Юлий Бобров, Стан Липовецкий, Игорь Мандель

                                       

 

Поэтрика – из написанного...

В далеком 2001 году, в процессе произведения интенсивных работ на американской почве, двум авторам пришло понимание того, что суровой прозе будней необходимо противопоставить нечто более фундаментальное – например, вечное. Сделать это было возможно только в форме стихотворной переписки в рабочее время; другое время для вечности подходило плохо. Поэзией это назвать было сложно, а поэтрикой – вполне, отражает электронный характер процесса. Бизнес развивался успешно, и всего уже к нашему времени в нем постепенно появился Юлий Бобров, две книжки текстов и множество отзывов, которые мы здесь не приводим просто из чувства глубокой скромности. Но, однако, до читателей порталов Берковича не все доходило вовремя, несмотря на полную принадлежность и авторов и их творчества не только к еврейской старине (по их происхождению и возрасту), но и семи искусствам сразу, что будет видно по ходу чтения. Данная подборка предназначена для устранения этого недостатка, или, как принято говорить между собой в Америке, tо fill thе gар. Здесь смешались опубликованные небольшим тиражом стихи и никогда не видевшие бумаги строчки. Вначале – небольшой фрагмент добобровского периода (dоbоbriаn реriоd), а потом – Треплеты, где поэтрика исполняется в шесть рук. Все ошибки и глупости в тексте авторы берут на себя, оставляя читателям право писать не стесняясь о найденных достоинствах.

Ю. Бобров, С. Липовецкий, И. Мандель, 2010, NJ, 04/24/10

Поэтрика

И. Салам, джигит, дитя джигита, прими мой рукотворный стих,

Что в недрах, словно Афродита, родился в органах моих.

С. Все покрывал густой туман, мерцали дали сионизма,

А ты карманы набивал исчадием капитализма.

И. Куда, куда вы подевались, свободы миги и года?

Вас нет, остатки растерялись в пути от nеvеr в никогда...

С. Темнеют сакли у аула, овца стоит средь саксаула,

Пьют аксакалы у духана, в душе светлеет у душмана.

Абрек носил башлык нарядный, с конем своим одним дружил,

Хоть с виду нелицеприятный, секир-башкой он всем служил.

Бакшиш хотел он разносить, народу счастья дать крупицы,

Чтоб все в достатке стали жить, а на евреев не трудится.

Вот так он в стременах привстал и козырьком приделал руку,

Вдаль поглядел – и вдруг упал, а взгляд его скукожил муку.

Он поражен был тетивой и тихо в пропасть покатился...

А из ущелья иудей улыбкой жуткой осклабился.

То был посланец злобных сил от протоколов сионизма,

Кого он только не сгубил, всем наплевав на их харизму…

И. Знакомо ли тебе сиденье промежду отпуска? Оно

Приятностью напоено, полно покоя, созерцанья,

Внутри компьютера копанья, самопознания навек

И пр., чем горд есть человек.

С. Не заживает мести рана, и не простить обид в века,

Твой план коварнее Госплана, страшней ЦК, ГК, ЧК.

И. Текя сквозь время в никуда, дни отпуска немедля тают,

Что за собой они оставят? О том не знать мне никогда.

А может, доллар или два моих побед на ниве рынка

Прибудут как итог труда закрыть в штанах кармана дырку.

С. Я думал как тебе помочь, сидел я утро, день и ночь,

Пока на все в сердцах не плюнул и отогнал заботы прочь.

И. Не все в России так уж жутко, как вам тут кажется порой –

Там различают просто утку от интервью с, к примеру, мной.

С. Да, всю российскую культуру мы любим как любой еврей,

Хотя, быть может, политуру не пьем в подъезде у дверей.

В России нет цивилизаций, там только есть твоя статья,

Но мало электрификаций, так что туда не еду я.

И. Бегут года, текут столетья – да так могу и околеть я!

С. Истории, моменты, миги зависят от какой танцуешь печки,

В одних координатах – фиги, в других же – время-место течки.

И. Люблю твоих затей безумных неоцененный страстный дух,

И степеней вид полоумный, когда, деля их всех на двух,

Ошибку тщишься ты уменьшить, принизить и дожать до тла –

Она ж все так же велика, как дмиралтейская игла.

И. Я думал – о, моя наивность, – что ты уже готовишь чек,

И проявляешь подхалимность, как есть достойный человек.

Теперь же что меня терзает и жизнь на части разрывает –

Тобой не присланный мне дар и биржевой игры пожар.

С. Облом финансового рынка, где все играли по старинке,

Своей моделью ты убил – никто процента не словил!

Там, на Уолл-стрите разгромленном, среди медведя и быка

Стоишь ты памятником скромным, хотя и мысленно пока.

«Скажи-ка, тятя» – спросят дети у своих трэйдеров-отцов,

«Не это ль тот, кто всех на свете раздел когда-то до трусов?»

«Да, это он», – ответят папы, слезу сжимая в кулаке,

И побредут, надвинув шляпы, топиться чтоб в Гудзон-реке.

«Не надо, тятя», – крикнут дети, «черт с ним, губителем людей,

Мы его спилим на рассвете и сердцу станет веселей!»

И. Ты друг, которых не бывает, а скоро вымрут все совсем,

Которые не выпивают, а норовят помочь хоть чем.

С. Ты судишь по себе о людях и ошибаешься всегда,

Ты только думаешь о грудях и дебрях чресел живота.

А я в познанье отвлечен и даже на призывный стон

Могу ответить лишь тогда, как дописав статью труда.

И. И ты, наверно, тоже где-то сидишь в пространстве ягодиц

И смотришь с грустью на портреты красавиц, женщин и девиц.

Но в них найдя немного проку, вздохнув над жуткою судьбой,

Ты взгляд в мою вперяешь строку, взмахнув облезшей головой.

И поглотив глубоких мыслей, которыми она полна,

Осознаешь свой жизни смысл – и шлешь мне злата из гумна.

С. Когда нашел ты муз каких – смелей хватай их за стриптих!

И. Еще одно, последнее свиданье –

Приди, приди, зарплат очарованье…

С. А как вообще идут дела по овладению зарплатой?

Милее ли тебе метла или копание лопатой?

И. Зарплатой я овладеваю не сразу, скоком и броском,

А издалёка призываю, сверкая разума куском.

Она летит как мотылечек на этот яркий огонек,

Потом как мушка то отскочит, а то опять к нему прильнет.

А я свечу не остывая, не отвлекаясь на сомненья,

И жду, чтобы вокруг летанье сменилось мягким приземленьем.

С. Летела зарплата как мотылек на свет ума фонаря,

А ты стоял, атланта кусок, стоял и светил как заря.

И вот подлетела она как раз, вокруг лозой обвила,

Но вспыхнул твой негасимый глаз, сжигая ее дотла.

Упала она к стопам твоим – чу, что толку в ней, неживой?

И засветил ты сверхновой свечу, другой привлекая рой...

И. Всему уходит свой черед – вот чему я учу народ.

С. Однако времячко бежит и прямо в темячко стучит,

Но в общем все одно и то же и отражается на роже:

От Дзен до дзинь стакан один – смотри И-Цзин.

И. Не слышны вокруг даже олухи, все разъехались до утра,

Я один сижу в свете сполохов, то же делая, что вчера.

С.Не слышны в эфире эвфемизмы, яд не источают вульгаризмы,

И миазмов нет ни от кого – не случилось ли с тобой чего?

И. Сгущались тучи над Гудзоном и надо мною в том числе,

Мне не хватало там озону, азоту и вообще в чресле.

С. Недаром матери напрасно нас в этот мир повыкормляли,

Отцы в намереньях прекрасных ремнем нам знания внедряли –

На век мы упредили время, начав эпохе стих дарить,

Народ не может еще бремя поэзии переварить.

Наш стих шедевра есть алмаз, а кто не понял – сразу в глаз!

И. Народ вовсю читает строчки, я получаю писем вздор –

Тебя ругают за примочки, меня хвалят за кругозор.

С. Где телефоны, шифры, коды, места для встреч и тайники,

Радистки, денег переводы и шум ракиты у реки?

А карты, сейфы и пароли, стилеты, ножны, метки, яд?

И кто берет какие роли, где кто лиса и виноград?

С. Когда прочтут нас, то уважат, даже цитировать начнут,

А может быть, спасибо скажут – не как обычно наплюют.

 

Треплеты

 

И. Нельзя о жизни спорить строго, судить не можно никого:

Одна у всех у нас дорога – из ниоткуда в ничего.

Тщеславью нет противоядья, равно как и лекарства нет,

Оно нам в радость и в отрадье, а также в несиянный свет.

Ю. А как носители бородки относятся к выпитью водки?

И. Как все носители бород: графин-бутылка-рюмка-рот.

И. Пускай стихи все пишут дружно, а Юлик в ноты их кладет,

Затем, расслабившись наружно, играет, пляшет и поет,

И наконец, сломав гитару, вздымает перст рукою к нам,

Мы ж наклоняемся всей парой к букетам от визжащим дам.

Тут настает венец событья: все дамы в очередь встают

И в страсти и полузабытьи все что ни есть у них дают.

С. Бобр будет в рампе и в лампасах в огне пюпитеров сиять,

А мы, как пара дикобразов, себя лишь горько уколять.

К ему пойдут рукоплесканья, все бисы, бравы, и цветы,

А мы заплачем в скрежетаньи от непросбывшейся мечты.

Он будет кланяться кичливо, и дамам формы лобызать,

Автографы писать спесиво – а нам осталось прозябать.

Как буревестник гордо реет сей новоявленный Бобров,

Игорь, я верю, взманделеет в тебе немало горьких слов.

Зачем судьба несправедливо его возводит на помост?

Скажи, о друг велеречивый, а заодно налей уж тост.

Ю. Подумал я о вечности – совсем не помогло,

О музыке подумал я – но нет, не полегчало.

Задел ваш изучил – грядущее темно,

А в прошлое взглянул – и вовсе укачало.

И. Трудясь как зверь какой в загоне, который миг уже трудясь,

Не мог ответить я достойно и поддержать с искусством связь.

Воистину, поэт как дятел – ему необходимо петь,

И Юлик, Моцарта приятель, без песен может околеть.

Ю. Намедни я вздремнул, в экран свой слепо глядя,

И вдруг вопрос ребром передо мной предстал –

Я на него глядел, свой лоб руками гладя

И мраморной ногой шурша о пьедестал.

И. Давно я с мыслью собирался, тянул ее, трепал, таскался –

Но упиралася она, в саму себя погружена.

И вот пришла ее пора, она созрела и взопрела,

Из тьмы извилин возлетела и села на конец пера.

С. Во глубине Нью-Йоркских груд храните, если не сопрут.

Ю. Гулял я в ланче близ Гудзона с лапшой китайскою в руках,

А сверху каркали вороны, нужду справляя в облаках.

Ю. Стан скакал по лугу цугом, т.к. падок был к подругам.

И. Где яд, кинжал или лассо? Ты, Стан, мне боле не кацо.

С. Игорь и Юлий, хотя голосисты, полно перечить вам мне –

Будьте достойны, заветны, лучисты, игл не ищите в стогне.

Смело шагайте за мною вы в ногу, если команду подам,

Я за углом, завернувшися в тогу, как подобает богам.

Ю. С Игорем мы за тобою идём, только чуть-чуть шкандыбая,

Синий наш буйвол, наш желтый орел, наша форель золотая.

И. Статистика приникла к массам, что предвещает чек из кассы.

Ю. Настала мудрости пора – свой хвост в ломбард я сдал вчера.

С. Пернас белеется, однако, в тумане неба голубом,

На нем Фигас среди облака призывно машет нам хвостом.

И. Согласен ли ты, Стан, с идеей, что лучше уж в гробу лежать,

Но прежде «Паруса» твореньем себе бессмертие стяжать –

Чем, как Бобров велеречиво поведал нам тут поутру,

Быть жив, и даже жить красиво, но программировать муру?

С. Развились хоть мы из животных сквозь эволюции невзгод,

Но потеряли живоглотный на жертву радостный налет.

Так что же это за проруха, как возродить обилье сил?

Как заменить развитье духа на дикий взбрык, и вздрюк, и пыл?

Ю. Да, наша участь – только сэйлы, Lарtор, Iроd и Internet,

Не отвлекает от е-майлов нас даже промискуитет.

А так опять экран мой пыльный, опять емайлы на обед,

И снова спать хочу я сильно, а sitе мой нынче Счастья.Nеt.

И. Нет слов, нет звуков, чтобы тем же тебе ответить нагло так.

Иль, Юлий, ты – одна надежда! – подашь ему ответный знак?

Ю. Не по учебникам учился, писал программы у станка,

Тупилося моё точило и дрожью билася рука.

Кобол в меня впитался с потом, а я кодил, кодил, кодил,

И всех, кто спал с открытым ротом, на три программы опердил.

Любил я Lоор’ы и РеrfоrМ’ы, и Rеаd, и Writе, и GоТо-s

Не менее чем пневмо-формы у девушек и прочих муз.

С. Когда ты в кружку наливаешь, до дна старайся доливать,

Однако, если выпиваешь, стремись лишь сверху отпивать.

И. Когда ты строчку начинаешь, ее желательно кончать,

А если точку выставляешь, то дальше можно не писать.

Ю. Пределы духовные личности почти что недостижимы,

Как наши мечты о наличности – светлы, но неутолимы.

И. Боброл! Как много в звуке этом пирамидола и поэта!

С. Не сотворяй себе кумира – последний раз я говорю,

А то по теме стукну лирой, поскольку истину люблю.

Ю. Поутру муза забрела в чертог мой скромный, постучала,

А я на службе – всё дела, ну и меня, конечно, не застала.

С. Ты поэт Пегас-актива, это экзистенциально,

Пишешь ты велеречиво, но читателю – брутально.

Кроме слов и даже смысла быть должно что-то такое,

Вроде как простые числа, то есть редко-рассыпное.

Так уж ты скриви извилин в своем черепе поэчьем,

Покажи, что ты всесилен, но с оттенком человечьим.

Ю. Когда такие слышу речи, хочу добраться до картечи.

И. Я выступаю, как учитель, судья, волшебник и отец,

Как добрых мыслей попечитель и ваших происков конец.

Ю. Мне хладной змеёй подозренье в ранимую душу скользит –

Мы в разных творим измереньях, хоть и конгруэнтны на вид.

И. Сперва мы юмор к тебе тоже пытались тщетно применить;

Есть и сатира, но негоже ей сразу по друзьям крушить.

Другие средства тоже годны – внушенье, подкуп, крючья, лом –

Но все и сразу неудобно – мы, в смысле, шанс даем и ждем.

Ю. С утра стихи пошли-поехали, как Волга в Каспий понеслись,

В душе народной стали вехою, но в животе не прижились.

Ю. Признанья я жду понапрасну, я понят судьбою на треть,

Пора по-мужски – грубо, властно – собой до конца овладеть.

И. Бобров, возьмите себя в руки, Стан – покажи Боброву как.

Пусть по мужски запомнят внуки – дед на все руки был мастак.

И. Баллада о Норвалкской кутерьме.

Однажды в студеную зимнюю пору

Поехал я в Норвалк, едрить его так,

С присвистом поднялся на ихнюю гору,

Где Толик живет – програмист-холостяк.

Закончив общаться на высшие темы,

Сидя то есть где-то четыре часа,

Я вышел на двор. На дворе было время

Спешить мне домой – там ждала колбаса.

Отъехав примерно две-три сотни метров,

Судьба наконец-то подкралась скачком:

Машина присвистнула словно до ветру

И встала на узкой дороге торчком.

Темнело; закат набирал свои краски,

Машина стояла, замолкнув навек,

Я шел, выражаясь, туда где жил Сарсер –

Широких души и плечей человек.

Как спал я – не ведаю, без обогрева,

Но утром проснулся, здоров и живой,

Был свеж и румян, словно юная дева,

Что в прорубь залезла с больной головой.

Так что же ты, Норвалк, с судьбой моей сделал,

И где ж мне теперь денег вновь занимать?

Молчат небеса, молчит Норвалк надменный,

Я тоже молчу, продолжая рыдать.

Ю. Твоя поэма без прикрас во многих вызвала экстаз –

Довольно жутко быть эстетом в неадекватном мире этом.

С. Игорь, небесные планиды тебе безмерно помогли,

Ты не храни на них обиды, не раздувай в золе угли.

Скажи спасибо высшей силе, что обеспечила ночлег,

Хоть в холоде, но не в могиле – да ты счастливый человек!

А деньги что – одно понятье, абстракт, экстракт и артефакт,

Прибереги свои проклятья, не разрушай желудка тракт.

Ю.Сегодня с толком, с расстановкой икры я съел тарелок семь:

Но вот что значит тренировка – ушёл голодным я совсем.

И. Кого любовь к науке гложет, тот без стихов уже не может:

Он пишет сам – и как поэт других сует под пистолет.

С. Путь к бобру ведет в муру – доказательство от противного:

Противны оба поутру и вида негативного.

Ю. Путь к бобру ведёт в нору, доказательство от приятного:

Когда в норе грызешь куру, то чувства нет отвратного.

И. Пришла пора открыть мне вам, что ем я точно по часам,

Как ем, зачем и почему – вы слушайте, а я начну.

В двенадцать, когда час пробьет и сладко в сердце запоет,

Что время уж съедать обед – снимаю на еду запрет.

На редкость сдержан я тогда, скромна и вся моя еда –

Суп, кость, лапша, сосиски, сыр, рагу, лазанья, комбижир,

Бифштекс, солянка, хлеб, халва, чай, сахар, кофе, пахлава,

Конфеты, пряники, сироп, клубника, вишня и укроп.

Конечно, вскоре я опять начну про ужин вспоминать –

Но это для других поэм, стихов и песен. Ваш И.М.

Ю. Прочитал я и сладко заныло в нижней части у самой груди,

Позвони мне с утра, позвони мне и рассказом про ланч награди.

И. На службе тихо и печально, недавно лишь зачем то мне

Прибор включили чрезвычайный – компьютер, прямо на столе.

Ю. Компьютер на столе включили, хлеб с солью тут же унесли,

Свободы дух доистребили, но аппетита – не смогли.

Как понял я благую весть, ты там вдали на новой службе

Был принят за солидный вес – и за научный, и наружный.

С. Пришла пора открыть секрет и карты выложить на стол:

С межгалактических планет пришелец – долго к вам я шел.

Я должен, честно говоря, ракету срочно починить,

Но денег нет на матерьял, который надо прикупить.

А нужно ну совсем безделицу, тыщ 5, пусть 6, но только разом,

Подайте бедному пришельцу, вас не забудет высший разум!

За то получите стократно мешок алмазов вы с небес,

Как прилечу к себе обратно, так сразу отвалю на вес.

Ю. Я уж давно подозревал, что Стан совсем не гуманоид,

Он с детства не любил овал, предпочитая астероид.

Мы просим, Стан, не улетай, забрось к хренам свою ракету,

На тыщи сверху наплевай, жить без пришельца мочи нету.

И. Категорически согласен я с негодующим Бобром –

Не улетай, ты не напрасен еще у нас тут за углом!

Вообще-то я уже с пришельцем общался в прошлом как-то раз,

Он тоже был как ты лишенцем, и точно так же деньги тряс.

Хороший парень, между прочим, в разведку с ним я все ходил,

Пока однажды как-то ночью он не растаял средь светил.

С. Упрямы, злобны вы и падки на нехорошие дела-с,

И все то взятки с вас блин гладки – как говорят меж звезд у нас.

И. Стан зол на мою справедливость, его озлобляет она,

И в нем через это бодливость как девушка в бане видна.

С. Вот бегает бобровый мальчик, слова в рифмовку засадив,

Себя в поэта превратив. Шалун стилом натер уж пальчик,

Ему и больно и смешно... А Мандель грезит чрез окно…

Ю. Твой стих волнами проникает в подкорку, корку и пиджак,

Повсюду корни распускает, как непрополотый сорняк.

И. Что мне несвойственно в натуре – сегодня я сижу больной,

Официально пью микстуры, перешибая их соплей.

Мой вид ужасен, голос в дрожи и сердце бьется как юла,

Никто ничем мне не поможет, зане кто мог уже ушла.

С. Итак один готов – во мраке исчез таинственный певец.

Он не придет уж к нам во фраке, зане ему настал конец.

Осталось от него, как в бане, одни портянки и берет,

Да глаз вставной лежит в стакане и там же челюсть и брегет.

Возьму брегет себе на память; ты, друг Бобров, бери стакан,

Но не спеши немедля шамать – сыграй Шопен на фортепьян.

Отходный вальс, Игор который без слуха с голосом свистел,

Тот самый, траурный – умора, как он его забавно пел.

А я утру слезу от глаза, коль набежит мне невпопад,

Играй, Бобров, не знай отказа, последний долг отдай, камрад...

Ю. А тень болящего поэта поглотит контур табурета.

Я был точь-в-точь таким же слабым совсем недавно, а теперь

3а мною снова сохнут бабы, и жёлтый мяч я бью как зверь.

И. Я мыслю – значит, я пишу; пишу – то, стало быть, стараюсь;

Стараюсь – значит не дышу, а не дышу – то загибаюсь.

И. Я нынче с теми, кто нам опять свой имидж впаять не забудет,

Люблю я рекламу, с которой спать, но трижды – которая будит!

Ю. Люблю я кофе поутру с бараньею ногою,

Ну а уже повечеру другую ногу я люблю, ту, что лежит нагою.

С. На баобабе ветвистом, цепко держась за лиан,

Задом сверкали лучисто диких орды обезьян.

Двое из них отличались умною складкой у ртов,

И на хвостах не качались, ибо лишились хвостов.

Их эволюции сила в перволюдей повела,

Даром что перекосила, но поумнеть помогла.

Ихние дальние внуки гордостью станут земной –

Как Манделенин великий, так и Бобрежнев герой.

И. Уж закат; за окном засерело; мне с работы пора уж давно;

Двое в комнате, я и Станелло, в виде тома с воткнутым стилом.

Ты всего себя отдал народу, ты последнее людям отдал,

Сам же голым ушел на природу и на ней постепенно пропал.

С. Приснился мне только что Путин, он будто в разливе сидел,

Был лыс он бородкою, жутен, и мир переделать хотел.

Писал он чего-то в тетрадке и прятал ее под пенек,

И съевши лукума из грядки, поклоны всё бил на восток.

И. А мне больше ленины снятся, в различных одеждах оне,

Они то кричат, то стремятся продвинуть чего-то втуне.

Но я твердо «нет» отвечаю на их к революциям вой,

Тем самым стране помогаю – Америке в смысле родной.

И. Ты, Стан, задел больную точку в моей измученной груди –

Ты наступил на гена кочку, а сказано – «Не наступи».

С. Имел один друг и голос и слух, он был декламантом-чтецом,

Другой с бородой, как филин глух – и был закидан яйцом.

И. Бобров бесценен в этом мире не только пухом из ноздрей,

Но шармом при игре на лире среди упившихся гостей.

Стан ценен всем своим объемом, где важен каждый килограмм,

Он весь вообще-то неподъемен, но светит миру по частям.

Моя же ценность недоступна моему слабому перу –

Пред ней роняю я свой заступ, а вам кайло с киркой дарю.

Ю. Поэт полезен за столом при поедании омлета,

Пусть даже он смахнёт стилом всё серебро из кабинета.

И. Вернулся я из совещанья, взглянул на ваши возлиянья,

Пощупал пульс, протер брегет и отлучился на обед.

Пришел назад – брегета нету… Да, правильно сказал поэт –

«Мы мир насилья того это – и это будет наш обет».

И. Я выше всяких возмущений, я ниже только крыши муз,

За то что с вами я в общеньи – снимай вблизи меня картуз.

Ю. Картуз снимая куртуазно и избежав фортуны плюх,

Я чую дух её ужасный – и это просвещенья дух!

С. Жена пошла гулять с собакой; дул дикий ветр, древа клонил,

Скользнув ногой по буераку под снегом лед ей ног сломил.

По Миннесоте вы найдите хоть пару целых женских ног!

Нет, не пытайтесь, не ищите – собак и снег тут очень мног.

Ю. Во мраке пес мой мало виден, как демон только он урчит,

Во тьме и кошки не обидит и дрянь всю слопать норовит.

Нога жены – большая ценность, а пара – это клад вдвойне,

Пёс, проявляя джентельменность, клад сберегает для мене.

И. На Гудзона берегу я сломал надысь ногу,

Не свою, чужую и, кажется, стальную.

С. так вы имеете собак? Каких пород? Ушей размах?

А кошки есть у фортепьяно? А птички, рыбки, хомячки?

Коль мало чистить вам гуано – то вы, конечно же, сачки.

Животное – оно как люди и гордо хочет прозвучать,

Пусть хоть мяукать оно будет, хоть лаять или хоть молчать.

Ю. Меня и лаем не тревожа, когда биндюжник в дом ломит,

Как звёзды Алма молчалива и звука зря не проронит.

Тому кто кость рождён глодать, на бирже сроду не играть.

С. Ты зря так ей пренебрегаешь, унюхать стоки ей мешаешь.

Ю. А у твоей когда щенята? А то без стоков скучновато.

С. Мой не собака, а дракон, не кулебяка, а грифон,

У ней не хвост, а кренделябр, четыре лапы вместо жабр.

Ю. Звучит, как пёсик Баскервилей; ее когда усыновили?

С. Собаку ты не выбираешь – скорее выбор есть ее,

За ней ты только убираешь, такое мнение мое.

С. Вперед шагаю я не глядя, кого столкнул с дороги прочь,

Давлю народ я шутки ради, мой жутк оскал, и день мой – ночь.

Ю. Стан – это наша злая совесть, карась чтоб, жарясь, не дремал,

Исходит ядом пусть, злословясь, но лишь бы нас не заслонял.

Да, нелёгкая это работа среди Стана не слыть обормотом.

И. Да, Юлий, да – за все старанья, за открывание основ

Такие знаки пониманья я получаю в виде слов.

А был бы камень под рукою, то бы и камень запустил,

Я знаю, он всегда такоем, таким он будет, есть и был.

Вот с кем приходиться общаться, сухарь последний разделять,

Печататься, публиковаться и гадости все время ждать.

С. Ребяты, вы же исполины, приматы духа, зги ума,

Вы как дояры для скотины даете света и корма.

Ю. Поэты нервны как никто, возьми хоть Агнию Барто,

Иль Александр Сергеич Пушкин – он так народом был любим,

Что до сих пор подход к избушке от женских ног незарастим.

С. Ты не Бобрушкин, не Бабрто, главное в тебе не то,

Ты в расцвете сил певец, а из них никто не пец.

Неказист, невзрачен, чурок, нету шарма и харизм,

Но когда взопишь до жмурок – тут и грянет экстазизм.

Страсти в зале накаляются, ждут обещанный конец,

Пока все не отключаются прямо на пол, как мертвец.

Ю. Настало безумное лето, тепло принеся и светло,

О том прочитал я в газетах, где всякое пишут фуфло,

А я сижу тут как молчальник, а кругом меня начальник.

Ю. Vеni, vidi,viсi – хороши девицы!

С. Ты труженик, каких немало весь день лежать под одеялом.

Ю. Моё ли оценил ты пенье и танца огненный полёт,

А также чудное мгновенье икры проникновенья в рот?

И. С икрою вышла незадача, её искал я ниже паче –

С нее я, собственно, и начал свое круженье по рядам,

Но весь буфет другим маячил, текло другое по стерне.

Отсюда вывод вытекает: икра была, но не во мне.

Ю. Икра – два слога в этом звуке, но как же много вкуса в ней,

Я сам видал лишь только руки к икре тянущихся людей.

И. Да, хорошо б иметь нам муз, но без связующих обуз.

С. Банзай тебя распотроши, прими сепуку от души!

ОK, пошутили и будет – история вас не забудет.

Ю. Вчера проснулся я в четыре и сразу сделал харакири.

И. Люблю бродить я по природе, с волками выть, идя домой,

Кормить барашков в огороде, дать белкам червячка порой.

Все это мыслями чревато – напоминает, что и сам

Когда-то был я волосатым, носясь на воле по лесам.

Ю. Виясь в тени по грани зыбкой меж тем что было и что будет,

Вся наша жизнь настолько хлипка, что не подходит это людям.

С. Я все понимаю превратно, такой мой по жизни подход,

Он мне позволяет стократно усилить контроль и доход.

Ю. И нам надо много учиться превратно мысли понимать,

Сколь трудно тобой не гордиться – столь трудно тебя не послать.

С. Гуляя по брегам ручья в сопровождении подруг,

Спой нам на бубне из сучья, о Юлий, пароксизмов друг!

Ю. Какое слово – пароксизм! В нём вздрыг и взбрык и эстетизм.

И. У моей миленки дог пароксизмом занемог,

Мы вставляли ему клизм – не проходит пароксизм.

Ю. Вдали – махания дерев и солнца светит ранний луч,

Вокруг – коленки старых дев, а я сижу средь файлов куч.

С. Хотел он сам себя познать, чтоб хомо сапиенсом стать,

Но всюду сам в себе находит он алтер эго – черт, знать, водит.

И. А если далее копнет – и трипл-эго отскребет.

Ю. Вчера, когда над писсуаром справлял я малую нужду,

Коллега мой, китаец старый, то ж делал на мою беду.

Спросил его, вдруг бес попутал – Ше-Ше ли верно иль Се-Се

А он, подумав треть минуты, ответил ясно, что «Ше-Ше».

С. Китаец старый и беззубый своей мозолистой рукой,

Над писсуаром стиснув губы, пытался обрести покой.

А тут вдруг сбоку смотрит кто-то и задает ему вопрос,

Затрясся старый Хунь Суй Коко, пустя сипенье через нос.

Ответил, чтобы отвязаться, прошепелявя из глубин,

Древнекитайски стал ругаться, тряхнув остатками седин.

Обзор веди тех, кто с зубами, дефекта речи исключи,

Статистику представь рядами, дотоле мысленно молчи.

И. Да, что-то есть в твоем посыле, хоть не совсем понятно что,

Будто духов на бобра влили – и в пасть, и прямо на манто.

С. Служение наук не терпит суеты, в науке нету лишней ерунды,

Любая тютька тут важна, однако,

Пойми же, друг разврата и невежда ты!

И. Пропал Бобров в далеком месте, упал, объевшись пахлавой,

С винцом в груди, усами в тесте, проникнув в блюдо головой.

Упал! К чему теперь лазанья, бифштекс, еврейский русский хор?

Уж выпал символ обрезанья под чей-то пьяный разговор…

Не мы ль вчера так поощряли его нескромный смелый дар

И в путь-дорогу провожали как будто словно на пожар?

Что ж, наших он нравоучений разумных вынести не смог,

Угас в тарелке дивный гений, как высох праздничный пирог.

Замолкли звуки чудных песен, ему башки не приподнять,

Приют певца нелеп и тесен… Но, может, вспрянет он опять?

Ю. Я шёл на труд, не покладая всего, что я обычно клал,

Чужим желаньям потакая, свои безжалостно попрал.

И. Я не привык, как грубый Стан, муз лапать прямо по живому,

Покой мне нужен, пьедестал, чтоб там сидеть самим с собою.

Ю. Дни бегут среди природы, мерзко тикают часы,

Не видать мне век свободы в зоне Wаll-strееt полосы.

И. Надысь Бобров явился лично в священный город Fаir Lаwn,

Чтоб спеть для публики приличной, которой дома он лишен.

Бобров был жуток и прекрасен, вздымал сердца окрестных дам,

Он был как сокол прост и ясен, собой заполнив весь вигвам.

Когда закончились листанья, аплодисменты всех смели,

И в явных знаках обожранья мы вновь трудиться побрели.

С. Взлети на пригорок, не стой, как шлемазл,

Довольно разборок, да здравствует разум!

Ю. Я был рождён внимать музыке под звук симфоний гопака,

Творенье нот – не вязка лыки и не доение быка.

Уже поэзья стихла и стекла, иссяк пустых напутствий пыл,

Желтеет в поле красная свекла и с древ увядших сыпется кизил.

И. То не кизил пылится в ветках – то я к дантисту побежал,

Последний зуб на редкость крепкий, но рок к ногтю его прижал.

Ю. Наш инвентарь, зубов включая, невечен и подвластен року,

Зубов по осени считают, как это ни звучит жестоко.

С. Шумит арык, ярыжник гнется, и юрта стонет и скрипит,

Там кто-то от трясучки бьется – кто ж это пламенно сопит?

Да, это он, пастух несчастный – на фотографию глядит,

И то завоет так ужасно, а то ужасно замолчит.

Большой начальник по снабженью в ВДНХ его послал,

Там он Марусе с уваженьем, хоть сдуру, руку и пожал.

Хотел отдать ей все святое он до последней до овцы –

Но не пришла к нему в покои она отведать вкус сырцы.

Ю. Теперь о пользе от стихов – я сомневаюсь в ихней пользе:

Кто изучал их в тьме веков – давно уже почили в бозе.

С. С утра может Мандель, а может Бобров

Средь шумного бала случайно стихов

Не ведая сами того сотворили,

Хоть малый был шанс у такой пробабили.

Ю. Хотя ты жизнь не растерял, в гранит и бронзу разодетый

Теперь лишь топчешь пьедестал, приют последний для поэта.

Ю. Когда мой чубчик непослушный ветра вселенной разметут,

То стану я духовно лучше скорее там, чем среди тут.

Закончен день, финита ля, сидел как пень, ушей пыля.

С. Глаз выпивающих в пустыне да будет там же и поныне.

И. Твоих обид, мой друг наивный, а также барственных речей

Сменил бы я на шепот дивный от губок, глазок и плечей.

Ю. Искажает ужасно пространство моих строк эфемерную суть

И несёт её как хулиганство, превращая всё светлое в муть.

С. Что файлы? Гиль и мрак! Кто пишет их? Маньяк!

Ю. Наличье денег развращает – отсуствье денег возмущает.

С. Я когда в себя вглубляюсь, сквозь нейроны пробираюсь,

Нахожу запасы дум и случайный белый шум.

Если ж двинуться пониже, где желудок на ремне,

Нахожу стерильность, иже пищи без живу вполне.

Ю. Где Стан, редчайший из поэтов? Где черти носят дух его?

Как жить без всех его заветов? Что всех? Как жить без одного?

И. Я тоже пробовал, бывало, дознаваться,

Куда ушел вместилища сосуд,

Но после плюнул – тут не докопаться,

Иль сам придет, иль музы принесут.

Ю. Сосуд ушёл, но дух остался – всё об него я спотыкался.

Ю. Текут минуты обречённо, на башне мира бьют часы,

Не бродят мысли по нейронам, сомкнулись, ланч сжевав, резцы.

Лишь я один среди Вселенной не сплю своею головой,

В ней вьются думы, словно змеи по стохастической кривой.

Где бог и дьявол правят бал – там правит все, но не ментал.

С. И Пушкин тоже жил в долгах, растратив денег на постелье,

И Лермонтов пропал в горах, зря убиваясь от безделья.

Такая есть судьба таланта – духовный голод, кебестан,

И жизне-смерти знак тарантул, яд испускающих на ран.

Что деньги? Жалкая зарплата на гладком чреве бытия.

Хоть шкура нам дороже злата, но слава стоит бития.

Ю. На гладком чреве бытия немного смог побыть и я.

И. Вчера я посвящал святые мгновенья жизни делу зла –

Предвидя профиты шальные, доил клиента, как козла.

С. Средь шумного бала, случайно, клиента увидев черты,

Хотел его вытрясти тайно, но в танец пустились, скоты.

Там был Бобров, дитя коряги, наперстник ила, монстр влаги,

Он разлагался горячо, кусая локти по плечо.

Ю. Имею вязкую валентность и потому так падк на женскость.

И. За фразу меткую вручу я Звезду Задолблести большую.

Ю. Когда бушует непогодка, то сверлит мысль из толщи бытия:

На коньяке обжегшись, дуют водку, а если так, то буду дуть и я.

Ю. Его не раз на пьедестал уже мы в прошлом водружали,

Но он от вечности бежал туда, где чеками давали.

Не знаю, как ты в спешке жуткой находишь время для поэм –

Я тут в кобольном промежутке сижу к искусству глух и ем.

И. Искусство – тоненькая штучка, это не строчки сочинять,

В нем не рисуют за получку, а ловят мига благодать.

Чем больше ждешь, тем дольше миги и не надеть на них вериги.

Ю. Я что, бесплатно распыляю свой дерзкий музыкальный дар?

Пою на сцене, ожидая хотя бы скромный гонорар.

А что взамен, рукоплесканья? На них жилетку не сошьёшь,

Экстаза взвизги и признанья не обменять на медный грош.

И. Ты знаешь, Стан, что, пивши у Бобровых,

Я там вчера Елену увидал –

Не ту, за чью любовь пролито море крови,

А ту, что пела нам про книжку мандригал.

Я медленно жевал, кусок не лез в отверстье,

И думал о людской суетности вокруг,

Вдали плясал Бобров, взывали краски к мести –

И хлопнул я стакан, сомнений давний друг.

Ю. Она вошла, его узнала своим восторженным лицом,

Он подошёл, она присела в книксене ловко за столом.

Краснело платье бахромою, а на плече пылал закат,

Их оставалось только двое средь зала, полного наяд.

Она быть верной обещала ему в дальнейшей их судьбе,

Подолом длинным помахала и скрылась в бала кутерьме.

С. Он вошел, она привстала и подолом помахала,

То краснело на плечах, сё висело на ушах –

Ты как будто кама-сутру предлагаешь нам поутру.

Ю. Ты возбудил слезу мужскую, что льётся прямо на копьё,

Тебя фортуна расцелует повсюду, где найдёшь её.

С. Нет, Игорь, я не толстокож, хотя завистлив, злобен,

Но не угрюм, хоть и похож, однако, не зубовен.

Теперь, когда ты приоткрыл всю правду про эстетку,

То и последний сизорыл прочувствует субьектку.

И. Нет, не погоня за барышем все время управляет мной

Я был и есть бедняк и нищий, хожу с котомкой и клюкой.

Мой дом – 7 жалких мелких комнат, мой в банке счет – я умолчу,

Второй мой дом – кто о нем помнит, я просто за него плачу.

Машина – красная феррари, достал по случаю за сто,

Хотя за двести предлагали – но беден я, как не знаю кто.

С. Хотел я выругаться разно, но только усмехнулся грязно:

Семь бед – один обед, семь невест – один инцест.

То, что у вас ума палата – еще не повод для разврата.

Ю. Народ, он что – он ест и пьёт, а на континуум плюёт.

С. На пыльных тропинках далеких планет нашли сионизма след.

Ю. Пока для дев желанья живы, в делах бывают перерывы.

И. Шумел, гудел Бульонский лес, деревья по земле склоняло,

На конференцию я влез, хоть средств на это не хватало.

Шумел-гудел Денверский лес, травинки с корнем вырывало –

Зачем, зачем туда я влез? Мне что, Нью-Йорка было мало?

Ю. Плохое времячко настало – нейронов тьма, а денег мало.

И. Юл, скажи мне как брату – близка ли Европа к закату?

Давно уже пора ей помереть, отмучаться и потихоньку стлеть.

Заместо отгремевшей чехарды приходят вроде новые орды.

Видны ли знаки новизны: намазы в пять утра, верблюжие узды,

Игривый взгляд с-под паранджи, мечеть, халаты, на ослах езды?

Ю. Не видел, правду говоря, справленье в парандже намаза,

Но чувствовал – уже грядёт заря восходного экстаза.

И. Коль любишь ты своих ремарк, то полюби и в ухо шварк.

Ю. Я в стихоложстве наторел недаром,

Пегас мой стал костистым и поджарым.

С. Скворчат в сети гомофродиты, в дубравах бдит наноцефал,

Кооперят трансинвеститы, бодрится олигархренал.

Ю. В Европе девки ходят парой и по-немецки говорят,

Люблю я там своей гитарой давать концерт для европят.

Курс евро стал повыше крыши, доллару вовсе не чета,

А сыр доступен только мышам – такая, в целом, нищета.

Там много очень новых русских, что всё подряд пьют и едят,

Хоть чешут слабо по-французски, по-русски всюду слышен мат.

В Швейцарии бессчётны храмы, костёлы, кирхи, церкви там,

Но нет ни одного вигвама, что мне печально, как и вам.

И. Теперь совсем другое дело, на сердце мне заевропело.

С. Скажи, Европа оценила наш стих, когда ты запевал?

Кричали браво, бис, на мыло? Или ты раньше убегал?

А на каком, я извиняюсь, ты языке там громыхал?

Ужель не нашем? Сомневаюсь, что тебя кто-то понимал.

Ю. Наш, а не ваш кричал я стих, пока проник он в души их.

Когда я голосом печальным им оду грусти заводил,

Рыдали немцы моментально – так их под жабры подхватил.

Вам обломилося сиянье, что исходило от меня –

Я был наместником читанья, закон превечного хреня.

И. Во мне должно быть все прекрасно, и если сзади посмотреть,

И если спереди – ведь ясно, что всюду должен я блестеть.

Чтоб изнутри проверить тело, пошел к врачу я как-то раз,

Где зафугачили мне смело колоноскопии фугас.

На самом дел было ясно, что это все игра ума –

Себя я чувствовал прекрасно. Но власть была врачу дана,

А также страсть к деньгам страховки путем клиента перековки.

Ю. Короче, как дела в проходе? Проходит иль уже прошло?

Твое здоровье на исходе, или успешно пронесло?

Ты будь готов в любой момент преобразиться,

Ведь наша жизнь – эксперимент, и может враз накрыться.

Ю. От эйфоризма афоризма пусть тебе вылезет харизма.

С.Себя познать ходите поутру, пока ваш ум не погружен в муру,

И откровенье самопрорицанья вас освежит как головы срубанье.

С. Нам тут скрижали выдавали, а вам, по-моему, зажали.

 

Ю. Вчера мы чистили скрижали и их до вечного отжали,

Ещё б такую сжать скрижаль, но вечного немного жаль.

И. Какой скрижаль? Чего отжали? Когда об этом докладали?

Ю. Мудрый взгляд исподлобья вам пошёл бы с лицом,

Будто мысли подобье сотворили резцом.

Вам пошли б несомненно две морщины у лба,

Коли руки Родена их сваяли бы ба.

Кто разрешение давал на расчищение скрижал?

И. Японцы вежливы бывают – их так с рождения растят,

И когда даже помирают – все улыбнуться норовят.

Вот так и я с японцем поздно вчера играл престижный матч –

Сначала-то он очень грозным казался мне из-за подач.

Потом, конечно, притерпелся, стал применять что приберег –

Японец круче завертелся, но сделать ничего не смог.

Утроил я свои старанья, чтоб делу подвести венец –

Тогда-то знаки воспитанья и проявились наконец.

Как я ударю – он хохочет, как промахнусь – так он молчит,

Сбить с толку, очевидно, хочет, но вслух о том не говорит.

А я, культурность проявляя и зная их народный смех,

Всю свою волю напрягая, законный отмочил успех.

Ю. Стоять я буду на посту с кривой ухмылкой на усту.

И. Люблю я мелкие созданья, они взбивают жизни муть,

В них нет галактик мирозданья, зато и гадостей лишь чуть.

Ю. Народ подпортила икра и бездуховные попойки,

Шашлык, башлык и осетра. Забыты утренние дойки,

Забыта заготовка дров, мечей куванье на орало,

Охота на речных бобров; да, что-то главное пропало –

Когда, к примеру, знойным днём, всласть поскирдя на сеновале,

Бредёшь ты лягнутый конём точь-в-точь в духовное начало.

И. Я рассказать тебе хочу, о Стан, затворник Миннесотский,

Что лишь о правде хлопочу, а не о процветаньи скотском.

Представь прелестную картину: я в галстуке грызу патэ,

А Бобр, отменная детина, в рубашке пляшет шантрапэ.

Вообразив такое въяве – ты, верно, думаешь, что он

В рубашке белой (хоть и пьяный) и в галстуке поет шансон?

Отнюдь, он в пляжной распашонке, распущен точно бармаглот,

Без пиджака, в груди пушонке, танцует и тамадаёт!

И это все на фоне Люды, которая, как тот маяк,

Сверкает всем достойным людям из платья бального как фрак.

Ю. Икры я, как и думал, не нашёл, но стих текущий не об этом.

И так ломился от тарелок стол, а стулия – от тяжести эстетов.

И. А Юл там пел! Ты слышал ли когды

Поют бобры под низкою луною?

Так Юл, подняв с изяществом фалды

(Которых не было) – так буря небо кроет.

Там было несколько свободных дам –

Так меня просто жутко укачали,

Спеша узнать, кто это распевал

И разгонял их дамские печали?

То есть успех был выше всяких слов,

Был Юл хорош как счастья наважденье,

Обширен был его сердец улов,

Огромен спектр очей обвороженья.

Ю. Замкнулся свадеб круг и Август на исходе,

Хотя ещё с дерев не спадены листы,

Не съедена икра столь чуждая природе,

Что из-за ей вокруг так много суеты.

С. Каждый Сверчкович знай свой Шестакович.

Ю. Когда в астрале я ментально пребываю,

Там где звезда мне в склеру грустно светит,

Мысль потаённую со дна подкорки поднимаю,

И эта мысль – о промискуитете.

И. Уж сколько раз твердили миру – не сотвори себе кумиру!

А вы, плевав на сей указ, меня поставили туда-с.

С. Сей карлик на плечах титанов, нам сделать шаг – и он слетит,

Закатится в пыли диванов столь малоразвитый пиит.

И. Я в Йом Кипур шел по Бродвею – там нет ни одного еврея,

Бродвей пустой, один лишь я шел гордо, словно статуя.

И. Юл, поделись нелживо – закончил ли ты свой ремонт?

Иль продолжаешь его мнимо, чтоб оправдать безделья пот?

Ю. Тобой в слова ‘ремонт закончен’ смысл недалёкий заложён,

Вся эта фраза, между прочим – не боле, чем оксюморон.

Хотя в ремонте есть начало, в нем нет средины и конца,

Его рок тянет, как мочало и жизнь становится куца.

В дому моём пыль, грязь и грохот, везде запчасти лезут в взор,

Углы покрыты сора мохом, повсюду надпись «NеvеrМоrе».

Ю. Не надо петь нагробных песен, мне эпитафьи ни к чему,

Мой мозг ещё от мыслей тесен, а череп щедер на карму.

Вас шлюхаю слезящим глазом, оглохшим ухом в вас гляжу,

Стул обжимаю плоским тазом, на волнах вечности лежу.

Ловлю обрывки мыслей странных, ошмётки поучальных слов,

Вы что ль, почивши в бозе данных, спустили разума улов?

Пишите письма, не стесняясь и шлите мне сквозь мглу времён

О том, как вы поизголялись над вам доверенным стихом.

Я ж прозорлив почти как нунций, но тяжелей на пару унций.

И. Слыхали ль вы о базах данных? О базах знаю я давно,

Но вот о данных этих странных мне ране было все равно.

На базах, помню, было чудно, там гнил картофель, пыль вилась,

И мы трудились в них, подспудно за части девушек схватясь.

А здесь – кошмар, одни напасти, тут тоже все гниет вокруг,

Но где филейные те части, что скрашивали честь подруг?

Одни лишь недоразуменья, противоречья, гадость – бррр...

О базы наших поколений! О утонувший в мгле плезир!

С. Да, были базы в наше время, хранили овощ там на семя,

И девушки в расцвете сил там крыли матом всех кто мил.

Спросил я раз одну красотку, что агрономом там была:

– Чего ругаешь во всю глотку, будто корова родила?

Она задумалась на время, потом подняв подола бремя

Утерла рот и так сказала: – Моя твоя не понимала.

И сделав жест, что мол пойдем, на поле высеем вдвоем,

Она как утица средь злаков исчезла под лягушек кваков.

Я не пошел ее догнать вопросы новые задать,

О чем жалею до сих пор – мог интересный выйти спор.

Ю. Да, где филейные структуры, обширные форматы где?

Где яйки свежие и куры, неслись что прямо по страде?

Ю. Октябрь. Осень. Жухлый лист.

Проснулся. Проседь. Программист.

Пришёл. Уткнулся. Телефон.

Е-майлы. Митинг. Полусон.

Е-майлы. Игорь. Стан. Обед.

Спустился. Хадсон. Солнце. Свет.

Вернулся. Стан. Журит. Привык.

Маккейн. Обама. Стоки. Бык.

Ответил. Кликнул. Накодил.

Е-майлы. Игорь. Нагрубил.

Subwау. Поднялся. Перешёл.

Спустился. Поезд. Хорошо.

Вернулся. Пыль. Ремонт. Обед.

Компьютер. Скайп. Звоню. Треплет.

Прилёг. Храплю. Привстал. Лучист.

Октябрь. Осень. Жухлый лист.

И. Добавить? Нечего. Все есть. Убавить? Нет. По чести честь.

Октябрь. Комната. Перо. Е-майл. Боброво. И Станно.

С. Если видишь ты кого к пропасти бредущего,

Подпихни его в дорогу, пусть летает понемногу.

И. А суд да будет жутк и краток для предъявленья высших мер,

Мы не допустим очепяток в уничтижении химер.

Ю. Оставим знаки препиранья для вызывающих невежд,

А сами в тайны мирозданья, нырнув, погрузимся промежд.

С. И громом он ударил как Зевес, потоки струй упали на былое,

Готовя новых тем крутой замес на схеме схим анналов аналое.

Ю. Я болен, стар и озабочен вокруг царящей суетой,

Вокруг меня сплелись воочью проблемы жизни небольшой.

Оно, конечно, не астрально, и не статейно, как у вас,

И не всеместно виртуально, а бьёт реально в самый глаз.

С. Ты прав, о Юлий богоравный, Гефестоман полузаздравный,

Сильвестр на одной ноге и с попугаем в сапоге.

Ю. Пока меня, братцы ещё не зарыли,

Пока не засыпали стылой землёй,

Пока ещё к телу есть доступ стабильный

И временно бросил точить геморрой,

Пока тут сижу, зад зазря протирая,

Но всё же дыша пылью прожитых лет,

Я вам у ворот ставшим близкого рая

Шлю с сильной задержкой астральный привет.

И. Я тут в Париже пребываю, смотрю на обе стороны,

Чуть что – к восторгу прибегаю, как прибегали бы и вы.

С. Там Помпадуры малолеток, таких как он, хватают в плен,

В чреве Парижа средь гризеток погибнет он как Сент-Жермен.

Подманят на бизе, эклеры, подсадят прямо на биде,

Сквозь круассан начнут афферы – ему наступит аттанде.

Де Голь с Бальзаком не помогут, Пиаф с Вальжаном не спасут,

Лишь Бонвиваны из острогов про Марсельезу пропоют...

И. Спасибо, Стан, на добром слове, на понимании проблем,

В Париже я как в своем доме – в нем главным образом я ем.

С. Меж пароксизмом и экстазом оргазмом занят высший разум,

В катарсисе он приапизма – его мы жертвы эскапизма.

Ю. Погиб поэт. Не хрен собачий, а автор песен и грехов,

Кто был эпохой озадачен на подпирание основ.

Он подпирал их днём и ночью, храня под спудом сей обет,

Себя считая правомочным мочить права в колодцах лет.

Его коллеги-стихопаты в строках пихали, как могли,

А он в своих худых пенатах всё дул на творчества угли.

Но как-то раз, больной и хилый, познав превратно жизни суть,

Зашедшись песнею унылой, он огнь святой решил задуть.

Костёр угас, поникли ветви, увял торжественный венок,

Скрипят вослед дверные петли, да прах разносит жалкий рок.

Но он ещё вспоёт устами и, подмахнув стальным стилом,

Заполнит пустоту строфами и вклад впендюрит в блёсток том.

Он не взалкает прославлений, не чужд тщеславья он хотя,

И стих вспарит, как птичка в сени, подкорку рифмами крутя.

 

С. Посередине декабря

сидел он, время тратя зря,

И внутрь глядел...

Под ним глубоко

мечты плескались; мирный член

Средь них болтался одиноко,

Крутились дамы там и тут,

Порою их дерзкие лобзанья

Иль на богатства упованья

Стремились встрять в его уют,

Порою гнусные дела

Из-под изнанки жизни давней

Напоминали

Но в целом мгла была светла.

 

И думал он:

Отсель начну я все с начала,

Рубеж здесь будет перейден

Чтоб впредь судьба не укачала;

Кажись, смысл жизни мной найден!

 

Но тут случайною волной

Он был на скалы укокошен,

К корням исходным стал отброшен

И впал в заслуженный покой.

 

на берегу житейских волн

стоял он точно ихневмон,

и мыслей редкие маразмы

ему курили фимиазмы.

 

И. И вздумал он – пойду до Стану,

Хоть раз, но крепко, блин, достану.

 

И. Орлы пролетели над сению крыш,

В лугах прошмыгнула презренная мышь,

Над ними кружил в глубине самолет,

И спутник вершил свой далекий залет.

 

Над ними болтался азот – кислород,

Озон делал дырку для вредных кислот,

Частицы из космоса сыпались вниз

И метеориты чертили абрис.

 

А выше мой дух как комета парил,

Порою на землю плевал из-под крыл,

Порой удивлялся, что Юлий и Стан

Душой не покинули сей балаган.

 

Летали б они, как и я, в вышине,

Слагали бы гимны о вечном, о мне,

И так же глядели б на солнце кругом,

И так же под ними б вертелся содом.

Ю. Души твоей густой запал

Не растворился, не пропал.

 

Тот звук элегии высокой

Лишь отразился от ланит,

Скользнул по персям, вышел боком,

Но всё ж в нутре метеорит.

С. раз не у перса,

а еврейца, то не по персям,

а по пейсам.

 

И. Талант вздымается сурово,

Нацелясь в дамские основы.

 

Ю. В тебе вздымается Эзоп,

Как луч над морем в час рассвета,

Гляди в тебе чтоб не усоп

Метавторичный взгляд поэта.

 

С. плотность плотоядности,

кривость кровожадности,

тонкость толстозадности

стыд приглушат стадности.

 

Ю. Да, евреи всюду бродят

И смущают род людской,

Русский трезвенный народец

Норовят споить порой.

Ю. Приплёлся нынче от врача,

Небрежно рифмами шуча.

А также мыслями суча,

И ямбом ближним докуча.

 

Врач мне сказал, почти молча,

Что хороша моя моча

И кровь почти что горяча,

Мне в нос анализом тыча.

 

Прослушал пульс, главой кача,

Сказал: «ОК», репорт строча,

Пожал мне руку сгоряча,

А я убрался, облегча.

 

С. да ты просто Назым Хикмет,

ну ты даешь, пердык Юлдед,

какой талант, какой отмах,

ну ты батыр, алтын, кунах.

 

И. И это мало – ты атлет

И моченосец с малых лет,

Тебя не всхряпнул паралич,

Не ухайдокал жизни китч!

 

Ю. Вчера, гуляя по Вселенной

Я обнаружил 7 миров:

Мир матерьяльный, мир забвенный

Музыки мир и мир стихов,

Мир идеальный и брутальный,

Паря в эфире, повстречал

И мир до косточки астральный –

Там Стан, стеная, пролетал.

 

С. разнообразные миры,

эоны, уровни, скорлупы,

описаны до мишуры

в Кабале и в буддийской ступе.

 

И. Твои странен, Стан, намек подспудный –

Ведь против многих я миров!

Взгляни на Юла – безрассуден,

Он их находит вместо снов.

 

Один лишь мир, хоть стой, хоть пой,

А в нем кружение молекул,

А между ними лишь застой

И вакуум как есть нелепен.

 

С. Гигацефал наноцефалу

Вдурил недешево и мало,

Наноцефал гигацефалу

Вдарил нейронкой в поддувало.

 

Как страшно в мире наномерном

Вдали от наших блоговерных.

 

И. Ну что сказать вам в час заветный,

Когда я, мыслями томим,

Иду вкушать обед секретный,

Чтоб кончить поскорее с ним?

 

Сказать, по сути, можно много,

Но столько ж можно и смолчать –

Что я и делаю, с тревогой

Ждя ваших козней отвечать.

 

С. Россия шлет уран в Иран,

Оружья серии шлет в Сирию,

А родных палестинцев клан

Всегда в России гнет в истерию.

 

Евреев мало там осталось,

Ну Абрамович может быть,

Но даже он рождает жалость,

Стараясь в Лондон отвалить.

 

А прочие сидят как мышки,

И перлюстрируют сберкнижки,

И теребят свои кубышки –

Так, не евреи-замухрышки.

 

И. Мы пришли в эру встрять и навеки застыть,

Нас не выковырять и не не не забыть.

---

---

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3648

Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer9/Mandel1.php - to PDF file

Комментарии:

---

Коржевский Юрий Александрович
Москва, -, Россия - at 2010-10-13 11:53:23 EDT
К сожалению я с Юликом не был знаком...но читал его стихи и даже иллюстрировал...светлая ему память и дай Бог ему здоровья на том свете.

---

Виктор Гуревич
- at 2010-10-11 05:31:16 EDT
Одна у всех у нас дорога – из ниоткуда в ничего

Ушел из альманаха и из жизни Ю. Бобров, мастер-дизайнер Поэтрики – нескончаемой и самодостаточной ленты Мебиуса, озорной и серьезной, иронической и трагической, любая строчка из которой может служить эпиграфом, хочешь – для многотомного романа, хочешь – для короткого рассказа…

Лично с ним знаком не был, но обнимающая всех и вся вокруг улыбка на фотопортрете говорит о многом…

Но в целом мгла была светла

---

Игорь Мандель
Fair Lawn, NJ, USA - at 2010-10-09 23:36:06 EDT
Виясь в тени по грани зыбкой меж тем что было и что будет,
Вся наша жизнь настолько хлипка, что не подходит это людям.
Ю.Бобров

Жизнь и смерть слепы в своем выборе, справедливости нет. Есть память, конечно. Многие знали Юла по лирическим стихам и песням http://www.yulybobrov.com/poezia.html; другие - по Поэтрике, собранной в "Блестках редкого ума-2" - книге, выпущенной им с нами в 2009 году. Еще больше людей его обожали просто так - он излучал только добро, не любить его было нельзя.

Как совместить мысли о смерти с его стихами? Вот лишь несколько быстро отобранных из опубликованного строк:

Вчера мы чистили скрижали и их до вечного отжали,
Ещё б такую сжать скрижаль, но вечного немного жаль.

Поутру муза забрела в чертог мой скромный, постучала,
А я на службе; всё дела, дела - ну и меня, конечно, не застала.

Да, наша участь – только сэйлы, Laptop, Ipod и Интернет,
Не отвлекает от е-майлов нас даже промискуитет.

И нам надо много учиться превратно мысли понимать,
Сколь трудно тобой не гордиться – столь трудно тебя не послать.

Наличье денег развращает – отсутствье денег возмущает.

На гладком чреве бытия немного смог побыть и я.

Народ, он что – он ест и пьёт, а на континуум плюёт.

Оставим знаки препиранья для вызывающих невежд,
А сами в тайны мирозданья, нырнув, погрузимся промежд.

Как луч над морем в час рассвета
Метавторичный взгляд поэта.

А это Юлик писал уже выйдя в первый раз из больницы со своим страшным диагнозом:

Давненько что-то я не трогал шашек и песен для народа не писал,
То ль оскудела для стихов рука, то ль на душу обрушились века.

Я целый день провёл в печали, на хемо сам собой ходил,
Там меня снова накачали с припевом "А шоб ты так жил".

Пока меня, братцы, ещё не зарыли, пока не засыпали стылой землёй,
Пока ещё к телу есть доступ стабильный и временно бросил точить геморрой,
Пока тут сижу, зад зазря протирая, но всё же дыша пылью прожитых лет,
Я вам у ворот ставшим близкого рая шлю с сильной задержкой астральный привет.

Так (и больше) шутить будет только очень мужественный человек. Кем он и был. И вот теперь приветствовать его можно только астрально...

Игорь Мандель, Стан Липовецкий

---

Редакция
- at 2010-10-09 02:54:42 EDT
Сегодня скончался Юлий Бобров, один из авторов "Поэтрики". Он был очень рад этой публикации, но недолго же он радовался. Юл был очень мужественный человек - болезнь шла вовсю, но он писал и надеялся. Так было да самого конца. Светлая ему память!

---

Larisa M.
Baltimore, MD, USA - at 2010-10-08 22:27:43 EDT
Вы все , ребята, хороши, но есть один, что больше приглянулся. Я о том, который "всей душою чист, а телом - бард и программист".

Поэт Бобров, вы хрупки и печальны.
Вас полюбила я нечаянно.
"Виясь в тени по грани зыбкой",
На нас вы смотрите с улыбкой
"Меж тем, что было и что будет".
А коль не прав- то бог рассудит.
Созданье тонкое, "с лирической душой",
Ваш стих печальный бесконечно манит.
А суть вешей меня ведь тоже ранит,
Я с вами соглашусь, что "жизнь хлипка,
И не подходит людям"...
Но мы в ней всё же есть и будем,
И будем куролесить и грешить,
И так беспечно эту жизнь любить.
Так не грусти, Бобров, ведь ты - поэт,
Тебе над нами властвовать, парить.

---

Кашиш - Игорю Манделю
- at 2010-09-30 17:57:25 EDT
Пробовал Ваше простое средство: читать маааленькими кусочками (как водку мелкими глоточками). Увы однако...
Трудно глотать по-маленькому, когда сделано по-большому:)))

---

Ольга Шубина
Baltimore, MD, USA - at 2010-09-21 22:28:33 EDT
Огромное спасибо авторам за доставленное удовольствие. От прочитанного.

---

Александр Кац
Хайфа, Израиль - at 2010-09-11 16:10:39 EDT
Очень симпатично. Причем действительно заметно, что по-видимому это начиналось как некое "саморазвлечение" (допинг?), но на каком-то этапе переросло в хобби.
И еще: мне понравилось определение жанра - поэтрика. В точку!

---

Игорь Мандель
Fair Lawn, New Jersey, United States - at 2010-09-10 23:51:01 EDT
Б. Тененбауму - конечно, правда. Но ведь не по злому умыслу их так много - все-таки несколько лет старались. Есть простое средство, однако - читать маааленькими кусочками, взятыми наугад. Раз было смешно в целом, будет и в малом. Спасибо Вам и Ю. Герцману на добром слове.

---

Юлий Герцман
- at 2010-09-09 19:24:29 EDT
Чрезвычайно симпатично!

---

Б.Тененбаум :)
- at 2010-09-09 18:42:19 EDT
В принципе - смешно, а авторы, право же, молодцы. Но всего этого как-то слишком много. Анекдоты плохо воспринимаются, если их гнать погонными километрами, правда ? :)

---

---

---