Страничка Льва Мадорского

[Лев Мадорский]

ОБМАНЫВАЙТЕ И МИР СТАНЕТ ЛУЧШЕ

С детства нас учили – обманывать плохо. Надо всегда говорить правду. Жизнь показала, что всё не совсем так…
Мой знакомый, живущий, как и я, в Германии, назовём его Игорь, необычный человек. Режет в глаза правду–матку. Направо и налево. Что думает, то и говорит.
9 мая, в еврейской общине отмечали День победы. Преклонного возраста ветеран, увешанный орденами и медалями, произнёс тост за процветание Израиля и, одновременно, осудил нерешительность страны обетованной в борьбе с террористами: «Вот если бы мы, участники войны, там были, мы бы им показали». Игорь тут же вскочил и выдал ветерану по полной программе: «А что же Вы не там? Что же сюда приехали, где мир и спокойствие? Где стреляют только петардами под Новый год. Издалека легко осуждать и советы давать». Ветерану стало плохо с сердцем и вызвали неотложку.
На свадьбе одного русскоязычного бизнесмена (молодая жена была на 20 лет моложе) Игорь произнёс скандальный тост: «Жена никогда не видела мужа молодым. Выпьем, чтобы она увидела его старым!»
Одни Игоря избегают: «У мужика крыша поехала». Другие хвалят: «Молодец! Так и надо. Я бы не смог».
Недавно встретились с Игорем в одной компании и за рюмкой разговорились:
– Я прямой человек, – сказал он. – Не дипломат. Терпеть не могу юлить и притворяться. Люди должны знать правду о себе. Если вижу подлеца или дурака, то и говорю ему это в лицо, а не шепчусь за спиной. Как многие. За это в жизни натерпелся. И морду били, и с работы увольняли, – Игорь помолчал. – Вот жена недавно ушла. Правда ей, видите ли, не нравится, – он снова помолчал и продолжил уверенно, с победной интонацией, – но принципов своих не изменил, и менять не собираюсь. Если бы все так делали, жить на Земле было бы легче и приятней. Снова помолчал и неожиданно предложил:
– Хочешь про себя правду узнать?
– Как-нибудь в другой раз.
– Шучу. Не переживай. Скажу одно, ты никому правду в лицо не скажешь. Верно?
Это было верно. Это Игорь правильно подметил. Я, действительно, считаю, что говорить всегда правду – зло. От этого на Земле не легче и приятнее жить будет, как Игорь считает, а хуже и страшнее.
Когда стал прикидывать, когда нельзя говорить правду, то увидел, что это случается очень часто.
Имею в виду не только медицинские случаи (в Германии врач, не задумываясь сообщает больному, например, о раковых метастазах), но и многое другое.
Но немало жизненных положений, когда можно, просто необходимо лицемерить, обманывать, на худой конец, умалчивать (что, подчас, равносильно обману), если что-то уже произошло и ничего нельзя изменить. Например, человек постарел и плохо выглядит, разбил машину, потерял деньги, сморозил глупость. Список можно продолжать и продолжать.
Мне могут возразить, что тактичный человек именно так и поступает. Может быть. Но только не в отношениях между близкими людьми. Многие почему-то считают, что жене, мужу, родителям, детям, другим близким, можно и даже нужно говорить правду в лицо. В результате, как это ни парадоксально, самые тяжёлые душевные раны мы получаем как раз от родных и близких.
Бессмысленно и жестоко бить по болевым точкам, если ничего нельзя изменить. А мы, в своём большинстве, не можем удержать- ся и не лягнуть лишний раз сделавшего ошибку.
В этом смысле, гоголевский Манилов – положительный герой. Его приторные комплименты, замешанные на сладких фантазиях, не приносят зла и более полезны, чем обличительные монологи правдолюбцев.
Иногда смотрю популярную российскую телепрограмму «Пусть говорят». Там открыто, на глазах у миллионов, обсуждают запутанные семейные коллизии. Говорят правду и говорят безжалостно. Бьют в болевые точки. Такое избиение, несмотря на умного и деликатного ведущего, Андрея Малахова, аморально и пробуждает самые худшие человеческие инстинкты. В-первых, потому что, правда, разная. У каждого – своя. А, во-вторых, библейская заповедь «не суди другого…», кажется мне одной из самых верных и жизненно важных.
Особенно хорошо понимают важность обмана и владеют его ис- кусством политики и дипломаты. Опросы показали, что северные корейцы в окружении, так называемых, социалистических ценностей, и, свойственной этим ценностям, атмосферы умалчивания и обмана, чувствуют себя вполне комфортно.
Также комфортно недавно чувствовали себя и мы, бывшие граждане первой в мире страны победившего Социализма. У них безработица и негров линчуют – читали мы ежедневно в газетах и слышали по телевизору (за бугром бывали единицы), а у нас свобода, равенство и братство. Субъективное состояние человека важнее объективной реальности.

Давайте восклицать, друг другом восхищаться, Высокопарных слов не надо опасаться.
Давайте говорить друг другу комплименты, Ведь это всё любви счастливые моменты,– пел Булат Окуджава, поэт и мудрец.

Давайте обманывать друг друга, если этот обман помогает людям жить, и мир станет лучше.

[Лев Мадорский]

Брачный контракт

До сегодняшнего вечера всё шло классно. Просто потрясающе. Три недели – как во сне. Из стандартной, двухкомнатной квартиры в грязноватом, центральном районе Кишинёва, где Вика жила с родителями, она перенеслась в небольшой, уютный дом в окрестностях Мюнхена. Со сказочным видом из окна на горное озеро и горы, покрытые сосновым лесом. В этом доме с первого дня Вика стала полноправной хозяйкой. А, главное, почувствовала, что Марцель её любит. Несмотря на молодость и отсутствие опыта серьёзных отношений с мужчиной, Вика не могла ошибиться. Это была любовь. Марцель не много говорил. Он, вообще, был неразговорчивый. Но взгляды, касание рук, постоянные знаки внимания – всё это с первых дней сделало их совместную жизнь в одной спальне естественной и гармоничной. Постепенно и Вика, окутанная полем любви, стала ощущать, что ещё недавно почти незнакомый, высокий, спортивно сложенный мужчина становится ей близок. Между ними протягивались, становились всё более прочными нити понимания и нежности. А вчера Марцель сделал ей предложение. И она согласилась. Так было...
Но сегодня вечером, после ужина Марцель принёс ей эти несколько листов бумаги, аккуратно отпечатанных на компьютере. И попросил прочитать. Это был брачный контракт. Из 12 пунктов. Она читала, перечитывала вот уже в который раз и не могла поверить. Строчки путались и прыгали перед глазами. Господи, что же это такое? Пункт третий: «При разводе жена не претендует на дом, машину, гараж...» Список был значительный – до холодильника и стиральной машины. Или пункт пятый: «Родители жены могут навещать дочь, но не должны задерживаться в нашем доме более 7-ми суток». Вспомнились последние дни перед отъездом в Германию. Слова мамы...
Папа в эти дела не вмешивался. Но мама, когда Вика после четырёхмесячной переписки по Интернету собралась ехать в Гер- манию, чтобы познакомиться с Марцелем лично, была против. Уже куплены были билеты. Уже с большим трудом, выстояв в посоль- ство, длинные очереди, Вика получила визу. Уже оставались считанные дни до отъезда. А мама снова и снова, каждый день, волнуясь и повышая голос до крика, пыталась её отговорить:
– Да пойми, наконец. Что ты о нём знаешь? Ничего не знаешь. У тебя один шанс из тысячи. Из десяти тысяч. Письма и фотографии – это пустое. Чтобы понять человека, надо его видеть. Надо с ним говорить. Надо его за руку держать. Надо в глаза ему смотреть.
– Мама, – возражала Вика, – но я же для этого и еду. Приеду и посмотрю.
– Так не смотрят. Ты не в отеле будешь жить. Ты приезжаешь к нему в дом. Фактически, спишь в его спальне. Иначе не получится. Для мужчины пустяки. Небольшое приключение. А для женщины, особенно, для молоденькой девушки, если вы друг другу не понравитесь, или, если, в действительности, у Марцеля несерьёзные намерения, это всё унизительно. И потом... Другая страна. Другие обычаи, привычки. Другие отношения в семье. Что ты про это знаешь? Ничего – Она читала, перечитывала брачный контракт и думала, что мама была права...
Всё началось с того, что Вика во время школьных каникул поехала переводчицей с молдавским ансамблем фольклорного пения в турне по городам Германии и Франции. Поездка длилась всего две недели, но этого было достаточно. Она увидела, что есть другая жизнь– яркая и обеспеченная. После Парижа и Дюссельдорфа в маленьком, провинциальном Кишинёве ей стало скучно и уныло. И Андрей, спокойный, несколько флегматичный парень, работавший прорабом на стройке, с которым они дружили ещё со школы и собирались пожениться, показался Вике серым и будничным. Ей хотелось праздника и большой любви. Она стала регулярно просматривать сайт «Знакомства» в Интернете». И получилось... Роман по Интернету разворачивался на редкость удачно. 22-х летняя Вика из Кишинёва, учительница немецкого языка, и 28-летний Марцель из Мюнхена, продавец обувного магазина, четыре месяца переписывались. Потом Вика приехала в Мюнхен, словно попала в сказку, и вот теперь этот контракт...
Зашёл Марцель:
– Ну, прочитала? Всё тебя устраивает? Может, хочешь что- нибудь добавить?
– Нет. Мне нечего добавить. Всё правильно. – Вика сидела, немного покачиваясь, закрыв лицо руками.
– Что такое, дорогая, – забеспокоился Марцель. Он присел рядом, погладил её по волосам, – я что-то сделал неправильно? Я что-то неверно написал? Ты скажи – я исправлю.
– Нет, нет. Всё правильно. У меня просто разболелась голова.
В этот вечер Вика сказала, что ей нездоровится и она будет спать отдельно. В другой комнате. Она лежала, смотрела в потолок и кривилась, как от боли. Слёзы застилали глаза. Как-то сразу, неожиданно Марцель стал ей неприятен. Она плакала и не понимала, как завтра встанет и посмотрит ему в глаза. Что скажет. И никого не было рядом, чтобы посоветоваться. Как быть? Что делать? Одно Вика знала точно. Она не сможет любить человека, который в один день делает предложение и думает о том, кому достанется холодильник в случае развода. Не сможет. Никогда.

[Лев Мадорский]

НОЧНАЯ ОХОТА

Эта история произошла в июле 2008 года с проживающем в Магдебурге доктором техническим наук Михаилом Каминским. В прошлом питерцем. Невысокого роста подвижным мужчиной, которому никак не дашь прописанных в паспорте 68 лет. Миша любит пошутить, обожает розыгрыши, всевозможные наколки, но эту историю рассказывал приглушенным голосом, отводя взгляд в сторону, болезненно кривясь и, как бы, заново переживая.
Позвонил из Питера директор института, где раньше работал: «Старичок, если не приедешь, много потеряешь. Решил отпраздно- вать пятидесятилетие на полную катушку». Я понял, что ожидается что-то необычное. И поехал. Тем более, что шеф – вполне приличный мужик. Юбилей, действительно, получился грандиозный. Арендовали пароход и катались по Неве. На палубе – джаз-банд. Горячим заправлялись в ресторане на Фонтанке. Ну и водочка, конечно, лилась немеряно. Потом всех развозил по домам водитель шефа. Еединственный трезвый. Настроение было приподнятое, я слегка «под шафе.И я забыл. Всё забыл. Что время позднее. Что в бумажнике полторы штуки баксов – шеф должок отдал. «Высади у метро, – попросил водителя. – Немного проветрюсь. Тут до дома пару остановок»
В метро они его заметили. Два милиционера– крепыша. Один высокий, другой пониже. Чем-то похожие. С русыми волосами, падающими на лоб, гибкими движениями и азартным блеском в глазах. Крепыши вышли на ночную охоту и сразу обратили внимание на невысокого роста, хорошо одетого, не очень уверенно стоящего на ногах, мужчину: «Гражданин, Вы нетрезвый. Здесь нельзя», – подошёл к Каминскому тот, что повыше. Это был сигнал. Заиграл охотничьи рог. Ещё не поздно было повернуться и выйти. Ещё был шанс. Но Миша ничего не замечал. У него было прекрасное настроение. Мир казался светлым и радужным. Он расплылся в улыбке: «Ничего, я не пьян. Мне всего две остановки». Миша вступил в разговор. Это была ошибка. Это был конец.
«Значит, Вы сопротивляетесь ?», – высокий крепыш заломил Каминскому руку и повел в комнату милиции. «Отпустите. Я пойду сам», – пытался вырваться Каминский. Бесполезно. Хватка у крепыша была железная.
В комнате милиции его обыскали, проверили документы и отправили в вытрезвитель. Уже сидя в зарешёченном газике Миша проверил бумажник. там было 10 рублей. Доллары исчезли.
Рассказывает Миша:
– Никогда не был в вытрезвителе. то что увидел, превзошло самые худшие ожидания. Большой зал, в прошлом, видимо, спортивный, разделён решётками. Пол бетонный, без покрытия. Грязно, душно, неухожено. В комнате администрации – трое. Развалившийся в ободранном кресле начальник, с маленькими, недобрыми глазками, (про себя окрестил его – садист) приказал раздеться. Догола. Даже снять носки и трусы. Я отказывался. Кричал. Требовал позвонить Алексею Ивановичу, своему бывшему шефу. Садист ухмыляясь, постукивал пальцами по столу и с видимым удовольствием наблюдал мою истерику. Потом что-то
тихо сказал подчинённому, маленького роста, суетливому, с ред- кими, гнилыми зубами, похожему на крыску. тот быстро и умело раздел меня. Болезненно ударял, если я пытался сопротивляться. Третьей в комнате была молодая женщина, толстая, оплывшая от пьянства, равнодушно поглядывавшая на происходящее. Окрестил её – пьянь. Пьянь измерила давление и повела в душ. Я вырывался, кричал, что так это не оставлю, что буду жаловаться. Что меня ограбили в милиции. Садисту, видимо, крик надоел. «Отведи его в карцер. Пусть угомонится», – приказал он Крыске. Так я, совершенно голый, оказался в карцере. Огороженным решёткой пространстве. Бетонный пол, грязные стены, маленькое окошко под потолком. «Фашисты, садисты, гады ползучие?» – я уже мало что соображал, выкрикивая пустые и ненужные слова, стучал в дверь. Наконец, окончательно изнемог и присел на корточках на холодный, бетонный пол.
– Через два часа Крыска смилостивился («Ну что, успокоились?») и перевёл меня в общую комнату. Там стояли кровати, покрытые крошечными, в треть нормальной величины, одеялами и простынями. Из, примерно, 20 мужчин, находившихся в комнате, по настоящему пьяных было не более половины. Человек шесть-семь, сгруппировавшись в кружок, о чём-то беседовали. прислушался. Рассказывал молодой человек лет 30-ти с приятной, интеллигентной внешностью: «Первый раз в жизни пошёл в казино. представляете, в первый. Наверно, новичкам везёт. Выиграл 950 долларов. Для меня очень приличные деньги. Выхожу. Настроение отличное. Погода тёплая. Присел на скамейку, чтобы немного успокоиться. И сразу, как из под земли, два сержанта подкатывают: «Ваши документы, гражданин». «А что случилось? Документов при себе нет».
«Тогда пройдёмте в комнату милиции. В соседнем доме. Выясним
Вашу личность». Короче, обыскали, деньги отобрали. Да ещё в
«обезьянник» отправили. Хотя выпил за весь вечер рюмку шам- панского...». Таких историй, как две капли воды похожих на мою, услышал в ту ночь много. Людей выпивших, но не пьяных, или даже совсем не пивших, милиционеры останавливали на улице, в метро, особенно многих, при выходе из ресторана, привозили в от- деление, отнимали деньги, а потом направляли в вытрезвитель. И я понял. То что случилось со мной – не игра случая. Не парочка милиционеров – преступников. Это бизнес. Это поставленная на поток, ночная охота.
Однако, Миша решил побороться. Бывший шеф – большой человек. Со связями. Ещё посмотрим кто кого. Утром его отвезли в отделение. Молодой, лысоватый капитан смотрел на Каминского снисходительно-весело: мол, с кем не бывает. Протянул отпечатанный на компьютере листок: «Подпишите». В листке указывалось, что у Миши нет претензий и что он согласен оплатить медицинские услуги. «Не подпишу, – отодвинул листок Каминский. – Меня ограбили. Отобрали полторы тысячи долларов». «Ну что ж. Не хотите не подписывайте, – весело согласился капитан. – Тогда придётся у нас посидеть. Пока не созреете»
Мишу увели в комнату, с решёткой вместо двери. В комнате, как и в карцере, не было ни кровати, ни стульев. Напрасно он возмущался, кричал, просил дать разрешение позвонить. Милиционеры, вроде бы, нормальные люди, с обычными, нормальными лицами, деловито проходили мимо, занятые своими делами и не обращали на него не малейшего внимания. Как это могло быть? Невероятно! Трудно было поверить, что совсем рядом за окном ходят обычные люди, большой, современный европейский город живёт обычной жизнью. Возникло странное ощущение, что он попал в какой-то параллельный мир, существующий рядом с настоящим, но с ним не пересекающийся. Миша присел на корточки (за последние часы эта поза стала излюбленной) и попытался задремать. Не получалось. Время тянулось медленно. Мучительно медленно. Так прошло три или четыре часа. Голова была тяжёлой и пустой. Хотелось пить. Заныло, затянуло в левой половине груди. Ужас, безнадёга, отчаяние навалились на Каминского. Он вскочил, стал бешено трясти решётку, закричал чужим, непривычно сильным, хриплым голосом: « Выпустите меня. Выпустите. Я всё подпишу. Всё, что угодно»
В тот же день Каминский улетел в Германию.

[Лев Мадорский]

КАК МЫ СПАСАЛИ КОШКУ

Было часов пять вечера. Или чуть побольше. Я, обливаясь потом, ехал на велосипеде по Магдебургу. Жаркий, августовский день катился к концу, но духота не уходила. Липы вдоль дороги стояли поникшие и неподвижные. Ни ветерка. Ни намёка на ветерок. Не Магдебург, а Сахара. Горячий, застывший воздух сковывал движения и мысли. Хотелось пить. Хотелось встать под душ.
Хотелось окунуться в озеро, которое рядом с домом. Хотелось к морю, в горы, куда угодно. Хоть на север к белым медведям. Где не жарко и потому прекрасно...
Сначала я услышал. Необычные звуки. Резкие, душераздираю- щие, нечеловеческие. Потом увидел, что передо мной, на велосипедной дорожке стоят несколько человек. Двое подростков, мальчик и девочка, высокий старик с палкой лет семидесяти и ещё один мужчина. Средних лет, небритый, по пояс обнажённый, в грязных, потрёпанных джинсах. похожий на бомжа. Я подъехал, и заглянул через плечо старика. На обочине дороге, под деревом лежала, вытянув лапы, кошка. Обычная, непородистая, с рыжеватой расцветкой. Кошка, видимо, болела. Или была ранена. Она не обращала внимания на окруживших её людей, тяжело дышала, а, время от времени, громко, пронзительно мяукала. почти кричала:
« Мне плохо. Мне больно.Помогите.»
- Вас есть телефон? – спросил старик.
-Есть. – Все обернулись ко мне. Странно, но я оказался единственным обладателем функтелефона в этой случайной компании.
-Вы не могли бы позвонить?
-Куда? – Все молчали. Никто не знал куда.
- Позвоните в полицию, – предложил мальчик. Лет 13–14, в порванных на коленях джинсах, белобрысый, подстриженный наголо. Телефон полиции я знал.
– Дежурный Улицки. – Голос полицейского был тягуч и замедлен. Видимо, от жары и отсутствия серьёзных нарушений.
– Я звоню с улицы Alt Fermersleben. Тут лежит больная кошка. Громко кричит. Как поступить?
-Кошка Вам мешает?
-Нет, не мешает. Просто хочется кошке помочь.
-Позвоните в Tierheim (приют для животных.) Полицейский про- диктовал телефон. – Я громко повторил. Девочка, в таких же, как у мальчика, рваных джинсах записала на клочке бумаги. Между тем, наша компания сочувствующих больной кошке, всё увеличивалась. Подошла молодая женщина с ребёнком в коляске и средних лет, супружеская, русскоязычная пара, с которой я был знаком. Кошка, по прежнему, не обращая внимания на такое количество зрителей, лежала на боку в неестественной позе и время от времени громко, пронзительно мяукала. Я набрал номер приюта. Там никто не отвечал. – Звоните опять в полицию, – предложил мужчина, похожий на бомжа.
- Дежурный Улицки.
- Извините, я только что звонил в отношении кошки. по телефону, который Вы мне дали. Никто не подходит.
- Кошка точно никому не мешает? – снова спросил полицейский.
- Нет, не мешает.
- Тогда позвоните в Tierschutzverein (Общество охраны живот- ных). Может там Вам помогут. – Он назвал новый телефон. Девочка снова записала.
Странно. Несмотря на жару никто не расходился. Да и жара, вроде, поуменьшилась. Появилось новое ощущение. Ощущение, что все мы, собравшиеся здесь, принадлежим теперь общему делу. И не можем просто так уйти. Дело не закончив. Между нами возникли, возникали прямо на глазах, нити взаимопонимания и чего– то ещё, трудно определимого. Чувство сострадания к больной кошке создавало особое биополе, превратившее случайную группу людей, таких разных и непохожих, в коллектив единомышленников.
– Что это за Tierheim? – возмущался мужчина похожий на бомжа. – Пол шестого, а они уже разбежались. Как будто кошки и собаки живут только в рабочее время. – Все согласно кивали. – Звоните быстрее, – взволнованно сказала женщина с коляской. - А то и в Обществе по охране животных никого не застанете. – Я позвонил.
– Tierschutzverein Magdeburg von 1893 , Müller (общество защи- ты животных) – представился энергичный, женский голос. Я ещё раз рассказал ситуацию.
– Это кошка или кот?
– По моему, кошка.
– Скажите точнее, – настаивал энергичный голос.
– Слушайте, какое это имеет значение? Кошке плохо. Она, возможно, умирает. Вы можете помочь?
– Это имеет значение. У нас есть списки пропавших кошек. Мо- жет быть по Вашему описанию удастся найти хозяина. – Мальчик, слышавший разговор, подошёл ближе и уточнил, что это, действительно, кошка.
– Кошка полностью рыжая или кончики лап другой окраски? – Я повторил вопрос. Все возмущённо загудели. В это время кошка снова громко, пронзительно замяукала, закричала.
Старик с палкой, который до сих пор молчал, попросил теле-
фон: «Дайте-ка я скажу. так, чтобы они там сразу поняли». Я дал
старику телефон.
¬ Вы что полностью свихнулись? – перевёл я для себя то, что он громко говорил, почти кричал в трубку. – Вы животных защищаете или только болтовнёй занимаетесь? Кошка умирает, а Вы спрашиваете про окрас лап. У Вас что от жары совсем мозги высохли?- Старик кричал что-то ещё. Потом, выслушал ответ (девочка записала новый телефон) и вернул трубку: ¬Звоните в «Feuerwehr» (пожарная охарана). Там есть специальная служба по спасению животных.- Я позвонил. Пожарники приехали через
10 минут. Ещё издалека мы услышали завывание сирены. Спаса-
тели животных мчались, как на пожар.
И вдруг рыжая кошка, больная, умирающая кошка, услышав завывание сирены, вскочила, пробежала под колёсами коляски, и, ловко проскочив между прутьями высокой, железной ограды, исчезла во дворе близлежащего дома. Подъехали спасатели – красного цвета микроавтобус с мигалкой. Из него выскочили мужчина и женщина в белых халатах: «Ну где кошка?» Мы, ещё не совсем пришедшие в себя от поведения неожиданно выздоровевшей кошки, запинаясь, смущённо улыбаясь, рассказали о том, что произошло. Потом все, включая спасателей, долго смеялись. День уже казался не таким изнурительно-душным и жарким. Настроение было хорошее.

[Лев Мадорский]

ПЕРЕБОР

– Передайте, пожалуйста, вон тот салатик.
– Пожалуйста. – Высокий, молодой человек лет 30–35-ти, с явно излишним весом, в очках, со старомодной, «ленинской» бородкой и спокойным, несколько флегматичным выражением лица, сидевший около меня, встал и передал блюдо с салатом женщине на другом конце стола. Но неудачно. Задев бокал с вином. Вино разлилось. Пожилая дама, сидевшая с другой стороны молодого человека, испуганно вскочила, в опасении, что вино выльется на платье. Одни рассмеялись. Другие сделали вид, что не заметили.
День рождения раскачивался тяжело. Дело, конечно, было не в разлитом вине. Просто, как-то не клеилась общая беседа и то и дело возникали мучительные паузы, так неприятные за праздничным столом. Я догадывался почему. Хозяину дома стукнуло 50-ти он (невысокого роста, подвижный, с мелкими, кукольно-правильными чертами лица) пригласил гостей, большинство из которых друг друга видели в первый раз: местных немцев с работы, соседа по дому с женой, русско- и немецкоязычных членов шахматного клуба (в том числе меня), других приятелей и знакомых. Всего человек двадцать. Короче, даже после того как было прилично выпито (мужчины пили, в основном, водку) атмосфера продолжала оставаться скованной и разговор шёл между отдельными, небольшими группками, сидевшими рядом. Я недавно приехал в этот город, почти никого не знал и присматривался к соседям по столу, чтобы завязать разговор.
Вот видите, – обратился ко мне молодой человек, разливший вино. Он выпил несколько рюмок и флегму его как рукой сняло. – За столом, как в капле воды, вечная наша проблема: местные немцы и мы, приехавшие из бывшего Союза, настолько отличаемся друг от друга, что даже не можем найти общей темы для разговора.
– Темы-то есть, – не согласился я. – Нет человека за столом, который смог бы тему предложить. Да и не все гости говорят по- немецки. – Сосед протянул руку.
– Вадим. племянник хозяина дома. За знакомство. – Мы выпили. – И какие же это темы? Может, я и есть тот самый человек.- Его глаза за очками озорно поблёскивали.– На мой взгляд, повторяю, дело не столько в знании языка, сколько в том, что мы очень непохожие.
– Ну, не преувеличивайте. Если и есть какие– то различия, то они незначительны и довольно быстро исчезают. Посмотрите на тех, кто здесь живёт 20 и более лет. Это настоящие немцы. Не отличишь.
– Может, я бы и поверил Вам, – возразил Вадим, – если бы сам не столкнулся. На своей шкуре не испытал. Мы разные, – повторил он, с непонятной мне эмоциональностью. – Мы абсолютно разные. Как будто с разных планет прилетели.
Я молчал, понимая, что за такой убеждённостью кроется нечто, о чём Вадим, если захочет, расскажет сам. И не ошибся.
– Я приехал полгода назад и, поверьте, ощутил эту разницу на полную катушку, – начал Вадим свой рассказ, одновременно жуя и накладывая в тарелку то один салат, то другой. – Причём, вовсе не из- за языка. С языком у меня проблем, практически, нет: окончил иняз и преподаю немецкий в гимназии. В Минске. Точнее, преподавал. Пока тут свои проблемы решал, меня с работы уволили. – Он помолчал и махнул рукой на юбиляра. – Это всё дядя. А, точнее, его брат, мой папаша. Который ужасно переживает, что я до сих пор не женат и без конца мне невест подкидывает. То одну, то другую. Вот и на этот раз отец попросил дядю (он женат на немке и уже лет двадцать живёт в Германии) найти очередную невесту. И дядя нашёл. Он, Вы, наверно, знаете, работает в полиции. И девушка, Инга – тоже полицейская.
– Ну, списались по Интернету. Как положено. А потом я приехал. В летние каникулы. естественно, на свои деньги. Которых, кстати, хотя я и подрабатываю переводами, у меня не так– то много. Во всяком случае, на жизнь в отеле (на первое время это был бы идеальный вариант) не хватало. Так что вынужден был остановиться у Инги. Она до сих пор живёт с родителями. В не- большом двухэтажном доме. На первом этаже родители. На втором Инга и семнадцатилетний брат, ученик гимназии. – Вадим набрал ещё салату, выпил очередную рюмку и продолжил.
– Сначала всё было классно. Инга очень симпатичная, милая девушка. Хотя и полицейская. Проблема в том, что нет у меня финансовой возможности ухаживать за Ингой на должном уровне: пару раз сходили в ресторан, разочек в горы съездили и всё. Конец. Я оказался на полных нулях. А тут ещё Инга наносит удар ниже пояса: «Ты не мог бы оплатить часть расходов за электричество и воду? Это для родителей». При этом показывает счёт, где указано, какая часть расходов приходится на меня. А Вы говорите не разные? Я в гостях и должен платить за электричество и воду. Очень мы разные, – повторил Вадим в который раз и как-то болезненно скривился. – Тогда я и понял, что вряд ли сумею эту разницу преодолеть.
Он помолчал, расслабился, откинулся на стуле, весело посматривая кругом.
– Но что делать? Пришлось себя через коленку ломать и одолжить деньжат у дяди. Довольно приличную сумму. Тем более, что Инга отпуск взяла и предложила поехать на Майорку. На три недели. После Майорки (там всё было замечательно, если не считать того, что бабки опять подошли к концу), сделал ей предложение. Инга согласилась. Через две недели регистрация брака. А, буквально, на днях очередной сюрприз. приносит мне невеста на подпись брачный контракт. прочитал. Несколько раз. И теперь в больших сомнениях. Хотя, как уверяет дядя, в Германии вполне обычное дело.
– Ну, например, – поинтересовался я.
– Вот, пожалуйста. – Вадим вдруг заговорил монотонным, нудным голосом, смешно покачивая головой.
– В случае развода всё имущество отходит к тому, кому оно принадлежало до брака. А именно: дом, машина такой-то марки, одежный шкаф, спальный гарнитур и т. д. и т. п. Вы не поверите, – перешёл он на нормальный голос, – перечисляется всё. Вплоть до пылесоса и вешалки в передней. Особенно поразил меня такой иезуитский пункт: родители жениха, проживающие в Минске, мо- гут приезжать в гости с проживанием в доме сына и невестки, не более чем на пять дней. Даже это в контракте предусмотрено. Что скажете?
– По-моему, с родителями некоторый перебор, – осторожно заметил я.
– Вот именно. перебор. Я тоже так думаю. А теперь вопрос– что дальше делать? Закрыть на весь этот, как Вы выразились, перебор глаза или... одолжить у дяди ещё деньжат? На обратный билет. Как Вы считаете?
Я молчал. Это был не тот вопрос, на который следовало отвечать...

[Лев Мадорский]

Как там жизнь?

Время от времени тянет нас съездить – смотаться на бывшую Родину. Домой. Желание это сначала где-то глубоко, чуть слышно попискивает жёлтеньким цыплёночком. Потом подаёт голос силь- ней и сильней. Наконец, проклюнув скорлупу, окончательно обнаглев, вылезает на свет божий и громко, беспокойно квохчет. Не давая покоя ни днём, ни ночью. Вроде и дел там особых нет. И родственников не осталось. И друзей, знакомых – раз два обчёлся. А всё равно тянет. Не в Париж, не на Майорку–Шмайорку. А в Москву, Петербург, Днепропетровск или в посёлок Карачарово Усть-Каменогорской области (Казахстан). Из которого приехал мой сосед и приятель, российский немец Артур Мессер.
- Теперь там одни старики остались, - рассказывает он.- Почему? Работы нет. Раньше некоторые работали в соседнем колхозе. Некоторые в Усть-Каменогорске. Там было два завода – приборостроительный и кондиционеров. Заводы закрылись. Колхоз расформировали. Есть несколько фермерских хозяйств. Но там наёмных рабочих мало, поэтому все, кто помоложе, (бывшие колхозники, рабочие, инженеры) овладели новой профессией – «челноков». Закупают товары в Китае. Или в Новосибирске. А потом продают. Либо на местном рынке, в Усть-Каменогорске, либо ещё где-то. Кому? Да тем же «челнокам». Другие жители, а, тем более, пенсионеры товары эти купить не могут. Странная фантасгармония. Никто ничего не производит. Никто нигде не работает. Но все при деле. покупают и продают. Страна «челноков».
Пожилая женщина, тоже российская немка, деревенского вида, небольшого роста, с добрым, улыбчивым лицом, которых в России ласково называют «бабуля», приехавшая недавно из небольшого села в Красноярском крае, причитая и жалостно всхлипывая, рассказывет ещё об одной стороне жизни российской глубинки:
– Пьянствут. Мамочки родные, как пьянствуют. День и ночь. Без просыху. Ведь жалко, милый. Ах, как жалко! Мрут, как мухи. Что ни день – похороны. И кто умирает-то? Молодые. Совсем молодые. А пьют чего? Что под руку попадет. Что подешевле. Особливо – древесный спирт. У нас там рядом комбинат. Да ещё добавляют. Не знаю чего. Дурманит, с ног валит. Господи, как такое разрешают? Больше, конечно, мужики пьют. Но случается и бабы. При советской власти тоже пили. Но не так.
На этом мрачноватом фоне неожиданно-светло выделяется рассказ приятеля, тоже приехавшего из российского села:
– Недавно съездил, побывал, душу отвёл. По-русски наговорился. Конечно, в Германии деревенские хорошо живут. Ничего не скажешь. У каждого добротный дом, машина, сад. Может, лучше чем в городе. Не наши развалюхи-доходяги. при царе Горохе построенные. Но такого раздолья, как в России, нет. Таких лесов. Таких лугов . Не парков со скамеечками и дорожками ухоженными, а настоящей глухомани немерянной. Где и местному, неровён час, заблудиться несложно. Где грибы, ягоды – можно из окон собирать. Вёдрами.
Собираю рассказы – впечатления. Впитываю в себя. И не могу понять. Какая она сегодня на самом деле наша бывшая родина? Куда несётся-катится? Что ждёт её за поворотом? Кто бы мне объяснил...

[Лев Мадорский]

Почему остановилась «Шкода»?

С этого дня верю гороскопам. Утром прочитал: «Для «Дракона» день удачный. В бизнесе, поездках, любовных приключениях». И, действительно, повезло. До приключений, правда, дело не дошло. Но авария была неизбежна. Спасло чудо. На узкой, с оживлённым движением улице, недалеко от центра города, подержанная, видавшая виды Шкода, шедшая впереди, неожиданно, как вкопанная, остановилась. Не успев осознать опасности, ударил по тормозам и мой Гольф замер, буквально, в нескольких сантиметрах от бампера Шкоды. перед глазами поплыли круги. Руки вспотели и слегка подрагивали.
Позже я рассказывал приятелям этот случай и просил отгадать, почему так неожиданно остановилась Шкода? Каких только версий не предлагали. Заглох мотор. Кончился бензин. Водителю стало плохо. А один знакомый сказал убеждённо: «Всё ясно. Машину специально подставили. На этих делах в Германии целая банда работает. Подставят, а потом ты им выплачиваешь страховку. Неужели не слышал? Со мной было лет пять назад. Выехал старенький БМВ из переулка. И резко встал. Я, конечно, врубился. Потом пришлось приличные бабки платить. А как докажешь? Кто ударил сзади– тот не прав. Неписанный закон».
Но всё оказалось не совсем так. Владелец Шкоды, средних лет, с аккуратной бородкой, в очках, походил, больше, на профессора, чем на бандита. Он виновато помахал мне рукой, но не уезжал. Видно было, как «профессор» наклонился к переднему стеклу и что– то рассматривает. Сзади нетерпеливо загудели. Я оглянулся. За мной уже выстроилась вереница из пяти или шести машин. Наконец, Шкода медленно тронулась с места, сделала сложный манёвр, выехала на встречную полосу и, обогнув невидимое препятствие, снова вернулась на дорогу. Я подъехал ближе и... тоже остановился.
Прямо перед колёсами, посередине дороги стоял голубь. Крупный «сизарь», с перьями голубоватого оттенка и взъерошенным хохолком. Голубь был, скорее всего, болен. Он стоял, немного склонив голову набок, устало прикрыв глаза и, казалось, о чём-то задумался. Возможно, даже спал. Или у него не было сил сдвинуться с места. Я дождался пока освободится встречная полоса и, как водитель Шкоды, аккуратно объехал птицу. Но, проехав всего несколько метров, почувствовал, (именно, не понял, а почувствовал), что действую неверно. Не так как надо. Что правильно было бы выйти из машины и отнести больного голубя с дороги. В безопасное место. Здесь, на проезжей части, он обречён. Чувство было так сильно, что я сделал то, что абсолютно запрещено. Остановился, включив аварийный сигнал, там где стоял. Перед светофором. Других мест поблизости не было. Оглянулся. Все машины выполняли один и тот же маневр. Медленно объезжали голубя по встречной полосе. В это время включился зелёный свет. Сзади возмущённо гудели. Я не выдержал и уехал.
Через несколько часов возвращался по той же улице. На месте, где была больная птица, лежала окровавленная горстка перьев. Всё, что от неё осталось. потом целый день мучался. почему я не вышел и не перенёс голубя в безопасное место? Хотя бы на тротуар. Ведь это было так просто. Почему?

[Лев Мадорский]

Военная вдова

Люблю спальные районы. В Москве жил в Тёплом стане. Можно было прямо у подъезда встать на лыжи, так как сразу за домом начинался лес. В Магдебурге в 300-х метрах от дома протекала Эльба, время от времени заливавшая прибрежные дачные участки, и зона отдыха с тихим, полусонным озером, облагороженным проживающими на нём с весны до первых заморозков белыми и чёрными лебедями, утками и другим птичьим народом. Правда, летом здесь собирались нудисты и российскому человеку было непривычно прогуливаться среди обнажённых тел, но и к этому почти привык. Пишу в прошедшем времени, так как недавно переехал в Брауншвайг. Здесь впервые оказался в центре. Но тихом. Окружён- ном одноэтажными домами. С расположенным неподалёку большим, похожим на лес, парком.
Дом, в котором поселился, несмотря на невероятную звуко- проницаемость, тоже тихий. В подъезде шесть квартир, но две пустуют. Хаусмастер, улыбчивый, вечно куда-то спешащий, на вопрос о жильцах ответил кратко: «Старики». И уважительно добавил: «Ваша соседка по площадке, госпожа Янц – военная вдова (Kriegswitwe)» Это меня поразило. Ничего себе! Прошло 62 года, а такое словосочетание, даже в России, практически, исчезнувшее, в Германии осталось.
Сначала мы с соседкой, небольшого роста, сохранившей, не- смотря на немалый возраст, прямую походку и живость движений, просто здоровались. Но вскоре представился случай познакомиться поближе. Мы с женой возвращались из магазина и на лестничной площадке увидели госпожу Янц. Она сидела прямо на ступеньках, в домашнем халате, обхватив руками колени. Увидев нас, встала и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась растерянной и удручённой.
– Что случилось? Вам плохо?
– Да нет. Всё хорошо. просто пошла выносить мусор и забыла ключи. А дверь захлопнулась.
После того как позвонил в фирму (мастер сказал, что сегодня сумасшедший день, огромное количество вызовов, и он приедет не раньше чем через пару часов) сели пить кофе. Соседка успокои- лась, удобно расположилась в кресле, с интересом расспрашивала о сегодняшней жизни в России, а на вопрос сколько лет она живёт в Брауншвейге, рассказала удивительную историю.
– Я родилась в 27-м году в Польше. В небольшом городке Бендзин. В немецкой семье. В сентябре 39-го началась война и в город вошли немецкие войска. папу, а позже и старшего брата призвали в армию. Летом 43-го года, когда мне было 16, я училась в школе и подрабатывала официанткой в небольшом ресторанчике. помощником повара там работал Казимир. ему было 19. Мы полюбили друг друга и как-то очень скоро, буквально, через месяц (во время войны время бежит быстрее) решили пожениться. Его и моя мама (отца Казимира расстреляли, как военнообязанного) были против нашего брака. Моя считала, что 16 ещё не время для замужества; Казимира – потому что я немка. И вот тогда Казимир предложил фантастический план – бежать из дома, тайно обвенчаться (он уже договорился со своим родственником – католическим священником) и жить в лесу, километрах в 15-ти от Бендзина, в пустующем с начала войны домике лесника, которого, как и его отца, рас- стреляли. Сейчас понимаю, что всё это была дикая авантюра. Но тогда... тогда всё казалось иначе. Мы любили друг друга. На дворе стоял июль. Было тепло. А о том что будет дальше мы попросту не думали.
– Сначала всё шло неплохо. Казимир уволился из ресторана. Рано утром тайком ушли из дома, оставив мамам записки о реше- нии жить вместе, обвенчались в небольшом городке Сосновец, рядом с Бендзином (Казимир и я выросли в глубоко верующих, като- лических семьях и для нас это было важно), и к вечеру того же дня страшно уставшие, но счастливые добрались до сторожки лесника. Там прожили две недели. – Госпожа Янц как-то странно, печально улыбнулась и надолго замолчала, погрузившись в воспоминания. – Это были самые счастливые дни в моей жизни. Казалось, что война окончилась. Мы целый день были вместе и этим наслаждались. Иногда Казимир ходил в ближайшую деревню, километрах в пяти от сторожки, и покупал у крестьян хлеб, молоко, яйца, картофель. Но однажды он ушёл и не вернулся. Я прождала два дня и стало ясно, что случилось что-то нехорошее. На третий день вернулась домой. А вскоре узнала. Оправдались мои самые плохие предполо- жения: Казимира задержал немецкий патруль. Через несколько ме- сяцев от моего мужа пришло письмо. Он писал, что около месяца он провёл в трудовом лагере, а потом его направили на Восточный фронт. В польское соединение, воевавшее на стороне Германии. Это было первое и последнее письмо.
– Больше Казимира никогда не видела. В 46-м разыскала одного человека, служившего в том же соединении, что и Казимир, показала фото. Он сказал, что лицо, вроде, знакомо и что значительная часть поляков добровольно сдавались русским в плен, а позже воевали на их стороне. В 47-м всех немцев насильно выселили из Польши в Германию. Мы с мамой сначала жили в Берлине, а потом переехали к дяде в Брауншвейг. Я долго ждала мужа. Меня не оставляло чувство, что он жив. Несколько раз писала его маме, а также в военное министерство, но ответа не получила. В 52-м поехала в Бендзин и тоже безрезультатно. – Госпожа Янц помолчала, сделала глоток давно остывшего кофе, улыбнулась. – Это, конечно, дико и нелепо, но я всю жизнь хранила Казимиру верность и, вы не поверите, даже сейчас его жду. Вижу во сне. Иногда, когда кто-то звонит в дверь или по телефону, сердце начинает бешено колотиться. Мне кажется, что это он, наконец, вернулся. – Соседка отвернулась и рукавом халата вытерла глаза. – Мы с женой молчали и не знали что сказать. Да и что скажешь? Война – страшная штука...

[Лев Мадорский]

Из серии" Удивительные истороии о музыке"

ОДНОРУКИЙ СКРИПАЧ
Человек, который любит музыку, способен творить чудеса…
3 июня 1929 года мексиканскому мальчику Анхелю Тавара исполнилось пять лет. Вечером после праздничного ужина, на котором собралась вся семья (родители, трое детей и дедушка) папа весело подмигнул, встал на стул, достал со шкафа продолговатую картонную коробку, перевязанную цветной ленточкой, и вручил её Анхелю: «Это тебе». Мальчик стал быстро развязывать ленточку. Она не развязывалась. «Давай помогу, - подбежала старшая сестра Глория. «Нет, я сам. Я сам» Наконец, у него получилось. Анхель открыл коробку и закричал от восторга. Там, поблескивая розоватым лаком, лежало то, о чём уже давно мечтал - маленькая скрипочка. Не игрушечная, которая у Анхеля уже была, а самая что ни на есть настоящая. Позже Анехель вспоминал, что тот день рождения был для него самый счастливый.
До этого скрипки были почти у всех : у дедушки, папы, дяди, старшей сестры. Потому что семейство Тавара зарабатывало себе на жизнь тем, что работало уличными музыкантами. А, точнее, уличными скрипачами. Это была самая, пожалуй, большая династия мексиканских уличных скрипачей.
Уличные музыканты - это совсем не то, что обычные музыканты. Большинство из них никогда не посещало музыкальную школу. Многие даже не знают нотной грамоты. Им приходится играть при любой погоде. Иногда их, как обычных нищих, гоняет полиция. Бывало, что проиграв целый день, они зарабатывали недостаточно, чтобы поужинать. И всё же среди уличных музыкантов встречаются настоящие мастера своего дела. Которые могли бы украсить любой оркестр или даже выступать как солисты. Во всяком случае, в Мексике эта профессия была и остаётся уважаемой и мало кто из обычных музыкантов может так же хорошо, как уличные, сыграть мексиканскую народную музыку: танго, марьячи, харабе, кукарачи и др. Поэтому в Мексике без них не обходится ни одна свадьба, ни один большой праздник .
С того дня скрипка стала лучшим другом Анхеля. Он любил разговаривать с ней как с живой. Иногда, даже тайком от родителей брал с собой в постель. Вообще-то, он в глубине души и считал её живой. Потому что только живое существо может издавать такие красивые звуки и говорить человеческим голосом. Особенно, когда её берут в руки папа и дедушка. Папа стал первым учителям Анхеля.
- Почему, когда я играю, она так сердится, скрипит и не поёт красиво как у тебя? – спрашивал Анхель папу
- Потому что так она говорит тебе: « Ты неправильно держишь смычок. Ты слишком сильно жмёшь на струны. Ты мне делаешь больно» Когда ты будешь держать смычок и скрипку, верно, она с тобой подружится и начнёт петь красиво.
Анхелю очень хотелось подружиться со скрипкой, и он много занимался. Играл упражнения и пьесы, которым показал ему папа. Постепенно он замечал, что скрипка уже не так сердится и голос её становился всё более красивым и певучим.
Однажды наступил день, и папа пошёл на работу играть на улице вместе с сыном. К этому дню Анхелю приготовили сомбреро и мексиканский костюм. Он волновался так, как если бы это было выступление в настоящем концертном зале. Игру маленького музыканта прохожие принимали хорошо. Теперь каждый день после школы мальчик играл на улице два-три часа. Со временем он стал играть один. Без папы. Мастерство юного скрипача росло с каждым днём.
Беда пришла, как это всегда бывает, неожиданно, 31 января 1942 года. Прямо под новый год. Анхелю было 13 лет. В тот вечер, как и под Рождество, у уличных музыкантов много работы. Да и платят прохожие в праздничные дни особенно щедро. Анхель так увлёкся игрой, что незаметил, как мальчишки, чтобы подшутить над юным музыкантом, подложили петарду прямо у его ног. Они не хотели ничего плохого, но случилось ужасное. Петарда взорвалась и тяжело ранила мальчика. Истекающего кровью скрипача скорая помощь доставила в больницу. Вскоре началась гангрена, и врачи вынуждены были ампутировать ему кисть правой руки.
Когда Анхель выписался из больницы, он впал в глубокую депрессию. Жизнь потерла смысл. Он даже перестал ходить в школу. Отец отвёз его в клинику пластической хирургии в Мексико. И тут мальчику повезло. Ему захотел помочь чудо-хирург Освальдо Риос: « Я сделаю тебе такой протез, -сказал он, -что ты сможешь снова играть на скрипке» В то время пластическая хирургия делала только первыеи шаги и мало кто верил в такую возможность. Но у Алхена появился шанс и он решил сделать всё возможное и невозможное, чтобы его использовать. Когда протез был готов, однорукий серипач взял в искусственную руку смычок и начал заново учиться играть. Чтобы снова скрипка запела человеческим голосом. Это был адский труд. По много часов каждый день. Чтобы скрипка красиво пела, музыкант и инструмент должны хорошо чувствовать друг друга. Должны составлять, как бы, одно целое. Добиться этого с протезом было очень нелегко.Порой, особенно, первое время приходилось преодолевать нестерпимую боль. Когда пишем о Анхеле Тавара, вспоминаем лётчика Алексея Маресьева, который потерял обе ноги, но сумел вернуться в небо. У Анхеля, как и у Алексея, получилось. Он сумел подняться в небо: снова вышел на улицу и стал играть. Со всего города приходили люди послушать однорукого скрипача. Не только прослушать, но и убедиться на что способен человек, если он чего-нибудь очень захочет.

[Лев Мадорский]

Из серии: "Рассказы о детях великих композиторах и музыкантах"

ПЁТР ИЛЬИЧ ЧАЙКОВСКИЙ (1840-1893 г.г.)

Первое выступление

Петя Чайковский родился в небольшом уральском городке Воткинске, где отец его служил директором горного завода. С пяти лет он начал учиться игре на фортепиано у Марии Пальчиковой, худенькой женщине невысокого роста из крепостных, которая в барском доме чувствовала себя робко и неуверенно. То ли учительница играла не очень хорошо, то ли малыш был необычайно одарён но, как пишут биографы великого русского композитора, Петя уже через год превзошёл учительницу и в умении читать ноты и в технике игры. Тогда и состоялось его первое выступление…
Домашние, любительские концерты бывали в доме Чайковских не часто. Примерно, три-четыре раза в году. Шестилетний Петя их любил, ждал с нетерпением, и узнавал, что день концерта близко, когда начинались репетиции трио. За несколько дней до репетиции папа, Илья Петрович, доставал из шкафа флейту и мелодичные переливы наполняли дом, а мама, Александра Андреевна, садилась за рояль и напевала что-то такое красивое и нежное, что у малыша в груди становилось тепло и хотелось плакать.
Через несколько дней после того как папа начинал играть на флейте, приезжали два других участника трио, которых Петя уже хорошо знал: один играл на гитаре, другой на виолончели. Репетиции проходили в зале для гостей. Играли, в основном, сочинения итальянских и немецких композиторов. Репетиция длились два-три часа, но малыш слушал, пока папа не прогонял его спать.
В тот день морозный, декабрьский день 1846 года на домашний концерт съехалось много гостей: несколько инженеров с семьями из горного завода, где папа служил директором, местный судья, большой любитель музыки с женой и тремя детьми, несколько помещиков с жёнами из окрестных деревень. Прибыл даже священник местной церкви, который раньше такие концерты не посещал. Он приехал, потому что в этот раз выступал хор певчих Благовещенского монастыря , а священник был большой любитель церковной музыки.
Всё было похоже на настоящий концерт. В большой зале ровными рядами стояли стулья. Участники волновались и ждали выхода в соседних комнатах. Большой, недавно купленный рояль, (раньше у Чайковских был только орган на мехах) сверкал бело-чёрным великолепием. Всё было готово. Гости, оживлённо переговариваясь, расселись по местам, но концерт не начинали. Чайковский старший постоянно выглядывал в окно и нервно потирал руки. Открыть концерт должен был хор певчих, а он почему-то задерживался.
- Не волнуйтесь Вы так, Илья Петрович, приедут они. У монастыря лошади хорошие. Возможно, дорогу снегом занесло.
- Илюша, может начнём с какого-нибудь другого номера? Хочешь я спою пару романсов?- предложила Александра Андреевна.
- Не знаю, не знаю, - неуверенно развёл руками Илья Петрович.- Сегодня, перед Рождеством так хорошо было бы открыть концерт именно церковным хором.
- Папа, можно я поиграю,- неожиданно подошёл к отцу Петя.
- Ты?- удивился Илья Петрович.
-А что? - поддержала мама. – Пускай поиграет. Сыграй, сынок, «Менуэт» Моцарта. Я слышала, как ты его вчера играл на уроке. Очень даже неплохо. И гостям будет не скучно.
- Ну, хорошо, - согласился папа. – Я тебя объявляю.
Петя подошёл к роялю, с трудом взобрался на высокий стул, но долго не начинал играть.
- Играй, Петенька. Играй «Менуэт» Моцарта, - шептала мама из другой комнаты.
И Петя заиграл. Но не «Менуэт». Протяжная мелодия что-то напоминала. Что-то знакомое и близкое. Сначала знакомый мелодический рисунок робко прорезывался, появляясь и исчезая, то в левой руке, то в правой руке, потом он начинал звучать всё настойчивее и определённее и, наконец, зал удивлённо ахнул. Все узнали. Это были вариации на тему местной народной песни: «На зоре было на зореньке». Песне, которую в Воткинске часто пели деревенские женщины во время работы. Всем стало ясно, что пьесу сочинил сам Петя. Этот маленький шестилетний мальчик. По окончании раздались бурные аплодисменты.
Потом приехал, наконец, хор певчих, было много других музыкальных номеров, но по окончании концерта все говорили, в основном, об удивительном таланте маленького композитора.