Эллан Пасика: Уриэль Акоста Одноактная трагедия из жизни еврейской общины Амстердама середины 17-го века
Уриэль Акоста — религиозный мыслитель-вольнодумец, вдохновитель и предшественник Баруха Спинозы. За несогласие с некоторыми догмами иудаизма два раза изгонялся из еврейской общины Амстердама. Его трагической судьбе посвятили свои произведения несколько писателей и среди них выдающееся место занимает сподвижник Генриха Гейне по литературному движению «Молодая Германия» Карл Гуцков. В начале 20-го века в России поставили его знаменитую пятиактную трагедию (в переводе на идиш, ставилась потом в еврейских театрах и при советской власти). Проблема одиночек, мыслящих иначе, чем большинство, видимо, тема вечная. Автор предлагает вниманию читателей одноактную трагедию на эту же тему.
Он умер в Голландии, холодом моря повитой... Новелла Матвеева
Уриэль сидит за письменным столом,бросает перо:
Опять суровые раввины изгнанье предвещают и позор, Коль я не отведу и мысль свою, и взор От ереси, сжигающей мне душу, и оскорбляющей народ, Евреев Амстердама и Утрехта, почтенных горожан, и... даже сброд. Мне говорят, что ныне гой любой Мои слова своими назовёт, Что непотребен вновь последний опус мой, И требуют заткнуть мой богохульный рот... Не верю, мол, в бессмертие души и христианских юношей жалею, И отвращаю их стать верными детьми Мойсея, И тем противен я всем истинным евреям, А пуще всех раввинам-фарисеям, И должен прочь уйти... Или меня уйдут!..
Входит Барух Спиноза:
Шалом тебе, учитель мой бесценный! Твоею похвалой вчера я был польщён, Но вижу я, что в этом мире бренном Ты чем-то бесконечно удручён... Ты так ссутулился и так поник...
Уриэль, стараясь казаться бодрее, подходит и гладит по голове Баруха:
Ну, что ж дитя, ведь я уже старик, А груз годов не снять рукой твоею детской, Хоть ты не по годам умён, беседуешь так дерзко, Так, словно суть ты истины постиг. О, смел ты так с учёными мужами! И если прямо говорить, но тайно, между нами, Порой ты их одолеваешь в споре. Боюсь, что не на счастье, лишь себе на горе!
Барух, целуя руку Акосты:
Учитель мой, что седина, И сан, богатство или чин?! Тому лишь истина дана, Кто может объяснить причину Возникновения миров, А также их исчезновенья. Не верю я, что мы живём Гашема властным повеленьем! И есть ли он? А если есть, Не верю я, что лишь на небе. Он там, где ты, он там и здесь, Он на цветке, земле и хлебе. Он окружает нас везде От всхода солнца до захода, Не оставляя в темноте. И Имя Богово – Природа! И доброта!..
Уриэль, обнимая и целуя мальчика:
Ты мал, но мудр и зрел, я горд тобой, мой друг, Но берегись попасть на суд даяним , Они согнут тебя для покаянья. Напрасно будешь ты искать сочувствия вокруг! А если, как и я, ты истину любя, Собьёшься снова с праведной дороги, Они тогда, с презреньем, об тебя, У синагоги вытрут свои ноги.
Барух, вырвавшись из объятий, возмущённо:
О, мой морэ, не ты ль учил, Коль ищешь истину, не думать, Из чьих ты рук и ел, и пил, И если истина погубит Меня, то не её вина, Что оказался я слабее Того ярма, что берегла, Она для тех, кто всех мудрее! И твёрже всех!...
Уриэль, приближаясь к отскочившему мальчику:
Талмид, ты говоришь, Бог — доброта, И я так думал до поры, до срока, Я добрым был ко всем, был рыцарем добра, Всегда без страха и упрёка. Но ободрав о тернии толпы бока, И истекая от злословья кровью, Я не дождался благодарности пока. Лишь истина — добро, я этого теперь не скрою.
Барух:
Добро не требует взамен ни злата, и ни блага, Ведь тот уже всегда блажен, Кто не родился скрягой! Да, верно, истина – добро, а ложь всегда — злодейство, добро, злодейство поборов, Природе ведь содействует.
Но ждать за истину наград смешно и неприлично, и доказать я это буду рад, Морэ, путём обычным. Над геометрией сейчас сижу, И ставлю всё на карту, Я по Эвклиду это докажу, А также, может, по Рене Декарту.
Уриэль:
Дитя, когда-нибудь, когда пройдут века, И наш народ забудет все гоненья, И, прежние утратив заблужденья, Планеты к нам протянется рука, И мир когда навеки воцарится, Всяк помнить будет также и меня за то, что гению помог подняться я, И, может быть, потомками я тоже стану чтиться.
Барух:
Ты станешь славен, мой морэ, Не только как учитель, Ты будешь славен, мне поверь, Как дум людских властитель. И разве сможет иудей Забыть когда-нибудь Бар- Кохбу, Бар-Кохбу и его людей? Нет, ни один из нас не смог бы. И, как Бар-Кохба, Уриэль Со славного гнезда Акоста В бессмертие откроет дверь, Я это ощущаю остро. И четко так, что я порой Тебя как вечность ощущаю. Ты для меня живой герой, И слабость я тебе прощаю, Зачем ты не бежишь людей, А вечно снова к ним стремишься, Как будто с совестью своей Наедине ты жить боишься!
Уриэль:
Нет, совесть у меня чиста, сомнений нет, Но одиночество терзает непрестанно, Я это от тебя, мой друг, скрывать не стану, Чем одиночество, нет в мире горших бед! Когда вдали я слышу голоса моих хаверим, Идущих чинно в синагогу на шабат, И представляю, как они, свершив торжественный обряд, Спешат домой среди заполненных толпой таверен, Когда среди моей тоски Смех женщины я слышу безмятежный, А сам сижу здесь в одиночестве кромешном, Отчаянье берёт меня в свои тиски. И нету больше сил!
Барух:
Зачем, терзая ты себя, Прощенья ищешь фарисеев? Они ведь сущие злодеи, Когда преследуют тебя! Зачем тебе они нужны?! Себя cъедаешь ты напрасно, Ты можешь обойтись прекрасно Богатствами своей души.
Быть одному – таков удел Тех, кто привык дойти до сути, И далеко такие люди Должны быть от житейских дел, Им не дано быть средь других, Где лицемеры и подлизы, Я лучше шлифовал бы линзы, Чем быть пророком у глухих!
О, если бы они со мной, Так как с тобою поступили, Те, кто твоих сандалий пыли Не стоят вместе с головой, Я тотчас бы ушел от них, Навек в себя уединился И истину искать стремился Среди письмён и мудрых книг.
Уриэль, в раздумье, с нарастающим отчаянием в голосе:
О, как мне быть и как мне жить, не знаю, Я больше жить в изгнаньи не могу, И как я мысль свою ни напрягаю, Не отыскать иглу в большом стогу... Теснятся в голове проклятые вопросы, Но я на них не смею дать ответ: Идти ли мне опять униженно в Каноссу ? Душа моя болит...И где найти совет?... Как меч, повис над головой позорный херем , А в карцере моём жить больше нету сил, Проклятье гонит вновь меня в раввинов веру, Хотя однажды я уже прощения просил...
О, может вымолить у Бога смерть?.. Не знаю...
____ 1) Гашем – бог, иврит 2) Даяним – еврейские религиозные судьи. иврит 3) Море – учитель, иврит 4) Талмид – ученик, 5) Идти в Каноссу – ист., униженно просить прощение 6) Херем - изгнание из общины, отлучение (иврит), когда, в тяжёлых случаях, наказанный ложился у входа в синагогу, и каждый входивший вытирал о него ноги.
|