а в следующую – при
условии, что вы сделаете все так, как я вас попрошу.
Он взял с полки том «Йоре деа» и открыл его.
– Запомните, пожалуйста, номер страницы и все, что я сейчас скажу...
Он зачитал отрывок и повторил его несколько раз, объясняя попутно, о чем
идет речь, затем задал вопрос и тоже повторял, пока не убедился, что Борух и
Шимон усвоили его.
– Пожалуйста, зайдите к раввину и задайте ему этот вопрос, сославшись на
эту страницу «Йоре деа». Возможно, он ответит вам так...
Он снова несколько раз повторил одно и тоже.
– ...Тогда вы скажите ему вот что...
Заставив Боруха и Шимона зазубрить слова, которые звучали для них словно на
чужом языке – настолько смысл их был темен, – Арье-Лейб закончил:
– ...И если он остановится и скажет, что должен подумать, вы скажите ему...
– Зачем это, Арье-Лейб? – не выдержал Борух. – Я терпеть не могу делать
что-то, не понимая для чего!..
– Да что ты, Борух? – преувеличенно удивился Шимон. – Разве ты не видишь,
что Арье-Лейб хочет разыграть нашего раввина?
Чуть-чуть оторопев сперва, Борух развеселился:
– Замечательно! Так что мы ответим ему?..
Заучив наизусть весь диалог, братья отправились в город. Через несколько
часов они вернулись и первым делом прибежали к Арье-Лейбу.
– Ты просто пророк, Арье-Лейб! – закричали они. – Все было в точности так,
как ты предсказал! Раввин нас спросил, знаем ли мы сами ответ на твой вопрос, и
тогда мы сказали, как ты нас научил. Видел бы ты, как раввин удивился!..
– Погоди, Борух, – остановил его Шимон и принялся, чуть переигрывая, изображать
раввина: «Я ведь хорошо знаю вас, дети мои, и понимаю, что не сами вы придумали
этот вопрос и тем более не вы нашли на него ответ. Ну-ка скажите, кто научил
вас всему этому?..»
– Мы не хотели сказать, – перестал смеяться Борух, – потому что не знали,
хочешь ты этого или нет. Но раввин сделал вид, что рассердился, и строго
приказал нам отвечать, а иначе – так он сказал – это будет оскорблением Торы.
Тогда мы ему все рассказали...
– И знаешь, что он сказал о тебе? – перебил его Шимон. – Что у него есть
одна проблема, которую не с кем обсудить, и он видит, что как раз ты способен
понять ее суть!..
– Так что, – закончил Борух, – раввин просто велел нам привезти тебя к
нему.
Арье-Лейб пообещал, что в следующую пятницу он поедет с ними в город – к
великому удовольствию братьев.
6
С первого взгляда раввин произвел на Арье-Лейба очень хорошее впечатление:
чем-то неуловимым он напомнил ему реб Йехиэла-Михла. А тот явно обрадовался
гостям, Арье-Лейба же принял как равного: поздоровался с ним за руку, провел в
свою комнату, усадил и начал ученый разговор. Борух и Шимон, почти не понимая,
о чем идет речь, млели от восторга, видя, с каким одобрением раввин принимает
ответы Арье-Лейба.
– Я вижу, – услышали они наконец слова раввина, – что в Ѓалахе вы разбираетесь очень хорошо. А если мы примем во внимание то, что об
этом говорится в «Зоѓаре»...
Что ответил Арье-Лейб, мальчики опять совершенно не поняли, но очень хорошо
заметили искру, блеснувшую в глазах раввина.
– Есть у меня несколько вопросов, касающихся простого смысла текста Танаха,
– начал Арье-Лейб, – но они связаны с тем, что написано в «Зоѓаре»... Шимьи бен Гера, один из величайших мудрецов того поколения – ведь
не случайно Давид поручил ему воспитание Шломо, своего драгоценнейшего сына... Я
знаю, что когда он вышел из Бахурима навстречу Давиду, чтобы осыпать его проклятиями
– и даже камнями, – намерение его было самое лучшее: избавить душу Давида от
наказания на том свете. Но на что он рассчитывал? Ведь он мог просто не успеть исполнить
задуманное: его могли сразу же убить за оскорбление царского достоинства, и
тогда его преступление было бы напрасным?
– О, это чрезвычайно возвышенный вопрос, – ответил раввин. – Но чтобы
разобраться в нем, следует выяснить сначала: действительно ли Давид был
виноват, а если да – то в чем?
– «Зоѓар», во Введении, доказывает, что взяв Бат-Шеву в жены, Давид не совершил
никакого греха. Перед уходом на войну Урия дал ей развод – так что, когда Давид
познакомился с ней, она была свободна. Больше того: не был нарушен даже запрет
мудрецов Торы, что женщина не имеет права снова выйти замуж раньше, чем через
три месяца после развода. Давид выждал больше: согласно одному мнению, четыре
месяца, согласно другому – пять. И, тем не менее, когда пророк Натан стал упрекать
его, он не начал оправдываться, а немедленно признался: «Я согрешил против
Господа!..»
– Так в чем же состоял его грех?
– Как сказано в другом месте «Зоѓара», в разделе «Мишпатим», Давид
провинился только в том, что убил Урию «мечом сынов Амона», а не казнил его как
мятежника (хотя имел на то полное право). Не против человека согрешил Давид, а
только против Всевышнего, но был это самый страшный из грехов: само имя
Всевышнего подверглось поруганию, так как «меч сынов Амона» – символ их
идолопоклонства...
Раввин снял с полки «Зоѓар» и открыл его:
– Прочитайте вот этот отрывок.
Арье-Лейб почувствовал, как щеки его покраснели: это та самая страница!
– «А Давид поднимается по склону Масличной горы, – начал он читать хорошо
знакомые слова, – и плачет, и голова его опущена, и идет он босиком. Почему?
Потому что отверженным был он. Сам себя сделал отверженным, чтобы получить свое
наказание. И народ не подходил к нему ближе, чем на четыре локтя.
Счастлив раб, который так служит своему господину и сам признается в своих
проступках, чтобы полностью раскаяться и отречься от них! Смотри: то, что
сделал ему Шимьи бен Гера, было хуже, чем все беды, которые прошли над ним до
того дня – но не ответил ему Давид ни единым словом. Потому что именно так
следовало ему поступить, и тем самым искупилась вина его.
Теперь следует вглядеться: Шимьи – глубоко знал Тору и был очень умен,
почему же он вышел навстречу Давиду и сделал то, что сделал?!..»
– Это, в сущности, ваш вопрос, – заметил раввин.
– «...Но дело в том, что мысль эта вошла ему в сердце, придя из совсем другого
места...»
– С небес, – пояснил Арье-Лейб как бы самому себе. Затем продолжил чтение:
«...И все это – для пользы Давида. Ведь то, что сделал ему Шимьи, побудило
его совершить полную тшуву, и совершенно сокрушило его сердце, и пролил он
великие слезы, исторгнутые из самого его сердца, перед Всевышним...»
Арье-Лейб остановился. Ему вспомнился один из рассказов реб Йехиэл-Михла:
как однажды в Йом-Кипур Баал-Шем-Тов перед каждой молитвой так ругал того, кто
должен был возглавить молитву, что тот начинал плакать. После окончания святого
дня он со слезами спросил: «Ребе, за что?..», и тогда Баал-Шем-Тов открыл ему,
что целью этого было разбить его сердце и изгнать из него все посторонние
мысли, кроме тшувы...».
– «...И именно об этом сказано: "Потому что это Господь сказал ему:
Ругай!" – Знал Давид, что с очень большой высоты спустилась эта мысль
Шимъи», – закончил Арье-Лейб.
Помолчав, он сказал:
– Наверное, Шимъи тоже чувствовал, что его побуждение – с небес, и поэтому
был уверен, что Всевышний даст ему возможность осуществить это...
– Может быть, – задумчиво добавил он, – именно на это намекают наши мудрецы
в Сифрей: «Никогда не обменивают заслуги на провинности и провинности на
заслуги», но как исключение приводят Давида и подтверждают цитатой: «А Шимъи
идет по гребню горы»... Это было самопожертвование: ведь, оскорбляя Давида,
Шимъи терял свой удел в будущем мире... Что по сравнению с этим смерть в этом
мире!..
– Наоборот: если бы Авишай убил Шимъи, смерть искупила бы его преступление
и вернула бы ему будущий мир, – вставил раввин.
– Но зачем же, совершив такой подвиг, он потом просил у Давида прощения?
– И в этом он тоже заботился о благе Давида. Если бы первым поступком царя
после того, как он вернулся на царство, стало проявление милосердия к тому, кто
выказал ему непримиримую ненависть, это сразу привлекло бы к Давиду сердца
всего Израиля. Кроме того, подобно Авигаиль или женщине из Текоа, Шимъи не
хотел, чтобы Давид применял на деле право царя казнить по своему усмотрению,
без судебного разбирательства.
– Но раз Давид вообще имел право простить Шимъи? Ведь Ѓалаха говорит совершенно
недвусмысленно: «Даже если царь прощает оскорбление, нанесенное своему
достоинству, его достоинство этого не прощает». И Шимъи это знал – почему же, тем не менее, он просил прощения?
– Ответ зависит от того, на каком берегу Ярдена Шимъи встретил Давида. Если
на западном – уже после того, как весь Израиль снова признал Давида царем, –
то, вероятно, это была исповедь, чтобы показать Давиду, что на самом деле в
сердце нет ничего, кроме преданности ему. Если же Шимъи переправился на
восточный берег, там Давид как бы еще не был царем, и прощение имело силу.
– Зачем же Давид поклялся Шимъи? А раз уж поклялся – почему завещал Шломо,
чтобы тот нашел повод казнить Шимъи? Это выглядит... по меньшей мере как
двоедушие...
– Ни в коем случае! – горячо запротестовал раввин. – Между этими событиями
прошло достаточно времени, чтобы не связывать их воедино. Давид поклялся, так
как понял, что не может упустить возможность привлечь к себе все сердца,
которую предоставил ему Шимъи. Но затем он наверняка не раз задумывался о том,
как восстановить несправедливость: Шимъи вернул ему удел в будущем мире, а свой
собственный – потерял...
Арье-Лейб вздрогнул: раввин сам затронул тот самый вопрос, который не давал
ему покоя все последнее время. Замирая от предчувствия, он спросил:
– Откуда мы знаем, что Давид, завещая Шломо казнить Шимъи, заботился о том,
чтобы вернуть ему удел в будущем мире?
– Это же Мишна: «...Ибо принято, что все, кого выводят на казнь,
исповедуются, потому что каждый, кто исповедуется, имеет удел в будущем мире».
Вот, вот она, та связь, которую Арье-Лейб смутно ощущал: для понимания «Зоѓара» ему не хватало именно этого! Как просто! Но как же он мог забыть эту
Мишну? Ведь «Санѓедрин» – один из его любимых трактатов: никогда он не
забудет, какой душевный подъем испытал в первый раз, когда, проучив десять
глав, не раз вызывавших внутреннее содрогание, он вышел на простор последней
главы – навстречу Машиаху... Это было настоящее ощущение освобождения –
наверное, наподобие того, когда Машиах в самом деле придет...
– Нам просто невозможно представить себе сверхчеловеческое величие этих
людей... – тихо промолвил раввин.
Но Арье-Лейб уже был далеко: он видел берег Ярдена, толпы народа, встречающие
Давида; вдруг все расступаются в благоговении перед величием в Торе, и к ногам
Давида бросается Шимьи бен Гера.
Давид поднимает его и обнимает.
Давид говорит... Нет, между такими людьми слова излишни. Они смотрят друг
другу в глаза и каждый понимает мысли другого. «Ты же теряешь последнюю надежду
сохранить свой будущий мир!..» – «Что это по сравнению с тем, что мой царь
получил полное искупление и теперь снова на троне!..» Давид не может отказать в
просьбе о прощении в такой момент, но он делает это против воли. Когда-нибудь
он раскается в том, что не проявил должной душевной твердости и согласился на
новую жертву Шимьи, и будет искать, как это поправить. Клятве своей он не изменит,
но возложит на Шломо невыносимо трудную задачу...
Внезапно его внимание отвлек какой-то шорох. Продолжая размышлять, он
машинально поднял глаза и...
По всему телу прокатилась обжигающая волна. Перехватило дыхание, словно в
комнате внезапно исчез весь воздух. На мгновение ему показалось, что он повис в
пустом пространстве, а земля превратилась в крошечный шарик где-то далеко-далеко
под ногами. Его взгляд встретился с двумя ослепительными солнцами – нескончаемое
мгновение он смотрел прямо в глаза вошедшей девушки.
И вдруг услышал: «Ну, дети мои, угощайтесь», – и снова очутился в комнате
раввина. Увидел на столе поднос с угощением – а девушки уже и след простыл...
7
Арье-Лейб словно парил над землей, чувствуя такую восхитительную легкость,
какая бывает только во сне. Ему казалось, что на свете нет ничего невозможного
– если не сейчас, то в самом близком будущем. Или не в близком – как он
захочет. Все зависит только от него: стоит только постараться, приложить нужные
силы – и все станет доступным.
Словно проверяя свои новые возможности, мысленно он пробегал проблемы,
возникшие у него в последнее время и отложенные на будущее, когда появится
возможность заглянуть в нужные книги или будет у кого спросить. И с радостным
изумлением убеждался, что все складывается: то, что тогда казалось непонятным,
теперь оказывалось ясным до очевидности, и даже вопросы, которые он
действительно сейчас не мог решить, совсем не казались безнадежными: он видел
теперь множество ниточек, которыми они были связаны с хорошо знакомым и
представлял себе, где надлежит искать на них ответ. Его наполняло упоительное ощущение,
что отныне все по плечу. Словно он смотрел на все с такой высоты, что горизонт
расширился необозримо и стало видно множество вещей, до сих пор скрытых.
Не задумываясь, как определить свое состояние, он смотрел в будущее, и оно
представлялось безоблачным. В жизнь вошло что-то новое, и он с радостным
чувством ожидал продолжения, уверенный, что оно скоро последует.
С горячей любовью он думал о семье реб Исроэла: какие они замечательные
люди – добрые, умные, – как безукоризненно честен реб Исроэл, как стремятся к
учению его дети...
И одновременно чувствовал, что бесконечно далек от них – как небо далеко от
земли. Только раз на мгновение он спустился: когда при наступлении субботы, за
столом, Борух и Шимон начали рассказывать о посещении раввина и об огромном
успехе Арье-Лейба. Улучив минуту, когда мальчики замолчали, отдавая должное
куглу, мать спросила: «А Эстерку вы видели? Говорят, она стала красавица...» «Значит,
ее зовут Эстер!...» – и Арье-Лейб снова унесся в мечты. Без устали, снова и
снова он переживал тот момент, когда впервые увидел ее. Как сияли ее глаза!..
Суббота пролетела незаметно.
Едва совершили «Гавдолу», реб Исроэл обратился к нему: «Сынок, я хочу
поговорить с тобой». Он увел его в другую комнату и почему-то закрыл дверь.
«Зачем он позвал меня? – мельком, продолжая думать о своем, соображал
Арье-Лейб. – Наверное, он хочет меня о чем-то попросить? Вот когда мне удастся
выразить мою любовь к нему: немедля исполнить все, о чем он меня попросит!..»
Реб Исроэл явно не знал, как начать.
– Слушай, сынок, я никогда не спрашивал тебя, кто ты и откуда... С меня
достаточно, что ты полон Торы, а она знает, где ей быть... С тех пор, как ты у
нас, Всевышний благословил меня – я очень ясно вижу это в моей работе...
– Да что там! – Он решился: Скажу прямо! Мы все тебя полюбили, и я очень
хочу, чтобы ты остался с нами и был моим зятем, учил моих детей, и мы получали
радость друг от друга. Если Ривка нравится тебе, я не пожалею ничего...
– Что с тобой, сынок? Почему ты так побледнел?
– Но я... – только и смог прошептать Арье-Лейб, почти теряя сознание от
страшного удара, нанесенного прямо в сердце. Перед глазами все закрутилось, и
из последних сил он попытался мысленно увидеть лицо цадика. Как из тумана, на
него взглянули глаза реб Йехиэл-Михла, и тут же услышал: «Если тебе предложат
жениться – соглашайся».
Помимо его воли губы еле слышно ответили:
– Я согласен...
И тут же все в нем вскричало: «Что ты наделал!!...»
8
«С высокой крыши – в глубокую яму», – в отчаянии повторял Арье-Лейб слова
Талмуда, как нельзя точнее отражавшие его ощущения. Не оставляло чувство, что
необходимо что-то сделать, и как можно скорее. Внутренний голос шептал ему: «Неужели
ты вот так будешь сидеть, когда рушится вся твоя жизнь?» – и впервые он не мог распознать,
какой из йецеров это говорит. Бездействие казалось невыносимым, а что
предпринять, он не имел ни малейшего понятия. Был готов бежать, действовать –
но чувствовал себя совершенно бессильным...
И вместе с тем – странное дело! – он видел себя как бы со стороны и
удивлялся. Собственно, что произошло? Из-за чего ты так переживаешь? Из-за
потери того, что никогда и не имел? Какая глупость!
Ривка, без всякого сомнения, будет очень хорошей женой. Но... Что «но»? Не
о такой жене ты мечтал? Но до сих пор ты вообще никогда не думал об этом. Что,
с Ривкой ты не унесешься в небеса? А, тебе недостаточно, что жена будет тебя
любить, заботиться о тебе, воспитывать твоих детей? Короче говоря, тебе нужно
еще что-то сверх того, что предписывает Тора?!
Но отчего тогда так болит сердце?..
Реб Йехиэл-Михл... а ведь он не сказал: «Согласись именно на первое
сватовство, которое тебе предложат»...
Но уцепившись за эту мысль и тешась ею, в глубине души он уже знал, что
она-то – явное ухищрение йецера, и что именно потому он поступит как раз
наоборот. Но это почему-то наполняло его невыносимой тоской...
«Хватит! – решительно приказал он себе. – Ты ведь теперь жених и обязан
изучать те разделы «Шулхан-оруха», где написаны законы о семейной жизни».
Он открыл огромный том и несколько минут смотрел на страницу, не видя ни
одной буквы.
Зачем, зачем Всевышний подверг его такому испытанию?!
Какой смысл в страданиях, которые мешают учить Тору?..
Он сидел в полном оцепенении, потеряв всякое представление о течении
времени, не ощущая ничего, кроме своей боли.
Наконец он сказал себе: «Сколько ни думай, ничего путного не придумаешь.
Хотя бы "Теѓилим" почитай...»
Книга раскрылась на главе 77.
– «Вспомню мою прежнюю песнь этой ночью...», – прочел он.
Это же прямо о нем! Только сейчас он понял, до какой степени был счастлив
раньше. Как хотелось бы вернуть прошлое спокойствие – когда дни пролетали один
за другим в изучении Торы с братьями, в мире с самим собой, когда он
безотчетно, но постоянно ощущал на себе ласковую заботу матери, сердечное
внимание реб Исроэла...
Никогда, никогда уже не вернутся прежние отношения с этой семьей! Из самых
лучших побуждений, желая сделать все, что в его силах, для счастья Арье-Лейба,
реб Исроэл навсегда создал между ним и собой бездонную пропасть...
Арье-Лейб стал читать дальше, захваченный этими мрачными стихами.
...Заведу разговор я с сердцем моим,
и начнет искать ответы душа моя:
Ужель навсегда покинет Господь
и никогда уж не явит приязнь?
Ужели навек иссякла Его доброта,
и приговор его – на все поколения?
Ужели забыл, как миловать, Б-г,
иль в гневе зажал Он в кулак
Свою жалость навеки?
С какой потрясающей силой Давид выразил то, чем было полно сердце Арье-Лейба!
Почти все «Теѓилим» он знал наизусть, но никогда еще не не
воспринимал их так лично.
Он стал перелистывать книгу, прочитывая первое, что попадалось на глаза.
Господь! Не в исступлении упрекай меня,
и не в ярости карай меня –
Ведь и так уже впились в меня стрелы Твои
и рука Твоя налегла на меня,
Не оставил Твой гнев места живого во мне,
нет покоя костям моим из-за греха моего.
Потому что накрыли меня с головой прогрешенья мои,
как тяжкий груз они давят меня...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . .
Боже! Мой Бог Ты, ищу Тебя я:
жаждет Тебя моя душа,
истосковалась по тебе плоть моя,
словно в стране иссушенной истомился я без воды...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . .
Я сказал: Господь, пожалей меня,
исцели хоть душу мою – ведь я грешен перед Тобой...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . .
Бедняк я, и близок к смерти с самой юности,
всегда нес я на себе тяжесть Твоего гнева –
и не знал, почему...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . .
Ведь мои отец и мать меня позабыли...
Не дочитав стиха, Арье-Лейб горько расплакался. Остатки его давешней
стойкости, помогавшие крепиться до сих пор, исчезли бесследно. Слезы текли,
текли, и он даже не пытался их остановить, чувствуя невероятное облегчение от
того, что перестал сопротивляться...
«Йецеру?..» – шевельнулось что-то внутри него.
Ну и пусть! Все равно его жизнь разбита!
За что Всевышний так наказывает его?
Какие грехи он искупает?
Разве он виноват в том, что у него не было еврейского детства, что он жил
среди гоев?
Какой вообще смысл в его жизни?
Он заметил, что слезы намочили книгу, и хотел отодвинуть ее подальше, но
глаза, никогда не пропускавшие печатного текста, уже читали надпись перед
главой 13:
«Молитва, чтоб это долгое изгнание наконец кончилось; каждый человек, когда
он в беде, пусть читает эту молитву – и о собственных бедах, и об окончании
этого долгого изгнания».
Да, он в изгнании. Изгнание продолжается, хотя ему уже казалось, будто с
приходом в дом реб Исроэла оно кончилось. Вот в чем особенная горечь изгнания:
что все время приходится делать не то, что хочешь.
Но разве он один в изгнании? А весь народ, а реб Исроэл, а раввин, а Эс...
Даже такой цадик, как реб Йехиэл-Михл!
Больше того: Шхина тоже в изгнании! Уж если плакать, так плакать об этом!
Слезы об утрате... Чего? Вообразил себе невесть что, и стоило только увидеть,
что мечта неосуществима, как все, чему, казалось бы, научился, испарилось без
остатка!
Какое дикое себялюбие!
«Прежде, чем отвечу – уже ошибаюсь», – припомнилось ему.
«...А Господь меня подберет» – вот как заканчивается тот недочитанный стих
из главы 27.
Самая отвратительная черта – неблагодарность. Забыть, сколько совершенно
незаслуженных милостей оказал ему Всевышний!
А как объясняет Раши тот стих из главы 77? «Вспомню мою прежнюю песнь этой
ночью» – в дни этого изгнания, подобного ночи, я вспоминаю песню мою, которую
пел когда-то в Храме...»
Ты не стал читать продолжения этой главы? Но там говорится вот что:
И сказал я себе: Это чтоб устрашить меня изменилась десница Всевышнего...
И поясняет Раши: «Мысли мои подсказывают мне, что все это только для того,
чтобы устрашить и заставить трепетать меня и побудить вернуться к Нему».
Вот в чем смысл этого испытания: показать, насколько ты еще слаб, и
подтолкнуть, чтобы ты поднялся выше, к настоящей тшуве.
Теперь ты понимаешь, как следует ждать Грядущего освобождения. Не
отвлеченно, лишь потому, что есть такая заповедь, а всей душой, всем сердцем –
так, как жаждут своего собственного счастья.
Хорошо для меня, что подвергся мучениям, – чтоб научиться мне установленьям
Твоим...
9
Назначенный день настал. Уже с полудня начали прибывать гости – большей
частью, такие же ишувники, как реб Исроэл. Ждали раввина с миньяном из города,
но он запаздывал. Наконец, приехал – но без жены и дочери. Приступили к чину
бракосочетания.
Во время церемонии встречи жениха Арье-Лейб произнес положенную речь, смысл
которой остался темным почти для всех присутствующих – столько в ней было цитат
из Талмуда и «Зоѓара», которые он не переводил и не объяснял. Только
раввин да еще, может быть, двое-трое приехавших из города поняли, что Арье-Лейб
говорил о том, что приход Машиаха зависит от исполнении задачи, которую
Всевышний возложил на народ Израиля, отправив его в изгнание. Тем не менее, как
только Арье-Лейб замолчал, поднялось веселье, а на реб Исроэла посыпались поздравления
с женихом, столь глубоко знающим Тору.
Реб Исроэл и его лучший друг, реб Майзл, под руки повели Арье-Лейба к хупе.
Раввин совершил обряд бракосочетания (причем все отметили и удивились,
насколько лицо его серьезно и даже печально). Во время свадебного пира
Арье-Лейб снова начал говорить, но на этот раз его слушали уже куда менее
внимательно. Стоял веселый шум, лишь чуть-чуть стихавший после возгласов «Тише!
Тише!» и тут же возобновлявшийся снова. Поэтому как только голос Арье-Лейба
перестал звучать, все решили, что жених уже сказал, что хотел, и теперь без всякого
стеснения принялись веселиться кто во что горазд. Только раввин и реб Майзл,
сидевшие рядом, заметили, что Арье-Лейб не закончил начатой фразы и внезапно
побледнел как мертвец.
– Прошу вас, – чужим голосом, хриплым и сдавленным, обратился Арье-Лейб к
раввину и реб Майзлу, – только сейчас я вспомнил... Это необычайно важно...
Пожалуйста, пойдемте со мной... Я вам все объясню...
Лицо его выражало такое страдание, что те сразу же встали. После некоторых
поисков они нашли пустую комнату и вошли, притворив за собою дверь.
– Дело в том, – начал Арье-Лейб, торопливо снимая с себя верхнюю одежду, – что
в край моего талескотна вшита записка моего учителя, злочувского раввина реб
Йехиэл-Михла. Он велел мне в день свадьбы отозвать раввина и дружек в
уединенное место, вынуть записку и дать им прочитать. Перед ху пой... А
я... Как я мог забыть об этом!.. Так вот, скорее выньте записку и прочитайте...
Раввин взял талескотн, распорол шов, достал крошечный свиток пергамента,
развернул его и прочел вслух: «Возможно ли, чтобы брат женился на сестре?»
– Ничего не понимаю, – проговорил он. – Кто не знает, что со дня, когда нам
дана Тора, брату запрещено жениться на сестре?..
Раньше, чем кто-нибудь успел ответить ему, в комнату быстро вошел реб
Исроэл.
– А, вот вы где! – весело воскликнул он. – Я все думаю, куда вы скрылись, а
вы, оказывается, секретничаете!..
Он осекся, заметив, насколько серьезны их лица.
– В чем дело, сынок?
Вместо ответа Арье-Лейб протянул ему записку.
– Реб Йехиэл-Михл велел прочитать ее перед хупой, – пояснил он, – а я,
дуралей, совсем позабыл...
Реб Исроэл прочел загадочные слова. Лицо его приняло обычное задумчивое
выражение, только глаза как-то странно блеснули. Несколько минут он молчал.
– Сынок, – сказал он наконец, – я никогда не задавал тебе вопросов, думая,
что когда придет время, ты сам расскажешь. Но все же скажи: кто твои отец и
мать?
– Я не знаю, – ответил Арье-Лейб. – Я ничего не знаю о себе. Помню только,
что, когда был совсем маленький, находился в каком-то ужасном месте: грязь,
сырость, невыносимая вонь, какие-то кости, не было спасенья от всевозможных
гадов...
– Кажется, – добавил он, – тогда у меня еще была мать. Во всяком случае,
мне помнится, будто кто-то все время плакал надо мной...
– Потом, – продолжал он, – я помню себя у гоя по имени Иван. Долгие дни я
пас его овец. Когда мне исполнилось восемь, он отдал меня помещику, и примерно
полгода я был у него казачком. Но однажды ночью Иван украл меня и увез за
пределы владений помещика. Дорогой он расказал мне, что я и мои родители два
года сидели в яме за долги. Что именно он спас их, как теперь спасает меня, и
что они забыли меня в спешке... Потом я шел из местечка в местечко, пока не
добрался до Злочува, и цадик, раввин реб Йехиэл-Михл, взял меня в свой дом. Он воспитал
меня. Потом...
Но больше рассказывать ему не пришлось. Реб Исроэл упал ему на шею и
принялся его целовать, а затем, не говоря ни слова, выбежал из комнаты. Через
минуту-другую он вернулся, тащя за руку жену.
– Мать! – провозгласил он торжественно. – Благослови Всевышнего! Это – наш
сын! Наш сын, Арье-Лейб! Благословен воскрешающий мертвых!
После секунды замешательства она тоже начала целовать его, а из глаз ее
хлынули слезы.
– Это мы, – захлебываясь, говорил реб Исроэл раввину и своему другу, – это
мы сидели в яме, а жених – наш сын, которого мы забыли там!.. Я рассказывал
тебе, Майзл: когда нас посадили туда, нашему сыну – вот этому, Арье-Лейбу, –
было только два года, другому – год, а жена была беременна... Там, в яме, она и
родила... Младенец вскоре умер... Потом умер и младший... Ох, лучше не
вспоминать!..
– Это правда, что вас спас Иван? – спросил Арье-Лейб.
– Правда, – ответила мать. – Слава Богу, есть на свете и такие гои...
– Ну, мать, погоди! – перебил ее отец. – Иван и другой гой, Лука, по
очереди сторожили нас. Не знаю за что, но только они были готовы горло
перегрызть один другому... Вот Иван и придумал, как устроить наш побег, а всю
вину свалить на Луку. Он спустил к нам водку и научил, что говорить и как
напоить Луку до бесчувствия, а потом открыл решетку и вытащил нас... Мы же были
почти как мертвые! Только уже в пути, когда чуть-чуть опомнились, мы заметили,
что тебя с нами нет. Что тут было!.. Мы ни за что не хотели ехать дальше, но
Иван гнал лошадей, как бешеный... Мы спаслись, но какой ценой! Вот что угнетало
нас все время: мы все думали, не грех ли наше спасение?
– Как же тебе пришло в голову сосватать мне Ривку?
– Это все Борух и Шимон. Они вообразили, что... простите, ребе... что вы
нарочно позвали Эстерку, чтобы они с Арье-Лейбом взглянули друг на друга и
чтобы потом предложить ему ее в жены. И, вернувшись домой, они не отставали от
меня, пока я не согласился вас опередить. Мы не знали, разрешается ли в субботу
вести сватовство, и потому на всякий случай решили подождать до ночи... А, вот
и они – легки на помине!
– Пап, ну что ж вы все ушли от гостей? – набросились на родителей Борух и
Шимон. – Все волнуются, кричат: что, мол, свадьба расстроилась?!
– Да, – впервые подал голос раввин. – Бракосочетание, безусловно, недействительно.
– Как?! – в один голос воскликнули мальчики.
– Это же наше счастье! – Мать обняла всех троих, смеясь и плача в то же
самое время. – Дети, мои дети!..
– Да что ты, мама! – отбивался Борух. – Скажите же наконец, что случилось!
– Арье-Лейб – ваш брат! – ответил реб Майзл. – Ваш родной брат!
– Как родной брат? – словно не понимая, переспросили Шимон и Борух, обводя
взглядом всех присутствующих. И хотя все по очереди утвердительно кивнули, они
переспросили еще раз: Правда?
– Правда, правда!
Взрыв радостных воплей, опять поцелуи и слезы...
– Друзья мои, друзья мои! – повысил голос раввин, стараясь перекрыть весь
этот гам. – Пожалуйста, послушайте меня! Действительно, пора уже выйти к
гостям. Хоть свадьба не состоялась, все будут рады узнать о вашем счастье. Это
будет пир в благодарность Всевышнему, совершившему для вас такое чудо и
предохранившему ваших детей от совершения ужасного греха! Страшно подумать, что
могло бы произойти... Только, пожалуйста, позвольте сказать мне еще два слова.
– Эти умные мальчики, – он положил руки на головы Боруха и Шимона, – поняли
все правильно. Я действительно очень захотел, чтобы этот гаон, – он улыбнулся
Арье-Лейбу, – взял мою дочь в жены. Не можете себе представить, как я
расстроился, услышав о том, что он женится на вашей дочери. Если бы я вдруг
потерял все, что у меня есть, я бы не переживал больше... А Эстерка ни за что
не хотела поехать на свадьбу... Теперь, слава Богу, все изменилось, и я прошу
вас: давайте породнимся. Я готов дать любое приданое, какое пожелаете, ведь она
у меня единственная дочь... Вы согласны? Какая радость!
И пусть ради заслуг цадиков Всевышний поможет нам и всему народу Израиля в
каждом поколении избежать ошибок и спастись от козней злодеев, и пошлет перед
нами ангела, чтобы он вел нас по прямым дорогам, и даст нам изобилие, симпатию
и любовь, славу и богатство!
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2190
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer7/Veksler1.php - to PDF file
Комментарии:
Виктор Каган
- at 2010-07-13 22:56:28 EDT
Хаим
Беер-Яаков, Израиль - at 2010-07-13 22:18:36 EDT
Хаим
Беер-Яаков, Израиль - at 2010-07-13 09:46:28 EDT
Векслер это Шехтер! Что, не Шехтер? Ну, тогда эпигон. –
Блестящая иллюстрация логики недоброй предубеждённости. Было бы не лишне понимать значения слов, которыми пользуетесь. Эпигон – «Последователь какого-нибудь художественного, литературного, научного или иного направления, лишенный творческой самостоятельности». Вы автору этого блестящего текста отказываете в творческой самостоятельности?! Обвинения, Хаим, надо доказывать, а не разбрасываться ими, как коровьими лепёшками. Можете на уровне добросовестного литературоведческого анализа доказать отсутствие творческой самостоятельности в этом произведении – перо Вам в руки. Нет – держите свои лепёшки при себе.
Хаим
Беер-Яаков, Израиль - at 2010-07-13 22:18:36 EDT
Ну, фотографию можно поставить какую угодно, не проблема. Но если это действительно разные люди, то уважаемый господин Векслер попросту эпигон. Так всегда в литературе: сначала кто-то начинает писать стихи лесенкой и это называют открытием, а потом появляются тысячи умельцев, делающих то же самое и ничуть не хуже, но их уже называют эпигонами.
Ontario14
- at 2010-07-13 12:58:35 EDT
Шехтер и Векслер - разные люди. У них даже разные лица на фотографиях :-)
А писать рассказы на сюжеты хасидских притч можно не только тому, кто это сделал первым.
Если сегодня кто-то пишет рассказ на сюжет из жизни Бешта, то указывать Агнона как источник было бы ээээ... странно:-)
Хаим
Беер-Яаков, Израиль - at 2010-07-13 09:46:28 EDT
Этот рассказ как две капли воды похож на рассказы из книги «Рассказы о чудесном». Тот же стиль, то же дыхание. Совершенно непонятно, для чего Якову Шехтеру понадобилось печататься под псевдонимом Векслер? И почему он перестал указывать источник – то есть «Хасидские рассказы» раввина Зевина? Если Шехтер решил сам сочинять хасидские истории и для этого придумал псевдоним, то это очень похоже на плагиат и не должно быть напечатано в журнале, претендующем на серьезность.
Ontario14
- at 2010-07-12 16:41:32 EDT
Йехуда Векслер, большое Вам спасибо, это было не просто чтение, это была "хавайя руханит".
Шкоях !
Александр Кац
Хайфа, Израиль - at 2010-07-12 09:19:23 EDT
Восхитительно: тонко, поэтично и совершенно аутентично. И русский язык безупречен.
Конечно, для читателя-нееврея слишком много спец-терминов, но их можно вынести в ссылки при публикации, чтобы сделать новеллу общедоступной.
Спасибо Автору!
A.SHTILMAN
New York, NY, USA - at 2010-07-12 01:48:47 EDT
Какая замечательно вдохновенная новелла! Для меня встреча с автором - всегда подарок. Его прозе свойственна удивительная "музыкальность" - в ней просвечивается контрапункт глубины Книги и высоты её духа. Конечно, нужно хотя бы даже в общих чертах представлять себе величие Торы, то есть прочитать её хотя бы на русском и знать об основных книгах Маймонида. Но даже и незнающим эта новелла принесёт, без сомнения, желание узнать! Желание прикоснуться к великим взлётам мысли людей,посвятивших себя изучению сокровищницы откровений- Книги.
Сколько замечательных рассказов о Баал Шем Тов´е - Израиле Бен Элеазаре!И как отражает его дух пьеса Э.Блоха для скрипки "Баал Шем" - 2-й Нигун. Её играли все знаменитые и не знаменитые скрипачи мира. Она была запрещена в СССР в 40-50-е годы. А в 1956 году в Москве её сыграл Айзик Стерн. Люди, не знавшие ничего о Баал Шеме плакали! Ничего они не знали вообще о своём тысячелетнем наследии! И всё же их душа - "нэфэш иехуди" - сама помнила великое наследие народа. Чудеса...Вот с ними и связана эта замечательная притча. God bless you!