Владимир Янкелевич. История седьмая. «Дело было в Италии»". Фрагмент из будущей повести

«Дело было в Италии»
Фрагменты будущей повести

Тель-Авив. Сентябрь, 1982 г.

Сентябрь в Иерусалиме прекрасное время. Светит солнце, дома, облицованные иерусалимским камнем, кажутся золотыми. Уже привычный вид с балкона у Лео на юго-запад Иерусалима играет новыми красками. Напротив, на склоне хребта белеют здания Бейт-ва-Гана, а слева – на горе Гило теснится путаница подъемных кранов – на освобожденной территории строится новый район. Там, на горе, когда-то жил Георгий Победоносец, по крайней мере, это утверждают христиане. Жил или не жил, нам с Лео это неизвестно, но сегодня там монастырь, занятый серьезным делом – производством вина. Лео сказал, что пробовал и ему не понравилось. На его вкус оказалось слишком сладким.

Прямо вниз от дома, по крутому склону горы сбегают улочки четырехэтажек, а за ними, в долине виднеется недостроенная чаша нового стадиона.

Лео все рассказывал мне о винах, а я никак не мог сосредоточиться, просто не мог отвести глаз от картины. Великолепная пастель, она висела на стене в комнате слева от балкона в небольшой рамке. Молодая очень красивая женщина с глазами испуганного олененка… Пропорции были чуть искажены, и это придавало ей особую грацию.

– Ты ничего не планируешь с картиной сделать?

– Месяца три назад у меня в гостях был гость из Франции. Такой французский грузин или грузинский француз. На каждый мой тост он отвечал своим, я поддерживал, и, в конце концов, мы основательно перебрали. Так он так же, как и ты, все на картину косился, косился, а потом залез на диван, и, не сказав ни слова, снял картину и просто ушел с ней. Примерно через неделю принес обратно и извинился.

– Сидел в гостинице и ломал голову, как принести картину назад.

– Лео, а когда он снимал, ты-то где был, ты что, молчал?

Эту сентенцию нужно было запить чем-нибудь более крепким, чем итальянское вино.

– Это моя жена, Дина. В 45-м я ее вынес на руках из концлагеря Берген-Бельзен.

– Как солдат Еврейской бригады в самоволке. Нас перебросили в Италию в конце 44-го, а в 45-м война закончилась, и мы занялись своими еврейскими делами. Кто организовывал незаконную эмиграцию в Палестину, кто гонялся за эсесовцами, вдруг ставшими мирными бюргерами. А еще была группа, в которую входил и я. Мы занимались тем, что носились по концлагерям и оказывали помощь выжившим. Но только это длинная история, не мог же я утром проснуться и подумать, а не заняться ли мне концлагерями.

– Я никуда не тороплюсь. Рассказывай, только я буду кое-что записывать. ОК?

Я служил в 200-м еврейском артиллерийском батальоне, в 604-й батарее. Командовал нами замечательный майор, звали его Эдмонд де Ротшильд. Фамилия знаменитая, она известна всем, но майор Эдди известен меньше.

Он был приятным, контактным человеком, доступным и приветливым. В общем-то, тогда мы все были равны, солдат, он и есть солдат. Но майор Эдди, он был особенным, видимо традиции семьи, воспитание… Не знаю. Оказалось, что и банкир может быть толковым артиллерийским офицером. Мы сошлись с ним на общем интересе к еврейской истории.

Кстати, он показывал мне письмо Главного раввина Британии Йосефа Герца. Видимо уже тогда во мне проявился ген архивиста, и я попросил его разрешить сделать копию. Подожди, сейчас принесу.

Я полагаю, что Вы рассматриваете вопрос о том, чтобы принять на себя командование подразделением палестинских евреев, которое должно войти в состав Еврейской бригады.

Я искренне надеюсь, что эта информация является верной. Это имело бы большое значение не только для Ваших подчинённых, но и для всех бойцов Еврейской бригады и, более того, для евреев всего света.

Что касается Вас лично, это дало бы Вам возможность приобрести превосходный опыт организации евреев и командования ими, что никогда не было простым делом. И я думаю, что, учитывая традиции Вашей благородной семьи, Вам было бы чрезвычайно важно иметь такой опыт.

В еврейских подразделениях могут быть бойцы, разочарование которых британской политикой в Палестине восстановило их против Британии, и, конечно же, найдутся люди, которые воспользуются существованием Еврейской бригады как доводом в поддержку их требований о дальнейших уступках в отношении Палестины. Но всё это должно лишь усилить Вашу решимость подчеркнуть самую тесную связь Еврейской бригады, созданной Правительством Её Величества, а не гражданами союзных держав, с делом Британии.

Я надеюсь, что Вы хорошо себя чувствуете, и молюсь за Ваше безопасное возвращение домой к Вашим близким.

Эдди уговаривать было не нужно, его семья много делала для «Еврейского дома» в Палестине. И он, английский аристократ, прекрасно понимал, что значит еврейская бригада. Понимал это до мелочей, до символов, таких, как нашивка с магендовидом на левом плече у солдат. Кстати, этот знак помог мне найти Дину.

Знаменем у нас, как у любого английского подразделения, был «Юнион Джек», официальный флаг, никуда от него не денешься, но у нас был и свой, бело-синий, тот, который ты видишь здесь в Израиле. Только магендавид в центре был не с синим, а золотым. Сейчас он везде, но тогда мы боролись за право воевать под своим знаменем. В центре магендавида мы разместили синюю букву «Р», знак нашей 604-й батареи.

Так вот, как-то приходит к нам на базу, мы тогда стояли в Тиволи, инспектор из штаба 8-й армии. От этого полковника издалека тянуло аристократическим клубом где-то в центре Лондона и дорогими сигарами. Он с удивлением уставился на наш флаг.

– Это утвержденное знамя батареи, сэр! – сказал Эдди.

Полковник этим удовлетворился. Я думаю, что, скорее всего, он просто сделал вид. Говорить Эдмонду де Ротшильду, пусть и в звании пониже, что он ему не верит, полковник не стал.

Рабби Герц, когда писал письмо Эдди, даже примерно не представлял сложности командования таким еврейским подразделением. В бригаде были евреи не только со всей Европы, но и марокканские, йеменские и бухарские. Конечно, все они были евреи, но ты можешь представить себе, какая это была взрывчатая смесь менталитетов, темпераментов и культур. Эдди пользовался авторитетом у всех.

В октябре-ноябре 44-го года у нас проходили интенсивные тренировки возле симпатичного итальянского городка Форли. Нам тогда было не до достопримечательностей, у многих из нас был опыт действий против арабских банд в Палестине, но ты же понимаешь, это была не армейская подготовка, нужно было учиться воевать так, как это делает армия. Первый бой мы приняли в Италии в составе 8-й британской армии, наступая против 42-й егерской дивизии вермахта. К концу февраля 1945-го мы заняли позиции на южном берегу реки Сенио (Senio).

Немцы, вернее те, кого они насобирали, занимали оборону на северном берегу. Их позиции были хорошо оборудованы, и наша задача была выбить их оттуда. Нам противостоял 12-й парашютный полк 4-й парашютной дивизии вермахта. В общем-то, это были своеобразные парашютисты – без самолетов и парашютов. Мы начали операцию против них 9 апреля. Под дымовой завесой форсировали реку, захватили плацдарм на северном берегу. Наступление пошло успешно, и вскоре мы дошли до Болоньи.

Там, в самой Болонье, на главной площади было столпотворение, наши солдаты и итальянцы, жители города, все кричат, размахивают флагами… На празднике – весь город. Ко мне подошел какой-то пожилой итальянец и спросил: «Inglese?» Я согласился и ответил «Si». Он тут же сунул мне в руку бутылку прекрасного старого коньяка. Наверно это был лучший коньяк в моей жизни.

А 14 апреля мы праздновали Песах. Мацы у нас было достаточно, откуда ее привезли, я и не знаю, а вино для первой пасхальной ночи было с виноградников барона Эдмонда де Ротшильда в Ришон ле-Ционе в Палестине.

Мы читали Аггаду, историю Исхода, делали все, что положено на Песах.

«Вчера рабы, сегодня свободные люди», – никогда, ни раньше, ни позже в моей жизни эти слова не были настолько наполнены смыслом. Мы были еврейскими воинами, под еврейским знаменем, готовые воевать за свою свободу. Этого не было почти 20 веков…

– Лео, ты мне обещал рассказать про портрет.

– Подожди, ты же не американец, ты тут, на Востоке. Смотри, там – Средиземное море, а там – старый город, рядом с ними спешить не нужно, будет и портрет. Немного терпения… Тем более, что сейчас мы будем готовить соус для спагетти. Вернее готовить буду я, тебе я могу доверить только дегустацию. Правильно приготовленный соус важнее самого блюда.

– Нет, в Абу-Гоше[1]. Ладно, не удивляйся, я шучу… Это будет соус болоньезе, он из Болоньи и идеально сочетается практически с любой пастой.

Лео повязал фартук и стал колдовать у плиты. Блестит лысина, фартук с легкомысленными цветочками, на лице – вдохновение. Я даже подумал, что именно это и было его настоящим призванием.

Но его историю дослушать не удалось. Телефонный звонок вырвал нас из расслабленного состоянии. Оказалось, что его двоюродная сестра отдыхала на Мертвом море и подвернула ногу. Теперь ее нужно было забрать.

– Поехали, – предложил Лео, – двоюродных сестер не выбирают, их дают свыше, кому как повезет. Вот мне и досталась подворачивающая ногу.

Мы проглотили кофе и поехали на восток. Тянувшийся слева от дороги склон крутой горы, поросшей рукотворным сосновым лесом, завершался у самых небес нарядными кварталами белых домов, а справа, за оврагом сверкали стекла новеньких высоток промзоны высоких технологий. Протолкнувшись сквозь перманентную пробку на выезде из города, покатили вниз по Иерихонскому шоссе. Всмотревшись вдаль на одном из первых поворотов, я увидел блик солнца на далекой еще поверхности Мертвого моря. Всегда, проезжая это место, я загадывал – увижу или нет? В предзакатное время море чаще всего было видно, но утром оно просматривалось редко, поверхность его была в тени Иорданских гор, а солнце било в глаза... Но вот сегодня довелось увидеть. Хорошая примета?

Шоссе резко спускалось мимо сосновых рощ, арабских деревень и еврейских поселений. Промелькнул высоко на горе пригород Иерусалима Маале Адумим, сам по себе немалый по израильским меркам город...

Не останавливаясь, проскочили перекресток у поселка Мишор Адумим, а еще через четверть часа справа промелькнула отметка уровня мирового океана, до Мертвого моря оставалось опускаться по вертикали еще 400 метров...

Я не могу объяснить красоту иудейской пустыни, нет у меня таких слов, но она завораживает, обладает странным притягательнм свойством. А на закате меняются цвета…

Я как-то ненароком написал небольшой стишок. Там были такие слова: «Из-за синей горы набежали пустые дела». Тогда просто слова пришли в голову, но синие горы я увидел здесь, в иудейской пустыне на закате, и все дела вообще мне показались пустыми.

Двоюродная сестра оказалась разговорчивой дамой, всю обратную дорогу она рассказывала о своей ноге, так что на въезде в город, когда слева надо мной нависли здания университетского комплекса и башня оборонного ведомства, я вышел из машины, попрощался и пересел на рейсовый автобус.

– Прости Лео, это твоя сестра, а не моя. Это тебе её дали свыше…

Продолжение истории мне удалось услышать только через три дня. Был занят устройством перголы, навеса от солнца на балконе.

Перголу я решил делать сам, во-первых – стандартный дизайн как-то не нравился, а во-вторых – нанимать плотника слишком дорого. С утра – я на своей стройплощадке. Понадобился шуруповерт, и я поехал его покупать в специализированный магазин – Homecenter. Выбрал, какой мне нужен, и мне продавец с улыбкой сообщает, что через дней 10 они позвонят мне домой, и я смогу забрать инструмент, что он не у них в магазине, а на каком-то центральном складе, что его еще должны привести…

– Но меня не устраивает. Я сейчас работаю, мне сейчас нужно!

– Никаких проблем, я живу напротив тебя. Зайди ко мне домой, я тебе дам свой. Вот мой телефон и номер квартиры. А вообще, мы с женой каждый день смотрим, как ты работаешь, и она со мной поспорила, что ты русский. Только русский может так, израильтянин не будет, он пригласит бригаду… Ты из России?

– Эх, проспорил. А я из Астурии, когда соберешься в Испанию – приходи, я тебе все расскажу…

Так я оказался с шуруповертом и приятелем из Испании.

Да и Лео был занят, то встреча с журналистами, то нужно было встретиться с группой туристов в кибуце Негба и рассказать им о боях с египтянами.

– Ну что сказать, Аарон сделал бы лучше, но и у тебя неплохо получилось. Понятно, что ты не знаешь, что pergola слово итальянское? Давид, учись, лень, вот что нас погубит…

Потихоньку от перголы и итальянских корней мы перешли к прерванному рассказу.

– Из Болоньи нас перебросили в Удине, – продолжил историю Лео,– его освобождали новозеланцы. В городе было полно югославских партизан. Эйфория победителей, они не подчинялись практически никому, этого они не умели, но применять свое оружие, это как раз они умели неплохо. Нужно было их аккуратно разоружить, не спровоцировать сопротивление, стрельбу. Решили, что фельдмаршал Александр устроит в честь победы салют на одной из городских площадей, главное, чтобы выход в город шел через узкое горлышко. Мы стояли в почетном карауле, но у нас было не только личное оружие, но и вполне убедительная 25-фунтовая пушка. Охранение было организовано по всему периметру.

Югославы пели и танцевали, но потом обнаружили, что они не могут выйти, не сдав оружие. Эпизод завершился мирно.

Финал операции с пленными узбеками, бывшими советскими военнопленными, воевавшими на стороне немцев, завершился хуже. Скорее всего, не все они были узбеки, немцы сформировали мусульманские подразделения из советских военнопленных из Средней Азии, но кто их различал, кто узбек, а кто нет? Предстояло вернуть их на советскую сторону. Наши грузовики перевозили «узбеков» через условную границу непрерывно в течение двух дней. Этой границей был горбатый мост с «Юнион Джеком» на одной стороне и «Серпом и молотом» на другой. «Узбеки» срочно отрывали и выбрасывали медали и нашивки, которые они получили в то время, когда воевали за немцев. Грузовики с ними все шли и шли на советскую сторону, а оттуда были хорошо слышны звуки выстрелов. Позже мы узнали, что все они сразу же были расстреляны.

Ну а с нами, с Еврейской бригадой, что было делать? Война в Европе закончилась, всем хватало забот и без нас. Ты представь себе, что творилось. Например, нужно было демобилизовать армию Андерса. А куда девать демобилизованных? Их нельзя было принудительно вернуть в Польшу, с режимом они уже успели познакомиться с 1939 по 1941, многие насиделись в советских лагерях, так что основания для опасения у них были вполне обоснованные. А множество перемещенных лиц, их куда? Вроде нужно вернуть их в свои дома, но там все разрушено, или в их домах уже живут другие люди, которых тоже нужно было куда-то деть. А еще бывшие нацисты, которые вдруг оказались пацифистами или борцами с режимом. Оставались еще и те, для кого война не закончилась. Европа просто была наводнена оружием, так что всегда был шанс получить пулю в затылок. Это могли сделать хотя бы из-за «чистых документов».

Еврейская бригада осталась как бы вне поля зрения, о нас на время забыли, и это позволило заняться своими еврейскими делами. Английская военная форма очень в этом помогала. Мы тогда стояли в Тарвизио, в нескольких километрах от границы Италии с Австрией и Югославией, до Баварии было несколько часов езды, все в пределах досягаемости.

Дороги были забиты миллионами беженцев, союзники пытались разобраться с военнопленными, которых с каждым днем становилось все больше. Среди них скрывались бесчисленные военные преступники, но, в конце концов, многие были просто распущены по домам. Мы считали, что это недопустимо.

Тогда в расположении Еврейской бригады прибыл Аба Ковнер. Это была моя первая встреча с ним. Потом, во время боев у Негбы, мы с ним встретились снова. Тогда он уже был офицером в бригаде Гивати, их подразделение было придано в помощь защитникам Негбы.

Аба организовал из наших солдат группу «мстителей». Их не нужно было уговаривать, все они преступления нацистов уже увидели сами. Месть двигала многими из нас.

«Разрушение было не вокруг нас. Оно было, прежде всего, внутри нас. Мы не представляли себе, что мы можем, и что мы имеем право, вернуться к жизни, приехать в Палестину, создать семьи, вставать утром на работу и этим свести счеты с немцами».

Организация «Накам» (Отмщение) во главе с Абой Ковнером была создана еще в январе 1945-го в Люблине.

Аба вынашивал планы глобальной мести, но ненаправленная месть была принята далеко не всеми. Солдаты начали выслеживать и казнить нацистов, лично замешанных в уничтожении евреев. Вначале деятельность была стихийной, затем группа «мстителей» из сержантов и офицеров обзавелась и своим «штабом». Командиром группы стал майор Хаим Ласков – будущий начальник генерального штаба ЦАХАЛа. Для всех война закончилась, но для «мстителей» она только набирала обороты.

Как найти их, эсэсовских убийц, вдруг ставших мирными бюргерами? Маскировались они очень хорошо, им не нужно было притворяться. По сути, они и были бюргерами, просто бюргерами, ставшими убийцами.

В самом начале «мстителям» удалось найти важного гестаповца. Ему пообещали жизнь, и он очень тщательно составил список скрывающихся эсэсовцев и гестаповцев, включая точные данные о биографии, приметах, месте жительства, службе, родственниках и т.д. Этот список был просто образцом качественной работы. Он и в дальнейшем он продолжал предоставлять мстителям аккуратные машинописные рапорты. Проверка показала, что информация правдива. Другими источниками информации были сохранившиеся архивы тайной полиции в Тарвизио и сообщения югославских партизан.

Тогда в английской разведке служил майор Хаим Герцог. Он участвовал в высадке в Нормандии, был в передовых частях, вступивших в нацистскую Германию, участвовал в освобождении концлагеря Берген-Бельзен, повидал всякого. Тогда он стал начальником военной разведки в северной Германии и отвечал за поиск и арест нацистского руководства. Именно его люди арестовали Гиммлера. Давал он сведения мстителям или нет, я не знаю, это все мои предположения. Но вот такая деталь: он написал мемуары, в которых этот период полностью пропущен. Есть много разного – Ирландия, Израиль, но германский период обойден молчанием, а это иногда красноречивее речей. То, что он в то время обладал самой полной базой данных по нацистским преступникам, сомнений не вызывает, а вот что из этого следует, я думаю, мы уже не узнаем никогда.

«Мстители» действовали небольшими группами в северной Италии, Австрии и Германии. Несколько человек, включая переводчика, в форме британской военной полиции являлись по нужному адресу, удостоверялись, что там находится тот, кто им нужен, и забирали его на «допрос в военной комендатуре», отвозили в глухое место, и там расстреливали.

Их спрашивали: «И чего ты достоин за свои преступления? Они молчали… И тогда, бах, и он готов!» В Италии они так казнили несколько сотен.

Знали ли англичане, что происходит? Английская военная разведка знала об этом, но видимо недостаточно, чтобы остановить нас. А некоторые британские офицеры знали и сотрудничали или просто закрывали глаза на деятельность «Мстителей».

Месть, которой горел Аба Ковнер, была важным, но не единственным делом. В основном я занимался помощью узникам концлагерей и надеялся отыскать Рохеле. Я тебе о ней рассказывал. Мы с двумя друзьями ушли в самоволку из базы на итальянско-австрийской границе и начали ездить по концлагерям и лагерям для перемещенных лиц. Мы старались по мере сил оказать им всю возможную помощь. Нуждавшихся в нашей помощи там было множество. Их еще нужно было оживить, они как бы ушли от смерти, но в жизнь еще не пришли.

Для них мы проводили пасхальный седер, организовывали и другие праздники. Очень помогали выступления солдат Бригады, постепенно жизнь к узникам возвращалась. И тогда, тех, кто решился, мы нелегально, вопреки английскому запрету, отправляли в Палестину.

Мы были уверены, что пережившие Холокост, не должны быть отправлены обратно в несуществующие дома, где их вполне возможно снова будет ждать смерть. Их нужно было доставить в новую родину.

Мы стали активом второго (послевоенного) этапа Алии Бет. Очень помогала английская военная форма и знание организации английских воинских частей. Под носом у англичан мы создавали фиктивные воинские части, они и обеспечивали прикрытие нашей работы. Мы действовали по всей Европе, находили группы выживших, и на ворованных грузовиках транспортировали их в один из сборных пунктов в американском секторе — Бад-Райхенхалль или Лайпхайм, и уже оттуда различными путями переправлялись в Эрец-Исраэль.

Американцы, французы и итальянцы не ограничивали передвижение между лагерями, британцы же противодействовали этому очень активно, они понимали, куда лежал путь спасшихся евреев. А с 1946 году британская секретная служба МИ-6, англичане не могли не заметить нашу деятельность, перешла к диверсиям на кораблях, перевозивших нелегальных иммигрантов.

А Бригаду нужно было убрать подальше. Вскоре мы получили приказ передислоцироваться Лёз-ан-Эно в Бельгии. Оттуда было удобно отправлять репатриантов разве что в Англию, до Ла-Манша было чуть больше 100 км, но Алию Бет это уже не могло остановить.

На протяжении всего пути по Германии мы удивляли всех магендавидом, нарисованном на грузовике в голове колонны. Для них это было чудо – еврейские солдаты, такого они не ожидали увидеть.

В Манхайм мы въезжали через арку, на которой все еще была видна надпись «Judenrein» – очищено от евреев. Сразу сбежались люди. Было слышно – «Die Juden Kommen! Die Juden Kommen! Евреи пришли».

Я ехал на головной машине. На центральной площади вокруг нас собралось несколько сотен человек. И вдруг из толпы вышла маленькая группа изможденных людей в лагерной одежде. Они подошли к нашей машине, им хотелось потрогать солдат-евреев. Один из них поцеловал магендавид. Многие плакали, да и мы тоже.

2 августа мы прибыли в Бельгию. Меня и еще несколько человек откомандировали в Венло, в Голландию. Необходимо было разминировать немецкие минные поля. Мин там было зарыто тысячи. Каждый день я выходил на минное поле с четырьмя немецкими военнопленными, непосредственно мины извлекали они. Немцы есть немцы, они работали хорошо, но у них и выбора то не было. Как только один извлекал заданное количество мин, его отпускали домой в Германию.

В Бельгии, большинство выпросило краткосрочные отпуска. Официальным поводом было – «на 48 часов в Париж». На самом деле все они пошли искать по концентрационным лагерям выживших родственников и попытаться организовать их отъезд в Палестину. Так что отпуск получался совсем не 48 часов, а две недели и более.

Эдди приходилось как-то маскировать отсутствующих. Он старался, как мог. У проверяющих нужно было создавать впечатление, что солдат намного больше, чем было на самом деле. Солдаты появлялись то в фуражках и гимнастерках, то в майках и без головного убора. Когда один проверявший генерал спросил нашего повара сержанта Эпштейна: «Я видел вас раньше?», тот сообразил быстро: "Ах, да, сэр. Вы видели моего брата-близнеца».

Многие в часть возвращались с плохими новостями, их родные или погибли, или информации о них вообще найти не удалось.

Удивительный случай произошел с наводчиком Алексом Ланцманом. Он не вернулся в часть и через две недели, и Эдди вынужден был доложить наверх о его отсутствии. Через еще четыре недели он вернулся, и ему было что рассказать.

Дело было так. Для поиска родных он поехал в российскую зону. Там с приступом аппендицита он оказался в ближайшей больнице. Когда его выписали, он у ворот больницы столкнулся со своей родной сестрой. Он просто шла мимо!

Естественно, Эдди был озабочен улаживанием инцидента с отсутствием Алекса. Ему удалось получил разрешение полковника наказать самовольщика самому. Наказание было таким: Эдди отправил его назад в Палестину, естественно уже вместе с сестрой.

Так вот, лагерь Берген-Бельзен был освобожден англичанами, но большинство бывших заключеных так и жили в бараках, им было некуда идти, не было сил. О Палестине они, конечно, знали, но какая Палестина, когда дойти до ограждения было настоящей проблемой. Да и судьба родных волновала, им хотелось отыскать своих…

Там, в Берген-Бельзене, я и нашел ее, Дину, совсем девочку из Польши. В бараке на нарах лежали женщины. Казалось, что от них остались одни глаза. Я спросил — "Здесь кто-нибудь говорит по-польски?" Она не смогла ответить, только подняла голову и пыталась подползти ко мне. От истощения она уже на ногах не стояла.

Я взял ее на руки и понес в лазарет. У нее был вес ребенка. Я занимался всеми, но она всегда была моей главной заботой. Когда мог вырваться от дел, я бежал к ней. Бледность постепенно проходила, она выглядела все лучше. Сначала это был человек, который верил и нуждался во мне, а какая она красавица, я увидел позже. Потом, когда она поправилась, даже мысль расстаться уже не приходила. Мы бы поженились там же, но нам хотелось еврейской свадьбы дома, пришлось подождать до возвращения в Палестину.

В мае 1946 года англичане устали от нашей самодеятельности, усилились разногласия между правительством Англии и ишувом, бригада была расформирована, я – демобилизован и вернулся в Палестину. Жили мы в кибуце Негба, она ждала меня во время моих командировок. А ночные кошмары у нее постепенно прошли…

– Лео, а во время каких командировок Дина тебя ждала? Командировки у кибуцника?

– Я оказался нужен в другом качестве. Тогда, в 46-м, наши друзья в Англии сообщили, что правительство Эттли поставило задачу своим спецподразделениям подготовить и провести серию акций, я бы назвал это террористическими актами, против владельцев и экипажей кораблей Алии-Бет. Ну тех, кто занимался нелегальной иммиграцией в Палестину. Стюарт Мензайс[2], а именно он отвечал за эту деятельность, планировал свалить все теракты на фиктивную арабскую террористическую группу. Они надеялись, что связь с правительством Эттли останется тайной, но просчитались.

Задачей нашей группы было сорвать планы англичан.

Агенты англичан действовали во Франции и Италии, в ход шли магнитные мины и бомбы с часовыми механизмами. Мы носились по всему побережью, изображая из себя английское антитеррористическое подразделение. В Италии мы смогли обнаружить две мины британского производства. Итальянцы ход делу не дали. Они объяснили это тем, что это арабы просто использовали английские детали. Там я впервые стал погружаться под воду для осмотра корпуса, но как мы не старались, все теракты предотвратить не смогли. Один корабль был настолько поврежден взрывом, что не подлежал восстановлению, а два других нуждались в серьезном ремонте. Правда, попытки взорвать балтиморский корабль «Президент Уорфильд» во время его стоянки во Франции, ты его знаешь, как «Эксодус», мы смогли предотвратить.

А собственно Алией тогда занимались уже другие ветераны еврейской бригады. Они готовили группу. Затем нелегально, с помощью итальянских контрабандистов, ночью из Австрии переправляли их через границу в Италию. Многим приходилось преодолевать и несколько границ.

А там их встречали совершенно открыто, не таясь, солдаты 412 транспортной роты в мундирах армии Её Величества и на военных машинах везли на юг Италии. Естественно, у колонны грузовиков транспортной роты были все необходимые документы с одной маленькой особенностью, они были фальшивыми, 412 транспортной роты в списках Британской Королевской армии не существовало.

При этой фиктивной части был совсем не фиктивный цех по изготовлению поддельных документов: бланков командировочных предписаний, документов для беглецов, накладных на получение со складов Британской армии запчастей для техники, бензина, смазочных материалов, ну и продуктов, соответственно. Организовали радиосвязь с подобными «английскими» воинскими частями по всей Европе и Эрец-Исраэль. Нужно же было координировать работу. Подлинным было только место дислокации: большой гараж в центре Милана, реквизированный Британской Армией. Служба в этой части была организована прекрасно, «бойцы» одеты строго по форме, владели английским, всё делали по уставу. А военная форма и документы позволяли свободно передвигаться по стране.

Командировки мои закончились осенью 47 года, после Решения ООН о разделе Палестины. Тогда, прямо на этой же сессии Ассамблеи ООН арабы заявили, что они категорически не согласны на раздел Палестины. Нужно было возвращаться и готовиться к войне.

Арабы сразу же начали обстреливать еврейские автобусы и кварталы, поджигать дома. «Хагана» объявила всеобщую мобилизацию. Так почти за полгода до образования государства Израиль началась война за независимость.

Кстати, первое ранение я получил совсем недалеко отсюда, в бою за монастырь Сен-Симон. Там у арабов был серьезный опорный пункт. Монастырь вон там, в десяти минутах пешком отсюда, на вершине холма. Нужно было разблокировать еврейские районы и взять под свой контроль дорогу к ним. Ключом к этому и был монастырь Сен-Симон.

Задача была поставлена только что созданной бригаде «Нахшон». Ее сформировали 16 апреля 1948 года, а за монастырь мы дрались в конце месяца, 30 апреля. Начали мы неплохо. Взорвали стену, быстро захватили монастырь, но это было только начало.

Мы в монастыре оказались полностью окруженными. Арабы подогнали два броневика, минометный обстрел был практически постоянным.

Окна в монастыре были расположены высоко, для стрельбы нужно было громоздить сооружение из мебели, одному взбираться наверх для стрельбы, а еще двум – удерживать эту шаткую пирамиду. Чтобы стрелять, хочешь – не хочешь, а выглянуть надо. Если в тебя не попали – считай повезло. Я свое везение исчерпал примерно через час, кроме пули в голову, я умудрился еще и сломать руку, так что основные события происходили без моего участия.

Кстати, в этом бою участвовали два бойца, имена которых ты наверняка знаешь. Это будущие начальники Генштаба Рафаэль Эйтан (Рафуль) и Давид Элазар (Дадо). В этом бою они оба были ранены. Рафуль тоже получил пулю в голову. Он потом рассказывал, что больше всего испугался за белый шарф, одолженный у товарища. Как его возвращать теперь, когда он весь в крови?

Вообще Рафулю доставалось. В 67 году уже в звании полковника он опять получил пулю в голову. Эта пуля прошла всего в 1 мм над мозгом! Он тогда сказал: «Хорошо, что я маленького роста – будь хоть чуть повыше, то извлекать ее уже было бы бессмысленно».

Но у него из головы достали кроме пули еще и пять осколков. Врачи не понимали, как это могло произойти, как они могли попасть в него одновременно. Рафуль тогда сказал врачу: «А-а-а, не бери в голову – эти там сидят уже 19 лет».

Потом друзья не упустили возможности посмеяться: «Если раньше мы только подозревали, что у Рафуля нет мозгов, то сейчас вот, пожалуйста, доказательства тому – эта горсть железа».

Но на самом деле у него не было только одного, не было гена страха, который у меня, как я думаю, оказался в избытке. Возможно то, что полагалось двоим, мне и ему, досталось только мне?

– Ты знаешь, Лео, что-то подобное мне рассказывали в России ветераны войны. Я тогда работал над книгой о евреях, воевавших в Советской армии во Второй мировой. Хаим Гольдберг всю жизнь переживал из-за своего маленького роста. Однажды, перед выходом в атаку, на опушке леса он стоял, по пояс высунувшись из башни танка. Вдруг на голову упала ветка дерева, срезанная шальной болванкой, пролетевшей в 10 сантиметрах над головой. Это были именно те 10 сантиметров, которых ему не хватало.

В Польше на проселочной дороге он подобрал кем-то потерянный автомат ППШ с круглым диском. Впереди оказалась деревня, занятая немцами. Все, кто был в колоне, бросились вперед, с целью навести страх неожиданным нападением, а там временем дать возможность танкам и машинам развернуться и уйти из деревни. Он побежал, схватив именно этот автомат. Возле дерева впереди лежал немец. Выстрелили они одновременно, но пуля немца застряла в круглом диске автомата. Будь диск не круглым, а рожковым, как у большинства, пуля попала бы в грудь.

А позже я расспрашивал Моисея Ниссенбаума. В 42-м он был 18-летним старшим лейтенантом. Ранение у него было «легкое» – пуля попала в лицо и вышла через затылок, задев мозжечок. Он показал мне след от пули на лице. «Ты понимаешь, сюда вот вошла, а на затылке вышла. Были бы мозги, убило бы нахрен!». А потом еще вот что было: его, раненного, отправили в тыловой госпиталь на грузовике. В кузове лежали капитан, рядом он, потом старший лейтенант и еще сержант. Кроме того сидели более легко раненых 4 человека. В кабине санитарка и водитель. Неожиданно появился немецкий самолет, сбросил на них небольшую бомбу и стал обстреливать из пулеметов. Водитель, санитарка и легкораненые выскочили из машины и залегли в траншее. А он лежит, как на блюде. Немец отстрелялся и улетел. А итог такой: водитель и санитарка погибли, капитан рядом погиб, легкораненые – кто погиб, кто покалечен, а у Моисея осколком поранило кончик мизинца на левой руке.

Из госпиталя его выписали с заключением – «не сможет заниматься работой, связанной с умственным напряжением». Видимо без умственного напряжения он отлично закончил юридический, а позже, когда на коллегии министерства его назначали на ответственную должность, он это заключение зачитал. Все посмеялись, но в должности утвердили.

– Наше положение было просто отчаянным, боеприпасы заканчивались, подкреплений ждать неоткуда, но вдруг арабы отступили. Мы отказывались верить. Но видимо с арабской стороны бой виделся иначе, чем нам. Убито 40 человек, не считая раненых. Потери есть, а успехов нет. Подкрепление не пришло, командующий Ибрагим Абудае куда-то сбежал. Ну и полевые командиры конечно все хотели победы, но в основном за счет отряда соседа, кому охота терять своих бойцов? Вот кто-то и убежал. А остальным еще меньше захотелось погибать. А бегство с поля боя – процесс лавинообразный, стоит только начать. Так сбежали и все остальные, а за ними жители района. Они, согласно своему менталитету, решили, что победители-евреи сходу всех их перережут. Ну а как же – ведь они-то режут, так евреи, конечно же, начнут им мстить тем же порядком!

Незадолго до нашего боя у Сен-Симона отряд Пальмаха попал в засаду. Так англичане, прибывшие на место после боя, не нашли там ни одного нормального целого трупа. Над ними надругались так, что англичане не решились передать останки евреям, а увезли все и втихаря зарыли, опасаясь волны еврейского возмущения. А арабы этим делом своих рук просто гордились, все сфотографировали и с удовольствием распространяли жуткие фотографии своего «геройства». В общем – бегство арабов приобрело лавинообразный характер, и нам достался весь этот стратегически важный район Иерусалима – важный … и свободный от населения.

А для меня служба в бригаде «Нахшон» на этом закончилась, отправили зализывать раны в Негбу. Только там, в бою у Негбы, мне бой за Сен-Симон показался легкой разминкой, возможно потому, что его большая часть прошла без моего участия, я лежал на матрасе у стены с другими тяжело раненными и когда приходил в себя, то пытался понять на каком я свете.

«Письмо из Америки»

Было жарко, Лео сидел в своем привычном кресле и большим платком как-то слишком старательно тер лысину. Он, то собирался мне что-то рассказать, то снова полировал свою лысину и смотрел куда-то в сторону.

– Лео, что с тобой? Из-за чего разволновался? И оставь лысину в покое. Она уже блестит так, что ее из космоса видно. Лучше рассказывай, что случилось.

– Да я и сам не знаю что. Я никогда не переставал ее искать, правда уже давно не верил в реальность поисков, а главным образом стремился всегда доводить дело до конца.

– Ты помнишь, я тебе рассказывал о Рохеле Каплер? Ну той, что оказалась с началом войны в советской зоне?

– Конечно помню. Ты говорил, что ее следы затерялись где-то в России, кажется в каком-то Яны-Курганском районе.

– Она выжила и даже прислала письмо. Предлагает встретиться.

– Из этого Яны-Курганского района даже письма доходят?

– Слушай, ты какой-то бестолковый сегодня. Письмо из Штатов. Просто я растерялся. Что принесет эта встреча? Я уже старик, что я ей скажу при встрече?

– Наверное «Здравствуй, Рохеле». А что она написала, если не секрет?

Лео дал мне довольно объемистое письмо, а сам пошел заваривать кофе. Я уселся в кресло и стал читать.

Письмо было написано мелким аккуратным почерком лучшей ученицы без помарок и исправлений. Я даже подумал, что оно переписывалось начисто.

Как долго думала я над этими словами. Обращение, кажется, что это так просто… Не всегда. Последний раз мы разговаривали с тобой чуть больше 50 лет назад, и сейчас, когда мы совсем не молодые люди, я вдруг пытаюсь найти слова… Слова, которые, скорее всего, запоздали. Моя дочь, когда я начала писать тебе это письмо, решила, что я сошла с ума. Видимо она просто меня уже списала. В тепле, сыта, что еще старухе надо. Она думает, что мне нужно цепляться за нее, чтобы не споткнуться о собственную тень. Но я более жива, чем ей кажется.

Возможно твоя жена, ну не живешь же ты один, это письмо не одобрит… Успокой ее, я тебя не украду.

Давай знакомиться, хорошо? Спустя 50 лет нужно знакомиться заново.

Меня зовут Рейчел Збарски, или, как меня называет владелец соседнего магазина, пани Рейчел.

Помнишь, как ты уезжал в Палестину? Это был сентябрь 1930-го. Я что-то невнятно говорила о том, как поеду следом, вместе с родителями… На самом деле ждала, когда ты просто возьмешь меня за руку и поведешь за собой. Это я поняла совсем недавно, а тогда я не могла признаться в этом даже самой себе. Ты был таким решительным, только рядом со мной, эта решительность куда-то пропадала.

В глубине души я сомневалась, действительно ли родители согласятся ехать… У родителей здравого смысла больше, но он опирается на их жизненный опыт, на вчерашний день.

С отцом ты так и не познакомился, но маму ты знаешь. Скажи, ты мог бы представить ее в кибуце на ферме рядом с коровой, или на поле? Конечно, можно сказать, что и не такие работали, но кто знает свою судьбу?

После твоего отъезда мы прожили в Костополе очень недолго. Папе пришлось переехать в Барановичи, и мы с мамой поехали за ним. Я не знаю точно, чем этот переезд вызван, но думаю какими-то военными вопросами. Барановичи были, как мне помнится, перекрестком важных дорог.

Папа был все время занят, я там не могла найти себе места, а мама вообще затосковала, настолько все здесь было чужим. Тогда мы с мамой стали раздумывать о переезде в Палестину. Для молодых все не так страшно, а мама все же надеялась на что-то. Дело конечно не в ней. Это я не могла решиться ехать без них. Если бы ты знал, как я об этом жалею.

В 1939 году войну ожидали. Иногда, когда приходило какое-то известие, у мамы появлялся некоторый оптимизм, но обычно это было ненадолго.

Отец стал бывать дома реже, и практически всегда был в военной форме. Атмосфера в городке стала меняться, люди становились все более мрачными и скрытными.

Однажды вечером молодые офицеры пришли к нам поговорить с отцом наедине. Они были в растерянности, а отец был все же ветераном. Я тогда слышала их разговор, хотя они и старались говорить тихо.

Отец сказал, что нападение Германии может подтолкнуть Советы попытаться получить назад земли потерянные в 1920 году. Еще он говорил, что если это произойдет, то мы окажемся в серьезной опасности из-за отношения к нам местного населения, а эти отношения были очень непростыми. Польша местных националистов давила железной рукой, и они ничего не забыли. Впервые в жизни я почувствовала, что вся та жизнь, которая казалась само собой разумеющейся, висит на волоске.

1 сентября война пришла. Ее ждали, но все равно объявление о начале войны по радио прозвучало, как гром. Наша армия отступала. Поползли слухи о предательстве польских военачальников, о шпионаже с участием высокопоставленных политиков. Радио сообщало какие-то хвастливые новости, но им никто не верил. Все рушилось. Объявили военное положение.

3 сентября, когда Англия и Франция объявили войну Германии, мы вдруг стали надеяться, что теперь ситуация изменится. Немцы не выдержат войну на два фронта, они проиграли!!!

А потом, поздно вечером, отец пришел попрощаться. Он поцеловал меня и попросил нас с мамой держаться вместе и сказал: «Заботьтесь друг о друге»… Потом ушел, и с тех пор я его больше никогда не видела.

Но 17 сентября пришли не немцы. Советы заняли Восточную Польшу, наши военные оказались в советском плену...

Мама искала отца. В течение нескольких месяцев мы ничего не знали о том, где он и что с ним произошло. Потом мы начали получать письма. Он находился в России, в тюрьме Старобельска. Его там держали вместе с другими пленными польскими офицерами. Скорее всего, его судьбу решило то, что он был участником боев с Россией в 1919-1920-х и за эти бои имел военные награды. Это ему припомнили. Позже он был расстрелян в Катыни.

Некоторое время в Барановичах было тихо, но вскоре начались аресты. Сначала брали крупных чиновников и армейских офицеров, а затем взялись за их семьи.

Слова «Мы защищаем вас от немцев» НКВД заменило на «Мы пришли, чтобы освободить рабочих от польских буржуазных угнетателей». Оказалось, что у НКВД этими угнетателями были и мы с мамой.

Арестовывать нас пришли в апреле 1940 года, видимо сразу после того, как они решили судьбу отца.

Пришли среди ночи. Я вышла в комнату. Мама стояла очень бледная. Ее обычная улыбка исчезла, в глазах страх. Какой-то страшный офицер кричал на нее.

Это было ужасно. Приходившие в наш дом раньше всегда целовали ей руку, а сейчас ее грубо оттолкнул к стене солдат с широким, круглым лицом и глазами, похожими на щелки. Таких людей я никогда раньше не видела. Я думала, что они убьют нас.

Начался обыск. Не знаю, что они искали. Солдат ходили по комнатам, сбивая лампы, хрустальные вазы и графины, картины, мебель, а двое солдат со штыками стояли возле нас. Зачем? Они опасались сопротивления? Побега?

За пятнадцать минут они разгромили наш дом. Потом заговорил офицер. На нем была сине-серая форма с красными полосами и фуражка с синим околышем с красной звездой в центре. Он смотрел прямо на мать и сказал на ломанном польском языке.

– Ваш муж, Казимеж Капнер, капитан польской армии?

– Но это должно быть какая-то ошибка, мы не сделали ничего плохого.

Говорить было бесполезно. Нам дали час на сборы.

Офицер сделал какой-то список и потребовал, чтобы мама его подписала. По его пояснению это показывает, что они ничего не украли.

– Я не понимаю, вы изъяли наши деньги из банка, отбираете наш дом и нашу мебель, а я должна подписать, что вы ничего не украли? Это вы должны подписать опись для меня.

Мамины слова оказалось очень рискованным заявлением.

– Гражданка Капнер! Я могу отправить вас в Сибирь на каторжные работы за неподчинение представителю народа Союза Советских Социалистических Республик! И Вы никогда не увидите свою дочь снова!

Я умоляла маму была подписать эту бумагу, опись ничего не меняла, нужно было выходить из этой истории живыми.

Нас посадили в армейский грузовик с четырьмя конвойными и повезли на станцию. Так закончилась наша жизнь в Барановичах.

Оказалось, что нас не арестовали, а выслали в Казахстан. Поезд тащился ужасно долго. Еды практически не было. До места мы добрались еле живыми. Там нас поселили на какой-то казахской ферме.

Мы все время голодали, но кроме голода ужасным унижением было отсутствие элементарных условий для гигиены. Не хочу об этом писать. Даже сейчас, когда вспоминаю это, охватывает ужас.

В период военных поражений Красной армии стало немного легче. Странно, не правда ли?

Но дело в том, что Сталин решил сформировать польскую воинскую часть, корпус из поляков для войны с Гитлером. Формировать польскую часть начали во главе с генералом Владиславом Андерсом. Мы тогда надеялись, что отца освободят, все же у него был военный опыт, а воевать с Гитлером он был готов в любое время. Мы тогда не знали, что его уже год как не было в живых.

Каким-то способом мама узнала, что штаб Андерса находился в посёлке Вревский в Узбекистане. Она хотела поехать туда разыскивать отца, но здоровье ее было уже не то, и вскоре ее не стало.

Много наших с армией Андерса попали в Палестину, но туда мне путь был закрыт, женщин они не брали. Так и шла жизнь. Я уже и не помню, кто принес известие о разрешении Сталина возвращаться в Польшу из Белоруссии, но точно помню, что это была осень 44-го года. Мы не понимали, еще идет война, и Польша пока освобождена, да и почему только из Белоруссии, а что же будет с нами?

Моя очередь вернуться в Польшу наступила в начале 46-го. Я жила в домике совместно с семьей Краславских. Так вот, их почему-то не выпустили. Расставались тяжело, за эти годы мы как-то сроднились, они стали моей семьей… Но расстаться пришлось.

На специальном поезде для польских граждан, возвращающихся домой, я наконец-то покинула Россию.

Я так ждала встречи с Польшей, с той, которую помнила по прошлой жизни, но все произошло иначе. Нас привезли в Варшаву. Я шла по улице и не могла понять, куда я попала, таких разрушений я никогда не видела, ни одной улицы нельзя было узнать, но и в этом разрушенном городе жили люди. Родственников отца, они до войны жили рядом с перекрестком улиц Маршалковской и Новый Свет (Marszałkowska и Nowy Świat), я так и не нашла, там вместо домов стояли скелеты, ни одного целого. В другом месте, где я искала своих, это у перекрестка Браска и Иерусалимской, разрушения были не меньше, но странно – на улице было достаточно много народу. Где они все жили?

Красный Крест помог мне с ночлегом и поиском дяди в США. Через два месяца он меня встречал в Нью-Йорке. Там в его доме я и познакомилась с Давидом Збарским, помощником дяди в бизнесе. Он был холост, я одинока, в общем – мы с ним поженились, и я стала Рейчел Збарски. Дядя помог Давиду открыть свое ювелирное дело, и потекла спокойная обеспеченная жизнь.

Я растила двоих детей, заботилась о доме, уговаривала себя, что счастлива. Вернее я тогда и была счастлива, постепенно уходила в прошлое жизнь в России, дети росли, а я хлопотала по дому. По утрам за завтраком Давид молча внимательно читал The Wall Street Journal. Он говорил, что разговоры его отвлекают от важной для бизнеса информации. Потом он уезжал на работу, а вечером за ужином, тоже мол.ча, просматривал The New York Times, чтобы знать происходящее в городе и мире. Газеты должны были вовремя лежать на столе, и это было моей заботой. После The New York Times он спрашивал, как дети, целовал их и уходил в кабинет.

Он работал для семьи, этого у него не отнять, стремился обеспечить материальную независимость. У него это получалось, но меня интересовало и многое другое, а от такой монотонной жизни я постепенно превращалась в какой-то домашний рабочий механизм. Так жизнь и шла.

Плавный ход жизни сбился в Шестидневную войну. Наши парни воевали во Вьетнаме, а война в далеком Израиле вроде не наша… Только это как для кого. Я здесь, в безопасности, а там мои друзья молодости. Как там костопольские «старики»? Где Лео? Тогда я впервые задала себе этот вопрос.

Давида, я думаю, все это трогало гораздо меньше. Я даже не смогла уговорить его поехать в Израиль туристами… Он считал вполне достаточным регулярные денежные взносы в еврейскую организацию UJA-Federation of New York - Объединенный еврейский призыв. А война 73 года вообще повергла меня в ужас, я как будто бы снова вернулась в кошмар 39-го года. Именно тогда в семейной жизни пробежала трещина.

Нет, ничего не сломалось, просто я не могла понять его спокойствия. А он продолжал заниматься своим бизнесом – «если я буду бегать и заламывать руки, то что-нибудь изменится?»

Однажды я даже крикнула ему: «Ты даже не представляешь, как я несчастна!»

Он снял очки и очень спокойно облил меня ледяной водой своей невыносимой мудрости: «Запомни, самое главное в семейной жизни не счастье, а устойчивое постоянство».

Дети уже жили отдельно и во мне не нуждались. И тогда ко мне вернулись наши костопольские дни, наши встречи, вечерние прогулки… В общем – вскоре я начала разыскивать тебя.

Для того, чтобы отыскать тебя в Израиле, потребовалось намного меньше времени, чем для того, чтобы решиться написать это письмо. Потом я хотела просто позвонить, потом опять написать, потом рвала письмо, все казалась глупым. Прошло столько времени… Да и кому это нужно?

Но я поняла, это нужно мне, если ты, конечно, захочешь встретиться.

Написать это мне было непросто. Ты помнишь костопольскую девочку, которая тебе нравилась, а сегодня ее уже нет. Есть только воспоминания о прошлом, да и прошлое… Оно принадлежит не нам, а двум уже исчезнувшим молодым людям, которые сегодня ровесники нашим внукам.

Скорее всего, тебе не понравится то, что ты увидишь при встрече. Но сколько можно гадать, все мои проблемы из-за того, что я не смогла принять решения тогда. Человек не рождается раз и навсегда в тот день, когда мать производит его на свет, но что жизнь заставляет его снова и снова — много раз — родиться заново самому. Вот я и родилась, другая, способная отбросить сомнения, потому ты читаешь это письмо.

Я бы очень хотела встречи. Рада буду, если ты приедешь ко мне в Нью-Йорк. Или, если ты согласен, то я приеду в Израиль.

Я не мог оторваться от письма. Кофе остывал на столике, Лео молчал и опять хватался за свой платок.

– Лео, а собственно, вариантов совсем немного. Не напишешь же ты, что не хочешь встретиться, да и потом сам себе такое не простишь. Ну а на лысину наденешь кепочку.

– Да все это как-то глупо. Жизнь прошла, все позади. Кому нужна встреча двух старых идиотов?

– Им и нужна. Иначе ты бы пятнами не покрывался. Она пишет, что тебе не понравится то, что ты увидишь при встрече, но это не кастинг, а вы не рветесь в кино на главные роли. Тебя смущает лысина и очки на носу? Ты меня удивил. Настоящая проблема совсем не в этом, не в слабости тела, а безразличие души. Ты же видишь, что это письмо написал очень живой человек. Что может быть важнее? Садись и пиши, что рад ее видеть здесь, в Израиле, хоть и с некоторым опозданием, что ты всегда ее искал, и что ей давно пора приехать. Да, кстати, почему она тебя нашла, а ты ее нет?

– Меня найти просто, я как уехал в Израиль, так здесь и живу, фамилию не менял, время моего отъезда Рохеле знала, так что она нашла меня без особого труда. Ее найти гораздо сложнее, и даже дело не в фамилии, просто непонятно где было ее искать. Она могла оказаться в любой стране, а из России сообщали, что данных нет. Что я мог сделать?

– Я думаю, навести порядок в квартире, постричься и купить новую рубашку. Это программа минимум. А я чуть не забыл зачем приехал. Как ты относишься к идее поехать в музей Негбы? Там в кибуце сделали, как мне рассказывали, интересный музей. Ну и покажешь, как шел бой там, на местности. Только напиши письмо сначала.

[1] Абу-Гош, арабская деревня совет в 10 км от Иерусалима.

[2] Мензайс (Menzies) Стюарт Грехэм (1890 -1968), один из руководителей британской разведки, генерал-майор.