Ольге Бешенковской

[Архивариус]

Дорогие друзья!

Здесь я хочу познакомить Вас с израильским циклом Ольги Бешенковской «СТИХИ НА ПЕСКЕ», который родился из-под её поэтического пера после во многом для неё самой неожиданного путешествия («горящая» туристическая путёвка) в эту вечную и всегда полную исторических тайн и загадочного очарования страну.
Во многом израильские стихи Ольги перекликаются с её Венком сонетов «Мои современники», о котором шла речь в моей седьмой литературной подборке, посвящённой творчеству этого поэта. Это и общие друзья, с кем когда-то проходила её литературная юность на берегах Невы, и встреча с ними же уже на широтах Израиля, которая стала источником и чисто человеческих переживаний, и глубоких поэтических раздумий. В этих строках, и нелёгкие поиски своих извечных иудейских корней, которые у Ольги Бешенковской по самой душевной её природе были куда шире и глубже, чем дежурный религиозно-этнографический набор чисто внешних признаков.
Да, многое вычитает думающий и чувствующий читатель в этом, ещё одном, всегда трепетном и, одновременно, мощном по силе и таланту сборнике произведений Ольги Бешенковской, полном всего того манящего и непостижимого, что отличает подлинную Поэзию от поверхностно-конъюктурного, занудного кропания в столбик.
Кроме цикла «СТИХИ НА ПЕСКЕ» в этой подборке предлагаются Вашему вниманию ранее написанные Ольгой «БИБЛЕЙСКИЕ СТИХИ» и небольшая поэма «ИОСИФ И МУТ-В-ПУСТЫНЕ», которые и тематически, и по духу своему, все вместе художественно являют собой, как хочется мне верить, единое литературное целое.
На этот раз я внёс в свою интернетную адресную книгу немало новых адресов. Если кому-то подобные тексты кажутся, в лучшем случае, неинтересными (что делать!), у меня большая просьба честно сообщить мне об этом, и тогда я этот адрес тут же удалю из своего компьютера.
И наоборот, тем, кому литературное наследие Ольги Бешенковской близко, сообщите мне об этом тоже, и я каждому персонально отправлю все восемь предыдущих подборок (по объёму они – небольшие, и для самочувствия даже самых маленьких фест-плат Ваших компьютеров опасности не представляют).
И наконец, всё, что я посылаю и буду посылать дальше, можно рассылать всем тем, кто расположен к высокому поэтическому Слову. Более же подробно с творчеством Ольги Бешенковской можно ознакомиться на её литературной странице в Интернете по адресу:
www.beschenkovskaja-poesia.de .


Ваш Алексей Кузнецов

[Архивариус]

СТИХИ НА ПЕСКЕ

(ИЗРАИЛЬСКИЙ ДНЕВНИК)

Всем друзьям посвящается


+++

И горы облаков, и кактусов отары,
Двугорбый божий бомж над папертью песка...
Здесь так чисты цвета... И мы ещё не стары.
И птица на лету касается виска.
О, родина всего! О, пафос Палестины!
О, живопись пустынь - причудливей Дали !
Льдовеющая соль. Блаженные крестины
в Отеческих руках... Купель. И корабли
исчезли. Стёрт прогресс. Ни дыма. Ни детали
терновых наших дней. Вернулся в окаём
первоначальный смысл.
И след Его сандалий
впечатан в твердь воды и солнцем напоён...



+++

Сколько в компьютере божьем оттенков зелёного -
Я никогда ещё в жизни не видела столько!
Здесь, в Галилее, спасенье от времени оного,
словоубежище... И кислосладкая долька
(не леденец химиядный - плоды трудовитые... )
Солнце гончарное, скрипнув, за кадр опускается.
Овны библейские, к жертве любовно завитые,
так безмятежны, что фотозатвор спотыкается...
Патриархальное, ветхозаветное, горнее
ширится небо - чем выше тропинка топорщится.
Совестно в рифму, - изыди, как бизнес - игорная...
Дай надышаться псалмами...
(Примолкла, притворщица.)



+++

Мой друг опять невыездной -
Как много лет тому...
И не заполнить обходной
В пылающем дому.

„Наш дом - Израиль“ - говорит.
Бездомный бледный грач...
Щебечет весело иврит
И прячет вечный плач.

Он не банкир, не спекулянт
Мой старый добрый друг,
Лишь любопытный эмигрант
В пески - из белых вьюг.

И вот сидит он, весь в долгах,
В компьютере сидит...
Мешает думать о богах
Профуканый кредит.

Мой друг ни в чём не виноват,
Он - из породы птиц...
И если завтра новый ад -
Он первый в Аушвиц.

Он входит в кнессет, глух к речам,
Неловкий как верблюд.
И люб Шагал его очам,
И скушен прочий люд.


Он отвечает невпопад,
Но встать „в ружьё“ готов
Мой друг - печальный депутат
От партии цветов...



+++

То ли ломится бешеный яркий ландшафт,
то и дело меняясь, в стекло ветровое?
То ли фрески Шагала до звона в ушах
разрослись, и смыкаются над головою?
Всё возможно под куполом этих небес,
где в прищуре солдата - печаль Авраама,
где пилястрами стройными лепится лес
и однажды в столетье скворчит телеграмма.
Как лиловы оливки, и как апельсин
нестерпимо оранжев, на зависть Манджурий...
Над слепящим песком - паруса парусин
и араб в неизменном своём абажуре...
Все мы родом из этих горчичных земель,
что являют прообраз и ада, и рая,
где, как в детстве бронхитном, палитровый хмель
и восторг сотворенья... И сбылся Израиль!
Я намокшую прядь поправляю крылом
и не ведаю, сколько веков отмахала...
И венчает картину, мелькнув за стеклом,
смуглый ангел пустыни, патрульный ЦАХАЛа...



+++

На зубах скрипел песок,
шла осада.
Не висок, а дух высок
твой, Масада.
Пусть им имя легион,
хватит - Рима.
Желт песок. И желт огонь.
Всё - горимо.
Жажду взглядом утолив
в Божье небо,
знали - больше ни олив
и ни хлеба.
Ни надежды на побег,
ни подмоги.
Первый подвиг. Первый век
синагоги.
Обнимите жён, мужи, -
время тризне!
Пусть им наши куражи,
а не жизни!
Лучше гибель, чем клеймо,
что - отрепье...
...Поналипло к нам дерьмо
раболепья.
Не грозит нам дефицит
прохиндеев...
Но - великий суицид
иудеев!
Занесло песком года -
да не стёрто...
Даль как желтая звезда
распростёрта.
Не для МИДа, не для вида -
фасада:
Золотая пирамида.
Масада.
Приходите погордиться,
старея,
не забывшие традиций,
евреи...



+++

Дождик. Муторно. Жди гостинца
от безумного палестинца...
Неужели же всё заране:
брань соседей и поле брани?..
Бог - он каждому понемногу:
флягу влаги и хлеб в дорогу.
Иудею и христьянину.
(Износилось бельё в рванину.)
И араба арба палима
белым солнцем Ерусалима.
Что же ты натворил нам, Боже!
Что ни век - то одно и то же:
кровь и пепел, руины мести...
Люди жить не умеют вместе.
...Я вернусь в свои палестины,
ребятне раздам апельсины.
А родня мне - борща половник:
мол, хлебай, отощал, паломник...
Шагом-шепотом выйду в город,
приподняв - от прохожих - ворот.
Тихо-тихо. После террора
отдыхает крейсер „Аврора“.
А в парадных того построя
пьёт народ, разойдясь по трое,
пьёт и плачет : „Помилуй, Боже...
(И жидовскую морду - тоже...)“
Потому-то и ждать Мессию
не куда-нибудь, а в Россию -
где бродяга в лохмотьях ищет
Книгу Бога на пепелище.
Скрипка ль плачет? Скрипит телега?
Острый свет над пустыней снега....



+++

...Земную жизнь пройдя до половины,
верней, почти до самого конца,
я знаю : в птичьих шапочках раввины
не заслонили Божьего лица.
Тому, кто нам наказывал: не целься,
не обмани, будь страждущему - брат,
милей и ближе ряженых процессий
поэт, стихи слагающий в шабат...
Космополит, что пьёт арабский кофе,
смакуя горечь, сжав до синевы
осколок моря... Этот на Голгофе
Не отшатнет от плахи - головы...
Да, не любил катания на танках,
чурался пейс, - зато наверняка
арабских цифр в швейцарских мутных банках
не прикрывала алчная рука...
И если все мы, Господи, повинны,-
прости тобой придуманный народ...
Земную жизнь пройдя до половины,
я слышу скрежет Дантовых ворот...



+++

Лена, Володя, Наташа и Миша.
Над головой - сионисткая крыша.
А на столе - православная водка.
(Задраны вверх и кадык, и бородка.)
Из пенопласта двойник Арафата,
он исподлобья следит воровато...
Что тебе, чучело? Будешь из банки?
Мы никуда не въезжали на танке.
Мы согревали пол-жизни в котельной
и Могендовид, и крестик нательный.
Новый Завет вслед за Ветхим Заветом
полнили душу терпения светом...
Спали с лодыжек галерные гири.
Не потеряться бы в яростном мире!
Юра, и Вася, и Боря, и Лена -
все мы Петра и арапа колена...
И отовсюду спешат катастрофы
в наши до слёз петербургские строфы.
В мире безумном воинственном этом
нет закутка бесприютным поэтам.
Всюду бездомна ты, братия наша -
Витя, Серёжа, Олежка и Саша.
Хоть и пришли заповедные сроки
и из юродивых вышли в пророки...
Песах ли, Остерн - рванём без закуски...
Это по-божески. Это - по-русски.







+++

Храни друзей моих, Господь,
и в Петербурге, и в Нью-Йорке,
и во дворце, и во каморке
крепи их дух, щади их плоть.
Нам не дано предугадать,
где нам даровано свиданье,
на Рейне или Иордане
окатит светом благодать.
Я скрытной верою живу,
что вдруг расступится кромешность,
как тайна жизни, как промежность
и - в звонкий обморок, в Неву!
Не оттолкнёт счастливых слёз,
сомкнёт утешные объятья...

И встретят в белом сёстры, братья...
И впереди - Иисус Христос.

Да, мы и грешны, и слабы,
а всё ж друзей не предавали.
Достойны райских кущ едва ли,
но - взблеска ангельской трубы.

Хотя б за то, что бедовали
и были всюду, где бывали,
лишь бедуинами судьбы...



18-25 февраля 2001.

Штутгарт.

[Архивариус]

Ольга Бешенковская

ПЕРЕЧИТЫВАЯ БИБЛИЮ



Это мы-то творцы?
Безнадёжные сводники слов,
Алкоголики снов и жрецы золотой эйфории...
Оркестровый сентябрь торжествует превыше голов,
Но латунь как латынь – к ликованию приговорили.
Взбаламутить лазурь, - что ещё на крючке карасю...
Утопить свою желчь – в желтизне, пораженье – в мажоре, -
Вот он, сверхреализм, без ужимок салонного «сю»:
Разверзается штрек и пылают зрачки, как мозоли...
Это мы-то творцы? –
Продолбившие шахты ночей
Аритмией сердец... Каторжане, которых не ловят.
Но куда убежишь от прожорливых этих печей,
Если каждый листок - на осеннем ветру – Могендовид...
Если каждая ветвь, распрямясь в ослепительный рост,
Осеняет, как миф, и трепещет материя духа;
И безумная мысль подрывает Воллопиев мост,
В темноте показавшись клочком перелётного пуха...
И качнётся земля, как нарядный пасхальный кулич,
И над воском садов деревянные руки расправишь,
И – плашмя полетишь... – Не успев обрести и постичь
Триединства любви, распростёртой от кладбищ до клавиш...
Это мы-то – творцы?
Мастера, усмехнусь, мастера,
Сторговавшись с Хароном, кататься туда –
и обратно, -
Где в юдоли ржаной плодородна любая дыра
И сквозь пористый свет – васильки
проступают,
как трупные
пятна...



ххх

Когда босые по росе
Ступают кони из тумана,
Коснись, библейский экстрасенс,
Угрюмой язвы Вассермана, -
И гной засахарится в мёд,
И расцветёт на биополе
Гвоздика...
Примет – как поймёт
Чернь, побелевшая от боли,
Любую милость с высоты
Как свысока, - на то и чудо...
...Лишь пару тысяч лет – и ты
Мудрей, чем Понтий и Иуда:
Теперь в провинции любой –
Твой дом, как в тихом Назарете
(Сентиментальная любовь
В неисцелимом лазарете...)
Узри, последний гуманист,
Как наша участь безголоса,
Как вразумляет ветхий лист
Планету с кариесом носа...
Толпа, лишённая крыла,
Ползёт, одежды рвя и воя,
Бить языком в колокола
И в гулкий кафель – головою...



ххх

Ни живого огня у печи и свечи,
Ни чернильной томительной влаги...
И, как дева Мария, уныло пречист
Светлый лик одинокой бумаги.
Как ты выжило, Слово, до наших имён,
Еле слышных в плебейском разврате,
Где публичная Муза сосёт микрофон,
Пьяный Каин рыдает о брате...
Так чудовищно сбылся обещанный хам, -
Как не верить насчёт остального...
Ничего не добавишь к библейским стихам,
Кроме тихого вздоха ночного...
Полустёртого между «прощай» и «прости»
Полушёпота, рвущего связки!
Кроме хруста бессоницы в лобной кости
Отмирающе-лунной окраски...



АПОКАЛИПСИС

Свистел атеист: покажите мне Бога,
Признайтесь, кто близко знаком!..
А Бог отвечал: «Поумнеешь немного...»,
У ног раскрываясь цветком...
И снег полинял, и всряхнулась природа,
На кончиках ёлок – укроп...
Шутил атеист от себя и народа,
Что всё же - пустой телеском...
И было, как в линзах, прозрачно и чисто,
Сиял первомайский наив
В испуганно круглых глазах атеиста,
Где яблоки – белый налив...
Откуда всё это – и адские громы,
И проволка трещин в коре?!
Себя на планете он чувствовал дома,
Как в гулком футбольном дворе...
Бахвальные речи, льняные девчонки,
И пенсия пенсий – в конце...
...А небо – раскосо.
А сумерки – чёрны.
И весь – в светоносной руце...


(Цикл написан в 1984 г. В Ленинграде)

[Валентин Лившиц]

Ольге Бешенковской

Прошуршали года,
как вода,
День за днем,
день за днем,
А потеря, как прежде,
совсем, как тогда,
И не легче, от прожитых дней - нипочем.

Всё надеюсь, что это - ошибка,
Что – неправда, что всё – поправимо,
Но печальная скрипка,
печальная скрипка,
Где-то в самом мозгу – тонко, зло и тоскливо.

А Надежда – жива,
как банальны слова,
Мне так хочется, что-то сказать - золотое,
Только память несёт фотографий дрова,
На костер, в честь Любви и Покоя.

Пусть тебе – где-то там,
Где? - Неведомо нам.
Будет так, как мечтается тут временами.
Ну, почувствуй, сквозь этот мирской тарарам,
Мы ещё сиротливее стали с годами.

Валентин Лившиц