Страничка Льва Мадорского

[Polkownik]

Привет, сейчас (с 1994 года) в Дуйсбурге. Послужил, увидел, имигрировал.

[Polkownik]

Магдебург-Территория штаба 3 армии. Фото 2007 года.(сделаны мною)
Домик Командующего армии г-н л-та Митюхина А.Н
http://www.rtv-pvo-gsvg.narod.ru/foto/m ... OA_001.jpg
http://www.rtv-pvo-gsvg.narod.ru/foto/m ... OA_003.jpg

[Лев Мадорский]

Спасибо. Я был на этой территории в 1993 году. Пытался взять интервью у какого-то майора по поручению немецкого телевидения. Искали документы о захоронении Гитлера. Странно, что до сих пор дома заброшены.

[Polkownik]

Когда я там был(2007 год), то уже начинались какие-то "подвижки", была уже охрана и меня пропустили только с разрешения шефа, который и фотографировать разрешил.

[Лев Мадорский]

НУЖНА ЛИ НАМ СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ ?

Бывшая москвичка, получательница социальной помощи Анна, рассказала о разговоре в Социаламте (Центре социальной защиты) Анна хорошо говорит по немецки, но молоденькая и вполне доброжелательная сотрудница не могла её понять.
– Так в чём проблема? – спрашивала она уже в который раз.
– Я же объяснила. Мы с мужем живём в Магдебурге, а дочка с семьёй в Эссене.
– Это ясно. Ну и что?
– Как что? Мы живём здесь, а дочка за 600 километров. В другом городе.
– Что из этого?
– Как не понимаете? Разве это нормально, когда родители и дети живут в разных городах.
– Не вижу ничего особенного. Моя мама тоже живёт в другом городе. Мы перезваниваемся. по праздникам езжу к ней.
– Но у дочки маленький сын.
– А у меня маленькая дочка.
– Вы не хотели бы, чтобы бабушка помогла её воспитывать?
– Мало что я бы хотела. Пусть мама, наконец, поживёт своей жизнью. -- А Вы не хотели бы пожить своей жизнью?
– Хотела бы, конечно, но...
– Так в чём проблема?
И начиналась сказка про белого бычка. Они говорили на одном языке, но не понимали друг друга.
Уверен, что для моих земляков разговор в Социаламте не по- кажется необычным. потому что в бывшем Союзе мы жили по другому, чем живут в Германии, в Европе. Нами занимались бабушки и дедушки. Они прогуливали нас в коляске, водили в детский сад, укладывали спать, пели колыбельные песни. Не считая, что живут не своей жизнью. Это была их жизнь... Так и сегодня. Оторви нас от детей, внуков и жизнь теряет смысл. Знаю бывшего соотечественника, для которого такой разрыв стал причиной серьёзного депрессивного состояния. Он даже пытался покончить с собой. Позже врач–психиатр сумел докопаться до сути и говорил о специфически российском характере суицида.
Действительно, мы, подчас, толком не знаем, что делать с этой своей, собственной жизнью. Нам она не очень-то и нужна. Как и свобода от детей. помните как в сказке Шварца «Убить дракона»: народ получил свободу и не знал, что с ней делать. Речь не о том – хорошо это или плохо. Речь о нашем, российском менталитете... Какие только проблемы не возникают на этой почве.
У знакомой пожилой пары сын нашёл работу в Кёльне. И родители переезжают в Кёльн. Поближе к сыну. Переезд хуже чем землетрясение. Надо найти квартиру. Которую согласился бы оплачивать Социаламт. Потому что большинство приехавших бабушек и дедушек – получатели социальной помощи. Потом перевезти мебель. Но прежде чем перевезти разобрать. погрузить. Разгрузить.

Снова собрать. В нашем случае бабушка и дедушка переезжали из большой квартиры в маленькую. почти вся мебель для новой квартиры не подходила. пришлось её оставить. Или очень дёшево продать. Наконец, с большим трудом переехали. Но всего через полтора года фирма, где работал сын, переводит его на повышение, в свой филиал в Гамбурге. Землетрясение повторяется. И, разумеется, никто не может дать гарантии, что этот переезд последний...
Другой пример. У супружеской пары, проживающей в Магде- бурге, двое детей. перед ними мучительная проблема. Сын с женой и двумя детьми в Берлине. Дочь с мужем и тоже двумя детьми в Франкфурте на Майне. так и мотаются они на последние соци- альные деньги между Берлином и Франкфуртом на Майне. Там пару недель поживут. Тут пару недель. Уж какая тут собственная жизнь?
– Что, – спрашиваю, – без вас дети не могут управиться?
– Мы без них не можем.
– Съездили бы в Париж с экскурсией.
– Поехали как-то. В Вену. Как раз в это время внучка заболела. Сын потом говорил: «Как вас не хватало! Пришлось брать бюллетень. Хозяин был недоволен». Сын работает в частной фирме. Развозит товары на грузовике. Замены ему нет. А невестка, как назло, была в командировке. В другом городе. Теперь больше нет желания ездить.
Другие привычки, другая ментальность у немецких знакомых. Их тоже тянет к детям и внукам. Им тоже без них, порой, тоскливо. Но акценты смещены. Смещены и представления о том как должны строиться отношения взрослых детей с родителями. И со стороны детей. И со стороны родителей. первые считают почти неприличным просить о помощи. Вторые – свою помощь навязывать. Не потому, конечно, что меньше нас любят друг друга. Степень самостоятельности, независимости взрослых детей в Германии на порядок выше.
Видимо, так и суждено мотаться нам за детьми по Германии. Или, если это не получается, комплексовать, мучиться. Так мы жили. Так привыкли. И себя уже не переделать...

[Лев Мадорский]

Разговоры за рюмкой

Раз или два в месяц, в субботу, ближе к вечеру, мы, четверо мужчин, не считая собаки Тоби, крошечного, но очень громко лающего, если ему что-то не нравится, карликового пинчера, собираемся в сугубо мужской, русскоязычной компании. Поиграть в преферанс, немного выпить, поговорить за жизнь. Короче, расслабиться.
Несмотря на общность судьбы, у нас разный жизненный опыт, характер, профессии. Потому почти всегда разговор переходит в спор. Эмоциональный, бурный, до хрипоты. Иногда эмоции захлёстывают, мы превышаем допущенные в вечернее время децибелы, и тогда Тоби начинает лаять. Это снимает напряжение и спор сходит на нет.
В одну их таких суббот разговор крутился вокруг близкой всем темы – в каком возрасте труднее всего начинать новую жизнь. Хозяин квартиры, профессор–психолог, подвижный, с благообразной внешностью и вежливыми манерами, положил на стол лист бумаги и и ручку. У него была несколько утомительная для окружающих привычка – ко всему подходить с научных позиций.
– Расположите, пожалуйста, возрастные группы (от 6 до 20,21–40, 41–60, старше 60-ти) в порядке, который вам кажется правильным применительно к трудностям адаптации.Мы расположили. И обнаружилось, что у всех на этот счёт разное мнение. Профессор попросил его аргументировать.Для удобства изложения обозначим участников импровизированного опроса по профессии: психолог, юрист, инженер, музыкант. Первым взял слово психолог. Он говорил уверенно, длинными, гладко построенными фразами, чётко отделяя слова. Словно читая лекцию в большой аудитории.
-Очевидно, что труднее всего детям и подросткам. В подростковом возрасте всё, буквально, всё – характер, мировоззрение, физическое развитие– не закончено, не оформлено и потому хрупко. Легкоранимо. Оторванный от привычной среды, привычной системы отношений, друзей, иногда, от первой любви, столкнувшись с языковыми проблемами, с благоустроенным, но чужим, непонятным миром, подросток напоминает черепаху, лишённую панциря. Впадает в депрессию. У него...
– Старичок, остановись. Что ты несёшь? Уши вянут, – не дал психологу договорить юрист из Одессы. Маленького роста, подвижный, с порывистыми, нескладными движениями, он вскочил со стула и, возмущённо взмахнув руками, застрочил быстрым, захлёбывающимся говорком:
– Кончай разводить философию на пустом месте. Легкоранимые, хрупкие... У меня сыну 14, а дочке 17 лет. Уже через четыре месяца они не знали что такое языковые проблемы. Чувствуют себя как рыба в воде. Обзавелись друзьями, пропадают на дискотеках и ещё Бог знает где. У дочки, как это у них называется, Freund. Ужасно боюсь, что он меня раньше времени дедом сделает. Но и у сына уже Freundin. Целуются среди бела дня. У всех на глазах. А ты говоришь – легкоранимые. Кому трудно – так тем кому за сорок. До пенсии далеко. Надо работать. А кому здесь нужны совковые юристы, инженеры, учителя? Приходится, как говорил Бендер, переквалифицироваться в управдомы. то бишь в хаусмастеров, сторожей или строительных рабочих. И начинаешь чувствовать себя,- юрист замялся, подыскивая нужное слово – неудачником.
Затем заговорил инженер. ему за 60. Он высокого роста, с большими залысинами, аккуратной ленинской бородкой и плавной речью:
– После сорока ¬переквалифицироваться в управдомы» не стыдно. Даже почётно. Тем более, что в Германии любой труд прилично оплачивается. А, главное, после сорока есть мотивация, которая полностью снимает комплекс неудачника: «Кому здесь нужны (тебя же цитирую) совковые учителя, инженеры, юристы?» Труднее всего тем кому 20–30. Всё начинается сначала. Всё зависит от тебя. От твоих способностей, интеллекта, деловых качеств. В этом возрасте, если жизнь не вытанцовывается, действительно может появиться ощущение неудачника.
И тут началось. Одессит – юрист вскочил и, бешено жестикулируя, возражал инженеру. Я просил слова. Психолог пытался всех успокоить. тоби громко лаял. Мы взглянули на часы и стало ясно, что пора расходиться. Мне, обозначенному выше как музыкант, не удалось высказать свою точку зрения. Хочу сделать это сейчас.
Думаю, что труднее всего тем, кто приехал в Германию после 60-ти. Назовём их условно «старики». Если они не знали языка, то вряд ли смогут его выучить. если они не академики и не лауреаты Нобелевской премии, то вряд ли найдут работу. Если дети остались на бывшей родине или живут в Германии, но переезжают с места на место в поисках работы, то их ждёт одиночество. У стариков всё (всё!) осталось там– воспоминания, друзья, дом, могилы близ- ких. Они остались в той жизни. И это навсегда. Такая у стариков судьба

[Лев Мадорский]

Встреча с неизбежным

Где-то вычитал, что в последние минуты перед смертью человек узнаёт нечто новое и важное о тайне бытия. Ах, если бы пораньше! Что-то новое и значительное узнаёт и человек обречённый. Который знает, что скоро должен умереть. Которому врачи объявили приговор и костлявая положила руку на плечо... Такой траурно-мистический заход сделал потому, что знал такого человека. Говорю знал, потому что Артура Герра, 58-летнего инженера, российского немца из Иркутска уже нет в живых. Неожиданно, на фоне полного здоровья Артур заболел раком крови. Я дружил с ним. В последние дни посещал в больнице. Мы беседовали. Точнее, в основном, говорил Артур. У него была потребность рассказать о том, что он думает и чувствует. Сейчас, спустя более чем три года после смерти Артура, хочу привести некоторые из его монологов. так как запомнил...
– Моя сегодняшняя жизнь, с тех пор как узнал, что находиться на этой земле осталось недолго, имеет мало общего с прошлой жизнью. Многое, почти всё (воспоминания о детских годах, о родителях, о жизни в России, о десяти годах, проведённых в Германии) из этого, теперешнего существования видится иначе, чем раньше. Иногда настолько иначе, что кажется, будто это не я, а какой– то другой человек. Сейчас ясно ощутил, что многое из того, что делал в течении жизни, было неправильно, глупо, ошибочно. Но переделать ничего нельзя... Всегда я был человеком практическим, мало понимающим поэзию, музыку, красоту природы. А сейчас услышал как прекрасна музыка Моцарта. Увидел как красив осенний лес, капелька росы на цветке, восход солнца. Как мудро создан мир и как бессмысленны наши споры по пустякам, придирки к близким, бесконечная погоня за деньгами. Я понял, что духовная сторона жизни несравненно важнее материальной.
Артур рассказал вещи удивительные. О которых понятия не имел. Оказывается есть в Магдебурге (Артур утверждал, что и в некоторых других городах Германии) некое Общество, официально не оформленное, объединяющее людей тяжело больных. Обречённых на скорую смерть. Они встречаются, перезваниваются, поддерживают друг друга. Эти люди не хотят привлекать к себе внимания. Предпочитают не встречаться с журналистами.
– Неизбежное приближается. Оно близко. Оно рядом, – говорил Артур. – Мы, члены Общества, постоянно чувствуем его прикосновение, видим во сне, живём вместе с ним. Но нам легче, пока стоим рядом и держимся за руки. Наш мир – особый, как бы, параллельный, почти не пересекающийся с обычным. В него неохотно пускают чужих. потому что люди, не пережившие то, что пережили и переживаем мы, говорят на другом языке. по другому живут, мыслят, чувствуют. Не обижайся, но вы не сможете понять нас. Тех, кому остались до конца месяцы, недели, дни.
– В новой жизни большинство из нас, обречённых, приходит к Богу. Я, например, понял, ощутил всем существом, что только вера даёт душевный мир, душевное спокойствие. И ещё, что смерть – не конец. Что человеческая душа бессмертна. Она не может полностью умереть. От неё обязательно останется нечто такое, что вечно. Иногда думаю, что жизнь на Земле изменилась бы к лучшему, если бы люди постоянно помнили, что жизнь коротка. Что скоро кончится земное существование и то, что кажется важным, превратится в прах. Где-то вычитал по моему, у Толстого, что человек, приговорённый к смерти, не станет думать о деньгах, карьере, наградах, но «...постарается утешить огорчённого, поднимет упавше- го старика, перевяжет рану, починит игрушку ребёнку». Сегодня звучит несколько наивно, но это правда. У тех, кто почувствовал прикосновение неизбежного, ценности меняются. Мы начинаем по- нимать что самое важное в жизни – доброта, милосердие, любовь к ближнему...
– У нас есть руководитель, который, как ты понимаешь, часто меняется. Есть правление. Оно координирует деятельность. Назна- чает встречи. Составляет постоянно обновляющиеся списки членов организации. Организует помощь тем, кто в этой помощи нуждается. Удивительная вещь: у людей, попавших в наше положение, просыпаются таланты, о которых они не имели понятия. Особенно в тех областях, которые связаны с творчеством: в живописи, поэзии, музыке. Слесарь–водопроводчик, никогда не бравший в руки кисть, рисует прекрасные пейзажи. 50-летний бухгалтер, пишет стихи и собирается, если успеет, издать книжку. Таких примеров много. Сужу по себе. До болезни, в течении многих лет я читал мало. В основном, газеты, детективы. только сейчас потянуло к классике. К книгам великим и вечным. Читаю их и легче на душе...
На похоронах Артура среди собравшихся, в основном, известных мне людей, родственников и друзей было несколько незнакомых лиц. Они стояли в стороне отдельной группой и были (болезненным цветом лица, чем– то ещё трудно выразимым) похожи друг на друга. Я подошёл к худому, высокого роста мужчине, одетом не по погоде легко:
– Говорят, он умер легко, во сне. – Мужчина внимательно посмотрел на меня, пытаясь понять кем я прихожусь Артуру, помолчал. Ответил медленно, отделяя каждое слово:
– Умирать легко. Трудно жить. – И отошёл в сторону, показывая, что не расположен продолжать разговор.
– Это они? – спросила жена Артура.
– Кажется, да.
Члены Общества ушли раньше других. Все молча смотрели им вслед. От них исходила сила, печальная и загадочная. Будто знали эти люди что– то такое, что неизвестно другим. Они шли медленно. С усталыми, отрешёнными лицами. туда, где скоро предстоит встреча. С неизбежным...

[Лев Мадорский]

Никуда не денешься

Странные пируэты вытанцовывает, порой, судьба в Германии с нашими земляками...
Познакомились мы не совсем обычно. Шёл дождь. Не сильный, но всё-таки. Однако, это не помешало. Площадь перед зданием правительства Земли Заксен – Ангальт уже в 11 утра была переполнена. Как позже сообщили по местному телевидению, в тот майский день здесь собралось 3 тысячи студентов. Хотел понаблюдать со стороны, но не получилось. Юный народ прибывал и прибыва. Так что вскоре оказался в самой гуще. Но это не угнетало. Несмотря на серьёзность акции, (студенты протестовали против сокращения бюджета на образование и уменьшения числа учебных мест) настроение, в основном, царило не агрессивное. Скорее, добродушно- весёлое. Студенты есть студенты. Флирт, шуточки, смех. Хотя, речи и плакаты участников митинга к шуточкам не располагали:
«Не разрушайте своё будущее». «Жадность рождает глупость» ,
«Не экономьте на молодёжи». Кульминацией стало выступление министра (то ли культуры, то ли образования – не расслышал), пытавшегося оправдать необходимость шагов по экономии. точнее, не сама речь, а последовавшие за ней свист, крики, скандирование: «В отставку!» «Позор!». Но даже этот взрыв носил несколько театральный характер. Чтобы выплеснуть энергию. И, вроде бы, не грозил перерасти в реальные беспорядки. Хотя на этот случай поблизости стояли несколько микроавтобусов с полицией.
Моё внимание привлёк невысокого роста мужчина со спокойным, несколько отрешённым лицом. Он, как и я, не вписывался в толпу по возрасту (ему можно было дать лет 40–45) и не принимал активного участия в происходящем. Не держал плаката, ничего не выкрикивал, и даже не показывал нормального, обывательского любопытства. Казалось мужчина думал о чём-то своём и митинговые страсти ему не очень мешали. «Наверно, преподаватель» – подумал я и протиснулся поближе:
– Бедный министр. В такой аудитории, наверное, не привык выступать. – Мужчина приветливо взглянул на меня:
– Вы русский? – Я кивнул. И он продолжил по-русски. – Удивляюсь, что, вообще, он решился взять слово. Смелый мужик.
Между тем митинг покатился к концу. Самые упорные ещё что- то выкрикивали, но основная масса стала расходиться. Мы уходили вместе.
– Лев – протянул я руку. – Хочу написать про митинг для русскоязычной газеты.
-Александр. Очень приятно.
– Не нужно быть Шерлок Хомсом, чтобы догадаться. Вы преподаватель с факультета славистики.
– Почти, – рассмеялся Александр. – Студент с факультета гер- манистики. – Поймав мой удивлённый взгляд, продолжил. – Если хотите, расскажу. История, действительно, не совсем обычная. – Мы вышли с площади и свернули в небольшой сквер возле старинного собора. Дождь кончился. Скамейки ещё не высохли, но мы подложили сумки и сели.
– Родом я из Тулы. Окончил московский педагогический. Женился на москвичке. Двое детей – мальчик и девочка. Проработал в школе 9 лет. Учителем немецкого языка. До 93-го года. Да разве это работа? Платят копейки. Во всей школе я один мужик. Представляете? – В сквере было тихо и уединённо. Даже не верилось, что рядом шумит, грохочет центр города. – Короче, понял, больше так жить нельзя. Не–воз–можно–но – Александр произнёс слово по слогам. помолчал. – Жена не работает. Сидит с детьми. Денег на еду не хватает. Живём в коммуналке. Все приятели – кто в бизнесе, кто переводчиком, кто ещё где. Бабки зарабатывают. Один я, как дурак, учительствую. И жена пилит. С утра до вечера: «Ну что ты к этой школе прилип? Неужели не можешь, как нормальные мужики, семью обеспечить?» И тут как раз подворачи- вается случай. позвонил приятель, с которым вместе учился:
– Старичок, есть возможность заработать. требуется переводчик в делегацию юристов. Три недели по Германии. Полторы тысячи баксов. Должен ехать я, но не могу. Жена ложится на оперецию, а у нас, ты знаешь, маленький. В общем, от сердца отрываю. Поедешь?
- Да, – говорю, – поеду. Спасибо. – Хотя не представляю как брошу школу в середине года.
– Только оформляться надо срочно. Отъезд через пять дней.
– Ну и завертелось. В школе скандал. Дома, вроде, жена должна быть довольна. так нет. Опять не так: «Знаем мы эти делегации – шмелегации. Юристы – юристочки». Всё же уехал. Поездка была классная. По всей Германии. Да и полторы тысячи баксов – не шуточки. А мысли уже крутятся – как бы слегка задержаться. ещё деньжат заработать. И снова случай. Приехали в Магдебург. Остановились в пансионате. Хозяин – из русских немцев. Разговорились. «Да, ищу человека, – говорит, – продукты привезти. В доме помочь. В общем, на все руки. Но нужно право на работу. У Вас нет.» Разговор слышал сын хозяина. Студент университета. Он и подсказал: «оступайте к нам учиться. получите учебную визу, право на проживание. И подрабатывать студентам разрешается». Запала мне эта мысль. Жене позвонил. «До Москвы, – говорю, – два часа лёту. Можно на автобусе по дешёвке. Летом приедешь с детьми. ты же хотела , чтобы я зарабатывал.»
– Она ни в какую. плачет: ¬Нет, Сашенька. Пропади пропадом эти деньги. Лучше уж работай учителем», А я уже вошёл во вкус:
«Не волнуйся. На квартиру заработаю и всё. И приеду. Не вечно же нам в коммуналке жить.»
– Короче, поступил, учусь. И работаю. Всё у того же хозяина. Вот уже девятый год. Уже и на квартиру заработал, и на машину. Но деньги такая вещь, знаете. Засасывает.
– А институт?
– Работы оказалось так много, что не могу сдать экзамены. Не получается. Но учебную визу пока продлевают. Надеюсь, в этом году всё-таки сдам...
- Неужто так и живёте? В разных странах. - Так и живём. Никуда не денешься.
Снова пошёл дождь. Мы обменялись телефонами и разошлись.
¬Странные дела случаются, – думал я, – удивительные. Но, с другой стороны, куда денешься. если так судьба повернулась.

[Лев Мадорский]

Юля и три медведя

В русскоязычной прессе давно обсуждается сакраментальный вопрос: предполагает ли интеграция в немецкое общество отказ от русской культуры? Или, напротив, мы, (русские немцы, евреи и просто русские) должны постараться в меру своих слабых сил принести в страну Гете и Бетховена культуру страны Толстого и Чайковского... Перечитываю письма читателей на эту тему и вспоминаю Юлю. Девчушку из маленького, казахстанского города Тында...
Юля только что приехала в Магдебург. Она немка. Но широкие скулы, курносый нос, голубые глаза с лёгкой косинкой. За три- ста лет эмиграции на российских просторах трудно найти концы. Юля ни слова не говорила по-немецки. Но ее определили сразу во второй класс. Без подготовительного языкового курса. причём, ни в классе, ни во всей школе, кроме меня, учителя музыки, не было русскоговорящих. Так настояла мама. «Учиться плавать надо в воде. Если кто-то рядом будет говорить по-русски, она будет общаться только с ним. Знаю по себе».
Мама в чём-то была права. Юля прибегала ко мне чуть ли не на каждой перемене и, поблескивая глазками, подпрыгивая от не- терпения, спешила поделиться впечатлениями.
– По математике, – как у нас. И задачки почти такие же. Всё понимаю... На физкультуре я вторая прибежала. Только плохо, что майка у меня не белая... На обед пить не дают. Надо с собой приносить. А однажды пожаловалась:
– Очень хочется в театральный кружок ходить. Но фрау Арендт не принимает.
– Почему?
– Не знаю. – Подошёл к фрау Арендт.
– Но она не говорит по-немецки.
- А если на немые роли.
Мысль оказалась плодотворной. Юля сыграла стражника, неподвижно замершего с мечом. В «Золушке» придворную даму. По совместительству – кучера кареты. А однажды дерево, в которое превратила одну их героинь сказки Баба– Яга. Актёрская деятельность, даже в немом варианте Юле нравилась. В свои нехитрые роли она вносила выдумку и энергию. Её стражник поражал железной невозмутимостью. Придворная дама необычайно грациозно делала книксен. А дерево так нежно трепетало пальчиками – листочками, что его наградили отдельными аплодисментами. Но особенно проявились актёрские таланты Юли, когда фрау Арендт решила поставить пьесу по мотивам русской народной сказки «Маша и три медведя» и предложила сыграть роль Маши Юле. Фрау Арендт исходила не столько из Юлиных способностей, сколько из режиссёрской «находки», предложенной самими ребятами. В русской сказке героиня говорит по-русски. А за сценой её переводят на немецкий.
Идея русско-немецкого спектакля так захватила юных актёров, что они захотели, чтобы остальные персонажи (три медведя, бабка с дедкой) тоже говорили по-русски. И участники спектакля принялись учить трудные русские слова: « Кто спал на моей кроватике и изьмял её»? А меня попросили сыграть несколько русских мелодий во время немых сцен. Спектакль имел большой успех. Лишь мама Юли была не очень довольна: «Опять всё по-русски. Так она никогда не выучит язык».
Опасения Юлиной мамы были напрасны. Сейчас, когда Юля перешла в третий класс, она свободно говорит по-немецки. Ей даже иногда проще говорить по-немецки, чем по-русски. В театральный кружок Юлия продолжает ходить. Она уже играет нормальные, а не только немые роли. Но память о «трёх медведях» живёт в школе. Фрау Арендт сказала мне, что планирует поставить ещё один русско-немецкий спектакль. Об этом ее попросили дети. И я подумал, что юные мудрее нас. Они просто и легко решили вопрос, о котором говорилось вначале. Может нам стоит чему-то поучиться у детей?

[Лев Мадорский]

MANN... SCHLECHT
(Муж…Плохо)

63-летний житель Магдебурга, в недавнем прошлом москвич, Аркадий Крамер осторожно, стараясь не делать резких движений, поднёс учебник к глазам и прочитал правило ещё раз: «В отрица- тельных конструкциях отрицание ставится в конце предложения».
«Трудный язык, – подумал Аркадий. – Чертовски трудный. – Ich liebe dich..( Я люблю тебя) – Вдруг по этой «конструкции», от которой замирает сердце и кружится голова, кувалдой – «nicht». И всё летит в тар- тарары». – Крамер отложил книгу. Огляделся. В палате никого не было. Оба соседа, маленький, подвижный Мартин и высокий, грузный Гельмут, гуляли в больничном дворе. ему же врач вставать категорически запретил. Аркадий перевернул страницу. после того что произошло, он решил учить немецкий. твёрдо решил. Чего бы это ни стоило. А произошло вот что...
Три дня назад Крамер проснулся от того, что сдавило грудь и стало тяжело дышать. Он включил лампу – 2 часа ночи. Аркадий лёг на спину, закрыл глаза и попытался успокоиться, мысленно привычно балагуря: ¬Не суетись, старичок. Нормалёк. Сейчас пройдёт». Но не проходило. На душе, несмотря на бравурный трёп, было тоскливо: «Неужели всё? Отбарахтался». Сердце бешено стучало. При малейшем движении боль отдавалась под лопат- кой. «Оленька, – разбудил он жену. – Что-то мне нехорошо.»
Оля проснулась сразу. Накинула халат, заметалась: «Что де- лать? Господи! Что делать?» Аркадий бледный, с крупными капля- ми пота на лбу, попытался улыбнуться: «Не переживай. Мелочи жизни. Вызови неотложку». «Да как я вызову, Аркаша? ты подумай, – чуть не плакала Оля. – На каком языке? Я и телефона не знаю. Придётся звонить Марине» Впервые за четыре прожитые в Германии года, они так остро почувствовали беспомощность. Даже безысходность. В большом, густонаселённом городе, в центре Европы – как в пустыне или на необитаемом острове.
До сих пор незнание языка не очень мешало Оле и Аркадию. В магазине достаточно было двух-трёх слов. Врачей (в том числе, зубного) бывшие москвичи нашли русскоязычных. Да и редко они обращались к врачам. В особо трудных случаях помогала дочка, Марина, или её муж. А, иногда, пятилетняя внучка, Наташа. Кото- рая говорила по немецки лучше, чем по русски... Конечно, были си- туации, когда они чувствовали себя неуютно. Даже очень неуютно. Например, недавно. Дети играли под окнами в футбол (Крамеры жили на первом этаже) и очень шумели. Оля прилегла отдохнуть и заснула. Аркадий вышел на балкон, чтобы крикнуть, как он крик- нул бы в Москве: «Ну-ка, ребятки. Давайте отсюда. пока окно не разбили. Здесь не место для игры.» Или что-нибудь в таком духе. Вышел, открыл рот и замер. Сообразив, что ничего сказать не сможет. Ничего! Аркадий потихоньку слинял обратно в комнату... Или в другой раз. В магазине. Оля позабыла выложить из тележки игрушку, которую купила для Наташи. Кассирша, усталая, немоло- дая женщина долго, раздражённо отчитывала её. Оля не понимала,
что говорила кассирша, но по интонации, по осуждающим взглядам очереди, догадывалась, что та обвиняет её в нечестности. Может даже в воровстве. Оля расплакалась. Но ни ответить, ни возразить не могла.
Всё это было неприятно, больно, но не смертельно. А сейчас? Сейчас речь идёт, возможно, о жизни и смерти. Придётся звонить Марине. Чтобы она из Гамбурга (за 300 километров!) вызвала неотложку в Магдебурге. Потому что вот уже полгода как Марина с мужем и дочкой переехали в Гамбург. Ужас как не хочется будить их вреди ночи. Обоим рано утром на работу. А Наташе в детский сад. Но другого выхода не было. В Магдебурге не было знакомых, знающих немецкий, кому она бы решилась позвонить в такое время.
Однако, в Гамбурге никто не поднимал трубку. Только автоответчик подчёркнуто-вежливым Марининым голосом сообщил, что, к сожалению, никого нет дома. И предложил оставить сообщение. Оля вспомнила, что Марина уже давно собиралась взять отпуск на три дня, чтобы съездить в Париж. Она сама подталкивала их: «По- чему вы никуда не ездите»? Поезжайте. Париж – прекрасный город». Значит, наконец-то они собрались. Странно, что не предупредили. Что делать? Что же делать? Последняя ниточка оборвалась.
Оля взглянула на мужа: «Ну как ты?» Аракадий леэжал вялый, сразу осунувшийся. тяжело, прерывисто дышал. На её вопрос не ответил. Таким Оля мужа никогда не видела. Ей стало страшно и она сделала то, на что никогда бы не решилась в нормальном состоянии. Выбежала на лестничную площадку и среди ночи позвонила соседям. Немцам. Пожилой супружеской паре. И когда старческий, испуганный голос спросил «Wer ist da?», «Кто там?» закричала в порыве отчаяния единственные слова, которые пришли ей в голову ¬Man schlecht! Man schlecht!», ¬Муж плохо! Муж плохо!»
Вернулись с прогулки Мартин и Гельмут. Они оживлённо раз- говаривали, смеялись. потом долго, до самого ужина Гельмут что– то рассказывал Мартину. тот внимательно слушал. Иногда, судя по интонации, возражал. Аркадий лежал молча. Задумчиво глядел в окно. У него снова появилось странное ощущение. Которое сопровождало его все три дня, проведённые в больнице. Как будто он находился не в этом, а в каком-то параллельном мире. Наблюдал за происходящим со стороны. Не участвуя в событиях. Наверно, такое ощущение бывает у глухонемых. Жизнь проходит мимо. Не
задевая. Не касаясь. Не пересекаясь с твоей. Ощущение стран- ное. Для общительного человека, каким был Аркадий, невыносимо- мучительное.
Аркадий Крамер надел очки и поднёс к глазам учебник: ¬Я буду учить язык, – повторил он по нарастающей. – Я выучу язык. Я непременно выучу немецкий язык…»