Загадочный закон
В недельной главе "Хуккат" рассказывается о рыжей телице - ключевом жертвенном животном во всем храмовом богослужении. Пепел рыжей телицы служил для приготовления специальных вод, используемых для очищения от той "тумы" (ритуальной нечистоты), источником которой служит человеческий труп. Поскольку каждый человек в своей жизни неоднократно соприкасается с мертвым телом (практически для того, чтобы оскверниться, достаточно просто войти на кладбище), то очевидно, что без пепла рыжей телицы невозможно осуществлять храмовое богослужение. Но при этом связанные с рыжей телицей законы обладают рядом странностей. Мы читаем: "Вот установление ("хуккат") Торы, которое заповедал Господь, сказав: говори сынам Израиля, пусть приведут тебе телицу рыжую без порока... И отдай ее Элазару, священнику, и выведет он ее за стан, и зарежут ее при нем… И сожгут телицу пред его глазами… И сожигавший ее пусть вымоет в воде одежды свои и омоет тело свое водою, и нечист будет до вечера. И человек чистый пусть соберет пепел от коровы и положит вне стана на чистое место, дабы это было общине сынов Израиля в хранение для воды очистительной" (19.1-12)
Законы рыжей телицы признаются наиболее загадочными из всех известных иудаизму, так как они в корне противоречат всем прочим законам, связанным с жертвоприношением: очищая от ритуальной нечистоты, пепел телицы почему-то все же осквернял того, кто его приготавливал. В собственном смысле слова заклание рыжей телицы не являлось жертвоприношением, так как никакие части телицы не воскурялись на жертвеннике; заклание и приготовление пепла производились "вне стана", в противоположность другим жертвоприношениям, которые как раз было запрещено совершать за пределами Храма. Наконец, само заклание телицы совершал не Коэн, не потомок Аарона, а израильтянин ("зарежут ее при нем… И сожгут телицу пред его глазами").
Законы рыжей телицы как бы возглавляют весь класс установлений ("хуким"), которые признаются традицией заведомо не имеющими рационального объяснения. Например, в связи со словами Торы: "Законы мои исполняйте и установления Мои соблюдайте" (Ваикра 18.4), Раши пишет: "Указы Царя, на которые дурное побуждение еврея и народы мира возражают: "Зачем нам их соблюдать?". Например, запреты есть свинину или надевать одежду из шерсти со льном. Поэтому сказано: "Я, Господь Бог" - это Мой указ, вы его обязаны слушать". Однако в отношении рыжей телицы Раши высказывается еще более решительно: "Сатан и народы досаждают евреям говоря: "Что это за заповедь такая и какой в ней смысл?". Поэтому написано: "Вот установление ("хукотай") Торы", т.е. таков Мой указ и ты не должен искать ему объяснения".
Законы рыжей телицы позволяют высказать наиболее радикальные суждения относительно общего смысла исполнения заповедей. Так однажды, когда инородец спросил р.Йохананна бен Закая, каков смыл противоречий, усматриваемых в законах о рыжей телице, тот дал некий "естественный" и удовлетворивший инородца ответ. Однако когда последний удалился, р.Йоханан бен Закай сказал своим ученикам: "Ни мертвое тело не оскверняет, ни вода не очищает, но так повелел Господь Пресвятой и вы не вправе преступать Его повелений".
Как в отношении истолкования р.Йохананн бен Закая, так и в истолковании Раши на себя обращает внимание то, что народы признаются заведомо неспособными противостоять искушению иррациональности заповеди, в то время как евреев эта иррациональность в принципе не смущает, а представляется даже чем-то ожидаемым и естественным.
При этом достаточно очевидно, что в основе этой присущей иудаизму иррациональности лежит идея избрания. Ведь заповеди Торы, и в особенности "установления", в первую очередь призваны отличить евреев от народов. Евреи приняли бремя "нелогичности" возложенного на них бытия. Они согласились нести иго заповедей, даже не понимая, зачем они это делают. Но народы, апеллирующие к общей для всех людей истине, не понимают евреев и подозревают их в злонамеренном эгоцентризме. Иудаизм озадачивает неевреев прежде всего своим партикуляризмом. Если бы свинья была объявлена плохой для всех людей, это еще можно было принять. Но ведь она признается плохой только для евреев, а для народов, напротив, считается хорошей! Рационализм, исходящий из презумпции, что истинным может быть лишь то, что истинно для всех людей, относится к еврейскому подходу с крайним подозрением.
Рационалисты способны понять "общую идею", привнесенную иудаизмом в мировую культуру, а именно идею Личности, но они подозревают евреев в предательстве по отношению к этой идее, когда обнаруживают, что те продолжают считать себя преимущественно избранными. Причем это искушение новоевропейского рационализма оказалось труднопреодолимо и для самих евреев. Многие из них стали видеть в своем еврействе не больше смысла, чем окружающие их народы. Вот в каких словах выразил этот подход Борис Пастернак: "Когда оно (Евангелие) говорило, в Царстве Божием нет эллина и иудея, только ли оно хотело сказать, что перед Богом все равны? Нет, для этого оно не требовалось, это знали до него... Но оно говорило: в том, сердцем задуманном новом способе существования и новом виде общения, которое называется Царством Божиим, нет народов, есть личности…". По мысли Пастернака еврейские мудрецы должны были бы по этой причине обратиться к своему народу со следующим призывом: "Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не называйтесь как раньше. Не сбивайтесь в кучу, разойдитесь. Будьте со всеми".
Интеллектуальный шовинизм Спинозы и Гегеля, требующий полной подотчетности бытия разуму, силен в европейцах и поныне. Европейский антисемитизм вызван прежде всего именно этим шовинизмом, обусловлен неспособностью понять, какой может быть смысл в особенном еврейском бытии, когда суть этого бытия уже вроде бы выявлена и усвоена во всеобщей форме - в "идее Личности".
И все же существует другой рационализм, рационализм сумевший преодолеть свою традиционную ограниченность, увидевший в бытии иную, не менее важную нежели он сам действительность. И такой рационализм видит в идее избрания уже не насилие над разумом, а, напротив, его основу.
Признаки этого нового диалогического рационализма можно опознать во многих послегегелевских философиях, и прежде всего в философии экзистенциальной. Но, пожалуй, нигде так ясно и по делу не говорится об этой проблеме, как в одной работе московского мыслителя В.С. Библера.
Мышление как творчество
В своей книге "Мышление как творчество", чудом изданной в 1975 году и переизданной в 1991 году под названием "От наукоучения - к логике культуры", Библер, рассматривая кризис классического теоретического разума нового времени, отмечает, что он "работает только на условиях абсолютного тождества мышления и бытия. Монологика (в смысле одна единственная логика) - это синоним логики абсолютного идеализма. Она не может обосновывать самое логику, она может только разъяснять наличное теоретическое движение".
Монологический подход соблазнителен для многих и сегодня; на нем держатся самые разнообразные позитивистские концепции, как научные, так и социально-политические. Между тем в целом послегегелевская философия не может уклоняться от признания того, что между разумом и бытием имеется зазор. Библер рассматривает, как это положение отражается в деятельности современного теоретика, т.е. философа (обращающегося к науке) и ученого (обращающегося к философии). Библер пишет: "В своем предельном развитии понятие не только реализует все свои возможности понимания (все стало понятным, все вошло в понятие); одновременно предельное развитие понятия означает предельное развертывание непонятности мира, его внепонятийности… Внеположенность бытия мышлению должна войти в определение самого мышления… "Логика бытия", "логика вещей" должна для того чтобы стать логическим обоснованием "логики понятий", быть воспроизведенной в мышлении в качестве логики и вместе с тем в качестве чего-то внеположенного логике, в качестве не-логики, в качестве другой логики… Как же возможно рационально представить "феноменологию" такого столкновения двух логик бытия в реальном процессе творческого мышления?… Иная логика воспроизводится в моей "работающей" логике в форме логики не-знания, не-понимания. Когда я мыслю, я с той же силой формулирую и то, что я понимаю в объекте, и то, что я в нем принципиально не понимаю, что является для меня изначальной загадкой, чем-то выходящим за пределы моего разумения. В понятие предмета столь же входит понятное в нем, сколь и непонятное, непонимаемое. И только когда есть и то и другое, мы имеем понятие, а не термин… Знание предмета есть его незнание, есть знание этого предмета как не входящего в мое знание, есть знание о его бытии вне моего знания, о его нелогичности в свете наличной, развиваемой мной актуальной логики".
Библер приходит к выводу, что современное теоретическое мышление (в частности, квантовая физика) возможно только как диалогика, как диалог двух оспаривающих друг друга логик, или, что то же самое, что всякая продуктивная теория, продуктивная логика двоится, соотносится с самой собой, говорит двумя голосами.
Но это именно то, что мы наблюдаем в противоречии, существующем между общими законами жертвоприношения и "частным" законом рыжей телицы - их противоречивость взаимоположена. Не только пепел рыжей телицы делает возможным принесение других жертв: сама логика законов заклания рыжей телицы (простым евреем вне стана) оттеняет и выявляет комплиментарную ей логику общих жертвоприношений внутри стана сынами Аарона.
Таким образом, тот "хок", который самим иудаизмом признается как бы задающим общий смысл других иррациональных законов, удивительно точно вписывается в интеллектуальную ситуацию современности.
Но это не единственный случай близости традиционных положений иудаизма современному теоретическому мышлению. Такова общая логика иудаизма, логика столкновения "логики" и "бытия", логика выхождения логики за собственные пределы. Мы узнаем эту логику в сопряжении двух имен Единого Бога, отражающих Суд (логика) и Милость (бытие) и, разумеется, в избрании Израиля, т.е. в создании мира внутри мира, в разделении человечества на Израиль и народы.
Еврейский мир и его законы противоположны остальному миру и законам других народов (даже в том случае, когда они восприняли еврейские ценности), как законы телицы законам всех прочих жертвоприношений.
Но народы способны понять это положение, так же как и евреи. Если "дурное побуждение" в лице "классической теории" всегда будет ненавидеть идею избрания, то "неклассический" диалогический еврейский взгляд вполне может быть понят любым человеком. Ведь взывать на этот раз приходится к тому же разуму.
Европейский антисемитизм - это неизбежное следствие европейского рационалистического монологизма, это возмущение бытием, которое не желает становиться "логичным", даже после того как его вроде бы "поняли". Но как мы видим, европейский разум вполне самостоятельно способен прийти к идее диалогики, к идее дополнительности.
В антисемитизме безусловно присутствует злая воля, но в нем присутствует так же и добросовестное непонимание, и эту составляющую вражды к евреям можно и нужно дезавуировать. Не говоря уже о том, что непонимание этих проблем самым пагубным образом сказывается на духовном облике самого еврейского мира.