Сетевой портал "Заметки по еврейской истории"

Эллан Пасика: Уриэль Акоста
Одноактная трагедия из жизни еврейской общины Амстердама середины 17-го века

Уриэль Акоста — религиозный мыслитель-вольнодумец, вдохновитель и предшественник Баруха Спинозы. За несогласие с некоторыми догмами иудаизма два раза изгонялся из еврейской общины Амстердама. Его трагической судьбе посвятили свои произведения несколько писателей и среди них выдающееся место занимает сподвижник Генриха Гейне по литературному движению «Молодая Германия» Карл Гуцков. В начале 20-го века в России поставили его знаменитую пятиактную трагедию (в переводе на идиш, ставилась потом в еврейских театрах и при советской власти).
Проблема одиночек, мыслящих иначе, чем большинство, видимо, тема вечная. Автор предлагает вниманию читателей одноактную трагедию на эту же тему.

Он умер в Голландии, холодом моря повитой...
Новелла Матвеева

Уриэль сидит за письменным столом,бросает перо:

Опять суровые раввины изгнанье предвещают и позор,
Коль я не отведу и мысль свою, и взор
От ереси, сжигающей мне душу,
и оскорбляющей народ,
Евреев Амстердама и Утрехта,
почтенных горожан, и... даже сброд.
Мне говорят, что ныне гой любой
Мои слова своими назовёт,
Что непотребен вновь последний опус мой,
И требуют заткнуть мой богохульный рот...
Не верю, мол, в бессмертие души
и христианских юношей жалею,
И отвращаю их стать верными детьми Мойсея,
И тем противен я всем истинным евреям,
А пуще всех раввинам-фарисеям,
И должен прочь уйти... Или меня уйдут!..

Входит Барух Спиноза:

Шалом тебе, учитель мой бесценный!
Твоею похвалой вчера я был польщён,
Но вижу я, что в этом мире бренном
Ты чем-то бесконечно удручён...
Ты так ссутулился и так поник...

Уриэль, стараясь казаться бодрее, подходит и гладит по голове Баруха:

Ну, что ж дитя, ведь я уже старик,
А груз годов не снять рукой твоею детской,
Хоть ты не по годам умён, беседуешь так дерзко,
Так, словно суть ты истины постиг.
О, смел ты так с учёными мужами!
И если прямо говорить, но тайно, между нами,
Порой ты их одолеваешь в споре.
Боюсь, что не на счастье, лишь себе на горе!

Барух, целуя руку Акосты:

Учитель мой, что седина,
И сан, богатство или чин?!
Тому лишь истина дана,
Кто может объяснить причину
Возникновения миров,
А также их исчезновенья.
Не верю я, что мы живём
Гашема властным повеленьем!
И есть ли он? А если есть,
Не верю я, что лишь на небе.
Он там, где ты, он там и здесь,
Он на цветке, земле и хлебе.
Он окружает нас везде
От всхода солнца до захода,
Не оставляя в темноте.
И Имя Богово – Природа!
И доброта!..

Уриэль, обнимая и целуя мальчика:

Ты мал, но мудр и зрел, я горд тобой, мой друг,
Но берегись попасть на суд даяним ,
Они согнут тебя для покаянья.
Напрасно будешь ты искать сочувствия вокруг!
А если, как и я, ты истину любя,
Собьёшься снова с праведной дороги,
Они тогда, с презреньем, об тебя,
У синагоги вытрут свои ноги.

Барух, вырвавшись из объятий, возмущённо:

О, мой морэ, не ты ль учил,
Коль ищешь истину, не думать,
Из чьих ты рук и ел, и пил,
И если истина погубит
Меня, то не её вина,
Что оказался я слабее
Того ярма, что берегла,
Она для тех, кто всех мудрее!
И твёрже всех!...

Уриэль, приближаясь к отскочившему мальчику:

Талмид, ты говоришь, Бог — доброта,
И я так думал до поры, до срока,
Я добрым был ко всем, был рыцарем добра,
Всегда без страха и упрёка.
Но ободрав о тернии толпы бока,
И истекая от злословья кровью,
Я не дождался благодарности пока.
Лишь истина — добро, я этого теперь не скрою.

Барух:

Добро не требует взамен
ни злата, и ни блага,
Ведь тот уже всегда блажен,
Кто не родился скрягой!
Да, верно, истина – добро,
а ложь всегда — злодейство,
добро, злодейство поборов,
Природе ведь содействует.

Но ждать за истину наград
смешно и неприлично,
и доказать я это буду рад,
Морэ, путём обычным.
Над геометрией сейчас сижу,
И ставлю всё на карту,
Я по Эвклиду это докажу,
А также, может, по Рене Декарту.

Уриэль:

Дитя, когда-нибудь, когда пройдут века,
И наш народ забудет все гоненья,
И, прежние утратив заблужденья,
Планеты к нам протянется рука,
И мир когда навеки воцарится,
Всяк помнить будет также и меня
за то, что гению помог подняться я,
И, может быть, потомками я тоже стану чтиться.

Барух:

Ты станешь славен, мой морэ,
Не только как учитель,
Ты будешь славен, мне поверь,
Как дум людских властитель.
И разве сможет иудей
Забыть когда-нибудь Бар- Кохбу,
Бар-Кохбу и его людей?
Нет, ни один из нас не смог бы.
И, как Бар-Кохба, Уриэль
Со славного гнезда Акоста
В бессмертие откроет дверь,
Я это ощущаю остро.
И четко так, что я порой
Тебя как вечность ощущаю.
Ты для меня живой герой,
И слабость я тебе прощаю,
Зачем ты не бежишь людей,
А вечно снова к ним стремишься,
Как будто с совестью своей
Наедине ты жить боишься!

Уриэль:

Нет, совесть у меня чиста, сомнений нет,
Но одиночество терзает непрестанно,
Я это от тебя, мой друг, скрывать не стану,
Чем одиночество, нет в мире горших бед!
Когда вдали я слышу голоса моих хаверим,
Идущих чинно в синагогу на шабат,
И представляю, как они, свершив
торжественный обряд,
Спешат домой среди заполненных
толпой таверен,
Когда среди моей тоски
Смех женщины я слышу безмятежный,
А сам сижу здесь в одиночестве кромешном,
Отчаянье берёт меня в свои тиски.
И нету больше сил!

Барух:

Зачем, терзая ты себя,
Прощенья ищешь фарисеев?
Они ведь сущие злодеи,
Когда преследуют тебя!
Зачем тебе они нужны?!
Себя cъедаешь ты напрасно,
Ты можешь обойтись прекрасно
Богатствами своей души.

Быть одному – таков удел
Тех, кто привык дойти до сути,
И далеко такие люди
Должны быть от житейских дел,
Им не дано быть средь других,
Где лицемеры и подлизы,
Я лучше шлифовал бы линзы,
Чем быть пророком у глухих!

О, если бы они со мной,
Так как с тобою поступили,
Те, кто твоих сандалий пыли
Не стоят вместе с головой,
Я тотчас бы ушел от них,
Навек в себя уединился
И истину искать стремился
Среди письмён и мудрых книг.

Уриэль, в раздумье, с нарастающим отчаянием в голосе:

О, как мне быть и как мне жить, не знаю,
Я больше жить в изгнаньи не могу,
И как я мысль свою ни напрягаю,
Не отыскать иглу в большом стогу...
Теснятся в голове проклятые вопросы,
Но я на них не смею дать ответ:
Идти ли мне опять униженно в Каноссу ?
Душа моя болит...И где найти совет?...

Как меч, повис над головой позорный херем ,
А в карцере моём жить больше нету сил,
Проклятье гонит вновь меня в раввинов веру,
Хотя однажды я уже прощения просил...

О, может вымолить у Бога смерть?.. Не знаю...

____
1) Гашем – бог, иврит
2) Даяним – еврейские религиозные судьи. иврит
3) Море – учитель, иврит
4) Талмид – ученик,
5) Идти в Каноссу – ист., униженно просить прощение
6) Херем - изгнание из общины, отлучение (иврит), когда, в тяжёлых случаях, наказанный ложился у входа в синагогу, и каждый входивший вытирал о него ноги.