Пиня

1935-й год проходит напряжённо.
    Спектакль "Король Лир" уже идёт на сцене, но Зускин, проверив своего Шута на публике, продолжает дорабатывать образ, как и образы в других спектаклях, идущих параллельно. А тут ещё приходится выскакивать из театра и, не забегая домой, со следами грима на лице, мчаться на вокзал и ехать ночным поездом в Минск, где проходят съёмки фильма "Искатели счастья". После съёмок в Минске он так же мчится на московский поезд, едва успев сорвать бородку своего Пини.

    Пиня - киногерой, сделавший Зускина знаменитым по всей стране. Меня ещё не было на свете, когда фильм вышел на экраны, однако он был настолько популярен и имел такой кассовый успех, что долго оставался в прокате. С этого фильма началось моё знакомство с самим понятием "кино". Сегодня это звучит странно, но тогда ведь не было ни телевизора, ни видео, да и детская кинематография, если вообще существовала, была в зачаточном состоянии.
    Дома в детстве я слышала много историй, связанных с этим фильмом, и, наверное, раньше, чем могла понимать, чувствовала, как была дорога отцу роль Пини. Мне было шесть лет, когда отец сказал: "Сегодня мы с тобой идём в кино. Увидишь, как я там играю". Пришли. Но… что это? Отец усаживается рядом со мной в зрительном зале? Не переодевается? Не гримируется? И это он? Он, который всегда загодя приходит в театр, к чему я привыкла с пелёнок? Как же так? Ведь фильм вот-вот начнётся, а он сидит, как ни в чём не бывало! "Папа, ты ведь не успеешь!" Отец молчит, только довольно ухмыляеся…
    Последний звонок. Моё волнение на пределе. Гаснет свет. Загорается экран. Идут титры…
    "Искатели счастья"; Белгоскино; 1935 год; постановка В.Корш-Саблина; сценарий П. Зельцерса и Г. Коробца; музыка И. Дунаевского; консультант - С. Михоэлс; в роли Пини - В. Зускин.¹
    Сразу после титров я вижу, как на экране, в сопровождении протяжной песни, мелькают дальневосточные просторы, а затем появляется широкая река, по которой плывёт пароход. На палубе, на лестничной ступеньке, сидит, пригорюнившись, немолодой еврей, в потрёпанном европейском костюме, с чёрным котелком, сдвинутым на лоб, и бормочет-напевает: "Едем-едем, не доедем, а может быть, и доедем.." . Это - Пиня. Это - отец. Рядом с ним стоит человек в кепке, с газетой в руках.
    С этого мига я сидела, как завороженная. Не знаю, что больше меня поразило: игра отца или тот факт, что вот он сидит тут, рядом со мной, в своём обычном облике, и я могу до него дотронуться и одновременно увидеть его на экране.

    Первоначально предложенный авторами образ Пини меня не вполне удовлетворял…
    Я долго думал, как начать роль…
    И сценаристы, и режиссёр приняли найденное мною начало ².

    Сценаристы и режиссёр приняли также все прочие "находки" отца. А о каком начале он говорит? Вот оно:

    Пиня: Скажите, пожалуйста, сколько, приблизительно, конечно, может стоить такой пароход?
    Человек в кепке: Не знаю. Вы что, хотите купить?
    Пиня: Нет, так, просто… интересно. ³

    Контраст между сутью вопроса и всем обликом и манерами человека, из которых ясно, что у него ломаного гроша нет за душой, столь разителен, что зал покатывается со смеху.

    Мама рассказывала, что киноэпизод с пароходом ещё долго преследовал отца.
    Kогда театр, вскоре после выхода фильма, был на гастролях в Одессе, городе, славившемся юмором своих жителей, изо дня в день, ранним утром, отца будили местные сорванцы: "Товарищ Зускин!". Милиционеру, пытавшемуся их отогать, мальчишки с невинным видом возражали: "Мы просто хотим что-то спросить!". Невыспавшийся после наканунешнего спектакля и ночных встреч, отец выходил на балкон гостиничного номера. "Товарищ Зускин, сколько, приблизительно, конечно, может стоить такой пароход?", кричали сорванцы и, хохоча, разбегались.
    Спросите сегодня у пожилых людей, помнят ли они "Искателей счастья", - в ответ вы незамедлительно услышите эту фразу.

    Фильм посвящён истории еврейской семьи, приезжающей в 1934-м году из Восточной Европы в Советский Союз, в малоразвитую область на Дальнем Востоке, где незадолго до этого была организована Еврейская автономная область с главным городом Биробиджан. Семья состоит из старой Двойры, её сына Лёвы, двух её дочерей, Баси и Розы, и Пини, мужа Баси. Они вступают в колхоз. Все, кроме Пини, начинают с энтузиазмом строить новую жизнь. Пиня, "испорченный жизнью в капиталистическом мире", не хочет работать, как все, предпочитая искать золото, которого, как он слышал, много в этих местах.
    Поиски золота не приносят ему счастья. Промытый им песок оказывается простым металлом, и Пиню арестовывают при попытке нелегально перейти границу.
    Мораль: настоящее счастье находят те, кто, как Двойра и её дети, работают на благо родной земли.

    Ну, какое "счастье" нашли бы в реальной жизни Двойра, её дети и им подобные, поверившие в "альтернативу Палестине на территории страны победившего социализма", мы знаем слишком хорошо. Когда теперь, у себя дома в Израиле, я смотрю этот фильм, я даже не пытаюсь отогнать от себя мысль о том, что все без исключения его положительные герои, даже русский парень Корней, жених Розы, были бы арестованы, как "еврейские националисты", когда пробил бы их час. Одного из таких людей, бывшего партийного секретаря Биробиджанской автономной области Хавкина мы с мамой встретили в городке Кокчетав, где и мы, и он были в ссылке, причём он - после лагеря. Но это уже выходит за пределы разговора о фильме.

    А пока - фильм идёт своим чередом.
    Дождь заливает "карточный домик", в котором временно (в Советском Союзе трудности постоянно временные) поселили семью старой Двойры. Пиня сидит, скорчившись и накрывшись газетой, и, приправив интонацию ядом, произносит: "Ничего себе квартирка! Уют! Дача!".

    Всякий раз, когда у нас с мамой бывали квартирные "временные трудности" или когда израильский дом моей сестры был повреждён иракской ракетой во время войны в Персидском заливе, мы говорили друг другу: "Уют! Дача!".

    Пиня каждое утро потихоньку выносит из дому большой медный таз и лопату и, делая вид, что направляется на своё рабочее место, огород, который он будто бы охраняет, спускается к лесной реке промывать песок. Некоторое время спустя Лёва отправляется в лес на охоту. Он случайно наталкивается на Пиню как раз в тот момент, когда тот любуется бутылкой, почти доверху заполненной сверкающим песком, принимаемым им за золотой. На вопрос, что он, Пиня, будет делать с этим золотом, Пиня явно пока не знает, что ответить, но идея приходит тут же, на месте:
    Пиня: Могу купить… дом… Нет!.. Фабрику… Фабрику… подтяжек!.. И на подтяжках - моя фабричная марка, корона и надпись: "Пиня Копман - король подтяжек!"⁴
    Те же одесские, а также московские, киевские и прочие мальчишки, дразнят Зускина "королём подтяжек", в дополнение к "пароходу". Обе фразы станут "расхожими" не сами по себе, а потому, что сопровождаются потрясающими мимикой и пластикой. Так, "надпись на фабричной марке" зритель просто видит воочию. После слов "король подтяжек" Пиня-Зускин гордо выпрямляется, торжествующе поднимает руки, и… брюки на нём начинают сползать, ведь денег-то у него нет даже на подтяжки. Он спохватывается, поправляет брюки свободной от бутылки с "золотом" рукой, сникает. Трюк придуман, конечно, им самим.
    Люди, видевшие игру моего отца в театре и в кино, по сей день "с улыбкой вспоминают… "короля подтяжек", оставившего в истории искусства выдающиеся роли и феноменально сказанную фразу: "Сколько стоит этот пароход?""⁵, - несмотря на то, что сегодня мы отдалились от Пини Копмана более, чем на шестьдесят лет.

    В какой "кухне" готовит Зускин образ Пини?

    Думая об образе Пини … я вспомнил о человеке, которого хорошо знал в детстве. Это был большой неудачник… Помню его… с подпрыгивающей походкой, с котелком, сползающим на сторону, с галстуком, развевающимся по ветру, вечно одержимого фантастическими проектами, которым никогда не суждено было осуществиться.
    Этого человека я и взял за основу при работе над образом Пини. ⁶

    Этот фильм-агитка запомнится не за счёт "советских бодрячков", хотя их и играют прекрасные актёры, а за счёт отрицательного персонажа: "Такого Пиню легко было сыграть, нажимая на все педали, ведь сразу становилось ясно, каков этот человек, но Пиню играл Зускин, играл так, как мало, кто мог сыграть"⁷, напишет кинорежиссёр Леонид Трауберг и тут же вспомнит, что "видел Вениамина Зускина на сцене в самом расцвете его невероятного творческого дара, в роли Шута"⁸. Упоминание Шута здесь не случайно, хотя на первый взгляд и звучит парадоксом: Шута и Пиню сближает то, что они должны вроде бы вызывать у зрителя смех, а вызывают грустные раздумья над жестокостью мира.
    Запомнится фильм и благодаря музыке Исаака Дунаевского. Наиболее популярную из песен, "На рыбалке, у реки", Дунаевский создаёт в "соавторстве" с Зускиным, напевшим ему по памяти мелодию палестинского шлягера.
    Рассказая мне об этом "соавторстве", отец назвал шлягер "гимном палестинских комсомольцев", чтобы мне, советскому ребёнку, было понятнее.
    На самом же деле отец напел популярную в киббуцах⁹ песню "А ну-ка, встанем!", созданную в Палестине лет за десять-пятнадцать до того, как Дунаевский аранжировал её для фильма. В Израиле распевают её и сегодня - на свадьбах, праздниках, любых сборищах, где танцуют и веселятся. Её автор - композитор Шмуэль Постольский из киббуца Эйн-Харод, куда в начале двадцатых годов потекла тонюсенькая струйка советских евреев и откуда часть из них вернулась в "советский рай". От кого-то из них Зускин, видимо, и услышал эту мелодию.

    Фильм пускали столько раз, что плёнка вышла из строя. Однако в 1987-м году он был восстановлен. "Это хорошее событие - выпуск на экраны восстановленного фильма "Искатели счастья" с Вениамином Зускиным в главной роли", - пишет Трауберг, присовокупляя свои воспоминания:
    Вечер 11 января 1935 года в Большом театре СССР… Пятнадцатилетие советского кино. Кинематографистов приветствовали… люди, известные всей стране…
    На… сцену выбежали, нет, быстро-быстро пошли два человека, … необыкновенно смешные по виду, один впереди, другой за ним. Публика вновь захлопала: очень известны были эти два человека. Они быстро обошли сцену, остановились у самой рампы, глядя в зал с видом людей, решительно не понимающих, что, собственно, здесь творится. Ничего не сказали, кажется, только одно слово: "О!" - и снова пошли кругом сцены. Снова дошли до рампы, теперь на лицах их было не удивление, а просто категорическое непонимание. Казалось, они хотели сказать: "А что, собственно, вы здесь делаете, милые люди?". Присутствующие покатывались от хохота.
    Кажется, особенно весело смеялся сидевший в правительственной ложе человек с усами.
    Ровно через тринадцать лет при совершенно непонятных (увы, очень понятных) обстоятельствах погибнет тот, кто так смешно приветствовавший праздник, - известный всей стране и за её пределами актёр Соломон Михоэлс.
    Через неполных четырнадцать лет будет арестован и погибнет… актёр, шагавший тогда по сцене Большого театра за Михоэлсом, - Вениамин Зускин.¹⁰

    После своего восстановления фильм переснят на видеоплёнку. Просматривая её, я подумала, что мне-то он дорог, но что сегодняшний зритель, особенно молодой, вряд ли может "примерить его на себя".
    Как же обрадовало меня опровержение этой мысли молодым израильским актёром Герой Сендером, который, посмотрев затёртую плёнку с фильмом "Искатели счастья", был поражён именно современностью игры Зускина.

    В фильме участвовало немало хороших актёров; были среди них и русские, и евреи, но еврейским актёром отец среди них был единственным и, выкраивая время между своим возвращением из Москвы и началом съёмок, он, подчас с остатками от грима Шута на лице, старался заставить коллег по фильму ощутить аромат еврейской жизни, демонстрировал характерные жесты, интонации.
    Особенно подружился он во время съёмок с прекрасной исполнительницей роли старой Двойры Блюменталь-Тамариной, ещё до революции блиставшей в русской провинции. Она, истинно русская женщина и актриса, очень волновалась, что образ у неё не получится, и отец много ей рассказывал о местечке, вводил в его атмоферу, а заодно и "проигывал" всех своих тётушек и дядюшек.
    Как-то папа с мамой были приглашены к ней в гости. Мама мне рассказывала, что у неё был необычайно интересный дом; все стены были оклеены афишами и рецензиями, относящимися к спектаклям, в которых она играла во все времена. Приняла она их со старинным русским гостеприимством, напоила чаем из самовара.
    Между старой русской актрисой и довольно ещё молодым еврейским актёром было истинное "родство душ".
    Фильм, ещё в первоначальном варианте, время от времени показывали в Москве, в кинотеатре Повторного фильма. Я жила в двух шагах от этого кинотеатра, и в середине пятидесятых годов, когда он шёл при таких аншлагах, что не сходил с экрана месяца три, не было дня, чтобы я его не смотрела. Администрация кинотеатра заметила это, и узнав, кто я, стала пускать меня без билета. Потом, когда прокат фильма закончился, мне подарили все фотографии отца в роли Пини, которые были выставлены в фойе и в витрине у входа в кинотеатр.
    Фильм, естественно, прочнейшим образом "сидит" у меня в памяти, - я даже знаю наизусть реплики всех его персонажей, не только отца.
    Представляя себе миг, когда Вениамину Зускину объявили смертный приговор, я вижу Пиню в кадре с НКВД-шником, где он, Пиня, обречённо опускает плечи и в отчаянии смотрит с экрана в зал, я слышу неповторимую интонацию его последней в фильме (и в жизни?) реплики: "Я ничего не понимаю…"¹¹.


    Примечания

    1 Кинофильм "Искатели счастья", 1935.
    2 Зускин, В.Л. "Чему научило меня кино", "Искусство кино", Москва, 1938, сс 42-44.
    3 Кинофильм "Искатели счастья", 1935.
    4 Там же.
    5 Аветисян, Тамара "Сколько стоит это пароход?", "Тамара Аветисян. Незабываемые", Киев, 1998, с. 125.
    6 Зускин, В.Л. "Чему научило меня кино", "Искусство кино", Москва, 1938., сс 42-44.
    7 Трауберг, Л.З. "Возвращение Вениамина", "Советский экран", 1988., № 2, сс 30-31.
    8 Там же.
    9 Киббуц - сельскохозяйственное поселение, основанное на принципе социального и материального равенства, в Палестине, а затем в Государстве Израиль.
    10 Трауберг, Л.З. "Возвращение Вениамина", "Советский экран", 1988., № 2, сс 30-31.
    11 Кинофильм "Искатели счастья", 1935.