Абрам Виляцер. Эренбург, Выготский и байки гомельского портного

Эренбург, Выготский и байки гомельского портного

В 1919 году в гомельском издательстве «Века и дни» вышел сборник стихов молодого поэта Ильи Эренбурга «Огонь»[1]. Предыстория этого события – знакомство двух будущих знаменитостей – описана в воспоминаниях Семена Добкина о выдающемся психологе Льве Выготском: «Несколько месяцев Лев Семенович провел в Киеве с матерью и братом. Там он познакомился с Ильей Эренбургом, молодым начинающим поэтом бунтарского типа. Они очень сошлись»[2].

Украиной тогда правил гетман Скоропадский. Гомель с легкой руки кайзера включили в «незалежну». Семья Выготского, направляясь из Гомеля в Крым, застряла в Киеве, а затем вскоре вынуждена была возвратиться в «полунемецкий-полуукраинский Гомель», как выразился Добкин. Но «в Германии произошла революция... В Гомель вернулась Советская власть... И вот тут у меня появилась мысль организовать в Гомеле издательство... Мне показалось, что я уже достаточно взрослый, а Лев Семенович тоже самый подходящий компаньон и товарищ». Далее Добкин излагает планы двух юных нахалов: «Как нам начать работу? Решили, что прежде всего привлечем к работе нескольких современных авторов – литератора Михаила Осиповича Гершензона, поэта Валерия Брюсова, философа Льва Шестова... Кроме того, Выготский хотел привлечь к работе Эренбурга и Маковельского. Им он сейчас же написал и от них быстро пришли ответы. Эренбург прислал книжку своих стихов, которая называлась “Стихи о России”. Он хотел, чтобы мы ее издали под другим названием – “Огонь”. Таких горячих стихов, как эти, у Эренбурга больше никогда не было».

Издательство «Века и дни» успело издать две книги, после чего кончилась бумага. Добкин меланхолически замечает: «Раз бумаги не стало, наше издательство не могло больше существовать».

Из мемуаров Добкина ясно, что в Гомеле Эренбург в 1919 году не был, но знакомство завел. В Гомеле он побывал только в 1925 году с лекциями о перспективах «мировой революции» и прочей заграничной жизни.

Один из самых знаменитых романов Эренбурга «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» был им написан в 1927 году, издан в Париже в издательстве «Петрополис» в 1928 году[3]. А вот в СССР с изданием возникли проблемы. Эренбург писал: «С моим “Лазиком” дела плохи. Тихонов пишет, что Главлит не одобряет. Попробую еще прибегнуть к героическим мерам». Но не помогло – в СССР роман был издан только в 1989 году.

Современная аннотация к роману изысканно излагает: «Гомельский портной Лазик Ройтшванец – “еврейский Швейк”, как его окрестили критики, пожалуй, один из самых выразительных героев Ильи Эренбурга. Трогательная, мудрая, ироничная книга, написанная настоящим мастером, герой которой “мужеский портной из самого обыкновенного Гомеля” воплощает в себе задорную и колючую мудрость Йозефа Швейка и пряную, ветхозаветную – бабелевских ребе Арье Лейба и ребе Мотэле. У Лазика, величайшего знатока хасидских легенд, для любой, даже самой отчаянной, жизненной ситуации всегда готова соответствующая притча».

События в романе развиваются явно в двадцатые годы двадцатого же века. Находим в «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца» характерные приметы времени: «Я занимаюсь политграмотой. Я могу сказать вам наизусть хоть сейчас все произведения товарища Шурки Бездомного... Лазик жил китайским вопросом и другими светлыми идеями... Я могу даже во сне отличить розового предателя Чанг-Кай-Ши от безусловного мясника Чанг-Тсо-Лина»[4].

Роман Эренбурга получил необычайную популярность среди ценителей еврейского юмора. Литературовед Бенедикт Сарнов приводит рассказ Эренбурга о том, как он в 1932 году в один из своих приездов в Москву оказался на даче Горького, на встрече писателей с членами Политбюро (об этом пишет и сам Эренбург в мемуарах «Люди, годы, жизнь»[5]). Поскольку Илья Григорьевич был там человек новый, каждый из вождей (Калинин, Молотов и др.), знакомясь с ним, считал своим долгом сказать писателю что-то приятное. И вышло так, что все, не сговариваясь, повторяли, чуть ли не дословно, одну и ту же фразу: «Только что прочел ваш новый роман “Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца”. Так смеялся, так смеялся… Одно только вот меня тревожит: не будет ли эта книга какой-то частью читателей воспринята как антисемитская?» И только бдительный Каганович проявил некоторую оригинальность. Пожимая руку писателю и озабоченно хмурясь, он спросил: «Не будет ли эта ваша книга воспринята как проявление еврейского буржуазного национализма?»[6]. Вожди смеялись, но так и не напечатали! Хотя сами ведь где-то достали то ли парижское издание, то ли получили рукопись прямо из Главлита.

Только в довоенной и послевоенной Польше роман издавался трижды. В СССР – только в 1989 году. Спектакль о Лазике по мотивам романа «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» можно и сейчас увидеть на сценах театров «Идишпиль» в Тель-Авиве (под тем же названием, что и книга) и «Шалом» в России («Шлимазл»; реж. А. Левенбук).

Судя по роману, Гомель Эренбургу запомнился. Яркий местный колорит то и дело возникает на страницах романа. Там и парк Паскевича на высоком берегу Сожа с настоящим волком на привязи, и триумфальное шествие ассенизационной бочки, из-за которой посадили одноглазого Натика, и пароход «Коммунист», севший на мель на не вполне судоходной реке Сож, так обеспокоивший зевак на ее высоком берегу, и клуб «Красный Прорыв», в котором товарищ Фенечка Гершанович пела международные мелодии. И, конечно, сам «мужеский портной». Живые местные впечатления. Очень похоже, что с кем-то Илья Григорьевич в Гомеле контачил. Согласно роману, «как никак, в Гомеле множество просветительных начинаний, два театра, цирк, не говоря уж о кино. В музее висит такая голландская рыба, что дай бог всякому еврею к субботе. <...> А клуб «Красный Прорыв» кустарей-одиночек? А вполне разработанный проект трамвая? А стенная газета местного отделения «Доброхима» с дружескими шаржами товарища Пинкеса? Нет, в культурном отношении Гомель мало чем отличается от столицы». Похоже, что здесь Эренбург воспроизводит речь какого-то местного патриота, беззлобно утрируя ее. Ему симпатичны эти гомельские чудаки, и не случайно в дальнейших похождениях Лазика в Европе встречаются и автобиографические детали из скитаний самого писателя.

Упоминавшуюся серию лекций о заграничной жизни Эренбург прочел в Харькове, Одессе, Киеве и Гомеле. Это были крупные центры культурной жизни, и, в частности, еврейской жизни. Включая и Гомель, в котором, между прочим, некоторое время находилась даже бухгалтерия столичной Евсекции!

Эренбург вспоминал: «В конце двадцатых годов я прочитал сборник хасидских легенд о суевериях и хитроумии старозаветных местечковых евреев. Я решил написать сатирический роман. Герой его – гомельский портной Лазик Ройтшванец». Но уникальный большевистско-местечковый идейный жаргон героев романа явно не из легенд. Нечто подобное Илья Григорьевич мог слышать в 1925 году в Гомеле. Поэтому и корни Лазика Ройтшванеца, скорее всего, следует искать там.

Лекции надо было кому-то организовывать. Имелся у Эренбурга импресарио, но и на местах нужны были контакты. Чуть ли не единственным знакомым писателя в Гомеле являлся Лев Выготский. Правда, к 1925 году ни Левы Выготского, ни Семы Добкина в Гомеле уже не было. К тому времени они жили в Москве, но, тем не менее, могли рекомендовать кого-нибудь из гомельчан своего круга для помощи в организации лекций.

Тут, пожалуй, могут помочь мемуары Добкина, где он упомянул немало гомельских интеллигентов-оригиналов. Вот, например, довольно яркая личность, с одной стороны, чем-то неуловимо напоминающая Лазика, а с другой – наверняка подходящая на роль организатора публики. Хотя и не портной. Семен Добкин пишет о нем: «Когда книги набирались, мы целые дни проводили в типографиях. Директор одной из типографий, Григорий Михайлович Нейман, человек очень живой, быстрый, нас всех очень хорошо знал, в Гомеле неудивительно было знать друг друга. Он был редактором нескольких гомельских газет. Мы ему мешали работать, но он с большим удовольствием отрывался от работы, для того чтобы нам обо всем рассказывать, и пересыпал свои рассказы шуточками, вроде “Что вы маленькими не удавились? Вы бы мне не мешали работать!”».

Осторожный Добкин замял вопрос о том, какие газеты и когда редактировал Нейман. Не хотел задевать Советскую власть. Но вряд ли не знал, что выпускал Нейман явно непролетарскую газету «Голос» еще при царском режиме. Но нескончаемый поток остроумных баек, подначек и шуток разговорчивого журналиста Добкин отметил.

Столь живого, быстрого и весьма общительного знакомца вполне могли рекомендовать Эренбургу для поддержки в лекционных делах. Не исключено, что и манеру разговора, и словечки, и юмор Григория Неймана Эренбург запомнил и использовал, создавая образ гомельского балагура Лазика.

Между прочим, был Нейман маленького роста, как и Лазик. Этому уж я сам свидетель, видел фото Неймана в его собственном доме, куда нас, своих охламонов, учительница младших классов Гита Григорьевна Нейман водила в гости в начале пятидесятых. Кстати, и учительница была небольшого росточка, как и отец. На стенах в доме было всякого понавешено. Впрочем, лучше Ильи Григорьевича об этом не скажешь: «Чьи портреты красовались над крохотной кроваткой Лазика? Ответить трудно. Сколько портретов – вот что спрошу я. Да никак не менее сотни. Всем известно, что гомельские портные любят украшать стены разными испанскими дезабилье. Но Лазик был не дурак. Красоток он разглядывал, сидя в гостях, а свои стенки покрыл портретами, вырезанными из “Огонька”. Вот тот мужчина с рачьими глазищами – знаете, кто это? Пензенский делегат “Доброхима”. А юноша в купальном костюмчике, задравший к солнцу ляжку, – это знаменитый пролетарский бард Шурка Бездомный. Направо – международные секции. Не узнаете? Бич португальских палачей Мигуэль Тракаица. Налево? Тсс!.. Закоренелый боец, товарищ Шмурыгин – председатель гомельской... Поняли? Правда, к этим вдохновенным портретам примазалась фотография покойной тети Лазика Хаси Ройтшванец, которая торговала в Глухове свежими яичками. Среди мраморных колоннад бедная тетя Хася глядела перепугано и сосредоточенно, чуть приоткрыв ротик, как курица, готовая снести яйцо. Однако и на нее Лазик как-то показал ответственному съемщику Пфейферу: “Это вождь всех пролетарских ячеек Парижа. У нее такой стаж, что можно сойти с ума. Вы только поглядите на эти глаза, полные последней решимости...”».

Что до «закоренелого бойца, товарища Шмурыгина – председателя гомельской...», сами знаете чего, безвременная кончина которого довела Лазика до суда, то трудившийся некоторое время в той же гомельской ЧК товарищ Эйтингон позднее успешно отправил на тот свет столь ненавистного Лазику «безусловного мясника Чанг-Тсо-Лина».

Дом Неймана находился недалеко от Кагального рва, на улице, где тусовались преимущественно сапожники. Эта улица одно время даже носила имя самого знаменитого сапожника СССР – Лазаря Кагановича. Он там лично тачал сапоги и создал профсоюз классово сознательных мастеров обувного дела. Полно было и других еврейских ремесленников в окрестностях Кагального рва, гордо именовавшихся Америкой. Была там и Столярная улица, и улица Кузнечная с железоделательными мастерскими Фрумина, ныне завод Кирова. Этот завод, расширяя свои цеха, сейчас уже почти засыпал Кагальный ров. Немного ниже по течению Сожа по краям рва, облюбованного другой неприкаянной религией – старообрядцами, располагалась Спасова слобода. А выше по течению спускался к реке Цыганский ров.

И в заключение отрывок из недавней заметки Николая Родченко в «Гомельской правде»: «Наконец, о заветной мечте Лазика – памятнике. Такой памятник уже есть, или, говоря словами Ройтшванеца, таки есть уже целых два памятника. Первый – книжка Ильи Эренбурга. Второй стоит там, где он и должен быть, откуда в конце ХХ века начался исход уцелевших от Холокоста гомельских евреев. Он приютился у парапета железнодорожного вокзала.

Готовя этот материал, специально посетил привокзальную площадь. Неказистую (но бронзовую и с бронзовыми же штанами!) фигуру путешественника на чемодане рассматривал гражданин неопределенной наружности. На вопрос, кого изобразил скульптор, гражданин ответил не задумываясь: это Остап Бендер отправляется в Рио-де-Жанейро. Но почему тогда на чемодане великого комбинатора, никогда не бывавшего в Гомеле, кроме столицы Бразилии есть название Тель-Авив – конечный пункт трагических скитаний маленького человека из нашего города?»[7].

Примечания

[1] Эренбург И. Огонь. Гомель: Века и дни, 1919. 40 с.

[2] Л. С. Выготский: начало пути: Воспоминания С. Ф. Добкина / Публикация И. М. Фейгенберга. Иерусалим, 1996.

[3] Эренбург И. Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца. Париж: Петрополис,1928; М., 1989.

[4] Здесь и далее цитаты из романа «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» приводятся по изданию: Эренбург И. Г. Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца. М.: Сов. писатель, 1991.

[5] Его же. Люди, годы, жизнь // Собр. соч.: В 8 т. М.: Сов. писатель, 1990–2000.

[6] Фрезинский Б. Об Илье Эренбурге. М.: Новое литературное обозрение, 2013.

[7] Родченко Н. Бурная жизнь гомельского Швейка // Гомельская правда. 2013. 1 февр.