©"Заметки по еврейской истории"
май-июнь 2015 года

Юрий Котлер

Угол с детства

О книге Владимира Тальми, но не только и не столько

…Я с детства угол рисовал

                Павел Коган

   Издательство «Возвращение» (Москва) в конце 2014 года выпустило книгу Владимира Тальми «Полный круг. Нью-Йорк - Москва и обратно. История моей жизни». Вновь мемуары. Можно ли, да и стоит ли вообще извлекать уроки из прошлого? Не слишком уверен. Но здесь особый случай. Прекрасно изданная книга В.Л. Тальми наводит на множество размышлений. Но сначала – о чем в ней речь?

  В.Л.Тальми

Родители Володи, американские коммунисты, очарованные иллюзией счастья, переезжают в СССР, немало сделав до этого на пользу новой родине, мальчик Володя вместе с ними попадает в новую реальность: растет очередное чудо воплощаемого социализма – автогигант. Мальчик беспечно живет, в Горьком, в Москве, учится, взрослеет. Обрушивается война, трудфронт, училище, лейтенант, сапер на фронте, подрывается на мине, но остается в армии. Вполне понятно, что сам бог велел ему быть переводчиком, Тальми заканчивает военный институт иностранных языков, и вот он уже в администрации советских оккупационных войск в Германии. Донос по нелепому поводу, арест, 25 лет и 5 лет поражения в правах, лагерь. Беда никогда не приходит одна. Отец Тальми, журналист Леон Тальми, член Еврейского антифашистского комитета, был расстрелян 12 августа 1952 г.,мать сослана. Но – смерть «кумира и отца народов» зачет по отбытому (а это 8! лет), амнистия, 101 км. Наконец, полная реабилитация, и вновь весьма успешный переводчик Тальми – деньги, квартира, машина. И (или но) – в 1979 году Тальми возвращается на родину – в США, Нью-Йорк, Вашингтон, где его талант тоже весьма востребован. Круг замкнулся. В 2012 году Владимир Тальми ушел из жизни.  

  Когда я закрыл книгу, первое, что само пришло в голову, гомеровский список кораблей, настолько много в ней упоминаний имен его близких, друзей, знакомых. Возможно, это не нечаянная ассоциация. 

  Все ли случайно в этом мире? Долгое время мы были дружны с Володей. Встретились, когда он только-только освободился из лагеря, для Москвы нелегал, но мать к тому времени тоже вернулась, получила комнату на окраине. Объединяло нас то, что я был убегающим зайцем, он заарканенным. С ним все понятно, о себе поясню. Я москвич, после школы уехал учиться в Ленинград, сдружился с университетскими студентами, в частности с Васей Бетаки. На каникулах встретил сокашника, лейтенанта госбезопасности Вовку Осенева, он – а мы выпили водки, что тогда продавалась во всех уличных ларьках, – поведал, что я в списке по «ленинградским делам». В тот же день подвернувшимся поездом я уехал в Краснодар, там был направлен в глуховатую станицу Бакинскую, где и тянул лямку вплоть до... 9 марта 1953 года над станицей разыгралась неслыханная метель. На площади под квадратными черными в сугробах  раструбами на столбе собралась вся станица, старики в тулупах, дети, замотанные в платки, расхристанные мужики рыдали, бабы бились в истерике, слушая Левитана. Я с площади сквозь метель двинулся искать попутку до Краснодара. Я вернулся. В Москве устроился в какую-то артель, что клепала выключатели для секретного объекта. Попутно вне штата работал в «Известиях», какое-то время в «Новом мире» у Симонова. Володя Тальми  часто вырывался из Серпухова, где собирал мотоциклы. Зайцы вернулись в человечье обличье. И где? В тылах Колонного зала.

  В Колонном зале (вход с Пушкинской, подъезд, кажется, семь) тогда была великолепная читалка – книги до 1917-го, 1920-х, 1930-х годов, даже Замятин, Ахматова, Зайцев, отличное место. А на лестничной – большой – площадке на заре оттепели возник самодеятельный клуб: курили, слушали симфонии из Колонного, горели споры, диспуты, шел треп. (Где-то в 1970-е читальный зал закрыли за ненадобностью, а книги, не сумев пристроить, почти все сожгли.)

  На эти самые дни пришелся апогей века нашей невинности. Мы все – от истоптавших ГУЛАГ до ни в чем не замеченных – верили мифам, как дети. Выкормленные в аквариуме, мы – никто! ну, почти – не подозревали о размахе океана (да и был ли он?) – глотали  мифы, их, как и ныне, была уйма – от славного Ленина (а глаза добрые-добрые) до невинно убиенных Тухачевского,  Ежова, Федько, Рюмина и пр. в куче,  от решающей роли опустившихся пролетариев до оправдания катастрофических жертв войны, далее по списку. Мы верили в свою исключительность и чистоту, бездоказательно и глубоко. Аквариум всегда не больше, чем аквариум.

  Я к тому времени прибился к журналу «Советский Союз» во главе с несменяемым Николаем Грибачевым, редакция на улице Москвина. А Володя Тальми обзавелся щедро выделенной ему комнатой на улице Горького в доме с тогда еще украшавшей его статуей Лепешинской. Читалка отошла на задний план, поболтать лучше, чем здесь, не придумаешь. И вот, прихватив по дороге в Елисеевском именно чекушку (хотя поддавали мы в те годы, не приведи Господь), я шел обедать к Володе. Дальше то, что сегодня мнится чистым мифом. Я возвращался от Тальми. Улица Горького была пустынна. Задним умом понимаю, что орлы из Девятки, похоже, лопухнулись, потому что я спокойно вышел на середину улицы. В ту же секунду мимо на воющей скорости пронеслись две черные «волги». И сразу вслед я увидел, как на меня летит темно-серый «ЗИЛ». Не сбавляя скорости, «ЗИЛ» вильнул и объехал нелепую фигуру. И еще две «волги». За отдернутой занавеской я успел увидеть Хрущева – он смеялся одними глазами. Он, сколько можно заметить, всегда смеялся глазами, даже стуча ботинком по трибуне Генассамблеи. Любопытная штука – глаза неких персон. То как асфальт, тяжелые, и всегда утверждение – ты виновен. То немного не в себе: или типа собачьих – только сказать не могу, или необъяснимой важности – как у совы. И наконец, змеиные, ледяные, неподвижные буравчики, но – загадка – умеющие улыбаться так, что дрожь пронимает. Мифы! И не миф ли словно выжженный нейтронной бомбой Кутузовский и Арбат в знаменательный день? Мифы, мифы, и за каждым скрытая и неотвратимая кара.

  Я не касаюсь подробностей книги Владимира Тальми, физически невозможно пересказать написанное кровью, уложить чужую боль в два абзаца, надо прочитать – всё, внимательно, от первой до последней строки. Просто мысли вслух, как бы ассоциации, возникающие сами по себе, некое сентиментальное путешествие.

  Самое главное: «враг народа» – он никогда не был врагом, и в самые тяжелые дни.  Реалии, что были и остались, наводят ужас, если честно, и он в них, как и все, жил. Ни о войне, ни о лагере мы с ним не говорили, я понимал почему: 16 октября 1941 года на крыше дома в Москве с щипцами я, 12-летний пацан, ожидал налета, говорить об этом было ни к чему, неинтересно.

  Владимир Тальми обладал потрясающим свойством – не любил, даже на дух не терпел  убежденных, просто убежденных, вообще, хоть и в доброе, правильное, вечно справедливое. «Лучше слюни пускать, сентиментальность это здорово». Он был из той породы, что большевики гневно клеймили словом «оппортунизм», – соглашатель. Я с ним.

  Особо важно это теперь, когда что ни шаг неуклюжесть, – слон в посудной лавке образец грации, от «крымнаш» до бесконечности. Мы, как двоечники из дневника, вырываем страницы из истории, нас порочащие, да только бы это. Чего мы – а сейчас можно смело говорить: все «мы» – добиваемся? Мутное облако информационной радиации наглухо накрыло всю видимую из космоса поверхность. 

  Еще один парадокс. Владимир Тальми был благополучным человеком, и в обстоятельствах, предложенных ему, и в семье, и в работе, – судьба берегла его. И он – в любых немыслимых условиях – всегда оставался человеком в забываемом уже смысле этого слова. Два зла наших дней, что отметила М.О. Чудакова на презентации книги Тальми в Центре Солженицына, – зависть и неблагодарность, ни краешком не касались его. И он всё помнил.

  Мы забыли. Сорок лет, чуть не день в день, – с 1914-го по 1953-й – канонада, очереди, выстрелы, вой от боли пыток (голод, холод, развал быта не в счет) не прерывались ни на мгновение – единый, мощный поток смерти, ливень смертопада. Как трава на английском газоне, методично и безошибочно выкашивался генофонд нации – мыслители, мастера на заводах, зажиточные селяне. Ресурса интеллекта и труда не оставалось. К власти, ибо в политике генофонд формирует руководство, шел люмпен торжествующий. Подпитывал его люмпен, заходящийся от восторга, наблюдая, как жонглируют мозгами, в том числе и его собственными. Вместо того, чтобы широко шагать к становлению нации, и нас толкают, и сами мы плетемся, не оглядываясь, к племени.   

  Отжитый век невинности был абсурден по существу своему. На рубеже тысячелетий грянуло еще более дикое время – постабсурд. И мы вошли в него легко и небрежно. И конечно, как всегда, торжествуя.

  И что? что впереди? Товарищ, верь? Что ждет? Чем сердце успокоится?

  Всё преходяще. В информационном обществе, предполагающем синтез культуры и цивилизации, примат субъекта над объектом, деятельности над действительностью, высшей ценностью становится свобода. Свобода ломает всяческие препоны, подтверждая всякий раз, что человек венец творения и он непобедим ни временем, ни случаем. Человек конечен, это слова философа В. Межуева, дух универсален.

  Владимир Тальми много переводил технической литературы, он любил и ценил науку. И был прав.

  Человек слаб, подвержен множеству влияний, существует, однако, некий основополагающий принцип и поведения, и творчества. Принцип этот – нравственные нормы, этика, лежащая в основе бытия на всем протяжении человеческой истории, при этом следует отметить, что цинизм свойствен человеку просто по определению. Если это «цинизм побежденных», при неявной борьбе «праведности» и «греха», сообществу грозит крах, если же, в лучших своих образцах, это здоровый цинизм, таковым ему и следует оставаться. Стремительное лавинообразное развитие и появление новых технологий во всех областях не может не привести к кардинальному обновлению всех же. Единственно открытый путь на этом направлении – путь нравственного закона, трактуемого открыто и нелицеприятно. Наличие нравственных императивов, высокоэтичного поведения не отрицается никем. Будущее цифровых технологий, рост изобилия новейшей техники со всей очевидностью влияют на всю сегодняшнюю жизнь, пока слабо, неявно и неясно, подобно ручейкам, возникающим то там, то здесь, но от этого уже не уйти, не спрятаться. Технологии всё меньше работают на войну, их цель – развитие, рост, процветание. Это очевидный путь, принцип, ничего, кроме принципа, и принцип этот, в отличие от постулата, доказуем.

  Говорят: уходят лучшие. Это неверно – уходят все. От лучших остаются память и дело. И в любом случае лучшие неистребимы. Победа за ними! 


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:1
Всего посещений: 2226




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Kotler1.php - to PDF file

Комментарии:

Флят Л.
Израиль - at 2015-06-01 09:47:15 EDT
Совсем не важно, что написал автор. Для меня важно, что он вспомнил человека не простой судьбы, безвинно лишенного преступным режимом свободы на много лет. А ведь были еще и его родители ссыльная Софья Талми, и расстрелянный по сфабрикованному делу ЕАК Леон Тальми. Но быть осужденным по "Делу ЕАК", совсем не значит быть членом ЕАК. И, вообще, много ли на самом деле было членов ЕАК, членов несуществующей общественной организации?
Более 60 лет прошло с кровавого 12 августа 1952-го, а мы все еще повторяем мифы Лубянки, называя небольшой отдел Совинформбюро массовой организацией. Ведь списки членов ЕАК начали составлять в МГБ лишь в конце 1948 года, чтобы доказать сатрапу, что он не зря предупреждает о сионистской опасности.