Majburd1

Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма.

И вот явились к нам они, сказали: «Здрасьте!»

Вопреки заговору молчания… следует говорить: вопреки марксистской версии о «заговоре молчания», мы приходим к выводу о том, что «Капитал» (первый том) при появлении своем имел шумный успех.

В оценке размаха общественной реакции на сказанное событие едва ли должны мы равняться на романы Поль де Кока. Если же сравнивать, как и положено, с подобного рода учеными монографиями – к тому же в столь элитарной и столь скучной дисциплине, как политическая экономия, да еще и при гигантских габаритах книги – успех I тома «Капитала» трудно описать иначе, чем эпитетом «грандиозный».

В свое время, в первом письме к Людвигу Кугельману (конец декабря 1862 г.) Маркс писал о труде, над которым работал:

Не думаю, чтобы можно было рассчитывать на влияние книги в Германии, пока она не будет признана за границей. (30/528)

Очередное неудачное пророчество трудно ставить ему в упрек, потому что оно не было подвергнуто экспериментальной проверке «в чистом виде». Событиям не дано было развиваться своим ходом – об этом позаботились и автор, и его «второй» с племянничком, и тот же Кугельман. Известное основание для мнения, высказанного Марксом, конечно, имеется: неуспех первого выпуска «Цур критик…». Как выразился позже (по иному поводу) Энгельс, «мы ничего не забыли и многому научились».

Помимо десятка энгельсовых фальшивок, еще какое-то, учету нашему не поддающееся, количество заметок самодеятельно состряпали и протолкнули в печать Зибель и Кугельман. Профессия последнего и его квалификация, очевидно, создавали ему связи неожиданные и разнообразные (например, помогал пристраивать анонимки некий подполковник Зëйберт, «чиновник военного министерства и писатель» (31/485) – ни Маркс, ни Энгельс и знать не знали такого, а он позволил Кугельману пристегнуть себя к афере). Какими-то связями обладал и Зибель. Да и сам Маркс, оказывается, мог посылать анонимки германским газетным издателям, скажем, Г.Вейсу, имея почему-то основания надеяться на публикацию.

Уже присматривались к следующему объекту для атаки: Австрии. (32/10 и далее) Начались разведывательные операции, пытались искать надежные ходы. Не дотянулись. Отпало. (Там же) Долго пробивали анонимную рецензию Энгельса в английской «Fortingly Review». Выдохлись. Махнули рукой. (32/26, 148, 203 и пр.) И без того успех превзошел все ожидания: Германия была завоевана без боя, Германия поклонилась «Капиталу».

Показателен самый факт, что множество «буржуазных» газет и журналов Германии опубликовали отзывы о книге недоброй памяти коммуниста-заговорщика, также как и куски предисловия автора.

Немалую роль, как нам кажется, играло то обстоятельство, что во всех псевдорецензиях, изготовленных для «буржуазных» газет, имело место поношение Лассаля или, как в анонимке «Плагиаторы», руководителей ВГРС. Вспомним слова Энгельса, что Лассаль был единственным человеком в Германии, которого «они» боялись.

С этой точки зрения «буржуазия» использовала Маркса (и его книгу, и его клаку) в борьбе против массовой рабочей партии Германии.

Однако, следует взглянуть на вещи и в более широком плане, тогда успех аферы «Капитал» несомненно свидетельствует об определенных сдвигах влево в общественном мнении Германии к концу 60-х гг. Не следует забывать, что, вслед за подделками, вскоре начали появляться в прессе и подлинные отзывы первых читателей «Капитала».

Но можно ли количество публичных отзывов считать полным показателем меры успеха марксовой книги? Лишь до некоторой степени. На наш взгляд, следует принимать во внимание и сообщения из частных источников. О многом говорит сообщение Фрейлиграта об успехе книги в кругах предпринимателей. Восторг Арнольда Руге, дошедший до нас в марксовом архиве, возможно, также выражает настроение определенной категории образованной публики. Разумеется, пока лишь немецкой публики.

В марте 1868 г. Маркс получил письмо от некоего Густава Мейера, молодого фабриканта из Германии. Направляя это письмо Энгельсу, Марк пишет:

Особенно насмешило меня его предположение, что я сам раньше был фабрикантом, применявшим швейные машины. Если бы эти люди только знали, как мало я разбираюсь во всех этих вещах!

И неизбежный вопрос: что же делать? Все эти парни хотят рецептов для чудодейственного исцеления, а вместе с тем не замечают, что уже довольно ощутимо намечается лечение огнем и железом. (32/38)

Отсюда мы можем получить некоторое представление о том, в какой социально-нравственный контекст угодил «Капитал», впервые явившись немецкой публике.

Молодое поколение немецкой промышленной буржуазии, освобожденное отцами и дедами от бремени «первоначального накопления», имело возможность пользоваться его плодами в немецких университетах, где оно неизбежно получало, вместе со специальными знаниями, общегуманитарное миросозерцание и определенный кругозор.

Немецкая философия и мысль просветителей делали свое медленное, но верное дело. Общественное мнение левело. Наряду с основными правами человека, на повестку дня выходил и рабочих вопрос. Атмосфера все более благоприятствовала росту популярности всевозможных социалистических идей (в том числе идеи государственного социализма).[1]

В этих условиях нарисованный Марксом образ капиталиста-вампира, жадно сосущего прибавочную стоимость из рабочего, был грубейшей стилизацией, и густавы мейеры не хотели узнавать в нем себя. Многие из них искренне желали бы улучшить жизненные условия рабочего класса в целом и искали ответов на жгучие вопросы у современных писателей.

Конечно, взывая к Марксу, они обращались не по адресу – он-то понимал это лучше всех. Чего действительно не понимали «эти парни», это принципиальной тенденции «Капитала»: капиталистическое общество неисправимо, все его пороки органичны, все его проблемы могут быть решены только путем революционной экспроприации частного капитала. Не понимали они и того, что «Капитал» был воззванием, адресованным не обществу, которое подлежало уничтожению, а могильщику его – рабочему классу.

Успех «Капитала» был парадоксальным именно потому, что прежде всего проявился он как раз в кругах «буржуазии», а не «пролетариата».

Еще до выхода книги в свет, в апреле 1867 г., находясь в гостях у Кугельмана, Маркс из Ганновера писал в Манчестер:

Все же мы оба занимаем в Германии совсем другое положение, чем нам казалось, в частности, среди «образованного» чиновничества. Так, например, управляющий местным статистическим бюро, Меркель, посетил меня и сказал, что он много лет тщетно занимался вопросами денежного обращения, я же сразу и раз навсегда выяснил эти вопросы. «Недавно, – сказал он мне, – мой коллега Энгель в Берлине в присутствии королевской семьи воздал должное вашему Диоскуру – Энгельсу». Это все мелочи, но они важны для нас. Наше влияние на это чиновничество больше, чем на неучей-рабочих. (31/245)

Великий экономист, раз и навсегда выяснивший вопросы денежного обращения, [2] мог позволить себе высокомерно отзываться о людях, искренне его приветствовавших. Однако этот «плюющий на популярность» человек не в силах скрыть своего довольства, и уж не стал бы он писать второму, «плюющему на популярность», о королевской семье, если бы не собирался доставить ему удовольствие.

Но позвольте, где же выдуманные Энгельсом «сознательные рабочие», которые помнят Маркса? Не в силах он скрыть свое раздражение «неучами-рабочими»: Всеобщий германский рабочий союз, по-прежнему боготворивший Лассаля, все еще был гораздо многочисленнее и организованнее, чем новосозданная промарксова группировка Либкнехта-Бебеля.

Труднее всего нам восстановить по имеющимся источникам реакцию тогдашней «буржуазной науки» на на книгу Маркса. Насколько можно судить, и здесь ситуация оказалась более благоприятной, нежели ожидал автор. Маркс ведь не рассчитывал на одобрительные аплодисменты – все, чего он хотел, это вызвать полемику к вящей своей славе. В этом свете появление положительных откликов (например, проф. Дюринга) и предложение профессуры (если это не было блефом) должны быть восприняты как приятные сюрпризы.

Естественно, что многократно обруганный В. Рошер не дал спровоцировать себя на базарную склоку, как хотелось Марксу. И это злило последнего. Маркс как видно, считал Рошера крупной фигурой в тогдашней университетской экономической науке, вопреки всем ругательным словам в его адрес (в «Капитале» и в письмах к Лассалю) – хотя, скорее всего, именно этим его мнением и объясняются его наскоки («знать она сильна, что лает на слона»). Так, в одном из писем к Энгельсу, он иронизирует над одним из фальшивых «отзывов Кугельмана на «Капитал»:

В числе «немецких корифеев политической экономии», «суждение» которых он хотел бы знать, фигурирует г-н «Фаухер» (к счастью, напечатано: «Таухер»), на первом месте и Рошер – на последнем. (31/327)

«Забавно было, наверное, Энгельсу видеть эту иронию старшего друга – ведь это он, Энгельс, в письме своем к Кугельману (мы цитировали этот кусок) расположил «корифеев» в указанном порядке, очевидно, зная про них не больше гинеколога.

Зато в журнале, который Маркс считал подотчетным Фаухеру, появились две анонимные рецензии. По-видимому, не Энгельс их написал и не прочая банда, потому что были они по-настоящему критическими, притом не все их стрелы попали в «молоко». В одном из этих отзывов говорилось, что определение общественно необходимого времени Маркс заимствовал у Бастиа. В другом было сказано:

Опровержение теории стоимости – единственная задача того, кто борется против Маркса, ибо если согласиться с этой аксиомой, тогда необходимо признать почти все, сделанные Марксом с железной логикой выводы. (16/325)

Не так уж плохо для начала, надо сказать. По-видимому, этот самый отзыв Маркс в письме к Кугельману и назвал «клоунским».

Тем не менее, возник долгожданный повод для желанной полемики. И Маркс пишет ответ под названием: «Мой плагиат у Бастиа» (опубликовано не было – скорее всего, передумал публиковать, ибо в архиве осталась оригинальная рукопись). В конце своей короткой заметки Маркс, отстреливаясь, приводит цитату из немецкого экономиста начала века, Шмальца, в указание того источника, откуда взял свою концепцию сам Бастиа:

Труд других вообще никогда не дает нам ничего иного, кроме экономии времени; и эта экономия времени и есть все то, что составляет его стоимость и его цену. (16/326)

Книга Шмальца вышла тогда-то, ее французский перевод – тогда-то, книга Бастиа – позже. Все ясно. Вопросы плагиата были больным местом Маркса, но в данном случае он должен был бы вспомнить, что почти те же слова можно найти в книге Адама Смита.[3]

Еще один критический отзыв, более поздней датировки, упомянут у Меринга. Некий аноним заявил, будто Маркс «проспал целую эпоху в науке». (ФМ, 407) Имелось в виду, вероятно, возрождение у Маркса отвергнутого тогдашней экономической наукой дедуктивного метода, свойственного Дэвиду Рикардо, и концепции затраченного труда. Либо рецензент имел в виду немецкую Историческую школу (эмпиризм), либо (что менее вероятно) родившийся уже тогда предельный анализ.

Более положительным и, видимо, обстоятельным был разбор «Капитала» во втором издании книги Ф.А. Ланге «Рабочий вопрос и его значение для настоящего и будущего». По этому поводу Маркс писал:

Г-н Ланге … сильно хвалит меня, но лишь с целью превознести самого себя. (32/571)

Ну кто же, какой дурак будет хвалить искренне!

Меринг называет эти слова «несправедливо суровыми», утверждая, что интерес Ланге к рабочему вопросу был искренним. (ФМ, 407)

Не упоминает марксистский историк про другой отзыв Маркса о Ланге (из письма к дочери Жени):

Этот вмешивающийся не в свое дело тупица надеется, очевидно, выудить у меня несколько комплиментов в обмен на его «патоку», но он жестоко ошибается. (32/569) [4]

В последнее время господа немецкие профессора оказались вынужденными кое-где упоминать обо мне, хотя и в очень нелепой форме. (32/571)

Еще раз поразимся ли мы этому человеку? Молчат о нем – это плохо, пишут о нем это тоже плохо. Чего же он хотел – стройного, на одном дыхании, хора похвал? Устраивать такие вещи оказалось возможным – в марксистской стране.

Не будем поражаться, не стоит. Нетрудно понять, что на самом деле Маркса устраивали оба исхода. Отзовется Рошер – «используем» его имя и авторитет для собственной рекламы. Не отзовется – значит, ему нечего возразить, и снова я прав.

Отзываются «господа профессора», конечно же, не по доброй воле, а вынужденно. Поскольку же они суть, все до одного, буржуазные экономисты, форма их отзывов заведомо не может не быть нелепостью.

Что это за гениальный труд, если любой вульгарный ученый поймет его сразу и правильно! Даже если кто-то из них отзовется одобрительно, это не изменит сути дела, ибо, во-первых, он все равно ничего не понял, а во-вторых, хвалит мою книгу только с корыстной целью: Дюринг – чтобы досадить Рошеру, Ланге – чтобы дождаться ответных похвал (везде, во всем, всякий раз наблюдаем мы тот же феномен психологического переноса, то есть приписывания другим своих тайных мыслей и свойств натуры – непременный элемент последовательного цинизма).

Что это за революционно-пролетарский труд, если его от души хвалят буржуазные ученые! и что за чепуху сообразил написать Фрейлиграт о восторгах молодых купцов и фабрикантов![5] Моя книга написана для рабочих, для борьбы пролетариата против капитала; это «политическая экономия рабочего класса в ее научном выражении» (по удачному выражению моего друга Энгельса).

Приблизительно так предлагаем мы понимать скрытый смысл реакции Маркса на реакцию общества на первый том «Капитала». Опять должны напомнить мы, что толкование наше гипотетично, однако нельзя и не отметить, что гипотеза наша снова успешно работает в тех случаях, когда Мерингу приходилось лишь разводить руками (Фрейлиграт, Ланге…)

Все это прекрасно, скажет читатель, но хотелось бы узнать, как отреагировал на «Капитал» рабочий класс? В конце концов, как говаривал автор ее, книга задумана и написана в качестве мощного оружия пролетарской партии. Что же класс?

Здесь какая-то мистика. Насколько позволяют судить наши скудные данные, поначалу пролетариат просто никак не отреагировал на появление своей классовой «библии».

Единственным примером интереса рабочих к «Капиталу» явился отзыв Иосифа Дицгена, кожевника и философа-самоучки.

Уважаемый Издатель характеризует Дицгена как «выдающегося немецкого пролетарского философа-самоучку». (31/579) В это время Дицген служил управляющим одним из отделений Владимирской кожевенной мануфактуры в Петербурге, затем вернулся в Германию, где открыл свое дело, все это нисколько не мешает тому, что в анналах марксизма он навек остался «рабочим» и « пролетарским философом».

То ли нашим героям было вправду неведомо подлинное социальное положение кожевника, то ли им удобнее было не замечать этого, но в письмах их Дицген – это «настоящий рабочий». В октябре 1867 г. он прислал Марксу письмо с благодарностью за его заслуги «как перед наукой, так и перед рабочим классом» и изложением своего собственного почти–диалектико–материалистического мировоззрения.

Письмо Дицгена Маркс направил Энгельсу без комментариев (как понимать? как реагировать? необразованный рабочий сам почти воспроизвел наше гениальное открытие…). Возвращая документ, Энгельс называет его автора «полнейшим самоучкой» (по латыни), но добавляет:

это нисколько не мешает тому, что другие нации не в состоянии произвести такого кожевника. Философия, которая во времена Якоба Беме была еще всего лишь сапожником, делает шаг вперед, принимая образ кожевника. (31/329)

Не будем задерживаться на грыже немецкого национализма, столь странно выскочившей на лбу (?) у Энгельса. Отметим мимоходом еще более странное представление. Все же продукт кожевника есть сырье сапожника, а не наоборот. То, что по логике вещей является движением назад, для философии, по Энгельсу, является «шагом вперед». По-видимому, это писалось так же лихо и бездумно, как читался им в молодости Я.Беме.

Маркс, который ко всему на свете относился серьезнее и подходил основательнее, транслировал Кугельману сообщение Энгельса, преобразовав информацию таким образом:

Прилагаю письмо одного немецко-русского рабочего (кожевника)… Энгельс верно заметил, что философия самоучек – философия, которой занимаются сами рабочие, – сделала в лице этого кожевника крупный шаг вперед по сравнению с сапожником Якобом Беме, а также, что кроме «немецкого» рабочего никакой другой не способен на такую умственную работу. (31/493)

В завершение данной курьезной интермедии сообщим, что вскоре Дицген присылает Марксу свою философскую рукопись, тот советуется с Энгельсом (отмечается талант при скудной подготовке). Наконец, неизменный Отто Мейснер издает брошюру Дицгена под названием: «Головная работа. Изложено представителем физического труда». (32/231) Улыбнулся ли Маркс, сообщая это Энгельсу, мы не знаем. Но тот должен был оценить юмор названия.

Медленнее всего, как видно, проникал «Капитал» в рабочую среду. Если кто-либо всерьез рассчитывал на то, чтобы немецкие рабочие кинулись читать сей многолистный ученый труд и, немедленно проникшись его идеалами, в единодушном порыве пали в ноги его автору, то он, без сомнения, был очень наивным человеком. Во всяком случае, таким человеком не был ни Маркс, ни его дружок.

Написанное Энгельсом жизнеописание Карла Маркса дает возможность постичь методологию внедрения в сознание немецких рабочих представления о том, кто есть их истинный заступник и вождь.

Рабочее движение в Германии развивалось в эти годы под знаменем Всеобщего германского рабочего союза – первой массовой рабочей организации в истории страны, созданной благодаря, в первую очередь, беспримерной агитации Лассаля, ставшего его первым президентом. После гибели основателя и главного идеолога своего, Всеобщий рабочий союз – несмотря на распри в руководстве и борьбу за лидерство – оставался еще долго наиболее массовой, а также наиболее дисциплинированной и организованной рабочей организацией. Но уже не единственной.

Вернувшийся на родину после амнистии 1861 г. Вильгельм Либкнехт начал работу по созданию еще одной рабочей партии, конкурирующей с ВГРС. Собирая вокруг себя рабочие группы, по разным причинам отпавшие от ВГРС, а также различные «мелкобуржуазные элементы», Либкнехт вскоре столковался с главарем так называемого «Союза немецких рабочих обществ», Августом Бебелем. Вышеназванный «Союз» был организован в свое время деятелями «прогрессистов» (партия «либеральной буржуазии») в противовес лассалевскому ВГРС (не приложил ли к этому руку тот Шульце–Делич, против которого резко выступал Лассаль?). Когда Бебель сблизился с Либкнехтом, его «Союз» сделал крутой крен налево, и, будучи прежде «правее» лассалевской партии, оказался вдруг «левее» ВГРС.

Мы, конечно, довольно условно употребляем это выражение: «левее». По лозунгам, по публичной стороне агитации (да, видимо, и по всему ее содержанию, так как шпионы донесли бы куда надо, если что-то было бы не так) группа Либкнехта в те годы едва ли была «левее», чем партия «имени Лассаля», а по кадровому составу – определенно «правее» из-за большого в ней удельного веса «непролетарского элемента» (как сказали бы наши соотечественники через 50 лет).

А по совести, и Либкнехт, и Бебель в те годы мало вникали в теоретические тонкости различных социалистических доктрин (под одну из которых принялся уже рядиться и марксов коммунизм), занимаясь, в основном, текущей оргработой и борьбой против ВГРС.

Не вдаваясь в детали, о которых в письмах Маркса и Энгельса больше намеков, чем положительных сведений, укажем, что борьба Либкнехта–Бебеля велась в большей мере против руководства ВГРС, нежели против руководящих идей покойного Лассаля. Это постоянно сердило обоих английских мэтров (вспомним, что из рекламной «биографии» Маркса, написанной Энгельсом, при перепечатывании ее в газетке Либкнехта были изъяты выпады в адрес покойного Лассаля.[6]

Так ли, сяк ли, но Маркс и Энгельс неожиданно для себя обрели в лице Бебеля друга, последователя, влиятельную фигуру промарксовой ветви социалистического движения в Германии, а товарищ Август Бебель, видный (в будущем) деятель немецкой социал-демократии проявил яркий пример идейной принципиальности! Не так уж здорово, знать, шли у него прежде дела с его «Союзом». Да и после сговора с Либкнехтом их группировка очень долго еще отставала от ВГРС по всем важнейшим статьям: по численности, влиятельности, организованности, популярности (если измерять ее количеством мандатов, полученных на выборах в рейхстаг).

По-видимому, Либкнехт обратил Бебеля в марксистскую веру, соблазнив перспективой совместно сокрушить ВГРС и возглавить немецкую социал-демократию под теоретическим руководством превозносимого им всемогущего и всезнающего Карла Маркса.

Успев, как можно понять, авансом разрекламировать ненаписанную еще книгу, Либкнехт постоянно торопил Маркса с «Капиталом» (те самые «сангвинические требования моих книг», как возмущался Маркс).

В ответ ему был послан … весь тираж «Господина Фогта».

Понятно, почему Либкнехт не стал среди рабочих активистов пропагандировать эту книгу как пример теоретического величия своего кумира, а «разбазарил» ее. Вообще, мы подозреваем, что В.Либкнехт был не совсем настолько дурачком, как рисуют его письма Маркса и Энгельса (друг с дружкой, только»).

Каковы были германо-политические намерения Маркса в это время? Не остается сомнений в том, что одной из ближайших задач его был подрыв ВГРС. Из этого перед Энгельсом не делалось секрета, благодаря чему немало соответствующих высказываний любознательный читатель найдет в их переписке.

История социалистического и рабочего движения Германии, по-видимому, хорошо изучена и описана вообще, а в частности, в специальной трехтомной монографии Ф.Меринга. (Ф.Меринг. История германской социал-демократии.)

Мы склонны относиться с доверием к фактам, сообщаемым Мерингом. По многим признакам судя, он был субъективно честным исследователем. Да и упреки нынешних платных марксистских агентов, вроде авторов предисловия к его биографической книге о Марксе, касаются больше не фактов, сообщаемых Мерингом, а его истолкования этих фактов.

Мы также берем на себя смелость токовать сообщаемые Мерингом факты по-своему, но сами факты (кроме, может быть, расписки Фогта в бумагах Тюильри, таинственно выплывшей в 1871 г. при разгроме и поджоге дворца) мы сомнению, как правило, не подвергаем.

В чем не следуем мы примеру наших соотечественников, так это в том, чтобы упрекать Меринга в ошибках. Не следовало бы делать этого и нашим товарищам, называющим «ошибками» все те суждения историка, которые не укладываются в канонизированную ныне, стилизованную под евангелие о Спасителе, легенду о Карле Марксе.

Здесь уместно сообщить и про то, что и в свое время книга Меринга о Марксе вызвала резкое недовольство К.Каутского, что заставило автора в предисловии иронически заметить, что он, по-видимому, «недостаточно расшаркивался перед официальной партийной легендой» и поставить свое исследование примером «в назидание и на пользу более молодым работникам в этой области, которым пора привить полное равнодушие к припадкам попов марксистского прихода». (ФМ, 26)

Блажен Франц Меринг – не пришлось ему испытать на себе внимание полиции марксистского околотка!

Данное отступление делаем мы затем, чтобы лучше пояснить наш прием в изложении материала данной главы.

Все, что касается истории рабочего движения, затрагивается нами лишь в той мере, в какой это требуется для раскрытия нашей темы. Не приводя каждый раз ссылок, сообщаем, что следуем мы изложению Меринга в главах 11, 12 и 15 его книги о Марксе, где интересующиеся читатели могут найти более подробной изложение фактов о перипетиях борьбы в рабочем движении. Разумеется, за нашу интерпретацию фактов Меринг ответственности не несет, как и за наш отбор эпистолярного материала и, тем более, за наши расхождения с многоуважаемым Издателем Сочинений, скрупулезно выдерживающим в своих комментариях и справках схему ортодоксальной марксологической мифологии.

При всем недовольстве своем поведением Либкнехта, который все время что-то делал не так, как хотелось Марксу и Энгельсу, они продолжали ставить на него в той сложной игре, которая велась внутри и вокруг немецкого рабочего движения, приберегая запасные «фишки» для Швейцера.

В письмах к Либкнехту Маркс и Энгельс вели себя дипломатично, оставляя изъявления недовольства (как и объяснение своих мотивов) для взаимной переписки. Маркс и Энгельс еще целый ряд лет надеялись на распад и ликвидацию лассальянского ВГРС – с тем, чтобы рабочее движение Германии как можно скорее взметнуло в едином порыве знамя Маркса. Сразу скажем, что дожить до этого Марксу не довелось. Меринг неохотно и эвфемистически констатирует, что Маркс и Энгельс

не безнаказанно витали в облаках. Они обозревали события со своего интернационального сторожевого поста, и это мешало им проникнуть вглубь жизни отдельных наций. Даже их восторженные поклонники во Франции и в Англии признавали, что они не вникли до конца в условия английской и французской жизни. И с Германией, с тех пор как они покинули свою родину, им также никогда не удалось установить по-настоящему тесную связь. Даже в области непосредственных партийных вопросов их суждения постоянно затемнялись непреодолимым недоверием к Лассалю и ко всему, что было связано с его именем. (ФМ, 529)

То, в чем видел Меринг необъяснимую идиосинкразию, становится вполне объяснимым при перемене точки зрения относительно генеральной линии жизни Карла Маркса – его всеподчиняющей жизненной установки.

Становится понятно, что какие бы победы ни достигались рабочим классом, все это было неправильно, все это шло ему во вред, если делалось именем Лассаля. И наоборот, сколько бы ошибок или сомнительных акций ни допускал В.Либкнехт, он оставался нашим - важно было лишь вовремя обезопасить себя от ответственности за совершенные «Вильгельмчиком» глупости, оставив возможность утилизовать его реальные достижения.

Всеобщий германский рабочий союз был наиболее массовой и наиболее сплоченной рабочей партией Германии в 60-е и 70-е годы. Но он не выбрал Маркса своим президентом и потому он был «сектой» и должен был быть разрушен любыми способами – разжиганием интриг внутри него, ложными обвинениями в адрес его лидеров, созданием конкурирующих партий, вплоть до провокации полицейских репрессий.

В связи с последним небесполезно привести еще одну, хотя и к другим условиям относящуюся, иллюстрацию. В январе 1868 г. Маркс пишет неизменному Фреду:

Французское правительство возбудило дело против парижского комитета Международного Товарищества рабочих (как (незаконного общества)). Я очень доволен, так как сие помешало этим ослам продолжать обсуждение своей программы, уже готовой у них для конгресса 1868 года. (32/15)

Речь о предстоявшем вскоре Брюссельском конгрессе Интернационала, для которого французские прудонисты готовили свою программу. На конгрессе том, который мы вскоре вспомним по иному поводу, марксово лобби оставило «этих ослов» в меньшинстве по аграрному вопросу – как видно, не без помощи Луи Бонапарта.

Точно таким же образом, когда Лейпцигская полиция распустила ВГРС (сентябрь 1868 г.), Маркс и Энгельс, потирая руки, фигурально говоря, поздравляли друг друга с этим событием, (32/129,130) причем Энгельс изрек следующую (очевидно, за пределы мерингова понимания выходящую) тираду:

Хорошо и то, что правительство, после того как оно убедилось, что не может использовать рабочих против буржуазии, начало сильно травить их. В какую-нибудь форму это несомненно выльется. (32/13)

Стало быть: чем хуже, тем лучше. Чем хуже для легальных рабочих организаций, тем лучше для вождей пролетариата Маркса и Энгельса.

В указанном свете лучше всего обнажаются и скрытые пружины игры Маркса со Швейцером. Иоганн Баптист Швейцер (1833-1875) в 1867 г. возглавил ВГРС.[7] Как видно, это был хороший организатор, умелый политик, сильная натура и человек, безусловно преданный рабочему движению.

Умело используя правовые особенности германского федерализма, Швейцер через три недели после роспуска ВГРС полицией Лейпцига восстановил эту организацию в Берлине, нечаянно отравив преждевременную радость Маркса и Энгельса.

Швейцер определенно уважал Маркса как теоретика и признавал его авторитет идеолога рабочего движения. Поэтому он неоднократно делал попытки наладить с ним сотрудничество. Не мог же он знать, куда идут личные амбиции Карла Маркса, как не мог знать и о и постоянном патронаже Маркса над враждебным ему, Швейцеру, Либкнехтом.

И меньше всего мог догадываться Швейцер, какие козни и интриги вменяли ему Маркс и Энгельс, обмениваясь мнениями о его поведении и его письмах к Марксу. Читая этот обмен мнениями по почте, (32/68) даешься диву, в какой мере Маркс и Энгельс были далеки от представления, что среди активистов рабочего движения могут быть и честные люди, более озабоченные его единством и сплоченностью, нежели своими амбициями.

Швейцеру, который имел сильные позиции в руководстве ВГРС, по-видимому, ничего не стоило бы встать в непримиримую позу – по отношению к Либкнехту, – и более сдержанную – по отношению к самому Марксу. Вместо этого он восхвалял «Капитал» и изъявлял готовность к сотрудничеству с Либкнехтом–Бебелем и кое-как сколоченной ими группировкой. Более того, на общем съезде ВГРС в Гамбурге осенью 1868 г. Швейцер провел резолюцию, по существу означавшую присоединение ВГРС к Интернационалу. Формального присоединения германские законы не допускали, поэтому в резолюции выражалась солидарность ВГРС с Интернационалом.

Все это происходило в то время, когда Маркс нетерпеливо понукал присоединиться к Интернационалу разношерстную публику, шедшую за Либкнехтом-Бебелем.

Находящаяся в их сфере нюрнбергская община объявила, было, о своем присоединении к Международному товариществу (за что ухватился его Генеральный Совет, спешно утвердив 16 делегатов), но Либкнехт не спешил проводить это мероприятие в жизнь, вызывая на свою голову град проклятий Маркса (в письмах к Энгельсу!).

Причины медлительности «Вильгельмчика» были те же, что и причины осторожности Швейцера: германское законодательство. Но какое дело было до германских законов и возможных репрессий великому мыслителю в Лондоне и бессменному его подпевале в Манчестере! Распустят партию, арестуют одних, вышлют других – тем лучше, скорее будет покончено с легальностью.

Приблизительно так звучит в подтексте воззвание Энгельса «К роспуску Всеобщего германского рабочего союза», напечатанное анонимно в либкнехтовом листке в дни кризиса ВГРС. Аналогичные интонации проскальзывают в высказываниях двух гениев в период введения исключительных законов против социалистов.

Так и получалось, что в Международном Товариществе Рабочих германский пролетариат продолжали представлять эмигранты с двадцатилетним стажем (клика Маркса) и личные их друзья в Германии, ставшие членами Генерального совета Интернационала в порядке личной инициативы Карла Маркса, такие как амстердамская кузина Нанетта Филлипс и социал-гинеколог Кугельман.

Что делать, если других представителей германского пролетариата у Маркса не было.

Тем временем Швейцер продолжал «интриговать». Он прислал Марксу приглашение на съезд ВГРС в Гамбурге, чтобы многоуважаемый маэстро мог лично убедиться в высоте своего авторитета среди членов лассальянского Союза! Конечно, Маркс воспринял это приглашение как интригу и, конечно, Энгельс тут же согласился с ним. Еще бы, ведь таким образом Швейцер мог использовать престиж Маркса против Либкнехта!

Маэстро любезно поблагодарил Швейцера, однако в Гамбург не поехал. Чего же боле? Но интриган Швейцер не успокоился, и гамбургский съезд принял резолюцию, выражавшую благодарность Марксу за его заслуги перед рабочим движением в связи с его книгой «Капитал». Обошел Либкнехта!

Итак, успех. Автор уже подумывает о втором издании первого тома «Капитала». Германия приняла книгу. А что же другие страны? Вне Германии наблюдалось несомненное отставание. Да и в самой Германии «Капитал» более всего оценили, если говорить о рабочих, лассальянцы (потому что были более организованы!). Непорядок, непорядок.

И вот уже третий конгресс Интернационала (Брюссель, сентябрь 1868 г.) принимает резолюцию о «Капитале». Автору выражается благодарность международного пролетариата, пролетариям всех стран рекомендуется изучать «Капитал» и способствовать его переводу на другие языки.

Это был тот самый Брюссельский конгресс Интернационала, по поводу которого

(а) Маркс говорил, что не написал для него ни одной резолюции (зачем-то специально про это говорил…),

(б) Издатель сообщает о большой подготовительной работе Маркса, в результате которой было сломлено былое прудонистское большинство,

(в) Энгельс пишет, что блестяще оправдался «метод заниматься пустяками на публичных заседаниях, а настоящее дело делать потихоньку».

В Германии назревало второе издание. В России схватились за перевод «Капитала» молодой энергичный Г. Лопатин и вдумчивый Н. Даниельсон. Начались переговоры о французском переводе (не реализовавшиеся своевременно, а потом помешала франко-прусская война).

Уже не эфемерный «призрак коммунизма», а реальный «Капитал» начал свое победоносное шествие по Европе, прославляя имя автора, создавая ему репутацию наиболее выдающегося теоретика рабочего движения и великого мыслителя вообще.

Медленно, медленно воздействуют толстые научные книги на мышление современников. Но все же автор успел увидеть пример подлинного признания своей величины.

Спустя годы после описанных событий, в английском ежемесячнике «Modern Thought» («Современная мысль») от 1 декабря 1881 г. появилась статья о Карле Марксе под рубрикой «Вожди современной мысли». Анонс об этой статье был осуществлен в виде больших плакатов на стенах лондонских улиц. (35/203) Автор статьи – Белфорт Бакс (Bax, 1854-1926), будущий марксист и один из основателей Британской социалистической партии.

Это была высшая публичная оценка личности Карла Маркса, до которой дожил Карл Маркс.

Однако, все это пришло на закате. После выхода I тома «Капитала» прошло уже много-много лет. Как они прошли? Надо полагать, после непродолжительной эйфории от успеха I тома, автор «Капитала» устремился к своим рукописям, чтобы завершить колоссальный труд – экзеги монументум – выпустить, один за другим, обещанные последующие тома?

Тут начинается новая тайна. Очень-очень загадочная тайна марксизма. Продолжения «Капитала», как известно, не последовало. Ни в ближайшие годы, ни в дальнейшие – до самой смерти бессмертного автора.

Загадка незавершенности «Капитала», если не ошибаемся, давно уже перестала волновать общественность, которая – в той мере, в какой вообще проявляется интерес к данной теме, – находит удовлетворение в многочисленных объяснениях, предоставляемых ортодоксальной марксологией. Но в былые времена сказанный вопрос обсуждался довольно живо, даже остро и, конечно, весьма эмоционально.

Особенно разгорелись страсти после того, как Энгельс издал III книгу «Капитала». Став достоянием публики, эта книга многих разочаровала. Находили противоречия с основными положениями I книги «Капитала». Говорили, что Маркс в III томе опровергает сам себя; что он не смог разрешить главных теоретических трудностей, связанных с его концепцией; что потому, наверное, он и не успел издать последующие тома «Капитала».

Иные даже осмеливались высказывать сомнения в том, что Маркс вообще намеревался закончить «Капитал»; подозревали, что обещаниями последующих томов после выхода I тома «Капитала» Маркс только водил всех за нос, отлично зная про себя, что продолжения не будет.

Другие, хотя и склонны были извинять корявый слог и путанное изложение в III томе, ошибочно полагая, что создавался он старым и больным Марксом, – все же не находили существо изложенного достаточно безупречным и доказательным.

Энгельсу, который всю жизнь оплачивал счета семьи Маркс, пришлось и на сей раз платить по векселям своего друга. Он энергично выступил в защиту имени Маркса от обвинений в недобросовестности, в свою очередь, обвинив критиков в злонамеренной попытке дискредитировать марксизм.

Полемика разгорелась не на шутку, причем каждая сторона горячо настаивала на своей правоте и, конечно, спорящие ни к чему не пришли.

После смерти Энгельса в 1895 г. полемика вокруг «Капитала» продолжалась, но область разногласий все более ограничивалась академическими вопросами теории. Спор о причинах незавершенности «Капитала», по-видимому, утих постепенно сам собой.

Слишком большое место занимал «Капитал» в жизни и деятельности его автора; слишком долго писалась эта книга; слишком большой общественный резонанс имела первая книга «Капитала» (I том); слишком жаркие разожгла она страсти; слишком много времени прошло после выхода I тома; слишком … да, пожалуй, следует сказать: слишком недоказанной была в I томе основная теоретическая концепция автора, из которой он, однако же, не побоялся извлечь слишком далеко идущие политические выводы…

Слишком много этих «слишком», чтобы оставить вопрос о продолжении «Капитала» без внимания.

К тому же, вторая и третья книги этого марксова труда, действительно, весьма существенно отличаются от первого тома, притом не в лучшую сторону. Одним словом, достаточно оснований остается по сей день, чтобы вновь поднять этот, нашумевший в свое время, вопрос. Мы уже много раз убеждались, что в марксизме (который есть, прежде всего, практика его основоположника) нет ничего случайного, ничего такого, что не было бы связанным с генеральной линией Карла Маркса.

Не удастся ли нам выведать что-нибудь новое из наших скудных источников?

…после появления первого тома «Капитала» Маркс продолжает работать над последующими томами, намереваясь вскоре завершить все произведение. Но это ему не удается…

После появления первого тома «Капитала» Маркс живет еще полных пятнадцать лет. Могло ли этого хватить на окончательное завершение монументального замысла?

Пятнадцать лет (1852-1867) создавался I том «Капитала».

Так ли? Не совсем. За этот период была создана рукопись объемом в 200 листов, содержащая вчерне все четыре тома «Капитала» (к 1863 г.), затем новая огромная рукопись, содержащая в переработанном виде материал всех нынешних трех томов «Капитала» (1863-65 гг.) и, наконец, беловой вариант первого тома (январь 1866 – март 1867).

Таким образом, на второе пятнадцатилетие выпадало лишь, грубо говоря, создать беловые варианты остальных томов по имеющимся черновым рукописям 1863-65 гг. На такую работу для первого тома (50 листов) ушло менее полутора лет. Итого, при прочих равных, на три оставшихся тома должно было бы заведомо хватить пяти лет.

Естественно, так рассуждать нельзя. Не могло быть прочих равных. Меняются условия жизни, меняется содержание ее и уклад. Меняется возраст человека – не к юности, меняется здоровье – не к лучшему. Меняются замыслы, намерения, установки, меняются цели и средства. Все это, так сказать, вообще, ко всем людям применительно… Что же случилось с Карлом Марксом?

Прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, вернемся к нашему расчетному (совершенно гипотетическому) сроку – к пятилетке.

Мы тут же сами себя стали поправлять и сами с собой согласились, что нельзя так механически считать, что многое нами не учтено и пр. А между тем, не вспомнить ли нам о том, что был момент, когда Маркс будто бы собирался издать все тома сразу?

Это была середина 60-х. Раздосадованный неуспехом, который встретила «К критике политической экономии», Маркс склонен был видеть одну из причин неудачи в собственном замысле издавать свой труд небольшими выпусками. Тогда он решает отложить издание второго выпуска «К критике…» до тех пор, пока не напишет все. «Все» было написано к концу 1865 г. – все три тома в черновом виде.

Когда готовился к печати I том, когда заключался договор с О.Мейснером, все еще предполагалось, что вслед за I томом столь же лихо пойдут выскакивать и остальные тома «Капитала». По-видимому, тогда сам Маркс считал возможным и реальным срок, сравнимый с нашей условной «пятилеткой». Если не меньше…

Живя в перманентной материальной нужде, Маркс в июле 1865 г. пишет Энгельсу очередное паническое письмо о денежной катастрофе, требованиях кредиторов, ломбарде, непредвиденных расходах («выплата долгов и устройство дома поглотили 500 фунтов стерлингов»). А затем:

Уверяю тебя, что я лучше дал бы себе отсечь большой палец, чем написать тебе это письмо. Мысль, что полжизни находишься в зависимости, может довести прямо до отчаяния.

За весь свой эмигрантский век Маркс никогда не служил и не работал по найму, отчего и не имел постоянного заработка.

Единственно, что меня при этом поддерживает, это сознание того, что мы оба ведем дело на компанейских началах, причем я отдаю сове время теоретической и партийной стороне дела.

А ты, стало быть, материально-денежной. Так сказать, разделение труда. (Фирма «Маркс & Энгельс, Инкорп. Производство революций».)

Позиция довольно удобная для Маркса и не очень завидная для Энгельса. Однако второму, можно сказать, деваться было некуда. Но и на первого функция его в фирме накладывала определенные обязательства. Во-первых, выдача в короткий срок «политической экономии». Во-вторых, необходимый уровень качества книги: способность ее завоевать весь рынок, то есть, умы и сердца всего мирового пролетариата.

В том же самом письме Маркс, обещая сказать «всю, как есть, чистую правду», сообщает Энгельсу, что для завершения теоретической части (трех первых книг) осталось написать три главы, затем осталось написать еще 4-ю книгу, но это, дескать, наиболее легкая часть работы,

так как все вопросы решены в первых трех книгах, а эта последняя является поэтому больше повторением в исторической форме…

(тем не менее, этого сделано не было, «историко-литературная часть» осталась навеки в том виде, как она была написана в 1861-63 гг. и как ее уже после смерти Энгельса издал Каутский).

...Но я не могу решиться что-нибудь отослать, пока все в целом не будет лежать передо мной. Какие бы ни были недостатки в моих сочинениях, у них есть то достоинство, что они представляют собой художественное целое; а этого можно достигнуть только при моем методе – не отдавать их в печать, пока они не будут лежать передо мной целиком. (31/111)

По-видимому, Энгельс позволил себе какую-то шутку в ответном письме, которого нет на страницах Сочинений в том месте, где ему надлежало быть: [8] между цитированным письмом Маркса от 31 июля и следующим его же письмом от 5 августа, где говорится:

Меня очень позабавила та часть твоего письма, в которой говорится о «произведении искусства». Ты меня все же не понял. Весь вопрос в том, переписать ли часть рукописи начисто и послать ее издателю или прежде закончить всю работу в целом? По многим причинам я предпочел последнее. Это совершенно не привело к потере времени, поскольку речь идет о самой работе, но, конечно, на некоторое время задержало печатание; с другой стороны, теперь, когда к нему приступят, то уже никакого перерыва в нем не будет (31/113) (курсив наш – А.С.)

Итак, после создания «художественного целого» – издать его целиком и без перерыва. По первоначальному договору с Мейснером: 60 листов в двух томах. Энгельс был весьма ободрен полученной информацией и предвкушал уже, как «напьется самым немилосердным образом» в честь окончания «Капитала». (31/117)

Зная о некоторой маленькой слабости Фридриха Энгельса, хочется выразить надежду, что он не провел оставшиеся 30 лет жизни в бестолковом ожидании указанного события как единственно достойного повода.

Первое упоминание об издании «Капитала» по частям находим в письме Энгельса от 10 февраля 1866 г.:

Не можешь ли ты так устроить, чтобы, по крайней мере, сперва, послать в печать первый том, а второй – несколькими месяцами позже? (31/149)

Это здесь Энгельс мотивирует спешку приближающейся революцией (см. нашу часть I).

В ответном письме Маркс подробно сообщает о состоянии работы над «проклятой» (кавычки его) книгой: все было готово к концу декабря; огромной получилась глава о земельной ренте (пришлось читать много по агрохимии, хотя, мол, теорию ренты закончил еще два года назад); оказались важными «новые данные о Японии»; короче, работал, как вол, в две смены – днем читал в библиотеке Британского музея, а ночью писал. (31/150)

Разумеется, один только Маркс знал, сколько правды в этом его самооправдании перед нетерпеливым другом, финансирующим работу.

Подобными сообщениями об усиленной работе и перерабатывании все новых и новых материалов по разным отраслям знаний пестрят письма Маркса к Энгельсу. Исходя из этого, Энгельс, а за ним и другие, получили возможность говорить впоследствии о «несравненной научной добросовестности» Маркса, о «строгой самокритике, с какой он стремился разработать до полного совершенства свои великие экономические открытия, прежде чем опубликовать их». (24/4 и 23/780 и др.).

Хотя рукопись готова, но в ее теперешнем виде она имеет столь гигантские размеры, что никто, кроме меня, даже ты, не в состоянии ее издать. Я начал ее переписывать и стилистически обрабатывать как раз 1 января, и дело очень быстро продвигалось вперед…

… В остальном я вполне согласен с тобой и доставлю первый том Мейснеру, как только этот том будет готов. (31/150)

Так фиксируется во времени (февраль 1866 г.) новая перемена замысла – издавать не все сразу, а томами.

Однако весь год прошел под знаком кожной болезни Маркса.

10 ноября он обещает другу отправить первый том Мейснеру «на будущей неделе». (31/222) 8 декабря он пишет:

Мейснер еще не приступил к печатанию, так как сначала он хочет покончить с другими делами. (31/224)

О том, что рукопись Мейснеру не отослана, Маркс Энгельсу не пишет. Создается впечатление, будто причина оттяжки – издатель, а не автор.

Почти тот же водевиль, что и в свое время с написанием и изданием «К критике политической экономии», не хватает только злокозненного Лассаля.

19 января Маркс сообщает, что получил письмо от Мейснера, в котором тот выдвигает, между прочим, условие «сразу иметь в своих руках оба тома в готовом виде», но что для него, Маркса, это невозможно «без длительной отсрочки всего дела». Энгельсу объясняется так:

Не говоря уже об отсрочке, я не могу сразу заняться вторым томом хотя бы потому, что после появления первого должен буду сделать перерыв ради здоровья и отправлюсь на континент, чтобы попытаться как-нибудь вообще урегулировать свои дела. (31/230)

Следует описание плачевного материального положения и т.д. Очередной психологический нажим на спонсора. Но, что более важно: первое упоминание об отсрочке продолжения «Капитала»!

Во всяком случае ясно, что после первого тома ты должен недель шесть отдохнуть и постараться сделать что-нибудь на континенте насчет звонкой монеты. (31/232)

С точки зрения Энгельса, причина, безусловно, уважительная. Полтора месяца, пожалуй, Энгельс готов дать Марксу на передышку перед вторым томом.

21 февраля Маркс заверяет друга, что «работа будет скоро закончена». (31/233)

13 марта Энгельс пишет после месячного молчания, объясняя последнее, кроме «различный помех», еще и намерением

Выждать срок, когда должна была быть закончена «книга», и я надеюсь теперь, что она уже готова. Итак, когда же ты поедешь к г-ну Мейснеру? (31/234)

Маркс отвечает 2 апреля (помечая письмо 27 марта, ну сдохнуть можно с этой публикой):

Я решил не писать тебе до сих пор, пока не смогу сообщить об окончании книги. Теперь она готова. (31/236)

Отвезя рукопись I тома «Капитала» издателю в Гамбург, Маркс пишет 7 мая Энгельсу из Ганновера (дом Кугельмана):

Мейснер требует второй том не позже конца осени. Поэтому надо возможно скорее приступить к работе, тем более, что для глав о кредите и земельной собственности со времени завершения рукописи появилось много нового материала…

Не удочка ли на предмет будущих проволочек? Конечно, нет, вовсе нет, потому что

…Зимой должен быть закончен третий том, чтобы ближайшей весной можно было разделаться со всем этим опусом. (31/251)

Вот нам аутентичное свидетельство о принципиально возможных сроках завершения «Капитала». «Третий том» в то время означал «историко-литературную часть», так как материал нынешних тт. II и III предполагалось уместить во «втором томе».

То же самое писал Маркс несколькими днями раньше в Дармштадт, Людвигу Бюхнеру (известному в будущем «вульгарному материалисту»). Не будучи знаком с адресатом лично, Маркс просит связать его с «подходящим лицом» во Франции на предмет французского перевода «Капитала»:

Так как я должен за лето подготовить к печати второй том, а за зиму – третий, заключительный, то у меня нет времени взяться самому за обработку книги для французского читателя. (31/456)

Сугубую поспешность осчастливить Францию «Капиталом» автор названной книги и цитируемого письма объясняет «чрезвычайной важностью освободить французов от ложных воззрений», прямо называя имя Прудона. (31/456)

Осталось свидетельство того, что Маркс заглядывал в свои рукописи в августе 1867 г. Из письма к Энгельсу от 24 августа:

В связи с последней частью второй книги (процесс обращения), которую я теперь пишу, я должен опять, как много лет тому назад, обратиться к тебе с одним вопросом!

За пять лет до того Маркс спрашивал друга вот о чем: не выступает ли амортизационный фонд – в промежуточный период до полного износа оборудования – как фонд накопления?

В одном из писем ты несколько поверхностно возражал против этого...

Было дело 9 сентября 1862 г. Тогда Энгельс (резонно) указал Марксу: «Думаю, ты на ложном пути». Маркс, как следовало из его вопроса, представлял себе дело так, что фонд амортизации лежит себе потихоньку в течение всего периода износа капитала... Мало того, по его представлению, весь основной капитал страны изнашивался и обновлялся одновременно...

...Ты, как фабрикант, должен знать, что вы делаете с деньгами выступающими для возмещения основного капитала до того времени, когда его необходимо заменить in natura. И ты должен ответить мне на этот вопрос (без теории, чисто практически). (31/278)

Во всяком случае, пока не ответишь, не можешь упрекать, что это я затягиваю работу над вторым томом. Как не можешь сомневаться и в моей научной мысли… не так ли?

Теперь, когда Энгельс держит в руках корректурные листы I тома «Капитала», он не дерзает возражать другу, который на глазах превращается в великого экономиста эпохи. Энгельс не отвечает прямо на вопрос, но посылает Марксу длиннейшие и довольно сложные расчетные таблицы начисления амортизации и списания основного капитала, добавляя:

Надеюсь, расчет №2 будет тебе достаточно ясен, в противном случае напиши… (31/281)

И все. Понял ли он эти расчеты? Судя по совсем не профессиональному вопросу, врял ли. Так или иначе, он был удовлетворен, ибо никаких вопросов больше по поводу данной проблемы не возникало. Как и возражений со стороны Энгельса по поводу каких-либо экономических вопросов вообще.

Мы не уверенны, что в этот период Маркс интенсивно работал над продолжением. Было не до того, поскольку разыгрывалась оперетта «Заговор молчания» вокруг I тома.

Наряду с этим, обычная текучка: Генеральный Совет, Либкнехт–Швейцер, всевозможные политические акции (воззвания, протесты, резолюции, митинги), в том числе, в защиту ирландских террористов. Кроме всего, много хлопот принесло и много времени отняло приятное событие в доме Марксов: выдача Лауры замуж за Лафарга. Наконец, не столь приятные новые обострения фурункулеза (судя по письмам – весна 1868 г.) и другие кратковременные заболевания, а также иные причины потери трудоспособности, например, жаркая погода. (31/101)

Энгельс, увлеченный операцией «Капитал», тоже не торопит друга вплоть до 2 октября 1868 г.:

Не тут-то было! 7 октября Маркс пишет Н.Ф. Даниельсону в Петербург (отвечая на его предложение о переводе «Капитала» на русский язык):

Вам не следует дожидаться второго тома, так как появление его может задержаться еще месяцев на шесть…

Что такое шесть месяцев, если перевод и издание I тома на русском, как прекрасно понимал Маркс, – это работа на два-три года? В объяснении задержки со II томом следующее:

Я не могу завершить работу над ним, пока не будут доведены до конца некоторые официальные обследования, предпринятые в течение прошлого и 1866 г. во Франции, Соединенный штатах и Англии, или пока данные этих обследований не будут опубликованы. К тому же первый том представляет собой законченное целое. (32/469)

В последней фразе перед нами первое аутентичное свидетельство того, что для I тома «Капитала» реально допускалась возможность остаться без продолжения.

На счет «некоторых официальных обследований» – по-видимому, пустая отговорка. Что за обследования? кем предприняты? что обследуется? Ничего не известно и никаких указаний, позволяющих вменить этим фразам крупицу правды, в Сочинениях не найти. Если это намек на какие-то обследования положения рабочих (каковым обследованием во Франции, скажем, в те годы даже не пахло), то сюжеты эти не имели отношения к материалам «второго тома», они были более чем исчерпаны в томе I.

Совершенно определенно создается впечатление, что со «вторым томом» Маркс решает не спешить.

Тем не менее, в письмах к Энгельсу появляются признаки того, что работа над «вторым томом» продолжается. Письмо в Манчестер от 14 ноября 68 г.:

Так как практика лучше, чем все теории, то прошу тебя описать мне совершенно точно (на примерах) систему ваших деловых отношений с банкиром и т.д.

Конкретно: Маркс спрашивает, как оформляются денежные операции при закупках хлопка, при продаже пряжи, а также «расчеты и операции (текущий счет и т.д.) с вашим банкиром в Манчестере». Ни больше, ни меньше!

Маркс просит всего лишь объяснить ему в письме порядок кредитования, перечисления, учета векселей «и т.д.», то есть весь процесс банковских операций между промышленными контрагентами с начала до конца.

Иначе говоря, великий экономист, завершивший вчерне весь «Капитал» (не забудем, решивший все теоретические проблемы!), теперь говорит: я, де, понимаю, что вы там как-то покупаете сырье и продаете продукт, но все еще не могу взять в толк, для чего нужен банк. И глубокомысленная приписка:

Так как второй том в большей своей части слишком теоретичен, то я воспользуюсь главой о кредите для разоблачения современной спекуляции и коммерческой морали. (32/164)

По-видимому, это весьма важная задача для политической экономии. Не правильнее ли было бы в I томе (глава о деньгах) рассмотреть такое важнейшее явление, как кредитные деньги? Или хотя бы попытаться это сделать?

Что можно сказать конкретного о работе над продолжением «Капитала»?

Наш уважаемый Издатель вынужден обходиться такими вот туманными сообщениями:

Вторая половина декабря 1867 – конец апреля 1868 г. Несмотря на тяжелое состояние здоровья, Маркс продолжает работать над «Капиталом». Он изучает статистические материалы, парламентские Синие книги, читает труды по сельскому хозяйству Дж.Мортона, К.Н.Фрааса, И.Г. Тюнена. (29/86)

Ой, не так просто все, дорогие товарищи! Можно ведь писать разное, особенно когда трудно проверить написанное.

Работал ли Маркс над «Капиталом» в указанный период? Да кто ж знает!

Возможно, что читал указанные труды по сельскому хозяйству (он всю жизнь периодически сообщал, что читает труды по сельскому хозяйству, и принято полагать, что это связано с его работой над теорией земельной ренты).

Возможно, изучал новые Синие книги (хотя с этой тематикой, повторяем, было покончено в I томе «Капитала»).

Если нет возражений, давайте называть эти занятия работой над «Капиталом». Так или иначе, эта «работа» иного рода, нежели подготовка к печати «второго тома» по готовым рукописям. Так или иначе, можно констатировать, что последним Маркс в это время не занимался. Даже если принять, что зиму и весну он «работал над «Капиталом»», остается фактом, что сам он сообщает иное.

Я опять начал работать, и дело идет на лад. Мне приходится только ограничивать рабочее время, так как часа через три у меня в голове начинается шум и покалывание. Мне хочется теперь сообщить тебе вкратце «мелочь», пришедшую мне на ум при простом просмотре моей рукописи о норме прибыли. Этим просто решается один из труднейших вопросов… (32/55)

Маркс сообщает, что после болезни возобновил работу, а именно, начал просматривать свои рукописи, в результате чего возникла новая мысль. Дальше следует развернутое изложение своей идеи, относящейся к материалу нынешнего III тома «Капитала».

Энгельс живо откликается (не все ему ясно). Маркс снова поясняет свои мысли в еще одном длинном письме.

После этого тема «второго тома» исчезает из переписки вплоть до цитированных нами октябрьских писем Энгельса к Марксу (садись за второй том!) и Маркса к Даниельсону (не ждите второго тома). Затем цитированный нами запрос о функциях банковских операций и т.д.

Так как я в данную минуту сильно занят своей книгой… (32/204)

В данную минуту нужно срочно подготовить доклад для Генерального Совета, о чем и просит Фреда ученый «Мавр».

Еще раз тема «книги» всплывает в конце апреля:

Наконец, я должен, как ни плохо я себя чувствую, закончить несколько страниц рукописи, так как всегда труднее продолжать прерванную известную тему, чем начать новую. (32/248)

Это в числе причин, почему он не может принять приглашение друга приехать к нему в Манчестер. Энгельс предлагал именно таким средством вылечить его от болей в печени, жалобы на которую снова участились в письмах Маркса. Не могу, отвечает «Мавр», во-первых, кашляет жена, во-вторых, дела в Интернационале, в-третьих… ну да, книга. Болеем, но вкалываем!

Вряд ли есть смысл прослеживать дальше по переписке работу Маркса над продолжением «Капитала». С одной стороны, он не обязательно должен был докладывать Энгельсу о каждой новой странице рукописи. С другой стороны, не обязательно, чтобы его рапорты освещали подлинные события с достаточной адекватностью.

К тому же, с 1870 г. Энгельс переселяется в Лондон, а исторические анналы лишаются такого бесценного источника информации, как переписка двух основоположников марксизма. Конечно, они и потом часто разлучались, ездили в разные места, и в такие периоды их переписка возобновлялась. Но значительно меньше стало в ней обсуждения интимных вопросов – все главное решалось теперь в периоды пребывания дома, а дома их в Лондоне находились по соседству. Письмам доставалась только текучка.

Так постепенно опускается туманная завеса над историей с продолжением «Капитала».

Несомненно, Маркс был заинтересован в том, чтобы финансирующий его Энгельс видел усиленную работу над книгой. Насколько действительность отвечала этой видимости – неизвестно. Зная повадки великого мыслителя, можно, без риска ошибиться, допустить неполное совпадение видимости, как она создается по письмам, и того, как обстояло дело в действительности. Верить на слово Марксу в этом деле нельзя ни в коем случае.

Важно отметить, что постепенно, но достаточно быстро исчезает нетерпеливость Энгельса и его понукания к завершению «книги». Создается явственное ощущение, что оба друга все больше и больше теряли интерес к скорейшему выпуску остальных томов «Капитала». Во всяком случае, давление необходимости исчезало на глазах.

Дело в том, что первый том «Капитала», как видно, достиг ближайшего результата, который ранее ожидался от всей «книги» в целом.

Несомненный быстрый успех I тома (в значительной степени, благодаря кампании фальшивок), по всей вероятности, превзошел все ожидания Маркса и Энгельса. Уже первый том принес «партии» обещанную «победу в области теории». Звезда Маркса, прозябавшая до этого где-то возле горизонта, быстро пошла в гору, разгораясь и затмевая свечением своим блеск других «звезд». В короткий срок Карл Маркс стал суперзвездой в мировой социал-демократии.

Отто Мейснер также перестал торопить автора нашумевшей книги. По нынешним меркам нельзя назвать I том «бестселлером» в прямом смысле (тираж 1000 экземпляров расходился около двух лет), однако по распродаже тиража издатель счел более выгодным для себя издать книгу вторично, нежели торопить автора с продолжением.

Итак, к концу 60-х Маркс начал работать над вторым изданием первого тома, и это была подлинная, а не имитируемая работа. Была усовершенствована структура книги, внесен ряд уточнений, примечаний, новых данных из Синих книг. Многое было заново отредактировано или по-новому изложено (желающий проследить все эти вещи может легко осуществить свое желание при некотором терпении, поскольку все изменения, внесенные в книгу, так или иначе оговорены во втором предисловии автора, последующих примечаниях Энгельса и комментариях Издателя).

Затем началась работа над русским и французским переводами. Очень хотелось осуществить английский перевод, но при жизни автора этого сделать не удалось.

Тем временем, обещанного «второго тома» все не было видно.

Много лет спустя, 10 ноября 1877 г., Маркс еще писал видному деятелю германской социал-демократии В. Блосу:

Состояние моего здоровья заставляет меня посвящать все то ограниченное врачами время, которым я располагаю для работы, окончанию моего труда… (34/241)

Однако, данное сообщение содержит гораздо меньше информации, чем кажется на первый взгляд, ибо содержание его как часто бывает у Маркса, двусмысленно и потому неопределенно.

Мастерски построенная фраза может быть понята в том смысле, что состояние здоровья благоприятствует работе над окончанием «Капитала», поэтому автор стремится использовать все часы, разрешенные врачами для работы.

Но можно понять сказанное Марксом и в совершенно обратном смысле: состояние здоровья угрожающее, поэтому автор стремится использовать для окончания «Капитала» все время, остающееся от затрачиваемого на лечение.

Один только Маркс, наверное, умел конструировать двусмысленности таким образом, что оба смысла не противоречили друг другу при беглом прочтении, а усиливали друг друга.

Первое обобщенное впечатление от фразы: больной человек усиленно работает, невзирая на свой недуг. Из множества аналогичных сообщений Маркса составилась впоследствии версия о том, что завершить «Капитал» помешала перманентная болезнь Маркса.

Зато спустя год и пять месяцев, 10 апреля 1879 г., Маркс пишет – другому адресату (Даниэльсону, в Петербург) – вполне однозначно:

А теперь, прежде всего, я должен сообщить Вам, (это совершенно конфиденциально), что, по полученным мною из Германии сведениям, мой второй том не может быть издан, пока нынешний режим сохраняется там во всей его нынешней суровости...

Обычно в таких случаях Издатель не отказывает себе в удовольствии сделать примечание, что, мол, имеется в виду письмо такого-то или такого-то (скажем, Отто Мейснера или Кугельмана) к Марксу (к Энгельсу), в котором говорилось то-то и то-то.

Однако в данном случае ничего подобного мы не находим: никакого примечания нет. Это может свидетельствовать либо о том, что сообщение Маркса имеющимися архивными материалами недокументированно, либо о том, что сообщение Маркса попросту вымышлено.

Скорее всего, имеет место диалектическое единство того и другого. Тем более, материал «второго тома» (нынешних тт. II и III) содержал бесконечно меньше того, что в томе I могло насторожить (но не обеспокоило власти Германии).

...Это известие, принимая во внимание status quo, ничуть не удивило меня и, должен сознаться, ничуть не огорчило – по следующим причинам.

Во-первых: я ни за что не согласился бы выпустить второй том, прежде чем нынешний английский промышленный кризис не достигнет своей высшей точки…

Почему? Потому, поясняет Маркс, что нынешний кризис сильно отличается от предыдущих (тем-то и тем-то).

Поэтому необходимо тщательно наблюдать за нынешним ходом событий до их полной зрелости, прежде чем вы окажетесь в состоянии «потребить» эти факты «производительно», я имею в виду «теоретически». (34/288 и дальше)

Кризис начался аж в 1873 г. и даже раньше, между тем лишь за полтора года до данного письма, в 1877 г., Блосу было сообщено, что усиленно, де, работаем над окончанием своего труда. Зато теперь, на шестом году спада, вдруг объявилась необходимость задержать окончание своего труда до полного развития кризиса. Ну-ну!

Далее еще несколько страниц посвящены своеобразию протекания нынешнего спада, после чего следует:

Во-вторых: огромная масса материалов, полученных мною не только из России, но и из Соединенных Штатов и т.д., дает мне приятный предлог продолжать мои исследования, вместо того, чтобы окончательно обрабатывать их для опубликования.

Абсолютно никакой спешки с «вторым томом» не наблюдается. Более того, оказывается, что и спешить-то некуда. Какие наши годы! Успеется…

В-третьих: мой врач предостерегает меня, требуя значительно сократить мой «рабочий день», если я не желаю оказаться в том же состоянии, в котором я находился в 1874 г. и в последующие годы, когда у меня были головокружения и я становился неработоспособным после нескольких часов серьезных занятий. (34/288 и дальше)

Стало быть, заключаем мы, состояние здоровья благополучное – лишь бы не испортить чрезмерной работой. Посему работаем понемногу. Потихоньку продолжаем исследования на массе новых материалов и терпеливо ждем дальнейшего развития кризиса.

За четыре года до прихода Смерти. Полная туфта.

Из множества подобных сообщений Маркса составилась впоследствии другая версия незавершенности «Капитала» – стремление Маркса включать все новые и новые материалы, расширяя круг исследуемых вопросов, по причине чрезвычайной научной добросовестности.

В марксологии существует давняя – выверенная и апробированная – традиция объяснения незавершенности «Капитала». Традиция та представляет собой перечень различных обстоятельств, не слишком противоречащих друг другу, отчего все вместе взятые обстоятельства можно рассматривать как единую комплексную версию.

В различных источниках и в различных местах Сочинений (комментарии Издателя) приводятся то одни, то другие объяснения из этой комплексной версии – в разных наборах и в разном порядке.

Не отсылая читателя к конкретным источникам (их достаточно много, чтобы читатель смог убедиться, что мы ничего не присочиняем, и слишком много, чтобы имело смысл перечислять их все здесь), мы попытались свести вместе все, что приводится там и сям в качестве ответов на роковой вопрос о продолжении «Капитала».

Таким образом, и составилась комплексная версия, которую мы ниже излагаем почти своими словами.

ИТАК, завершению «Капитала» помешало следующее:

1. Загруженность Маркса подготовкой иноязычных переводов и немецких переизданий I тома «Капитала».

2. Перегруженность Маркса текущей политической борьбой.

3. Необходимость отдавать много времени «разносторонней деятельности» (23/790 – словами Издателя) в Генеральном Совете Интернационала.

4. Постоянная материальная нужда Маркса и его семьи.

5. Чрезвычайная научная добросовестность и скрупулезность Маркса, его строгая самокритика.

6. Ухудшающееся состояние здоровья, учащение болезней.

Очень внушительно. Весьма серьезно. Так и подмывает бросить в лицо публике: «Вопросы есть?» и услышать всеобщее молчание.

Вопросы, конечно, есть. Мы дойдем и до них. Пока же мы должны согласиться с тем, что даже половины из приведенного перечня хватило бы для исчерпывающего ответа на общий вопрос о том, что помешало Марксу завершить «Капитал».

Зная дикую работоспособность Маркса (по 200 листов за 3 года!); его реальную функцию диктатора Генерального Совета Интернационала; его разносторонние интриги в социалистическом движении Германии, Франции, Англии, США, Швейцарии, России; его манеру постоянно затягивать окончание своих экономических работ, нарушая сроки, им же самим себе поставленные, и обещания, данные издателям и адресатам; болезненность его организма и периодическую потерю работоспособности – зная обо всем этом, говорим мы, трудно обвинить Карла Маркса в том, что вместо подготовки к печати продолжения «Капитала» он попросту валял дурака.

За всеми перечисленными обстоятельствами стоят факты, в числе которых немало засвидетельствовано объективными источниками.

Количество прижизненных переизданий и переводов I тома «Капитала» хорошо известно. Второе немецкое издание – 1872 г., издание русского перевода – также 1872 г., издание французского перевода (отдельными выпусками) – 1872-75 гг.

Больше ничего не было до 1883 г., то есть, в течение восьми лет.

«Разносторонняя деятельность» в Генеральном Совете Интернационала – тоже не пустые слова, если вспомнить о борьбе с прудонистами, а затем – еще более ожесточенной борьбе с Бакуниным. Все это закончилось расколом Интернационала (исключением группы Бакунина) и перенесением штаб-квартиры Генерального Совета из Лондона в Нью-Йорк в 1872 г.

Да, действительно, в 1872 г. для Маркса кончился Генеральный Совет.

«Текущая политическая борьба» занимала огромное значение в деятельности Маркса на протяжении всей его жизни. От себя позволим заметить, что это был бич Маркса-ученого. Да и Меринг говорит, что, дескать, борец всегда имел в нем перевес над мыслителем.

Но уж позвольте в таком случае заметить и другое: это дело добровольное. Настолько позволяют судить наши данные, к этому Маркса никто не принуждал. Он был волен выбирать по своему усмотрению, что важнее, нужнее, срочнее для освобождения мирового пролетариата: интриги в Интернационале и вокруг рабочего движения или завершение эпохального труда о капитале – заботы всей его жизни. В особенности, после беспримерного успеха I тома «Капитала», когда Маркс приобрел престиж наиболее выдающегося, ведущего теоретика социализма, создалась реальная возможность меньше заниматься текучкой, ограничившись ролью консультанта международной социал-демократии.

В общем, примерно так оно и было на самом-то деле. После падения Парижской Коммуны и ликвидации Интернационала текущей политической борьбы становилось меньше и меньше. Все данные к тому, чтобы отойти напрочь от всего этого и завершить свой монументальный замысел.

Не мы одни так считаем. Как удалось установить, нечто подобное говорил Марксу в свое время один его верный ученик и фамулус. В письме Маркса к Энгельсу из Карлсбада от 21 августа 1875 г. с удивлением читаем:

Весьма целебно действует на меня также отсутствие моего лейб-медика Кугельмана. (34/4)

Что такое? Что произошло с верным клевретом? Издатель поясняет:

Во время своего первого пребывания в Карлсбаде в августе-сентябре 1874 г. Маркс жил в одном доме с семьей доктора Л.Кугельмана. В начале сентября охлаждение в отношениях между Марксом и Кугельманом (Кугельман пытался убедить Маркса ограничиться чисто теоретической деятельностью, и воздерживаться от участия в политической борьбе) дошло до конфликта и полного разрыва. (34/407)

Вот как! Остро ж стоял вопрос, если отношения с многолетним другом (дружба «домами», верный соучастник шарлатанских проделок, безусловный приспешник на злосчастном Гаагском «конгрессе Интернационала») не выдержали его обсуждения, настолько перейдя рамки дружеского обмена мнениями, что дошло до прямого разрыва.

Переписка прекратилась. Правда, Элеонора продолжала переписываться с фрейлейн Кугельман. И это не просто так. В семье Марксов никаких автономистских тенденций не допускалось, и если «Тусси» продолжала переписываться с Франциской, значит, папа считал это нужным.

И Энгельс писал несколько раз Кугельману по делам – вполне дружелюбным тоном. Даже сообщил между прочим:

На днях опять начнется работа над II томом. Если бы, впрочем, пришлось опровергать все нелепости, которые распространяются о Марксе в ученых кругах, то дела было бы по горло. (34/168)

Октябрь 1876 г. Если учесть, что перед этим Энгельс писал Кугельману примерно три года назад, это небрежное «на днях начнется» звучит довольно юмористически.

Но, в общем, все понятно. Ссора – ссорой, однако превращать Кугельмана в прямого врага не следовало. Чего доброго, выйдет повторение истории с Эккариусом. На всякий же случай: «на днях…» – дескать, наш Маркс сам знает, когда ему пора садиться за теорию, а когда – заниматься политикой. А «нелепости», которые (если) кому-нибудь вздумается распространить, – нам нипочем. К тому же, если кто-нибудь начнет болтать лишнее, это лишь отвлечет Маркса от работы (которая «на днях опять начнется») над столь желанным II томом.

Кстати о «нелепостях». Письмо Энгельса было вызвано тем, что ему, для работы над «Анти-Дюрингом», понадобилась рецензия Дюринга на I том «Капитала», которую в свое время (январь 1868) Кугельман посылал Марксу. Это, конечно, освежало в памяти участников былую кампанию поддельных рецензий.

Дружба Маркса с Кугельманом началась на почве преклонения последнего перед теоретическими сочинениями Маркса. На той же почве дружба и закончилась.

Судя по дальнейшему поведению Кугельмана (например, он откликнулся на просьбу Энгельса и удовлетворил ее), инициатором «полного разрыва» был не он, а Маркс.

Невыносимым оказался для Маркса призыв бросить суету и завершить «Капитал».

Резюмируя версию о перегруженности Маркса политической борьбой как причине, помешавшей завершить труд его жизни, приходим к заключению, что данное обстоятельство ничего не объясняет, а скорей даже усиливает загадочность вокруг истории с продолжением «Капитала».

Но материальная нужда! Постоянный поиск куска хлеба, кредиторы, угрозы выселения из дома и описи имущества, ломбард, вечная стесненность в средствах...

В письмах Маркса к Энгельсу. После каждого из них в Лондон из Манчестера летели банкноты Английского банка на сумму от 5ф.ст. и выше, вплоть до 50 фунтов и, в экстренных случаях, 100 и более.

А была ли нужда? Конечно, иначе и быть не могло, ведь никто из семьи Марксов не работал по найму, а капитала своего у них не было.

У Энгельса был небольшой капиталец – отсюда его вспомоществования, превратившиеся с годами в подобие регулярных рентных платежей, что в свою очередь, в 1869 г. превратилось в стабильную годовую пенсию (или, может быть, ренту? ведь выплачивался этот платеж за счет неоплаченного труда рабочих, занятых в прядильне Эрмена-Энгельса) размером в 350 фунтов стерлингов (не считая дополнительных экстренных платежей, которые имели место и в дальнейшем, ибо и в эту, весьма приличную, сумму Маркс как-то не умел укладываться).

Если, к тому же, учесть, что с выходом замуж старших дочерей на рубеже 70-х семья Марксов сокращалась, материальное обеспечение Маркса в оставшийся период его жизни нельзя не признать вполне сносным.

И раньше-то слово «нужда» могло употребляться в весьма специфическом (марксистски–эзотерическом) смысле: большой дом, частные учителя для дочерей, деликатесы на столе и пр. А теперь, после 1869-70 гг. мы попросили бы по-честному вообще не употреблять этого слова. Некрасиво, знаете ли…

Так что же выходит, все перечисленные в перечне обстоятельства – побоку?

Выходит почти что так. Нельзя принимать их всерьез как реальные причины, помешавшие Карлу Марксу завершить труд всей его жизни.

Таким образом, при ближайшем рассмотрении оказывается, что большинство объяснений из упомянутой комплексной версии – несостоятельны.

Гораздо серьезнее, на наш взгляд, объяснения, связанные с состоянием здоровья Маркса. Болезненность его организма общеизвестна. Телесные недуги и страдания могут сильно сказываться на умственном труде. С этим согласится каждый, для кого «головная работа» – основное занятие в жизни. К сожалению, работоспособность нашего ума все еще зависит от благополучия нашего тела.

Впоследствии Энгельс, рассказывая о своей работе над рукописями незавершенных книг «Капитала», больше всего акцентировал именно болезни его автора. Сказанной причиной объясняет Энгельс длительные перерывы в работе Маркса над продолжением «Капитала»:

После 1870 г. снова наступила пауза, обусловленная главным образом болезненным состоянием Маркса… В начале 1877 г. он почувствовал себя настолько оправившимся, что снова мог приступить к своей основной работе.

Описывая последнюю рукопись, оставленную Марксом для II тома «Капитала (7 страниц, форматом в пол-листа) помеченную автором: «2 июля 1878 года», Энгельс указывает:

В это время для Маркса, по-видимому, стало ясно, что, если в состоянии его здоровья не произойдет коренного изменения, ему никогда не удастся окончить обработку книг II и III до такой степени, чтобы она удовлетворяла его самого. Действительно, рукописи V-VIII слишком часто носят следы напряженной борьбы с угнетающим болезненным состоянием. (24/8)

Трудно сказать, насколько справедливо указание Энгельса.

Если судить по ранее цитированному нами письму к Даниельсону от 10.4.79, Маркс «в это время» определенно собирался «лет до ста расти, да все без старости».

Действительно, читаем мы, нужно дождаться развития кризиса, затем наблюдаемые факты нужно «теоретически потребить», кроме того, нужно продолжать исследования на новых материалах, а не спешить с публикацией сделанного, и т.д. Будто не хворый старец перед нами, а новоиспеченный кандидат наук, начинающий собирать материал для докторской.

С другой стороны, и более объективный анализ сообщений из различных источников, и общее правило, по которому Маркс заведомо лжет на каждом шагу, дезавуируют объяснения, которые были даны Даниельсону в указанном письме. Обычная Марксова лапша на уши. Единственный достоверный факт – то, что в это время Маркс над окончанием «Капитала» уже окончательно не работал.

На что обратили бы мы также серьезное внимание, это – на необычное для Маркса отсутствие жалоб на свои болячки и немощь в том письме к Даниельсону. Данное обстоятельство тоже не вяжется с тем, что выше цитировали мы из Энгельса о состоянии здоровья Маркса в тот период и его субъективной связи с возможностью закончить «второй том» до ухода в лучший мир.

По Энгельсу (не только на основании цитируемого) следует, что состояние здоровья Маркса – основная, если не единственная серьезная причина того, что Маркс не успел завершить «Капитал».

Мы находим в этом косвенное подтверждение наших выводов о том, что большинство рассмотренных нами объяснений «комплексной версии» не стоят выеденного яйца.

Исходя из этого, мы тем более обязаны внимательно и объективно рассмотреть обстоятельства, связанные с состоянием здоровья Карла Маркса.

[1] Мы не сомневается, что описываемые нами (предельно схематично) процессы могут быть вполне успешно интерпретированы абсолютно противоположным образом – на языке «базиса» и «надстройки».

[2] Юмор этой фразы, самой по себе, в полной мере могут, к сожалению, оценить лишь специалисты. В сочетании же с тем, что написал Маркс о деньгах в «К критике политической экономии», серьезная мина, с которой воспроизводится в письме эта нелепица, поистине уморительна. Сегодня даже отъявленные марксисты, кажется, не лезут в теорию денег с марксовой концепцией о том, что ценность золота определяется количеством труда, затраченным на его добычу.

[3] Почему Маркс не вспомнил об этом? Потому что этой идеи он не понял совершенно.

[4] У Ланге дается высокая оценка гегелевской диалектики, но делается примечательная оговорка:

В жизни отдельного индивидуума и в истории развитие путем противоположностей происходит не так легко и радикально, не так точно и симметрично, как в спекулятивных построениях.

(Э.Бернштейн. Социальные проблемы. М., 1901, с.40). Не здесь ли нашел Маркс «вмешательство не в свое дело»? Впрочем, может быть, штука просто в том, что Ланге написал хорошую книгу, получившую изрядную популярность. Похвалить? Ни в коем случае!

[5] Поэтому, наверное, и нынешние марксистские марксологи непременно должны держаться за версию «заговора молчания» и приуменьшать успех «Капитала» в кругах либеральной «буржуазии и образованного сословия Германии.

[6] И гораздо еще позже, в пору Готского съезда (1875) и еще более гораздо позже, в пору Энгельсовой атаки против Дюринга (1878) ни Либкнехт, ни Бебель, ни другие товарищи-марксисты на родине (Бракке, А.Фогт, Мейер…) все еще не усвоили теорию марксизма настолько, чтобы понимать ее принципиальное отличие от всех иных социалистических доктрин, а главное, ее превосходство над всеми иными доктринами социализма, то есть ее единственно-правильность. Поэтому теоретическую сторону разногласий марксистов с лассальянцами в 70 – 80-е гг. XIX века не следует переоценивать. Как и во многих других случаях, теория была подведена под тактику задним числом.

[7] Если Маркс съел мертвого Лассаля – имя покойного агитатора было оболгано, дискредитировано и вытеснено с призового пьедестала рабочего движения, – то В.Либкнехт (с помощью Маркса) съел живого Швейцера, фигура которого целенаправленно и методично принижалась, искажалась и третировалась сперва Либкнехтом–Бебелем, а затем и последующими поколениями марксистских лизателей задниц. Под конец своей недолгой жизни И.Б. Швейцер был оклеветан и исключен из ВГРС.

[8] Как нет и никаких пояснений Издателя о причинах отсутствия данного письма (утеряно? просто опущено?..). Не слишком ли много загадок с этим Марксом?