Прочитав название, читатель, вскормленный детективами, ахнет:"Неужто и здесь Моссад?!" Вынуждена разочаровать: Бальзак не имел чести знать "господина" Мосада. Речь идет лишь о присутствии еврейской темы и персонажей-евреев в громадном бальзаковском цикле. Работая десять лет назад над книгой о Бальзаке, как-то не задумывалась о еврействе ростовщика Гобсека, банкира Нусингена, писателя Натана, прекрасной куртизанки Эстер. Оказавшись в сердце Европы, поближе познакомившись с историей европейского еврейства, я подумала, что евреи не могли не попасть в "Человеческую комедию". Ведь Бальзак создал целый мир (Оскар Уайльд уверял, что весь Х1Х век придуман Бальзаком), изобразил все слои, все профессии современного ему французского общества, придворным историком которого он себя числил. А евреи, начиная с наполеоновских времен, во Франции и - шире- к западу от Вислы уже были достаточно эмансипированы и, стало быть, определенную роль в обществе играли.
Бальзак оказался одним из немногих, кто принял евреев такими, какими они стали, когда рухнули стены гетто. Он сумел отбросить прежние предрассудки. Герой "Утраченных иллюзий" не соглашается с расхожим мнением о евреях как о низких существах: "Евреи накопили много золота, они написали "Робера-Дьявола"( автор оперы композитор Мейербер - Г.И.), играют "Федру" (речь идет о великой актрисе Рашели - Г.И.), поют "Вильгельма Телля", заказывают картины, строят дворцы, пишут путевые очерки и замечательные стихи (подразумевается Генрих Гейне, с которым Бальзак был близко знаком - Г.И.), они могущественны как никогда, их религия разрешена, наконец, они кредитуют папу". Тем не менее предубеждения против евреев живучи, особенно в провинции, и Бальзак в "Луи Ламбере" отмечает жестокость провинциального остракизма.
В мои планы не входит представить всех бальзаковских персонажей еврейского происхождения. Могу лишь отметить, что из 2000 героев "Человеческой комедии" их набирается 30. Имена самых значительных вынесены в название произведений: "Гобсек", "Банкирский дом Нусинген". О них и поговорим. По-своему величественный образ Гобсека складывался постепенно. Поначалу тридцатидвухлетний писатель создал бытовой "физиологический очерк" "Ростовщик". Спустя два года имя ростовщика Гобсека всплывает в повести с назидательным названием "Опасности беспутства", и лишь десять лет спустя появится маленький шедевр "Гобсек".
Ростовщик - заметная фигура в Х1Х веке. Ростовщики фигурируют не только в произведениях Бальзака, но и Пушкина, Диккенса, Достоевского. В глазах европейцев ростовщичество, считающееся занятием позорным, на протяжении многих веков ассоциировалось с евреями и вменялось им в вину: шахер-махеры, мошенники, обиралы, кровопийцы... Между тем, гонители евреев сами лишили их права заниматься производительным трудом, введя запрет на профессии.
Бальзак создал Гобсека как большое обобщение, при этом он налегал не столько на национальные черты, сколько на граничащее с демоническим чутье реальности этого старого ростовщика. Бальзак воплотил в нем саму философию денег: "Из всех земных благ есть только одно, достаточно надежное, чтобы стоило человеку гнаться за ним. Это ... золото. В золоте соредоточены все силы человечества". И поскольку он развязывает и затягивает мешок с золотом, он и ощущает себя властелином. Не меньшее могущество, чем золото, придает ему знание "железных законов реального мира" . И когда он сидит в глубоком кресле, едва освещенный пламенем камина, погрузившись то ли в расчеты, то ли в свои мысли, он напоминает гудоновского Вольтера. Сравнение лестное, подчеркивающее философский смысл этого образа. Гобсек испытывает глубокую радость не столько от сознания своего тайного могущества, сколько от своего искусства читать в мыслях и душах своих клиентов. Он готов соперничать с самим Богом в искусстве всеведения. Бальзак окутал его происхождение, его прошлое мрачной тайной, туманом загадочности. Но когда я бродила по еврейским кварталам Антверпена и Амстердама и наблюдала старых евреев-ювелиров и оценщиков, знающих толк в золоте и алмазах, я узнавала в них Гобсека. Наверное, неспроста сестру Гобсека, занимавшейся древнейшей профессией, называли Прекрасной Голландкой.
Современники Бальзака не сомневались, что банкир Нусинген "списан" с реального лица. Его прототипом был барон Джеймс-Майер Ротшильд, отца которого называли "королем кредиторов и кредитором королей". Бальзак придал своей повести о Нусингене форму подслушанной беседы трех прожженных журналистов. Из разговора вырисовывается история бесчестного обогащения барона. Спекуляции Нусингена начались еще во времена Империи, когда он служил у страсбургского банкира. В эпоху Рестоврации "толстый плут" обобрал своего хозяина, да так ловко обставил дело, что тот еще и считал его своим благодетелем. После смерти банкира "благодетель" употребил всю хитрость, чтобы перекачать оставшиеся в семье средства в свой сейф. Но это лишь цветочки!
Затем последовали два фиктивных банкротства Нусингена, который в своей деятельности знал лишь одну истину: 10 миллионов лучше, чем 5, потому что с десятью можно заработать 30, а с пятью - всего лишь 15. Нусинген стоит выше "стеснительных для него законов честности".Третья, самая значительная афера позволила "объявить Нусингена величайшим финансистом Европы". "Июльская революция возвела Нусингена в пэры Франции и командоры ордена Почетного легиона". Бальзак именует Нусингена "Наполеоном биржи". В устах Бальзака это признание его наивысшего могущества. Бальзаковская эпопея, этот огромный организм, в котором, по словам А.Вюрмсера, вместо крови циркулируют деньги, нуждался в таком герое. Нусинген действует и упоминается в 22 произведениях "Человеческой комедии".
Но вот что любопытно: у Бальзака тема Ротшильдов отъединена от еврейской. Для него "хищник" Нусинген, т.е. барон Джеймс, прежде всего эльзасец, а его вошедший в поговорку акцент - это немецкий акцент. Нусинген представлен не в одиночку, а в компании себе подобных, своих союзников и подлипал. В разветвленной и всеобъемлющей империи денег действуют не только евреи, но и французы. Золото вненационально.
В отличие от своих собратьев по перу Бальзак не отыскивает "родовых" пороков евреев. Аморализм и хищничество - эти приметы эпохи - поражают всех независимо от национальной принадлежности. Когда старый Нусинген, изнемогая от страсти к Эстер, подкупает её служанку, а точнее покупает у неё ключ от спальни госпожи, она, получив свои "тридцать серебреников", продолжает торг: "А за совесть?" "И пять тысяч за совесть",- отвечает Нусинген, завершая сделку ("Блеск и нищета куртизанок"). Кто же из двоих выглядит аморальнее?
Эстер в своем благородстве нисколько не уступает "даме с камелиями" Дюма-сына. Во имя карьеры своего возлюбленного, Люсьена де Рюбампре, Эстер, порвавшая со своим прошлым, соглашается отдаться Нусингену за миллион, необходимый Люсьену для заключения выгодного брака. Пойдя на унижение, Эстер кончает с собой, тем самым принеся себя в жертву на алтарь любви. Подобные истории разрушали миф о хищных и алчных, нечистых и низких евреях.
В год двухсотлетнего юбилея Бальзака о нем сказано и написано много нового. Мы предложили лишь новый ракурс, в котором отчетливо видится величие бальзаковской души, истинный гуманизм творца "Человеческой Комедии".
