Триумф гениалиссимуса

Прозаические тексты
Forum rules
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
Locked
Матроскин
Модератор форума
Posts: 843
Joined: Fri Feb 22, 2008 11:05 pm

Триумф гениалиссимуса

Post by Матроскин »

ТРИУМФ ГЕНИАЛИССИМУСА

Жил да был Автор, автоэпитафия которого утверждала его подлинные знания, ТВОРЧЕСКИЙ инстинкт, ТВОРЧЕСКУЮ интуицию, ТВОРЧЕСКОЕ прозрение и – ТВОРЧЕСКОЕ озарение, именуемое талантом, помноженные на опыт всей жизни, на глубокое увлечение, сопутствующее автору годами. Поскольку жил он долго, талантливое озарение, умноженное на возраст довело конечный результат до астрономического значения.

Астрономически озаренному гениалиссимусу, естественно, было тесно в рамках крошечной Земли, отчего тянуло его непрерывно в космические дали.

Его голубая мечта сбылась в день пятидесятилетия бердичевской конки. Его единогласно избрали Почетным Пассажиром города Бердичева с вручением юбилейного трамвайного билета, где была изображена Земля, с которой в сторону Луны тянулись рельсы, по которым летела со второй космической скоростью Юбилейная Конка №1, следующая по маршруту Бердичев (остановка им. интуитивного МТ) – Луна (остановка «Море талантливого МСТ») – Бердичев (остановка им. интуитивного МТ).

Конку окутывал световой кокон из загнутых лучей света, исходящих изнутри, хорошо видимый стороннему наблюдателю из другой вселенной.

На облучке конки был изображен маленький кондуктор-извозчик в ленинской фуражечке, в очках с карандашом в руке, которым он нещадно лупил полосатого кота, запряженного в конку. На упряжи кота была выгравирована микроскопическая надпись кириллицей на чистом иностранном языке «Маде ин Бердичев. Тартаковский-Фазер & Сынъ».

Вокруг головы извозчика сиял нимб, символизирующий ТВОРЧЕСКОЕ озарение, именуемое талантом, помноженное на опыт всей его жизни.

По обеим сторонам трамвайного пути в светлое будущее стояли восхищенные бердичевские домохозяйки, восторженно бросавшие букеты цветов под колеса Юбилейной Конки №1.

Такой триумф не снился даже народному академику Поспелову! Теперь гениалиссимус мог с чистой совестью вернуться к любимому домашнему научному занятию – взвешиванию использованных автомобильных аккумуляторов.
Маркс ТАРТАКОВСКИЙ
ветеран форума
Posts: 1498
Joined: Sat Mar 08, 2008 9:19 am

Post by Маркс ТАРТАКОВСКИЙ »

МОСКВА - ПЕКИН.
В 1951 году я был исключен с философского факультета Киевского университета имени Тараса Шевченко. И нельзя было сказать, чтобы это исключение, по тогдашним понятиям, было несправедливым. Еще недавно все прогрессивное человество (как писали газеты) с невиданным подъемом отметило 70-летие Великого Вождя всех народов товарища Сталина. Но не дремала и мировая реакция. Время, что называется, было самое боевое. Всюду были фронты. Философская дискуссия, за которой Вождь следил лично, вскрыла глубокий прорыв на философском фронте. Здесь тихой сапой наступали на нас фидеизм, идеализм и объективизм. Иногда вкупе с объективизмом наступал субъективизм тоже. Биологическая дискуссия обнаружила глубокое отставание на биологическом фронте. Здесь по всем правилам самой передовой мичуринской науки был дан бой злокозненной генетике. Хромосомы с генами, это измышление лжеученых, были, наконец, повержены. Но уже поднимала свою ядовитую голову гидра-кибернетика, очередное измышление западных спецслужб. Но вот и она была раздавлена - раз и навсегда. Пока что наша советская физиология тоже скатывалась в болото, пора было заняться ею...

Едва ли не еженедельно проходили экстренные совещания на уровне ЦК и Политбюро посвященые вопросам языкознания, которые были раз и навсегда решены в гениальной работе товарища Сталина "Марксизм и вопросы языкознания". Другая его гениальная работа раз и навсегда сформулировала основополагающий "закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил". С этим законом мы должны были тут же превозмочь все экономические трудности. Не за горами уже то время, когда вообще никаких трудностей не будет. Да, мы по-прежнему будем бороться с природой, обращая ее силы на пользу общества, но повседневные бытовые хлопоты исчезнут с повестки дня. Мы о них забудем. И станем только громко смеяться, вспоминая, какие ничтожные мелочи в прошлом мешали нам жить: голод, например. Или отсутствие жилья. Или - прописки. Или - то и другое, и третье разом.

Стоило ли размышлять о личных проблемах, оглядываться на них, если следовало глядеть только вперед. А там, впереди, было уже на что поглядеть: "великие стройки", "рукотворные моря", "преобразование природы", "сияющие вершины коммунизма"... Его пришествие ожидалось тогда со дня на день. "Дерево, посаженное сегодня, будет плодоносить уже при полном коммунизме!"

Прочитав это в свежем романе лауреата Сталинской премии 1-й степени Олеся Гончара, я, разумеется, тут же бросился считать. По всему выходило - лет пять. Если имелась в виду кокосовая пальма или баобаб, тогда, надо думать, несколько дольше. Во всяком случае, стоило подождать. И личные проблемы казались уже постыдным слабодушием. Мне было бы не по себе, если б о них узнал мудрейший из когда-либо живших на Земле людей, раскуривавший свою знаменитую трубку на портрете в вестибюле бассейна, где я тренировался, - лучший друг физкультурников.

Он вел нас от победы к победе. Он самолично возвысил каждого из нас, сказав с характерным для него твердым кавказским акцентом: "Последний советский гражданин головой выше любого заокеанского чинуши!" Последний - любого!.. Тут уж каждый немного приосанился и стремился глядеть орлом. А мы, студенты-спортсмены, чеканя шаг на физкультурных парадах, как бы непосредственно, впереди всех, шагали в будущее. И я, будущий философ-марксист, прямо-таки помешался тогда на известной гегелевской мысли ( цитированной Энгельсом и подтверждавшейся всей сталинской эпохой), - о том, что все действительное - разумно, а все разумное - действительно. И еще на том, что свобода это осознанная необходимость. И значит, все мы свободны как никогда.

Одно только смущало. Раз уж назрела необходимость в такой великой эпохе, озаренной сталинским гением, в самом появлении на свет этого величайшего из людей, то что было бы, если б его мама родила, скажем, девочку...

Мысль глупая, но меня, помню, так мучила, что я как-то даже проговорился где-то. Ее ( во всяком случае, упоминая косвенно ) ставили мне в вину на грандиозном (по моим понятиям) общефакультетском собрании. И сам декан факультета говорил с трибуны о том, что не для того одерживали мы блистательные победы на фронтах Великой Отечественной войны, чтобы в нашу среду протаскивался оголтелый метафизический детерминизм...

А я сидел, опустив голову, и когда мне предложили встать, чтобы все в зале видели, с кем имеют дело, с готовностью встал и показал себя всем.

Исключение из университета, с факультета, которому тогда придавалось решающее значение, все же дешево мне обошлось потому, видимо, что готовилась республиканская спартакиада, и спортсмены были в цене. Но Сталин в вестибюле бассейна уже смотрел на меня, как мне казалось, укоризненно. Я не оправдал требований эпохи и надо было решиться на что-то, соразмерное с этими требованиями.

Я недолго думал - и двинул в Москву. В столице нашей Родины, уж конечно, нашлось бы решение...

* * * * *

Москва прямо-таки ошеломила меня, окончательно утвердив в мысли об исключительности эпохи, в коей посчастливилось мне родиться. Представить только, вдруг какая-то эдакая Красная площадь, покатая к краям, будто это сама земная кривизна, и ты - на самой макушке планеты, ни более ни менее.

Прославленная Спасская башня с ее знаменитейшими курантами, по всякому удару которых вздрагивает и равняется Земля...

А Мавзолей!.. А кто там - в Мавзолее!!. А кто там - на Мавзолее во дни всенародных бдений и торжеств!!! Просто голова кругом...

Что и говорить! Столица (как я читал в газетах), к которой обращены взоры всего прогрессивного человечества! Равной которой, так сказать, нет в мире!

Вдруг какая-то эдакая улица Горького со свежевысаженными липками, о которых тогда с восторгом писали газеты и твердило радио: вот-вот-де, к ожидаемому со дня на день наступлению полного коммунизма, каждая из этих рахитичных липок вымахает вдруг в преогромную развесистую липу - и Москва разом превратится тогда в могучий сад, подобного которому еще не знала природа...

Шпиль какой-нибудь эдакий в небе - "высотные здания, равных которым", и т. д. "Мосты повисли над водами", как писал, кажется, Пушкин и, кажется, не о Москве... А мог бы и о ней, матушке, вдруг, как бы "по манию руки" (опять же Пушкин!), превратившейся в "порт пяти морей" - Белого и Черного, Балтийского и Каспийского, да еще и Азовского! О Центральном парке культуры и отдыха над Москвой-рекой писали тогда, как о сказочных садах Семирамиды...

Что и говорить! Вечный Град, равного которому уже не бывать, Третий Рим, Новые Афины, многобашенный Вавилон, сияющий Персеполь, стовратные Фивы!.. Аналогии неуместно лезли мне в голову, хотя ясно было, что ничто и никогда не сравнится ни с нашей Столицей, ни с этой Эпохой. Не я ли сам цитировал в школьных сочинениях слова революционного критика Виссариона Белинского: "Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году, - стоящею во главе образованного мира, дающею законы и науке и искусству, и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества"?..

Да и как мы продвинулись еще с даты, указанной великим критиком, какой величайшей победой в величайшей из войн ознаменован наш путь!.. Десять сокрушительных Сталинских Ударов (как утверждала новая историческая наука) – и гитлеровский рейх повергнут в прах. Могло ли быть иначе, если вел нас Корифей Всех Наук, равного которому также еще не знала история! И когда поздно вечером с Красной площади, с вершины планеты, я видел свет в одном из кремлевских окон, я знал: это ОН, мудрейший из мудрых, раскуривая свою знаменитую трубку, неусыпно думает сейчас обо всех нас - значит, обо мне тоже. Кажется, вот-вот он выглянет оттуда и решит, чем бы ещё снабдить и украсить нашу жизнь. Одно это грело душу, окрыляло и пр.

Умолчу здесь об ежедневной добыче пищи и еженощных поисках ночлега. Рассказ об этом нарушил бы единство стиля...

Сдав в гардероб спортивный чемоданчик (модный в то время) с мылом, зубной щеткой, безопасной бритвой, с аккуратно сложенной простыней и другими мелочами жизнеобеспечения, гоня от себя тревогу по поводу предстоящего ночлега, до позднего вечера просиживаю я в читальном зале Ленинки. Студенческий зал в старинном Пашковом доме высоченный - хоть летай под потолком; полуторасаженные окна прямо на Кремль, фарфоровые, гранитные, малахитовые вазы на белых цоколях, мраморные бородатые здоровяки на галереях, симметрично расставленные по балюстрадам - Гераклит, Пифагор, Сократ, Платон, Аристотель , Эпикур...

А сам этот Пашков дом на холме! Высоко поднятая белая колоннада , статуи в ниспадающих хитонах по обе ее стороны. .. Московский Акрополь, открыто глядящий на глухую кроваво-красную стену с зубцами поверху... Отсюда, из зала, я вижу, наконец, Кремль не снизу, как бы с колен; я поднимаю глаза от книг и всматриваюсь сквозь свое отражение в черном стекле...

* * * * *

За высоким окном библиотеки, обращенным на Кремль, творилась История. Наши взоры тогда были обращены на Восток: завершилась многолетняя гражданская война в Китае, страна была объявлена Народной республикой, шествующей по социалистическому пути. Поражал масштаб события: с многомиллионным Китаем уже треть человечества шагала в ногу...

Сам Мао, как некогда царица Савская к царю Соломону, прибыл за мудростью в Москву; сам Сталин беседовал с ним, щедро делясь этой мудростью, почерпнутой у народа.
Сталин и Мао слушают нас,
слушают нас, слушают нас... -
ревели на площадях черные раструбы репродукторов.

Все, казалось, окончательно решено:
Русский с китайцем - братья навек,
братья навек, братья навек...
Москва - Пекин, Москва - Пекин -
идут, идут идут народы...

Был и лирический вариант этой темы:
...Лягут синие рельсы
От Москвы до Шаньси.
И блеснет за перроном
Белокрылый платок -
Поезд вихрем зеленым
Улетит на восто-о-к...

Мао, наш лучший друг, покидал нас - и сердца рвались ему вслед.

Особенно радовались мы тогда обилию китайцев. Казалось, они воздействуют на мировые события уже одной своей массой - как Луна на океанические приливы... Особенно умиляла дисциплинированность китайцев: да они горы сдвинут, если возьмутся разом!

А их величайшее терпение, способность безропотно сносить любые лишения!.. А их врожденный коллективизм, прямо-таки органически им присущий!.. Уже для Конфуция, жившего 25 веков назад, личное неотделимо от общественного. И счастье индивида понималось им как со-участие в делах коллектива и как со-частье - доля выделенная ему персонально...

Последнее, надо сказать, меня несколько смущало: идеи социализма, казавшиеся такими свежими, прямо-таки с пылу с жару, вдруг аукнулись из глухой древности. Смущала, впрочем, и биография Конфуция, чем-то напомнившая каноническое житие Владимира Ильича: тоже выходец из семьи труженика на ниве просвещения, сын добродетельнейших родителей, тоже примерно учился, радуя их своим прилежанием, тоже начинал трудовой путь скромным служакой, чем-то вроде помощника присяжного поверенного... Скромные успехи на трудовом поприще вскоре компенсировались призванием учить и наставлять других...

Не могу судить, насколько достоверны изображения Конфуция, но какое-то портретное сходство тоже, безусловно, было: низенький, упитанный, лысенький - иначе говоря, "с мощным сократовским лбом", с интеллигентными усишками и бородкой...

Скромность Конфуция была выше всех похвал; он постоянно ссылался на своих предшественников – совершенномудрых , которые, как ни отмахивался я от своего назойливого воображения, уже представлялись мне в виде бородатых Маркса и Энгельса - никогда не ошибавшихся, глядевших далеко вперед. "Учение мое, - говорил Конфуций, - ни что иное как учение, преподанное и оставленное нам мудрыми".

Поднебесная империя на тысячелетия стала как бы воплощенным памятником Конфуцию - подобно тому как советское государство "явилось воплощением неугасимых ленинских идей".

* * * * *

Меня, философа-недоучку, сдававшего зачеты по логике, которая так и называлась - формальной, особенно восхищало решение Конфуцием фундаментального вопроса о соотношении теории и практики, базиса и надстройки. Это был блестящий образец ленинской диалектики, подтвержденной затем Сталиным, который, надо думать, дошел до этого без Конфуция, своим умом. Разве практика не базис, не фундамент всякой теории? Но раз так, то теория выше практики - и по самому своему положению обязана быть руководящей и направляющей силой. Не бывает ведь, чтобы фундамент был выше возводимых над ним этажей! Значит, вся жизнь общества должна быть организуема и направляема единственной подлинно научной теорией.

В центре внимания Конфуция (как и нашей коммунистической партии!), само собой, человек. С его повседневными заботами и нуждами. Сам по себе человек мал и беззащитен, как муравей. "Единица – вздор, единица – ноль..."

Но миллионы муравьев это уже муравейник. Кто рискнет его разворотить? Коллектив - вот подлинная опора, если каждый, как муравей в муравейнике, знает свое место и назначние. "Действия того, кто у власти, не должны обсуждаются теми, кто не у власти". Это мудрое указание Конфуция неуклонно проводилось в жизнь и в коммунистическом Китае. А как же!.. Иначе нарушится порядок, возникнет хаос, и никто не будет в безопасности. Так что печься положено не о своем микроскопическом благе - обо всей Родине -
с ее полями-нивами,
с ее лесами-чащами.
Была б она счастливою,
А мы-то - будем счастливы!

Под этими оптимистическими словами советского поэта-патриота (то ли Виктора Гусева, то ли Иосифа Уткина) подписался бы любой правоверный конфуцианец. Все та же опора на коллектив, соборность, чувство локтя и т.п. Один за всех - все за одного. Разом несут все то же бревно - как на знаменитом первом Ленинском субботнике, хотя есть нюансы: тому, кто повыше, достается вся тяжесть, другой, пониже, тянется, чтобы видимость создать. И кому-то еще надо со стороны присмотреть за тем, чтобы кто-то, пошустрее, потихоньку не виснул бы на этом бревне, не ехал бесплатно... Все это вносило некоторую дисгармонию в общую замечательную картину.

Я и понять не мог, что это меня повернуло вдруг к какой-то экзотической области знаний - китаистике. Что тогда притягивало меня к ней? Что за отзвук в душе моей находят слова Конфуция? "Когда в стране справедливость, стыдно быть бедным и ничтожным"... Да беден ли я оттого, что вечно голоден? ничтожен ли оттого, что выходя вечерами из Ленинки со своим заветным чемоданчиком, не знаю порой, где голову приклонить? убог ли, трепеща в сердце своем, завидя милицию, - если живу в стране, осененной подлинной благодатью !?!

* * * * *

"Когда нет справедливости (читаю далее у Конфуция), стыдно быть богатым и знатным". Добродетель сочетается с экономикой, образуя тот симбиоз, который можно было уже определить знакомым мне понятием - политэкономия. В соответствии с конфуцианской моралью предписывалось искоренять из людских сердец дух наживы. "Если сосредоточить в руках Государя право собственности на все в Поднебесной, то лицам, презирающим крестьянский труд (интеллигентам, как можно было понять), тунеядцам, а также стремящимся извлечь двойной барыш (торговцам, надо думать), нечем будет кормиться".

Торжествовало государственное мышление. Пресекалось частное предпринимательство, могущее внести хаос в на века упорядоченную систему. Порой запрещалось нанимать батраков, которые могли бы чувствовать себя зависимыми не от государства, а от своего нанимателя.

Вводилось коллективное хозяйство в деревне - так называемая колодезная система землепользования: земля нарезалась крестьянам на манер иероглифа колодец - вроде сетки из девяти клеточек при известной игре в крестики-нолики. Центральный надел - государственный. Уездные начальники, бао, следили, чтобы крестьяне брались за свои приусадебные наделы, лишь обработав государственное поле, чтобы не разбрасывали где попало собственные экскременты (их надлежало собирать, учитывать и хранить всю зиму), а внедряли бы по грядкам равномерно, чтобы, убирая урожай, не растаскивали государственные колоски...

Бао отвечал за порученное ему дело. За каждые 10 процентов необработанной к сроку земли, или за те же 10 процентов недоданных госпоставок, этой святой заповеди земледельца, бао наказывался десятью ударами палок плюс еще десять - как мы, садясь в такси, тут же платим некоторую сумму до того еще , как трогаемся в путь.

Глубокая мудрость была в том, что по пяткам били прежде всего самого начальника, бао. Тогда как ему самому (как, скажем, секретарю парткома) было уже кого бить...

Гражданственность в Поднебесной, осознание высокого долга, должны были торжествовать над грубой материальностью бытия. Даже последняя нищенка должна была чувствовать высочайшую заботу о себе. "Во имя народа и его блага..." - этой формулой открывались императорские рескрипты с непременной ссылкой на Конфуция, сказавшего: "Когда народ почитается как основание государства, оно пребывает в благополучии".

Труд земледельца официально именовали благороднейшим занятием. Это он кормит Державу. Сам Государь, в теории, обязан был о нем печься; только так оправдывал он свой мандат Неба . Когда во время засухи крестьян косил голод, Государь лично вымаливал у высших сил благодатный дождь. Или вёдро - если грозили наводнения.

Но раз уж забота о кормильцах страны поставлена была на государственную основу, судьба урожая в Поднебесной планировалась заранее. Производительности труда придавалось особое значение. Вопрос этот столетиями не сходил с повестки дня. Сводки с фронтов полевых работ напоминали боевые донесения. Сам Государь, как уже говорилось, молился о ниспослании урожая. Трудовой энтузиазм всемерно поощрялся, но материальным стимулам в этих случаях предпочитались моральные; они выглядели пристойнее и обходились куда дешевле. Поощрялось трудовое соревнование; передовикам, посеявшим и сжавшим в запланированные сроки, вручались памятные знаки и переходящие флажки с выписанными на них иероглифами, соответствовавшими моменту. Высшим поощрением считалось присвоение почетных званий: "Неукротимый пахарь", "Сеятель добра", "Неутомимый жнец"...

Мудрость гласила: "Радуйся, когда налоги уплачены сполна, если даже пришлось заложить собственного сына". Рассчитавшийся первым ставился в пример прочим. Сама нищета его свидетельствовала о высоком чувстве долга и несокрушимой добродетели. Тогда как стремление к личной наживе - худший из пороков. Торговля - постыднейшее из занятий, как убежден был еще сам Конфуций, склонявшийся, как и большевики в 18-м году , к нетоварному производству. Чашка риса (у нас - миска баланды) - вот надежнейшая из валют, не подверженная инфляции. Золото пойдет на отливку самых гигиеничных ночных горшков - так считал Ленин. С ним согласился бы и Конфуций. Кто не работает, то не ест! Последняя нищенка в Поднебесной должна была исполнять гражданский долг - доносить обо всем, что видела и слышала, воспринимая при этом милосердное подаяние прохожих как в некотором роде государственное жалованье...

* * * * *

И все шло бы как по маслу, в соответствии с теорией, если бы, как и у нас накануне НЭПа, не назревала насущная необходимость отступления по всему фронту. Время от времени начинал свирепствовать голод, вплоть до людоедства, редело население (случалось, наполовину), возникали, как мы бы сказали, неотложные демографические проблемы... Как возница, заплутавший в метельной степи, полагается на чутье лошади, так и Государь ослаблял поводья. Легализовались частные промыслы, государственные рудники и солеварни уже сдавались в аренду (даже приватизировались!); уже допускалась эксплуатация наемной рабочей силы, что, впрочем, все же считалось нарушением принципа равенства всех подданных перед Государем.

Снижались налоги. Приветствовалась хозяйственная инициатива. Процветала, как мы бы сказали, стихия рынка. В считанные годы прирастало население. Возвращались к родным очагам ушедшие в бега - и сам собой угасал бандитизм на дорогах. Если проследить за цикличностью урожаев риса в стране, покажется, будто происходили целые климатические сдвиги...

Всякая палка, как водится, о двух концах. Государственная колесница неслась сама собой. Государь никак не мог ухватить поводья. Казалось порой, что и сам он со всей своей чиновничьей камарильей не так-то и нужен. Подданные, печась о самих себе, забывали о высших обязанностях. Потрясались умы. Сдвигались устои. Древние добродетели подвергались сомнению. Кони, несшие державную колесницу, шалели от свободы, казались неприрученными, опасными...

И тогда всякий раз объявлялось очередное исправление имен во исполнение указаний совершенномудрого: "Благородный муж проявляет осторожность по отношению к тому, чего не знает. Если имена неправильны, слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, дела не могут осуществляться. Если дела не могут осуществляться, ритуал и искусства не процветают. Если ритуал и искусства не процветают, то и наказания не применяются должным образом. Если наказания не применяются должным образом, народ не знает, как себя вести".

Наказания тут же начинали применять должным образом. Тот, кто не донес на нарушителя указов, распиливался пополам; тому, кто донес на пятерых, прощалась его собственная вина; не донесший, но раскаявшийся, мог рассчитывать на гуманное умерщвление...

У нас в стране в мое время как раз тоже шла всесоюзная кампания по исправлению имен. Среди евреев вдруг обнаружился совершенно недопустимый процент сионистов и космополитов. Ни среди татар, ни среди чукчей или грузин сионистов не было. Космополиты встречались, но тоже не так густо, как среди евреев. Газеты наперебой писали "об одной антипатриотической группе театральных критиков". Так называлась руководящая статья в "Правде". Разоблачались космополиты, скрывавшие свое истинное лицо, свои подлинные имена, под благозвучными литературными псевдонимами. Все они прилюдно, через центральную прессу, выволакивались на свет божий, представали, так сказать, в натуральном виде перед всем советским народом. Это они - космополиты без роду, без племени, беспачпортные бродяги в человечестве - тащат сюда чуждые нам веяния. "Иностранщиной смердят, а сало русское едят!" - слова известного советского поэта были тогда у всех на слуху.

Беспачпортность - это было серьезнейшее обвинение. Без паспорта советский человек был ничто. Космополиты стали исчезать беззвучно, как умеют исчезать только русские люди, даже если это евреи. Поговаривали уже о том, не пора ли Еврейскую автономную область на Дальнем Востоке, на китайской границе, преобразовать, наконец, в автономную республику, а там, глядишь, и в союзную... Вот и евреи заняли бы свое законное место в семье братских народов!

И я, помнится, первым готов был рвануться туда, на край света, куда, как говорится, Макар телят не гонял, - раз надо. Уже упоминалось о том, что я прямо-таки был помешан на гегелевской мысли о том, что все действительное разумно, а все разумное - действительно.

* * * * *

Но знакомство с историей Китая слегка пошатнуло мою веру в Гегеля. Я читал о том, как после исправления имен опять торжествовал генеральный курс на приоритет морали над грубыми законами рынка. В экономике восстанавливались этические и духовные начала. Товары, конфискованные у торговцев, тут же продавались по гуманным ценам. Протесты торгашей, сокрытие товаров, лишь разоблачали их антигуманную сущность. Кулаки на селе, нивесть откуда взявшиеся, как грибы после дождя, раскулачивались. То из их имущества, что не годилось в казну, распределялось среди беднейших односельчан - и, как говорилось в старинных хрониках, "Государь задаром заполучал людские сердца", обретал, как мы бы сказали, опору в массах.

Заново укреплялась идейно-воспитательная работа в массах, искоренялось рвачество, формировались разумные потребности. Приводились в пример мудрецы древности, довольствовавшиеся крохами, что не мешало полету мысли. Жить высокими целями и благородными идеалами! Энтузиазм творит чудеса! "Совершеннейший муж тверд и в нищете", - сказал Конфуций, и сам отличавшийся в быту примерной скромностью, что тоже роднило его с нашим Ильичом.

Кстати, сам Председатель Мао отзывался о себе в традиционно конфуцианском духе. Кто он? "Всего лишь одинокий монах, бредущий под дырявым зонтиком".

Прославлению совершенных мужей, положительных героев, посвящено все конфуцианское искусство. Налицо стремление отразить жизнь диалектически, в развитии: не такой, какая она есть, а такой, какой ей надлежит быть. Нам тогда это тоже было понятно: герой, ценой собственной жизни спасающий трактор, добродетельный директор, зарабатывающий инфаркт на службе, свинарка, отдающая все тепло своего сердца свиньям... Словом, социалистический реализм .

Вмиг возрастало количество писателей, потому что каждый, умевший писать, почитал за честь воспеть замечательную эпоху, равной которой и т.д. Это был какой-то удивительный всплеск литературы, долго еще не возвращавшейся в свои берега. Качественно она тоже росла. Писали уже не тушью на дешевых бамбуковых дощечках простыми заостренными палочками, но - лаком на шелку, кисточками из барсучьего волоса. Литература, как и прочие искусства, становилась государственным делом и окружалась, соответственно, государственной заботой...

Высшей задачей было осуществление принципа вэнь-хуа, формулируемого как "переработка человека на основе мудрого древнего слова и просвещения". Идеалом было бытие, руководимое высшими принципами. За правильностью мыслей следил учрежденный еще в древности государственный цензорат, юй-ши. Его усилиями изымались из обращения исторические сочинения и даже географические сведения, трактующие о других народах и землях, подвергающие таким образом сомнению избранничество и высокую миссию Поднебесной империи.

Легко ли было идти по этому тернистому пути...

* * * * *

Я читал в древнейшей "Книге правителя области Шан": "Когда народ слаб - держава крепнет, когда держава слаба - народ крепнет, каждый принимается думать не обо всех, а о себе. Государь, следующий истинным путем, стремится ослабить народ, дабы укрепить государство". Я читал это и понимал, что проник в тайну, в самую охраняемую из тайн. Да что говорить! я понимал уже, что владею такой тайной, что тут же обязан умереть, чтобы унести ее с собой. Это мой долг - советского человека! Точно голосом Экклесиаста, тихим, но внятным, было мне сказано: "Ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "Смотри, вот что - новое", - но это было уже в веках, бывших прежде нас". И похолодел я, и почувствовал отчаянно забившееся сердце, точно не за библиотечным столом я перед грудами книг, а по свистку откуда-то сзади поднимаюсь я в атаку под двумя прицелами - в грудь и спину...

Эпоха, "равной которой не знало человечество", оказывается, фатально повторялась в истории! Как вдох и выдох при дыхании. Я все еще надеялся, что это ошибка. Это оставляло мне еще какой-то шанс. Листал одну за другой многотомные истории Востока - глазам не верил... Записался на какие-то курсы лекций по Ассирии, Египту, Урарту, государству Гуптов... Вдруг - уже зимой - попал на какую-то научную конференцию по китайской археографии - просидел три дня безо всякого обеда, буквально ушам не верил. Да понимают ли докладчики и их оппоненты, ЧТО они говорят?!. Нет! Не может быть! Не может этого быть, потому что ЭТОГО не может быть никогда!!!

Пытался успокоить себя, найти разумное объяснение. Понятно, если бы на этой конференции говорили по-китайски, еще лучше - по-древнекитайски, для самого узкого круга, если б все эти книги были в спецхране и тоже, на всякий случай, на китайском языке... Сам я в читальном зале только и делал, что вздрагивал и оглядывался. Представить только, ТАКОЕ черным по белому смогли написать наши нормальные советские ученые на своем родном языке - и это их, живых и здоровых, я увидел всех разом на конференции!.. Ба, да они и сами не понимали, что говорят и что пишут!..

Как-то, спустя много лет, я испытал еще раз нечто подобное, - когда одна моя почитательница (так она представилась) пришла ко мне прямо домой. Жена была на службе, а я как лицо свободной профессии был дома. Так вот эта дама, заявившись в гости, сама сняла пальто и сказала, что только что прочла мою самиздатскую статью о социализме как древнейшей общественной формации, получила адрес в Моссправке - и вот пришла поделиться впечатлениями. Она извиняется, что вот - без звонка, прямо, как есть; она полагает, что это гораздо непосредственнее. А чтобы я как-то не так подумал о ней, заявила, что тоже не лыком-де шита, а работает на каком-то там ракетном полигоне, научный сотрудник, и как раз прибыла сейчас электричкой прямо оттуда, с местных испытаний, и добиралась ко мне с энского вокзала столицы на метро с двумя пересадками...

Тут я, видимо, побледнел, запер дверь и стал умолять ее ничего больше не рассказывать о себе, потому что профессия и род деятельности не имеют значения, тем лестнее, что моя скромная статья заинтересовала человека, столь далекого от проблем историософии...

Уверяю вас: больше о полигоне не было и полслова. Но меня точно обухом меж глаз, - как и тогда, в светлом, теплом, праздничном зале библиотеки. Я смотрел сквозь черное зимнее стекло, перечеркнутое трассами снежинок: вот он в ранней зимней ночи, Кремль, со всеми его башнями и звездами. А там, за поворотом черной стены, эта покатая во все стороны голая площадь, выбеленная прожекторами, и державная гробница с мумией внутри и неусыпной стражей у входа. И зев Спасской башни, и куранты, неумолимо отбивающие время всей планете, и Лобное место - белокаменное и нарядное, как невеста. И все это разом, с содрогающим сердце биением часов в вышине, в белом жутком оцепенении медленно поворачивается на незримой оси...

Как сказал поэт:
"Ты дошел до конца. Оглянись на неверном снегу.
Тяжек хлопьев полет на бетонные струны трибун.
Часовые стоят и глядит немигающий гунн
На стоящих и спящих, и пеплом лежащих
в гробу".
User avatar
Ontario14
Site Admin
Posts: 308
Joined: Tue Feb 19, 2008 4:29 am

Re: Триумф гениалиссимуса

Post by Ontario14 »

Обсуждение статьи Э.Бормашенко "Поговорим о странностях любви" по адресу:

http://club.berkovich-zametki.com/?p=4439
...לִבִּי בְמִזְרָח וְאָנֹכִי בְּסוֹף מַעֲרָב
Locked