©"Заметки по еврейской истории"
август-сентябрь 2016 года

Сергей Левин

Cергей Левин

Израильские истории

Балет

Много лет назад зимой нас оторвали от привычной работы и отправили учиться на курсы офицеров медслужбы. На все отводилось семь недель. Много как бы взрослых мужчин тридцати пяти-сорока пяти лет оказались вместе. Как всегда бывает в такой ситуации, мгновенно эти лысеющие, седеющие, по большей части нестройные доктора превратились в дурашливых призывников. Нами командовали сверстники наших детей. Им было трудно. Курс этот оказался одним из первых. Чувствовалось, что они готовились долго, людей отбирали тщательно. Наши юные командиры как на подбор оказались очень умными и интеллигентными. Удивляла их способность не принимать поспешных решений и не "вестись" на нашу дурь. Они ко всему относились серьезно. Нас учили всяким военным премудростям, а мы докучали командирам. Когда прошло уже несколько недель, мы на привале в ходе марша спросили одного из юных наставников, как он попал к нам. Оказалось, что их действительно долго отбирали, потом долго готовили для этого. Помимо всего прочего был специальный курс, где объясняли про наш контингент, про особенности людей из России, про особый подход к нам...

— И что же в нас такого особенного? — спрашивали мы.

— Нам рассказывали, что будем работать с людьми из России. Россия — страна особенной культуры. У вас ведь такая литература, музыка, а ваш балет — самый лучший в мире!— отвечал юный наставник.

— Ну а какие у тебя теперь впечатления, все так?

— Так и еще больше. Даже не думал, что настолько.

— Отчего же?

— Я языка не понимаю, но слышу, что когда вы между собой разговариваете, так у вас каждое второе слово "балет"...

Работа

Тогда в самом начале спорили о том, что важнее, жилье или работа. Умудренные опытом жизни в этой стране растолковывали мне, что работа — прежде всего, а все остальное и даже жилье — уже потом. Я и сам это понимал отлично, но ощущалось все так тоскливо, не было ничего тогда, а очень хотелось хотя бы уголок свой обрести, спорил зачем-то.

Поначалу думалось, что как только сдашь этот злосчастный экзамен, так все уже станет гораздо проще. Оказалось иначе. Экзамен сдал с первого наскока, бумажку заветную получил, но оказался никому не нужен. И так тянулось полгода. Ходил по больницам, встречался с разными начальниками. Нужно отдать им должное: в большинстве своем оказались людьми деликатными. Они сразу не выгоняли, беседовали, спрашивали. Я показывал им список уже сделанного в прежней жизни, и список этот выглядел очень даже неплохо. Потом чаще всего интересовались семейным положением, тут ничего необычного не наблюдалось: женат, двое детей. В одном месте обеспокоились почему-то состоянием здоровья, но с этим доселе никаких проблем не возникало. А заканчивалось все одинаково: "Знаешь, дружище, сейчас совсем некуда тебя взять, но как только... Телефон оставь, свяжемся."

Исключением стало одно место, где секретарша сразу сообщила о том, что босс "таких" на порог пускать не велел.

Еще до отъезда мой первый заведующий и он же первый учитель дал один совет: "Окажешься в Иерусалиме, постарайся найти доктора Ч., с ним встретиться и поговорить. Он тебе наверняка что-то посоветует. И вот еще что. Тебе он сам и его советы наверняка покажутся странными, но ты отнесись к ним серьезно, постарайся".

Совет учителя я запомнил, но память разместила его где-то далеко. Доктора Ч. искать не пытался, да и не знал толком, где он может находиться. Без него оказалось полно забот.

В один прекрасный день нужно было передать или получить письма (тогда надежнее было передавать с оказией и не пользоваться почтой), зашел к знакомым, которые жили в двух шагах от нас. Хотел сразу уйти, но позвали на чашку чая. У них уже сидел гость. Он выглядел гораздо старше, смотрел на меня серьезно и немного вопрошающе. Хозяйка обратилась к нему, представила меня, а потом сообщила, что это их хороший приятель, доктор Ч.

Тот, продолжая смотреть на меня, спросил:

— Врач?

— Врач.

— Какой?

— Хирург.

— Экзамен сдал?

— Давно.

— Давно, это сколько?

— Полгода.

— Ходил?

— Ходил.

— Везде?

— Почти.

— И?

— Ничего.

— А меня почему не искал, разве не говорили?

Тут уже я смутился. Он вспомнил о хозяйке, спросил, где я живу, и велел, чтобы завтра в шесть вечера мы с женой (непременно оба) ждали его у себя дома, он придет с нами поговорить.

Хорошо, что на следующий день я о нем вспомнил. Он появился у нас с точностью до секунд. Снова повторил вчерашние расспросы (чтобы жена моя слышала), а после уже начал учить жизни. При этом лаконизм его куда-то улетучился, начались монологи.

Он спросил, где бы я хотел работать. Я везде хотел, взяли бы. Он настаивал, что выбор должен остаться за мной. Я назвал самую знаменитую больницу в Иерусалиме.

— А ты сколько раз уже там побывал? — спросил он строго.

— Раза два, может быть, три.

— Просто заходил к начальнику побеседовать?

— Да, а есть иные способы?

— Есть. К примеру, можно взять стул раскладной и сесть у входа в больницу. Молча. Посидишь так несколько дней, начнут спрашивать, что ты тут делаешь, может, кто-нибудь и помочь захочет.

— Да, это вариант,— заметил я, украдкой поглядывая на часы.

— А с профессором нужно разговаривать снова и снова, причем и в кабинет его заходить, и встречать там, где он не ждет, помнишь у Высоцкого "Ты их в дверь, они в окно". Так. Кстати, это же вариант! А какой у него этаж?

 — Седьмой.

— Высоко, если боишься, хотя красиво.

— А в окно обязательно?

— Желательно. Это тебе нужно, не мне. Если боишься, то послушай хотя бы, как разговаривать. Ты ему в глаза смотри, требуй прямого ответа. Скажи так: "Профессор, ты доктор и я доктор. Если ты год-полтора работать не будешь, что случится, катастрофа, так?". А он тебе ответит, что именно так. Ты поймаешь его на этом и спросишь: "А я вот уже больше года не работаю, налицо катастрофа, почему ты мне не хочешь помочь?". И не отступай.

— А если он охрану вызовет?

— Ну и что? Выведут, а ты туда снова вернешься.

Разговор продолжался еще долго и все о том же. Мы с женой переглядывались, не зная, как бы его поделикатнее выпроводить. Он еще поговорил, потом как-то враз смолк. Hапомнило садящуюся батарейку. Доктор Ч. тихо встал, раскланялся и ушел. Нас он изрядно утомил, но к счастью дома осталось много дел. Пока их переделали, и ночь пришла.

Я уснуть не смог. В моей болевшей голове вертелись его наставления, все казалось совсем безнадежным. Пытался заснуть, снова слышал его, ворочался. И в какой-то момент мелькнула простая мысль: " А что я, собственно, теряю? Мне все надоело. Пойду, Утром снова пойду туда прямо в логово, будь, что будет!"

Странные для июля тяжелые и низкие облака повисли над городом, словно дождь намечался посреди лета, а это невозможно. Скорее мир с соседями наступит, но не дождь. Автобус подошел сразу. Я сел, начал глазеть в окно, а дрожь нарастала. На горе Герцля автобус остановился, что-то там впереди случилось на дороге, и в это время закапал дождик, на полминутки.

 "Знамение", — решил я, и эта мысль уняла дрожь. Не помню, как доехал. Вошел, поднялся на седьмой этаж. Его секретарша узнала меня, посмотрела сочувственно, но сказала, что босс у себя, а через минуту сообщила, что можно зайти.

Плохо, но я помню, как произнес, словно заученный текст: " Вот ты доктор и я доктор, и что случится, если год-полтора..."

Короче, по-моему, я выдал все дословно. Замолчал и тогда отвел взгляд от него, стал рассматривать окно. Пауза. И профессор тихо сказал:

— Выходи завтра утром, принесешь документы, для начала на стипендию оформим.

Так появилась работа, все еще было впереди. Прошло много лет. Доктора Ч. я больше не видел ни разу. Профессор давно на пенсии, но мы частенько встречаемся на разных форумах и с удовольствием беседуем.

Господа офицеры

Снова я вспомнил кое-что из того славного времени, когда нас, врачей средних лет, поспешно учили на офицерских курсах. Надо же, много лет прошло, а будто вчера...

Итак, мы приезжали каждое утро туда, а вечерами возвращались домой. Иногда бывали и ночные занятия, и марши по два дня, но редко. Из Иерусалима нас оказалось всего пятеро, поэтому удобно было собираться рано утром на том же месте и ехать уже в одной машине, по очереди. В пути мы развлекались болтовней о судьбах мира. Военная форма, надетая на нас, располагала к оценкам категоричным, к простым и радикальным решениям всех мировых и местных проблем. Шоссе из Иерусалима к побережью сначала проходит среди гор, потом — долгий спуск на равнину. По мере снижения над уровнем моря, сужался и масштаб проблем, нами решаемых.

Мы еще высоко. Едем, обсуждаем.

— А вчера сказали, что Иран уже вовсю начал обогащение урана. Они своего добьются и плевать на всех хотели, понятно же, — начинал уролог Игорь.

— А расхерачить весь этот Иран, чтоб неповадно было,— развивал тему хирург Олег.

— Давно пора, — это уже все мы хором.

— А Клинтон тут выступил... — анестезиолог Вадик не закончил фразу.

— Гондон твой Клинтон, — вставил Сережа-нейрохирург, сидевший за рулем.

— Гондон, еще какой! — исполнил хор.

Мы спускаемся вниз.

— А уже сегодня сказали, что позавчерашний террорист на перекрестке около Нетании вовсе не из Калькилии пришел, а его даже из Рамаллы привезли, — заметил Игорь.

— Из Рамаллы? Так сегодня уже нужно, чтобы никакой Рамаллы не осталось. Вообще так должно быть: пришел взрывать из Рамаллы — нет твоей Рамаллы! — приговор огласил Олег.

— Только так,— откликнулся хор басами.

Мы уже на равнине. Едем себе спокойно. Даже помолчали немного. Потом дорога повела нас между двумя неопрятными городками Рамле и Лодом. Здесь мы уже думали, как бы всю эту дребедень привести в более приличный вид. Встали на светофоре рядом с пустырем.

— Вот зачем здесь пустырь? Могли бы поставить что-нибудь, памятник, я знаю, обелиск. А за ним большими буквами — "Лод — город-труженик!" — заметил Вадик.

— Неплохо,— ответил хор.

Так и прошли очень быстро эти семь недель. Мы приехали в последний раз. На сегодня осталось сдать экзамен по военно-полевому суду, но сперва с утра провести последние строевые занятия под руководством старшего прапорщика, грозы всех нерадивых солдат этой базы, по кличке "Черный сокол". Он служил здесь с незапамятных времен. О нем слагали легенды.

Мы бодро помаршировали по плацу. "Черный сокол" с мегафоном стоял поодаль, чтобы видеть всю картину с трибун, где встанет большое начальство. Он остался даже доволен, хотя ему это было несвойственно. Потом собрал нас подле себя, построил, стал объяснять еще раз, как все пройдет, в десятый раз растолковал, как мы должны выглядеть перед лицом командиров и гостей. Он, конечно же, был уверен, что на церемонию приедут наши семьи с малыми и большими детьми, как принято.

— Вот они приехали, встали здесь, ждут, а ребенок захотел писать, куда им пойти? — сурово вопрошал "Черный сокол", сверкая очами.

Тема спонтанных детских желаний появлялась в его наставлениях уже не впервые, она становилась гораздо важнее многих других, но не нашим скудным умам было дано заполнять клеточки в шкале ценностей. Мы просто знали правильный ответ:

— За первым бараком налево есть туалет, командир!— проскандировал строй.

— Верно, — с облегчением тихо сказал "Черный сокол".

После этого с нами наспех позанимались военно-полевой юриспруденцией, ясно, что ничего мы не поняли. Однако же предстоящий экзамен был так придуман, что сидя перед компьютером, требовалось "кликать" варианты ответов, причем при ошибках разрешалось начинать заново, и так до победного конца. Только во времени уложиться.

Закончился экзамен. Мы справились, a Виталик, флегматичный педиатр из Хайфы, не успел, и ему сказали, что придется пересдавать в другой раз.

Вот и вечер, уже прошли мы победным строем, встали перед трибуной, начальство одарило нас речами. Наступила кульминация: мы оказались с лейтенантскими погонами на плечах. Не все, однако. Виталик их пока не получил из-за несданного экзамена. Все закончилось. Пустота. И тут какой-то бес вселился в нас: молча быстро собрались, рванули к машинам, кавалькадой помчались в ближайший супермаркет. Там гонцы побежали в нужный отдел, вышли с тяжелыми сумками, снова по машинам. Кортеж помчался в сторону пригородной шашлычной (где не было освященных древними традициями ограничений). Мы заполнили машинами парковку, ворвались туда со своими сумками. Посетителей сидело немного, и они почувствовали, что лучше дожевать свои куски и не задерживаться. Мы сдвинули столы, заказали мясо, а покамест схватили стаканы и побольше всяких солено-маринованных штуковин, благо это свободно прилагалось к основным блюдам. Достали, налили... Отличавшийся самым мощным голосом Олег встал, держа стакан:

— Господа офицеры!.. — разнеслось по залу, где все смолкло, и только шипело мясо на углях.

Все встали. Нужно было видеть эти лица! Такими бывают они, когда мы переживаем нечто, переходящее из века в век, высокое. И мы уже не принадлежим себе, а перед нами встают наши предки, сурово вопрошающие, так ли живем, а за ними — потомки, перед которыми тоже нам ответ держать. Такие лица бывают у невест в момент оглашения вердикта "Объявляю вас мужем и женой". Ну, вы поняли.

Выпили.

Помолчали.

Разлили.

Произнесли слова за счастье и мир в стране.

Выпили. И только теперь закусили.

После третьей, за нашу доблестную Армию, — спешить перестали. Тосты касались уже каких-то частных моментов, конкретных людей. Это напоминало нашу езду с гор вниз к равнине. Нам начали подавать мясо, и это случилось очень вовремя. Жарили там вкусно, а мы проголодались.
 После шестой или седьмой показалось, что услышали плач. Да, так и есть. Виталик рыдал, сидя с краю. Ему сегодня не вручили звание из-за того экзамена. Все бросились к нему, но он оставался безутешен.

— У меня же дед офицером был, отец. Как домой вернусь? — вопрошал он, бия себя в грудь.

Неплохо было бы увидеть и услышать его в эту минуту студентам театрального института, трагического факультета. Сразу бы Эсхила с Шекспиром играть научились. Мы сдвинулись к нему поближе. Налили. Нашлись слова утешения:

— Виталька, друг! Экзамен этот — херня. Сдашь ты его, все будет путем, понял? Нет, скажи, понял? — крикнул, поднимая стакан, раскрасневшийся гинеколог Паша.

Виталик встал, лицом просветлел.

— Мужики, спасибо вам. Да если б не вы... — он фразу не закончил. Снова блеснула слеза, но уже другая, не как прежде.

Выпил. И мы с ним.

Потом мы по очереди подходили к нему, чтобы сказать что-то личное и выпить с ним вдвоем.

Много съели, изрядно выпили. После этого стали расходиться. В нашу машину впихнули зачем-то шестого, повезли мы его домой куда-то поблизости, я не помню, как он из машины исчез. Сережа-нейрохирург машину вел уверенно, а полиция в те годы еще не свирепствовала. Мы только заблудились в каком-то городке, решили не спрашивать никого, а кататься, пока не узнаем любое знакомое место. Запели песни про войну. Хорошо пелось, все слова помнили. На перекрестках только у светофоров из других машин глазели с опаской на нас, но не прерывать же песню!

Может, помнят жители Ришон-ле-Циона, как останавливалась на красный свет странная белая "Тойота", а из нее сильные мужские голоса горланили:

«...Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный,
Десятый наш десантный батальон,
Десятый наш десантный батальон.
Тра-татата.»

А на другом перекрестке, где очень много скопилось машин, могли услышать:

«Хотят ли русские войны,
Спросите вы у тишины...»

А мы видели их лица, старались. И они смотрели, понимали, что, конечно же, не хотят. Но не дай Б-г кому-то что-то замыслить такое!

Мы выбрались из города, когда догадались посмотреть на указатели, выехали на шоссе. Справа от нас на пригорке стояли новые симпатичные домики. Мы как раз пели напоследок уже потише:

«... У незнакомого поселка
На безымянной высоте...»

Потом затихли. Сережа спокойно вел машину. Уральская школа. Олег сидел рядом с ним, старался не заснуть, а мы, сидевшие сзади, вскоре захрапели. Проваливаясь уже в сон, я только и успел подумать, что повезло мне, не нужно сегодня баранку крутить.

Травма

Дима уже готов был взять сумку и уйти на работу, но вспомнил, что оставил мобильный на тумбочке в комнате. На цыпочках зашел туда, но Рита все равно проснулась и напомнила про очки.

 — Я взял их, — буркнул Дима уже в прихожей, взглянул на столик и незаметно забрал лежавшие на нем очки.

— А ты сегодня кто? — спросила жена еще не размежая век.

— "Травма", — ответил муж.

— Значит, придешь вовремя, — последовал то ли вопрос, то ли утверждение.

— Надеюсь, — ворчливо отозвался Дима. Он стал суеверен и этого стыдился. — Пока, Рит, я позвоню.

Дима закрыл за собой дверь. Начинало светать. На дворе стояла середина октября, праздники осенние закончились, а не появилось ни малейшего намека на завершение жаркого лета, только дни становились короче. Уже сел в машину, но обнаружил огромное серо-зеленоватое пятно на ветровом стекле прямо перед носом. Оно происходило явно не от воробьев, голубей и даже не от многочисленных попугайчиков, что шумно устраивали воздушные бои. Дима взял тряпку, плюхнул от всей души голубой жидкости и, отчищая стекло, подумал: "Осень, гуси летят..."

В больницу он каждый день выезжал рано, к семи часам. Жили они неподалеку. По пути сегодня придирчиво вглядывался в утреннее небо, и по всем признакам ждал всех опять обычный жаркий день, как и вчера, как и все эти месяцы бесконечного мучительного лета. А лето действительно выдалось хуже предыдущих. Если бы только жара! Все случалось: и взрывы автобусов, и ракеты из Газы, и цены росли, и на работе нервотрепка порой выбивала всякое желание что-то делать. Хотя справедливости ради нужно все-таки заметить: в последние пару месяцев было вполне спокойно.

Дима въехал на территорию больницы, удачно припарковался и пошел переодеваться. В отделении было тихо. Он обошел вчерашних своих больных после операций. Все выглядело нормально. Один из больных сладко спал, и Дима решил его не будить, зайти проведать попозже. Когда все собрались, пошли на общий обход. Сегодня его делали неспешно. Еще в течение часа все продолжалось точно так же. Но вдруг, уже под конец обхода, в палату влетела сестра и сообщила: опять теракт, на сей раз на автобусной остановке, не взрыв, погибших уже там на месте человек семь или восемь, все — солдаты, парни и девушки. Через минуту узнали подробнее. Оказалось, что террорист сидел за рулем автобуса, подъехал к этой остановке, где толпились всегда солдаты из близлежащей военной базы. Сколько раз предупреждали, чтобы не высовывались, случалось уже неоднократно, когда их давили, направляя в толпу машины. А тут подъезжал автобус, они ждали его, не обратили внимания, что не рейсовый, что без номера, солнце наверняка мешало его рассмотреть как следует. Автобус врезался в гущу людей, немного задел угол бетонной будки и умчался прочь.

Через минуту сообщили по общей связи, чтобы приготовились к массовому поступлению. Случилось не близко от них, но и не далеко, рядом с другой больницей. Судя по всему, пострадавших оказалось слишком много. Дима покорно спустился в приемный покой. Там уже шли приготовления: больных быстро отправляли в отделения, готовили все необходимое возле каждой кровати, разделили зоны для легких и тяжелых. Сестры и врачи спускались со всех этажей, каждый получал направление в определенное место. Стояли и ждали. Пока не сообщaли сколько привезут пострадавших. Работал телевизор, все время сводки обрастали понемногу подробностями: погибших уже девять, еще трое крайне тяжелых. Сообщили, что погоня за террористом была недолгой: он не вписался на скорости в поворот, автобус ударился в бетонную стену и завалился. Подробнее ничего не сказали.

Дани, заведующий приемным отделением, созвонился со штабом, но там попросили пока ждать в полной готовности. Все стояли и ждали. Дима посчитал, сколько врачей и сестер в его распоряжении, похоже, что столько и не потребуется.

Через десять минут позвонили из штаба, Дани недолго поговорил с ними, и по ходу разговора изменился в лице. Все это заметили. Заведующий подозвал Диму, попросил зайти в кабинет. Стоявшие вокруг наблюдали за ними, но ничего пока не спрашивали.

— Слушай, Димитрий, — начал он задумчиво, — Как у тебя дела?

— Нормально, Дани. Объясни, что происходит. Их уже везут?

— Нет. Не везут. Но... — он не закончил фразу. В руках теребил свой мобильный.

— Если нет, то можно расходиться?

— Ты не уходи, оставь с собой здесь кого-нибудь толкового и спокойного из ваших молодых.

— Зачем, Дани?

— Короче, пострадавших не будет. Точнее, будет, но один.

— Понял, он тяжелый?

— Да. Тяжелый, судя по всему. Ладно, не будем вокруг да около. Водителя-террориста догнали, ты знаешь. Только что его вытащили из кабины, это заняло время, его там заклинило. Он живой. Его привезут к нам. — У Дани дрожала челюсть, он глядел куда-то в сторону.

Дима вспомнил, что старший сын Дани был тяжело ранен несколько лет назад при взрыве на перекрестке, а младший год назад начал службу. Хотел попасть на флот, но туда не взяли, теперь — танкист.

— Слушай, Дани, есть подробности? Какая травма?

— Они сказали, что грудная клетка и нога.

— Автобус не загорелся?

— Про это не сказали.

— Оставь мне анестезиолога, пару сестер. Охрана знает?

— Наверняка. Не волнуйся, нашими охранниками не обойдется.

Они вышли из кабинета вдвоем. Все стояли на местах, смотрели на них и ждали. Дани сообщил, что раненых не привезут, народ стал расходиться.

Дима подозвал Дорит, которая проработала уже полтора года в хирургии, велел ей никуда не уходить.

Поначалу все удивились, когда эта юная докторша пришла к ним. Ее отговаривали, рассказывали страшилки про каторжный труд, бессонные ночи, хамство старших коллег и наверняка грядущую семейную неустроенность. Она мягко умела погасить такие разговоры, обратить все в шутку. А еще она оказалась немногословна, что здесь вообще редкость. Симпатичная, воспитанная, человек довольно-таки закрытый, она умело и непринужденно ставила границы в общении. Зато работать с первого дня начала серьезно: больных знала, ничего не забывала, на других не перекладывала. Она никогда не спешила, но все успевала. На дежурствах если она и звонила старшим, то всегда по делу.

Сложилось так, что Дима среди прочих своих обязанностей должен был обучать молодых делать первые шаги в операционной, у него доставало терпения. За это юные дарования его ценили и старались не подводить. Дорит обучалась оперировать не быстрее, чем другие, но и не отставала. А ее надежность проявлялась и здесь, и это было важнее быстроты и изящества в рукоделии.

Дима отвел ее в сторону, объяснил, что ожидается, попросил остаться рядом. Если она согласна. Она посмотрела ему в глаза и сухо ответила, что останется. Дима позвонил в операционную, велел держать готовой одну комнату.

Еще несколько минут они простояли в ожидании. Судя по нарастающему гулу за дверью шоковой палаты, все уже обо всем узнали.

Наконец-то его привезли. Неожиданным было увидеть вовсе не молодого фанатика с бородой и безумным взглядом, а выбритого человека, которому наверняка глубоко за сорок. Он оставался в сознании, на лице — гримаса боли, дышал поверхностно, стонал. Дима заметил его взгляд перед собой, словно он смотрит, но от всего отключен. Его переложили с каталки. Раненый не сопротивлялся. Фельдшер амбуланса кратко доложил. Напомнил, что на левом бедре — жгут. Вокруг крутилось слишком много охранников. Дима попросил офицера удалить лишних прочь. Двое остались в комнате, остальные встали охранять снаружи. Раненого подключили к мониторам.

— Дорит, начинай. — тихо сказал ей Дима.

Она подошла к раненому, прислушалась, вгляделась. Сняла с шеи стетоскоп. Стоило прикоснуться слева к грудной клетке, стон его усилился.

— Слева дыхание не проводит, ребра сломаны, — сообщила Дорит. — Дренаж слева!

— Давай. Действуй.

Сестра раскрыла набор. Дима тоже взял стерильные перчатки.

— Лидокаин готов? — спросил он.

— А ему нужно? — сестра прожигала взглядом.

— Нужно, однопроцентный, десять. Игла зеленая. — Дима смотрел на действия Дорит. — Где делать будешь?

Она правильно указала место, сделала местную анестезию и быстро вставила плевральный дренаж. Вышли воздух и кровь.

Раненый стал лучше дышать. Дима смотрел на монитор. Пульс очень частил. Давление оставалось низким. Левая нога с наложенным жгутом не кровила, ниже колена все было раздавлено до неузнаваемости. Это — ампутация, без сомнения. Но где-то ведь еще продолжалось кровотечение.

— Дорит, как дела, что дальше делаем?, — Дима старался говорить ровно.

— Снимки.

Техник уже подкладывал кассету под грудную клетку.

— Дорит. Не отвлекайся, дальше что?

— Живот смотреть. Что, на томографию его повезем?

— Не повезем, только скажи мне немедленно, почему нет?

— Поняла, нестабильный. Ультразвуком обойдемся? На месте?

— Согласен. Позовите дежурного с аппаратом прямо сюда. Так, что капаем? Дорит, почему растворы? Где кровь?

 Молчавший до этой минуты анестезиолог Игорь не выдержал:

— Вы что, охренели совсем? — заорал он по-русски, — забыли, кто это или детей своих забыли? Что, спасать будем?

Сейчас в этой комнате только Дима понимал его. На Игоря он не смотрел. Впрочем, можно русского и не знать, чтобы уловить смысл.

— Кровь, я сказал. И быстро.

Прибежал рентгенолог, вкатили аппарат УЗИ. Проверка не заняла и минуты.

— Полно крови в животе! — сказал рентгенолог почти сразу.

— Спасибо, свободен. Дорит, что дальше?

— В операционную.

— Игорь, интубацию делай здесь, и мы к вам скоро приедем.

Хорошо, что из приемного загодя подняли больных. Охрана выгнала всех и из коридоров. Уже подъезжали к оперблоку, когда выскочила одна из сестер, готовая наброситься, но ее успели остановить. Охранники остались снаружи, только одного переодели и дали зайти в операционную. В халате, колпаке, маске и при оружии он был смешон.

Все проделали быстро. Дима встал на место ассистента, Дорит провела разрез и грамотно открыла живот. Крови хлынуло много. Дима затампонировал брюшную полость салфетками. Пока это делал, увидел, что виновата здесь селезенка, как и ожидалось. На мониторе давление стало получше, и Дима предоставил Дорит возможность сделать все самой. Она убрала салфетки, увидела порванную в клочья селезенку, убрала ее без суетливых движений, зато надежно перевязав сосуды. В какой-то момент она даже тихо рявкнула на своего ассистента, чтобы получше раскрыл доступ. Больше кровотечения не нашли нигде. Она сделала полную проверку, помыла. Посмотрела вопросительно на Диму. Он велел закрывать. Посчитали салфетки. Когда начали закрывать живот, Дима попросил позвать ортопедов для ампутации.

Они вышли вдвоем из операционной. Дима ловил на себе тяжелые взгляды коллег. Они стояли, сидели вокруг, ничего не говорили.

Вместе с Дорит записали протокол, заполнили в истории болезни все, что не успели записать раньше. Диму позвали, о чем-то спросили, потом ему позвонил на мобильный директор, потребовал подробно обо всем доложить. А после, — доселе молчавшие коллеги, что толпились вокруг, — начали орать один другому: и где же предел нашему терпению, что мы еще готовы делать, сколько нас будут убивать, а мы их — лечить, спасать, нянькаться? Кричали все те, кто никак ни в чем сегодня не участвовал. Все лезли к Диме со своими вопросами, он огрызался, говорить ни с кем не хотел. Через несколько минут обратил внимание, что Дорит исчезла из поля зрения. Он заволновался, но быстро нашел ее в служебной комнатке. Она тихо сидела спиной к двери, и нетрудно было догадаться, что плачет. Только очень тихо. Он сел рядом и обнял ее.

— Димитрий, извини, это я так. Разволновалась. Я после дежурства, устала.

— Так что же ты осталась, если после ночи?

— Ты попросил, Димитрий. — она попыталась улыбнуться.

А Дима подумал, что как это хорошо иногда и правильно, что все обращаются в этом языке только на "ты" и по имени, ничего лишнего, и все просто.

— Димитрий, я только вот сейчас поняла, что мы сделали. Они теперь нас проклянут, и правильно сделают. Я слушала тебя и все делала как машина, ни о чем другом не думала. А теперь страшно. А ты спокойный был все время, как?

— Дорит, не путай. Поорут, но не проклянут, разницу слышишь?

— Слышу. Пусть орут, мне не привыкать. Слышу от вас через день.

— И от меня, что ли?

— Нет, ты никогда, извини. Впрочем, один раз и ты на меня накричал.

— Не помню, но если я — то за дело.

— За дело. Я не обиделась.

— А ты на меня сегодня тоже шипела, кстати. Не помнишь?

— Извини, Димитрий, тогда мы квиты.

Они протянули друг другу мизинцы.

 — Доритка, не бери в голову, помнишь куклу Анни, манекен для реанимации? Вот и представь, что ты на экзамене с этой куклой. Дают задачу — делай что положено. Есть о чем думать. А сегодня считай, что пришла на экзамен, и ты его сдала.

— Сдала? И как?

— Нормально. А про все остальное пусть другие думают, нам-то есть чем заниматься. А еще знаешь, Дорит, что я тебе скажу. Ты помнишь, откуда я приехал?

 — Из Петербурга, помню.

 — Тогда еще был он Ленинградом. Ты про Блокаду знаешь?

 — Ты мне рассказывал, и я читала сама. Знаю.

 — Там, когда война закончилась, много осталось немецких пленных. Они работали на разборке завалов, на стройках. И недалеко от нашего дома находилась такая стройка. И многие женщины ходили туда каждый день, носили им еду. После всего.

 — И твоя бабушка тоже?

 — Не знаю, но про этих женщин рассказала мне она. А обычно про Блокаду они ничего не рассказывали.

 — А это первая моя селезенка сегодня. — Дорит улыбнулась.

 — Неплохо для первой. С тебя угощение, закон наш никто не отменял.

Дима выгнал Дорит домой, дождался, когда вывезут раненого после ампутации. Он оставался стабилен. По дренажу кровотечения почти не продолжалось. Служба Безопасности сообщила, что как только он придет в себя, заберут немедленно в больницу при тюрьме. Судя по всему, это должно случиться уже скоро. Часов в шесть вечера его перевезли.

Дима позвонил жене. Рита спросила, поступили ли и к ним после теракта. Он ответил, что да, но только одного привезли, не самого тяжелого. Без подробностей.

 Он вернулся домой. Больше до утра его ни разу не вызвали, даже по телефону не звонили. А все равно уснуть он смог ненадолго лишь под утро. И встал опять рано.

(продолжение следует)

 


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:26
Всего посещений: 4351




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer8_9/SergLevin1.php - to PDF file

Комментарии:

Марк Фукс
Израиль, Хайфа - at 2016-09-07 05:50:25 EDT
Замечательный дебют.
Принимается.
Замечаний и предложений нет.
Достойное продолжение традиции русскоговорящих и русскопишущих литераторов в получении медицинской профессии.
М.Ф.

Лариса
Москва, Россия - at 2016-09-05 06:27:39 EDT
Спасибо автору,я смеялась и плакала
miron
- at 2016-09-01 08:52:53 EDT
Фаина Петрова
- at 2016-09-01 04:03:28 EDT
Писать отзыв об этом тексте трудно, потому что это не литература, а сама жизнь. А как о ней говорить? Как здорово? Как ужасно? Как все непросто?
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Странно укололо слово литература.Видимо защитный механизм, возникший в виде литературы,помогает человеку отключаться от рока бытия.Очень трогательно и
трагично.Естественное выражение очень сильных чувств.Был бы счастлив -если бы смог прочитать это на иврите.Как-то так.

Соплеменник
- at 2016-09-01 06:56:33 EDT
Здорово, блет!
Юлий Герцман
- at 2016-09-01 04:55:53 EDT
Замечательный текст.
Фаина Петрова
- at 2016-09-01 04:03:28 EDT
Писать отзыв об этом тексте трудно, потому что это не литература, а сама жизнь. А как о ней говорить? Как здорово? Как ужасно? Как все непросто?
Б.Тененбаум
- at 2016-09-01 03:05:39 EDT
Автору - поздравления с прекрасной публикацией, а читателям Портала - поздравления в связи с появлением нового интересного автора.
Игорь Ю.
- at 2016-09-01 02:17:59 EDT
Спасибо. После последнего рассказа трудно писать отзыв. Но и Израиль страна особая, и врачи не совсем обычные люди. А тут та еще комбинация... Удачи вам и только скучных дней в травматологии.
Виктор (Бруклайн)
- at 2016-09-01 00:55:34 EDT
Очень интересные и местами забавные записки. Спасибо автору!