ДОСТОВЕРНОСТЬ

Предисловие

     Виктор Снитковский - не литератор. В том смысле, что литература не его профессия. И потому, кажется мне, изложенное в этой книге представляет совершенно особенный интерес.
     Чем занимался он до приезда в Америку? Виктор проектировал стальные конструкции для промышленных и военных комплексов, был главным инженером проектного института, читал лекции на Высших инженерных курсах, публиковал статьи в научных журналах. Возможно, именно профессия инженера повлияла на его стиль не меньше, чем семнадцать лет занятий живописью в художественной студии при Союзе художников Казахстана.
     С 1988 года Виктор Снитковский активно участвовал в создании общества "Мемориал" и был членом его всесоюзного и республиканского правлений. С этого времени начались его выступления на телевидении, по радио и публикации в газетах Казахстана, Москвы, Одессы с новой для него темой - политические репрессии в СССР. Он сумел достичь тайн архивных фондов, где хранились дела репрессированных. Он записал истории десятков узников сталинских лагерей и брежневских психушек, собрал коллекцию документов, фотографий, рисунков и писем политзэков, сделал записи бесед с психиатрами спецрежимных психбольниц милицейского ведомства. Страшные, изломанные, искалеченные судьбы предстали перед ним, вошли, как говорится, в его сердце и душу. Отсюда ненависть к режиму, чудовищным прессом давившему миллионы людей. Инженерная четкость и любовь к людям, по-моему, и являются главнейшими для всего, о чем бы ни писал Виктор Снитковский: точность, желание обойтись без эффектных "придумок", с одной стороны, и с другой - боль за тех, с кем жизнь обошлась несправедливо.
     Я бы не сказал, что здесь в Америке, нужно перечислять хорошо известные многим из нас трудности, связанные с вживанием в чужую среду. Кто не проходил этой школы, этих "университетов"? Но Виктор Снитковский не только "проходил" их - он стремился понять, осмыслить увиденное и пережитое, мало того - изложить на бумаге.
     Нет, он не новичок в журналистике. Его статьи на самые разнообразные темы печатались еще в Союзе. А затем по приезду в Америку - в газетах "Новое русское слово", "Форвертс", "Еврейский мир", "Интересная газета", "Кстати" (Сан-Франциско), журнале "Вестник" и других русскоязычных изданиях. Печатается он, как и в прежние годы, в прессе Казахстана… Однако, произведения, представляемые ныне читателю, являются для него, в какой-то мере, дебютом.
     Как уже было сказано, все здесь построено из материала, не столько увиденного или услышанного, сколько из прочувствованного и пережитого самим автором. Да он побывал представителем "Конгресса предпринимателей" Казахстана в Америке и развозчиком пиццы, продавцом в магазине и историком в Гарварде, работал в ресторане и кинотеатре, пережил немало острых моментов в своей американской биографии. Он показывает американскую жизнь не такой, какой обычно изображают ее под рубрикой "богатые и знаменитые" - Виктор Снитковский рисует "изнанку" американской жизни, той самой жизни, которой, наряду с вполне обеспеченными людьми среднего класса, живут миллионы американцев. И сравнивая два строя, советский и американский, он отдает предпочтение американскому, дающему каждому человеку неисчислимое количество перспектив и возможностей при наличии трудолюбия, старательности, личной инициативы, знаний.
     Да, жизнь в Америке - не для бездельников и белоручек. Но это свободная страна, страна Свободы. И эта книга - лучшее тому доказательство.
     Разумеется, в любом литературном произведении можно найти недостатки, есть они и в рассказах и повестях Виктора Снитковского. Но это не лишает повествования главного его достоинства - достоверности. Это качество делает книгу не только привлекательной, но и познавательной - и для тех, кто никогда не бывал в Америке, и для живущих не первый год в ее пределах…
     Юрий Герт





     1. Встреча

     В последней газете были хорошие купоны - пятьдесят процентов скидки на сосиски, американский сыр в упаковке, чипсы "Доритос", куриные ножки и хлеб. По этому случаю Алик насобирал в своем и соседнем подъездах пять газет. На купоны были ограничения по количеству, то есть по дешевке позволяли купить только один фунт на покупателя. Однако, по такой цене Алику хотелось купить куда больше. Поэтому после закупки одного комплекта продуктов по купонам нужно было выйти из магазина и оставить где-то продукты. После этого идти на второй заход и так далее. На пятом круге закупки Алик стал в очередь для оплаты. Перед ним стоял мужчина с тем же набором продуктов. Наверное, русский, предположил Алик. Стоящий впереди чуть повернул голову, и он узнал Виталия, которого не видел лет семь после отъезда из Союза. Алик тронул мужчину за плечо. Виталий вздрогнул и резко обернулся. Какое-то мгновение они разглядывали друг друга, а потом обнялись.
     - Покрасился в белый цвет? - Спросил Алик.
     - Сейчас так модно, - ответил Виталий, - но ты покрасился не хуже меня.
     - Главное, что в той же парикмахерской.
     - Ты где живешь?
     - На Брайтон стрит. А ты где?
     - Я на Олстон авеню.
     - Значит мы почти соседи, - сказал Алик, - ставь свой драндулет дома и беги на Харвард угол Брайтона к ликерному магазину. Я к тому времени возьму пива, и буду ждать тебя около машины. Поедем ко мне. Я теперь холостой.
     - Я мигом. Только предупрежу Таню, и ноги в руки. А может, ко мне заглянем?
     - Нет. Давай сначала без женщин, чтоб не рисоваться.
     - Что тянуть резину - беги к магазину! - вспомнил Виталий советский фольклор.


     2. Около собора святого Игнатия Лойолы

     Через двадцать минут Виталий, после бутылочки пива "Сэмюэл Эдэмс", описывал свой первый трудовой подвиг в Америке. Стол был сервирован сосисками, американским сыром, чипсами и хлебом.
     - Первая работа в Америке, как первая любовь, как единственный пельмень с перцем среди сотни штук с мясом. Начинал я пиццадрайвером - развозил пиццу и другие разносолы клиентам на дом. Сначала меня, как и всех, предупредили, что за три нарушения выгоняют с работы.
     В большинстве случаев нашими клиентами были студенты. Особенно мы любили получать заказы из общежитий большого католического университета с собором святого Игнатия Лайолы или, как учили в советской школе, гадкого "Великого инквизитора". Я любил ездить к прихожанам святого инквизитора потому, что за каждый заказ из этого университета получал по доллару "сверх" от своей фирмы плюс чаевые - "типы" от клиентов. Однажды " в студеную зимнюю пору" повез я туда шесть заказов. Все роздал быстро, а одной заказчицы по имени Илэйна, по-русски Елены, не было. Точнее, она не откликалась на телефонный звонок и не подходила к входу в общежитие, где я ее ждал. Пришлось в нарушение правил прошмыгнуть мимо дежурного и подняться к ней на восьмой этаж. Стучу не очень нежно в дверь ибо, если не отдать заказ, то и доллара от фирмы за него не получишь. Через какое-то время открывается дверь. На пороге стоит, не иначе как святая, Илэйна лишь в коротенькой блузке, застегнутой на одну нижнюю пуговицу около пупка, ниже все, как на выставке. От нее слегка веет вином и потом. Груди наружу, остальное тоже все на месте. С монашеским выражением на лице, протянул я ей коробку нашей замечательной пиццы, а она не менее серьезно дала мне скомканные деньги, и тут же закрыла дверь. Пересчитал деньги, а двух долларов не хватает. Пришлось снова побеспокоить Илэйну. Стучу в дверь, а сам, грешным делом, думаю, в каком виде дева предстанет снова. А она, негодная, чуть приоткрыла дверь и в щелку и спрашивает, что надо. Вы недоплатили два доллара по счету, объясняю. Этого хватит, отвечает святая, и приоткрыла дверь пошире. Знаешь, говорю ей, хоть ты и голая, а плати, как положено. Другие, добавил я, еще и типы дают. Раздетая ведьма что-то заорала и захлопнула дверь. Я побежал вниз так как понял, что терять на нее время больше не стоит.
     Приехал в пиццерию, а там меня уже ждал менеджер. Обиженная девица позвонила ему и настучала на всю катушку. Ты, говорит мне босс, нарушив правила прошел в общежитие, сексуально оскорбил студентку и вымогал у нее чаевые. За один час ты нарушил три правила. Я тебя увольняю. Так окончилась моя первая работа в Америке. Обидно за святого Лайолу. Он сжег столько народа, но так и не сумел избавить мир от ведьм, - закончил свой рассказ Виталий, - и добавил, - А пиво ты купил хорошее!
     - "Сэмюэл Эдэмс" - лучшее в мире пиво! - ответил Алик, а теперь послушай как я начинал.


     3. Конфуз весом 50 фунтов

     - Работал я в "Пицца-сторе" специалистом широкого профиля, - начал свой рассказ Алик. Возил на машине хозяина клиентам пиццу и прочие "фуд"ы, помогал готовить тесто для пиццы, варил "пасту" - вермишель, делал салаты, сэндвичи, жарил мясо, рыбу и кур. Однажды, по заданию хозяина заведения Джона, сварил я здоровенный чан вермишели. Потом снял его с плиты и поставил остывать на керамическом полу. Через какое-то время Джон что-то сказал мне. Достоверно прозвучало только одно русское матершиное слово, которому мой предшественник научил хозяина. Из услышанного я понял, что босс велел выбросить вермишель. Мне было наплевать на хозяйское добро. Но тащить тяжелый чан с пятью десятками фунтов вермишели и кипятка во двор было нелегко. Особенно неприятным, а точнее еще и опасным, было подымать чан выше уровня верха стенок высоченного контейнера, чтобы опрокинуть туда горячее содержимое.
     Я подошел к чану. Посмотрел, постоял, и вернулся к в Джону.
     Джон, говорю ему, по моему, вермишель нормальная. Ее можно оставить. Но Джон менять свое распоряжение не стал. Выбрось, быстренько, говорит, и все. Что делать? Иду к чану. Дотронулся. Горячий, зараза. Взял тряпки, обернул ими ручки и приподнял. Тяжело. Снова иду к Джону. Джон, объясняю ему, вермишель отличная. Может быть, оставим. Нет, говорит, выбрось немедленно.
     Проклиная сумасшедшего босса, я понес чан во двор. Вермишель тихо плескалась в кипятке. Чуть ли не в истерике я выжал чан выше головы и опрокинул его содержимое в контейнер. Проклиная КПСС и антисемитов, которые толкнули меня на эмиграцию из СССР, я вернулся на кухню. Одновременно туда вышел из своей конторки босс. Где, спрашивает, вермишель? Я ответил, что только что выбросил ее по его, хозяйскому, указанию. Джон ничего не ответил и лишь приоткрыл дверь большого холодильника. Там стоял точно такой же чан с остатками на дне старой вермишели. Я покрылся холодным потом. Слава богу, почему-то меня не выгнали. Но те пятьдесят фунтов кипятка и вермишели над моей головой я вспоминаю до сих пор.
     - Виталик, давай еще по пиву! - предложил Алик, завершив свой автобиографический эпизод.


     4. Свобода выбора

     - Устроился я в другую пиццерию, - вступил в свою очередь Виталий. Однажды зимой, часов в одиннадцать вечера хозяин вручил мне несколько заказов для доставки клиентам. На каждом пакете имя заказчика, его адрес и телефон. Как обычно, я тут же смотрю на адреса, чтобы разработать наиболее простой маршрут. Все заказы были как заказы, а один несколько необычный - имя клиента было, номер телефона - тоже, а номера дома не было. Только название улицы "Сэмэтэри" (Кладбище). Джон, говорю я хозяину, нет номера дома, нет номера квартиры, а в голове уже неприятные предчувствия. А там, говорит Джон, номер дома не нужен. Все понятно, думаю я, и предлагаю Джону, доставить этот заказ завтра днем. Сейчас, говорю Джону, уже поздно, покойник может подождать и до завтра. Нет, отвечает чертов босс, заказ должен быть доставлен в течение 30 минут.
     - Джон, - спрашиваю я, - а еду положить на могилку сверху или внутрь? Езжай скорее, отвечает Джон.
     - Джон, а как я в темноте под снегом найду имя на могильном камне? Езжай, говорит Джон, поскорей, этот заказчик даст тебе хорошие "типы", а дом его недалеко от входа. Алик, в тот момент я бы поменял поездку на кладбище и запросто бы выбросил тяжелый чан с кипятком в мусорник. Поверь, это лучше чем ехать к идиоту, который живет на кладбище и ночью жрет пиццу. Словом, приехал я на кладбище. Сразу за воротами светились окна небольшого домишки. Я робко постучал. Дверь открыл бармалей кладбища и впустил меня в комнату. Там за столом с бутылкой вина сидела девушка. Ночной хранитель покойников взял пиццу и дал мне три бакса типов. Мужики в присутствии дам, обычно, щедры.
     И все бы ничего, но этому оглоеду понравилась наша пицца. На следующий вечер он заказал еще одну. Вручая мне заказ, хозяин поинтересовался вчерашними чаевыми на кладбище. Три бакса, ответил я, стараясь выглядеть равнодушным. Без особой опаски я отправился в рейс на кладбище. Гарантом спокойствия были заранее взятые перечница и солонка. Едва сев в машину, я открыл коробку с пиццей и щедро поделился своими запасами с кладбищенским сторожем. На кладбище я ехал не торопясь, чтобы соль и перец успели получше впитаться в благоухающую ароматами горячую пиццу.
     Больше заказов с кладбища не было. И, в самом деле, кто будет заказывать пиццу у тех, кто однажды приготовил ее пересоленной и переперченной? Пиццу тут продают на каждом углу - заказывай, где хочешь! В Америке свобода выбора.
     Алик, давай выпьем за твой удачный выбор пива!


     5. Как создавать себе врагов.

     - Хороше пиво тут купить, конечно, не проблема, - вступил Алик. Проблема, Виталик, здесь в языке. Решил я, значит, углубить свои скудные познания в английском. Нашел школу для эмигрантов из России. Шарашка прилепилась к солидному колледжу. Мне нужно было решить кое-какие вопросы со школьным клерком из русских эмигрантов. Позвонил, а он прикидывается дурачком, ничего не решает, а лишь посылает подальше. Естественно, вежливо: позвони, де, в другое место сам, я ничего не знаю, от меня ничего не зависит...
     Наконец все утряслось, и я пришел на занятия. На дверных рамах висят списки учащихся каждого класса. Около фамилий номер "соушел секюрити". Видать, чтобы все знали, а не только те, кому это положено. Снял я злополучный список и показываю клерку, который его составил. Говорю о том, что номер "соушел секюрити" не положено афишировать без согласия его обладателя. Клерк в ответ рявкает как генерал:
     - А какое право вы имели снять список?
     Отвечаю:
     - Если не понимаете, могу позвонить в полицию и сообщить, что вы афишируете номера "соушел секюрити" учащихся.
     Генералишко кричит:
     - Нет, звоните в наш главный офис, сейчас же.
     - Звони туда, друг, сам. Я знаю только номер полиции.
     Пошел на урок. В перерыве походит ко мне клерк и говорит, что позвонил в главный офис, после чего снял списки всех остальных классов и перепечатал их уже без номеров "соушел секюрити". Тут же требует отдать ему снятый мною список. Я решил слегка отомстить. Отвечаю, что бросил бумажку в туалетную урну и вы, шеф, можете это проверить. Клерк обиделся. Теперь у меня есть враг. Виталик, наливай себе.
     - Чтоб нашим врагам было скучно! - произнес тост Алик.
     - Главные наши враги - мы сами, - ответил Виталий. Так пусть главным врагам когда-нибудь станет весело!
     Последняя бутылка пива была выпита, и Алик пошел проводить Виталия.


     6. Oral harassment

     На следующий день Виталий пришел к старому знакомому с бутылкой водки.
     - Без водки нет обводки, - напомнил он Алику прописную истину футбола.
     - А без пива нет отрыва, - ответил не менее образованный хозяин, и поставил на стол коробку "Сэмюэл Эдэмс"
     В этот вечер Алик был настроен более весело. Поэтому его новая история "из личной жизни" было чуть веселей вчерашних:
     - Язык языком, а кушать надо. Устроился в большой универмаг. Работал там в "сток эрии" - подготовительной зоне. Это там, где прибывающие в магазин вещи доводят до товарного вида. Работа несложная и, даже, веселая. Вот, слушай. Работали, в основном, латиноамериканцы. Звали их Исраил, Сэра, Эрон, Нэсан, Дэвид, ... На русском языке эти имена из Библии звучат несколько иначе - Израиль, Сара, Арон, Натан, Давид, и т.д. Все эти люди с библейскими именами, как и я, работали в подготовительной зоне универмага для молодежи. Такими именами их нарекли в католических соборах Мексики и Гватемалы, Сальвадора и Пуэрто-Рико. Я с ними ставил на вещи сигнальные устройства "Tag". Это как почти как пояс верности, который средневековые рыцари одевали на жен, когда шли освобождать Гроб Господень в Иерусалиме. Разница только в конструкции. Верность магазину достигалась с помощью маленькой коробочки с одной стороны ткани и большой кнопки, которой прокалывают ткань, вонзая ее в специальное отверстие коробочки. После этого кнопку без специального магнитного устройства, которое есть только у продавцов, не вытащишь. Если воришка пронесет украденную вещь с "коробочкой верности" через выходную дверь, то зазвенит сигнал и негодника задержат.
     Тридцатилетний мексиканец Исраил говорил беспрерывно все рабочее время. Его язык не знал усталости. Мексиканский плейбой делился со всеми впечатлениями о порнофильмах и своем сексуальном опыте. Предполагалось, что он при этом еще и работал. Замолкал Исраил ненадолго лишь когда к нему попадала коробка с 36-ю дорогими платьями коллекции от Донны Каран. Лицо плейбоя становилось томным. Вялой левой рукой с коробочкой он лез под юбку и приподнимал коробочкой ткань в районе шва. Потом медленно подтягивал правую руку с кнопкой над юбкой к коробочке и, вдруг, резким движением вонзал кнопку через шов в отверстие коробки. Похотливая улыбка вспыхивала на лице Исраила. Поскольку платьев 36, то сценка проигрывалась тоже 36 раз и сопровождалась всеобщим весельем. Парни давали Исраилу коробки с дорогими платьями. А он выбирал только самые дорогие. Но два или три спектакля в день были обеспечены.
     Сам Исраил всегда старался выбрать коробку с женским бельем. Остальные парни, если им это попадалось, отдавали коробку с вещами на обработку девушкам. Если же дамское белье попадало Исраилу, то он с этим богатством не расставался. Любовно осматривал каждую вещь и показывал всем, но в первую очередь девушкам. Не купишь ли ты эти замечательные трусики, обращался плейбой к сальвадорской толстушке Лие, и показывал всем маленький шелковистый треугольничек с веревочками от Калвина Клейна. Большинство весело хохотало. Потом Исраил выхватывал из коробки у гондураской супертолстухи Сэры комбинацию и пытался примерить ее на эту молодую женщину. Все ее 280 фунтов гордо сидели на могучей персональной табуретке, как на троне, и царственно принимали щипки всеобщего любимца.
     Но однажды один из таких спектаклей увидела Иолэнта - продавщица из отдела мужских кожаных изделий. Эта хорошо слаженная молодая гречанка, не носящая ничего под платьем, притягивала как магнит покупателей. Она вполне могла бы заменить красотку абсолютно не пуританской внешности на рекламном плакате в любом магазине. Но когда Исраил взметнул в руке какой-то бюстгальтер в ее сторону, Иолэнта замерла. Мексиканский плейбой, заметив недоумение белой леди, спросил у нее "не хочешь ли примерить?".
     Конечно, это было откровенное хамство. И Иолэнта пожаловалась менеджеру. "Oral harassment", прозвучало из уст босса. Израила уволили еще до ланча. Латиноамериканцы на некоторое время скисли. Пропала скука только во время обеда. Тон задавала смуглолицая и пышнотелая с короткими крашенными в огненно-рыжий цвет волосами Сэломея из Гватемалы. На ее ланчи сбегались все негры из магазина. Сначала они цокали языками пока красавица спиной к зрителям покупала в автомате баночку "коки". Потом кто-нибудь из них болтал с девушкой, пока она кушала. Сэломея ела медленно, растягивая спектакль минут на двадцать. Она отламывала маленький кусочек и клала его на середину высунутого, длиннющего как у ящерицы, языка. Потом все это торжественно въезжало в рот. Два, незанятых беседой, негра восторженно смотрели секс-бомбе в рот. На десерт Сэломея лопала апельсин - не спеша отламывала дольки и, меняя стиль еды, длинным изящным указательным пальчиком засовывала их глубоко в рот. Зрители млели от восторга. Да и я заглядывался тоже.
     За время обеда толстухи "откисли" и кривляясь, изображали злую обидчицу Исраила, у которой сугубо женские детали тела, по их мнению, слишком малы. А потому, де, эту "несчастную" не брали на подготовку вещей к продаже. И, действительно, менеджер подготовительной зоны брал на работу только толстух, что по всем параметрам не влазили в молодежные размеры белья. Им можно было платить всего по шесть долларов в час и щипать за попку пока они не узнают, что такое "харасмент" по-американски.
     - Алик, наших в твой магазин много приходило?
     - Не знаю. Знаю лишь, что некоторые умудрялись зайти в примерочную, и надеть под свое старое платье по несколько новых вещей. Когда их ловили, мне было стыдно. Другой вариант был, когда покупали дорогую вещь, а сдавали более дешевую. Ну а то, что наши девки регулярно покупали вещи на пару дней, а потом сдавали их - так этим, грешили эмигранты всех мастей, да и американки были горазды. Среди парней этим отличались латиноамериканцы.


     7. Спать или сторожить?

     И Виталий в этот вечер был настроен более миролюбиво. Может быть, оба приятеля рассказывали теперь о том времени, когда они чуть притерлись к американской жизни. Может быть, и пиво с водочкой оказали влияние. Поэтому их истории стали чуть веселей.
     - Я не Гамлет, - скромно сказал Виталий. - И на вопрос "Спать или сторожить?" отвечаю без колебаний - спать!
     - Почему?
     - Решил отдохнуть от трудов праведных. Безусловно, я имел склонность ко сну каждые 24 часа в сутки, но на должность пожарника не пошел. Не пошел потому, что в пожарники берут на работу только гражданин США. Поэтому, решил пойти в охрану. Сказано - сделано. Пошел и устроился. И не кем попало, а офицером. Теперь на моей красивой голубой форменной рубашке искрился голубовато-серый герб с надписью "SECURITY OFFICER". Литературный перевод этих слов - "офицер охранки", а дословный - "сторож без берданки". Но, все таки, в глубине души, я чувствовал, что слово офицер "звучит гордо". Мой супервайзер, что в переводе значит "звеньевой", дружелюбный девятнадцатилетний малый - был сыном хозяина фирмы. Он носил такую же рубашку с "офицерским" гербом, но на воротничке у него были никелированные металлические полоски - символ супервайзера. Он тоже был "сторожем без берданки", но с карманной рацией и звали его Луис.
     В первый рабочий день мне назначили "тренинг" с 10-ти часов вечера до 12-ти ночи. Но едва мы с супервайзером прибыли на объект, как оказалось, что оба сторожа не явились на ночное дежурство, то есть с 10-ти вечера до 8-ми утра объект оказался оголенным. Луис предложил мне остаться на ночное дежурство. Я согласился. Почему бы не поспать за деньги? Но едва мы оказались непосредственно на вверенной нам территории строящегося депо, как местная работница сообщила о том, что на ее глазах небольшой грузовик вывез с территории водопроводные трубы малого диаметра. Мы пошли посмотреть на остатки, валявшиеся на земле. На меня повеяло чем-то родным. О, как был не прав великий пролетарский писатель Максим Горький, который утверждал, что только все русские - воры. А почему он не задумался о других народах? Да, он не жил в Америке. Тут тоже воруют. Не все, правда.
     Что тут началось! Луис вызвал по рации подмогу. Приехал "офицер" с золотистым гербом и берданкой. Ну, не с берданкой, конечно, а то ли с семизарядным "кольтом" времен Очакова и покоренья прерий, или махновским обрезом. Точно не знаю, в пистолетах не силен. Важно другое. Заварилась такая кутерьма. Тетку, что настучала, расспрашивают вызванные полицейские. Куда-то звонят, кому-то что-то говорят по рации. Супервайзер со мной бегает по строящемуся объекту и говорит быстро-быстро. Кажется это был тренинг, но я почти ничего не понял. Поэтому не берусь судить о сказанном. Наконец меня поставили на пост.
     Оказалось, что мне доверили охранять "back", то есть "зад" стройки, а шеф стал охранять "front", то есть "перед". Я должен был ходить "взад-и-назад" от угла до угла с задней стороны здания и еще заглядывать за углы на "перед". Хорошо, что я запарковал мой бывший полицейский "Форд" около поста. Но едва я после первой прогулки направился прилечь в моей широкой "Антилопе гну", как едет "офицер с берданкой" и приветливо машет рукой. Симпатичный мужик! И так он, гад, часов до трех ночи вторгался на вверенную мне территорию. А супервайзер, пацан несчастный, вместо того, чтобы уделить сто процентов внимания доверенному ему "переду" здания, все лез на мою территорию и что-то втолковывал мне, хотя время тренинга давно истекло. И лишь около четырех часов утра, когда радостный супервайзер принес мне весть об аресте полицией воров и гордо отправился на свой "перед", я позволил себе прилечь на минутку в машину.
     Когда я, разбуженный стуком в окно "Форда", протер глаза на часах было четверть пятого, а в окне улыбалась рожица супервайзера. Пришлось выйти из машины и протереть глаза. Господи, какие же эти воры сволочи - затеяли такую кутерьму, было моей первой мыслью. Они не уважили "офицера", сорвав его сон - было моей второй мыслью. Я же нанимался сюда не сторожить, а спать - было моей третьей и решающей мыслью.
     С другой стороны, если бы не воровали, то кто бы платил мне деньги за охрану? Да, "система полиция - воры" - это если не симбиоз, то уж единство противоположностей, безусловно.
     - Виталик, еще пива?


     8. Полицейский "Форд"


     - Слушай, Алик. У меня есть еще одна знатная история.
     Я тогда работал в ресторане. В белой рубашке и черной бабочке я выглядел великолепно. Гордая осанка не вызывала сомнений у клиентов, что перед ними коренной бостонец, но с сильным акцентом. А может это и, действительно, было так. Может, мой прадедушка по глупости вернулся в родные края. Словом, ясно было, что в прошлом я не был ни баобабом, ни облезлым крокодилом, а был только бостонцем. Возможно бостонский прапрадедушка, переодевшись индейцем вместе с такими же товарищами выбрасывал в океан чай с английского корабля. Увы, акцент выдавал меня с головой.
     Ну ладно, все было хорошо в ресторане. Еда была вкусной, посетители, как обычно, были богатые. Вина в ресторане были калифорнийские, французские, испанские и итальянские. А если кто и не желал пить эти компоты, то из бара им приносили "Мартини" или лучшее в мире крепкое пиво "Сэмюэл Эдэмс". Но однажды я впал в депрессию. А кто не впадал? Почему? А черт его знает, почему. Может быть потому, что мой купленный на аукционе "Форд Кроун Виктория" был ранее полицейской машиной. Его только перекрасили. Ну, это я, так сказать, к слову придумал. У русских существенно, что машина была ментовской, а американцу наплевать на то, кто был владельцем его машины в прошлом. Лечился я от депрессии, обычно, импортным лекарством, а запивал его коренным "Сэмюэлом Эдамсом".
     В тот трагический день в отеле, при котором находился ресторан, началась конференция голубых мужчин "об каких то" их проблемах. На вечер они заказали банкет. Официанты дружно сдвинули столы, чтобы клиенты могли общаться в этот вечер потесней. Все было бы ничего, да от "голубого" запаха мужицкого пота в смеси с женской косметикой мне стало тошно. По окончанию смены я пошел в бар и попросил своего приятеля бармена Чака Пауэра налить мне кружечку "Сэмюэл Эдамса". Оказалось, что все 6 футов роста и все 250 фунтов веса Чака тоже в глубокой депрессии. Вчера вечером он захотел преподнести своей любимой 250-ти фунтовой, герлфренд сюрприз и сказал, что идет на работу, а сам вернулся домой через час с бутылкой шампанского и итальянским тортом. Убей его бог, но Чак большего ужаса в жизни не видел - по всем нежнейшим 250-ти фунтам его герлфренд ползала какая-то букашка весом не более 150 фунтов. На ближайшей стенке Чак размазал букашку. Досталось и герлфренд. А она взяла и пожаловалась в полицию. Словом, мы выпили по кружечке, потом по другой. На прощание Чак налил бокальчик моего любимого импортного лекарства из литровой бутылки с названием "STOLICHNAYA".
     Я ехал домой по хайвэю. Мои руки от депрессии и обиды за друга тряслись с удвоенной энергией. Но я ничего не замечал. А полиция, мать ее за ногу, заметила. Замельтешили их синие огни за спиной и я, как законопослушный американец и почти честный налогоплательщик, остановился, чтобы не было еще хуже. Полицейский подошел к моему стреноженному мустангу, потом наклонился в окно: "Сэр,..." и, все поняв, продолжил: "выходи из машины, дай ключ, права!." Ну. я вынул ключ зажигания и отдал полицейскому. Потом нехотя полез было в карман за правами, как вдруг на противоположной стороне хайвэя завизжали тормоза, раздался грохот, вспыхнуло пламя. Полицейского как ветром сдуло за барьер на другую сторону дороги к месту аварии.
     Я медленно начал расхаживать взад-вперед около машины. Если и заходил чуть подальше, то торопился вернуться - с полицией шутки плохи. А время шло. Завыли сирены скорой помощи и пожарной машины. Я загрустил и прислонился к машине. Родная тихонько урчала. Убаюканный нежным воркованием своего "Форда", я сел в машину и укатил домой. Запарковал "Форд" на своем месте и пошел домой. Меня встретила Таня - любимая жена, красавица, труженица, умница. Уложила спать и сказала, что утром ей есть о чем поговорить с со мной. Как ты понимаешь, Алик, моя усталая душа, мгновенно провалилась в сон. И тут же хрупкий покой был дьявольски взломан. У кровати стоял полицейский и что-то тараторил. Рядом в немом молчании стояла Татьяна. Несмотря на то, что голова у меня раскалывалась, я из всего этого галдежа понял, что полицейского интересует, где запаркована моя машина. Нет проблем, ответил я и, натянув джинсы, повел полицейского на паркинг за домом. За нами шла Таня с трагическим выражением на лице. На паркинге, Алик, я обомлел - вместо его серого "Форда" стоял такой же "Форд", но синего цвета с белыми надписями "Police", 911 и мигалкой на крыше. Полицейский небрежно сказал, что моя машина стоит на улице, и вернул от нее ключи. Сам сел в свой полицейский "Форд" и укатил.
     На этом дело заглохло. Полицейский, видимо, не хотел иметь проблем со своим начальством из-за того, что оставил нарушителя около своей машины с работающим двигателем.
     Я поплелся было на улицу, но жена оттолкнула меня и велела идти спать. Вяло жестикулируя, я пытался объяснить Тане, что полицейские не выключают двигателей, когда выходят из машины. Это у них такое правило, что бы снова вскочить в машину, и немедленно мчаться куда-то. А я просто перепутал машины. Я же не виноват, что они у нас одинаковые. Понимаешь, о-ди-на-ко-вы-е! Но Таня меня даже не слушала - она пошла на улицу, чтобы перегнать оттуда автомобиль в гараж.
     Заинтригованный Алик спросил Виталия, что же было потом.
     - Суп с котом! Тебе этого разве мало? - ответил Виталий.
     - Давй выпьем по последней, - предложил Алик.
     Виталий заторопился домой. Алик его проводил.


     9. Америка подтверждает истину.

     И снова друзья собрались вместе. На столе стоял "Сэмюэл Эдэмс", вобла из русского магазина и сырокопченая колбаса.
     - Виталик, я никогда не задавал тебе этот вопрос там. Как ты в
     Союзе по паспорту стал русским?
     - Очень просто. Мой отец в 1943 году был направлен в Войско польское. Первая польская Армия, сформированная в СССР, под командованием генерала Андерса ушла через Иран к англичанам. Они не хотели воевать вместе с палачами польских офицеров. Тогда из оставшихся поляков сформировали еще одну армию и разбавили ее советскими офицерами и сержантами. Тех, у кого были польские фамилии, направляли в эту армию в первую очередь. Но в польских паспортах, как и во всем мире, писалось только вероисповедание. По этому всем советским офицерам вписали в документы: "православный". И мою маму по польскому паспорту сделали "православной". А по возвращению в СССР, всех православных сделали русскими. Представляешь, в первых графах она Броня Давидовна, а в пятой - "русская". Отец был военным, так ему "особисты" быстро вернули национальность и имя. В метриках только после окончания войны ввели графы национальностей родителей. Я родился во время войны. Метрика была "чистой", то есть без национальностей. Вот по матери я и стал русским в паспорте. Отец официально сменил имя Исаак на Илья. Так я стал Ильичем, хорошо, что не Лениным. Ну, еще в милиции дали взятку, чтобы не морочили голову. Это было, когда я получал в шестнадцать лет паспорт.
     - Ты знаешь, я какое-то время сомневался в твоей национальности. И только, когда ты сам в разговоре сказал, что ты еврей, я понял, что к чему.
     - Алик, судя по моему опыту, только евреи и интеллигентные русские люди могли думать, будто я русский. Им было это не очень важно. А "простые русские" люди и идеологическая сволочь узнавали во мне еврея мгновенно. Но во многих случаях русская "пятая графа" мне сильно помогала. Я даже ездил за границу, и пост начальника отдела занимал, и главным инженером был, и "допуск" имел. Начальство, конечно, догадывалось. Но отчетность у них была "чистой". А вот жене ее пятая графа много раз выходила "боком". Поэтому она так и рвалась в Америку. Но я тебе расскажу нашу семейную историю.
     В советское время мне ничего не рассказывали о предках. Например, что мой прадедушка Шмиль имел собственное маленькое дело. Он сдавал в аренду мешки из индийского джута. Он был еще и ребе. Не знал я и, что мой дед Янкель был в молодости приказчиком у помещика. Мой отец, мама называла его Ицык, работал тогда главным инженером строительной организации в Одессе. Под его началом трудились люди разных национальностей. Чем-чем, а этим Одесса всегда славилась. Вот и случилось так, что прораб Степан и еврейка из техотдела Клара полюбили друг друга. Клара была поздним ребенком у своих набожных родителей-хасидов и ей в ту пору было 35 лет. После войны ее родители жили в Крыжополе, а ранее в небольшом местечке поблизости - в Княжине. Мои дедушка Янкель и бабушка Хана-Лея приехали а Одессу в 1919 году из того самого Княжина. Родители Клары были столь усердны в своей вере, что и в мыслях не допускали брака их дочери с гоем. Но жизнь есть жизнь. Чему бывать того не миновать. Клара полюбила Степана и приняла предложение выйти за него замуж. Это оказалось несколько проще, чем сообщить, суровым в своей вере, родителям о женихе-гое. Поэтому Клара, пожалев своих родителей, написала им, что выходит замуж за еврея.
     Не тут то было! Нашлись "благодетели", которые сообщили родителям, что их любимая доченька выходит замуж за "гоя". И старые родители засобирались в Одессу на проверку жениха. Инженер технического отдела Клара пошла за советом к одному из немногих евреев в их конторе - к моему отцу. Отец был по натуре добрым человеком. Узнав от Клары, где живут ее родители, отец рассказал о своем княжинском происхождении. Словом, посудили они, порядили и решили сказать родителям, что Степан хоть и не стопроцентный еврей, но на половину все же еврей. Для Клары это было единственным выходом, позволяющим решить свою семейную жизнь и не быть отверженной родителями.
     Но был в этой истории еще и Степан. Надо было, чтобы он согласился сыграть "еврейскую" роль. В шестидесятых годах, как и во все послевоенные годы цвела антисионистская, то есть антисемитская кампания. А уж об антирелигиозном трезвоне всех мастей и говорить не приходится. Не знаю, пошел бы я венчаться в церковь тогда, но Степан согласился на еврейский свадебный религиозный обряд. И это стало для меня большим нравственным уроком.
     Итак, кларины родители приезжают в Одессу. Их знакомят с выходцем из Княжина - моим отцом, который рассказывает заранее согласованную со Степаном историю о его еврейском "происхождении". История гласила, что родители моего отца Янкель и Хана-Лея были дружны с настоящей еврейской семьей, у которой сын спутался с "гойкой". Помню, рассказывал мой отец, как его родители уговаривали сына своих друзей не жениться на ней, как просили непутевого не убивать этим родителей. Но тот, как это часто бывает с молодыми, не хотел слушать старших. И родители отказались от сына, нарушившего еврейский обычай. Вскоре "гойка" родила сына и назвала его Степаном. А некоторое время спустя, "гойка" бросила мужа и сына. Степанчика взяла на воспитание хорошая еврейская семья.
     В детстве Степана дразнили мальчишки, называя жиденком, но он всю жизнь гордился своими приемными родителями. Поэтому, в наше время, когда так мало порядочных людей, а девушке так трудно найти хорошего жениха, наверное, не стоит мешать замужеству Клары со столь достойным человеком. Так завершил свой рассказ мой отец.
     Кларины родители молча смотрели друг на друга. Я не знаю, говорили они глазами или слушали сердце друг друга. Спустя некоторое время отец Клары произнес вещие слова: сын Янкеля, внук Шмиля не может обманывать. А потом рассказал, что в молодости знал моего деда Янкеля, а от своих родителей знал о моем прадеде Шмиле. Вскоре после ЗАГСа Степан с Кларой встали под еврейскую хупу и раввин объявил их мужем и женой.
     Я рассказывал эту историю в России своим, как и я, неверующим друзьям и всегда получал одобрительные отзывы. Но в Америке лишь через пять лет решился поведать об этом Барбаре Лэндэр, еврейке четвертого поколения беженцев с Украины, которая не утратила религии наших предков. Выслушав мой рассказ, она произнесла: твой отец совершил мицву - доброе дело. Теперь я спокоен,
     потому что религиозный человек в Америке воспринял это с пониманием.
     - Виталик, теперь я вижу, что ты настоящий русский еврей!
     - Кстати, о настоящих русских евреях. Я тогда жил в Одессе. Один знакомый принес мне выкройки его бабушки из дореволюционной одесской газеты "Южнорусская мысль". В той газете было опубликовано письмо некоего еврея-старьевщика. Еврей писал, что поехал в село Кривая Балка купить у крестьян ненужные им вещи. Это село не входило в черту оседлости. На беду еврея, местный урядник застукал его "в неположенном для пребывания евреев селе". Первым делом урядник врезал еврею по морде, а потом потребовал немедленно удалиться из Кривой Балки. В конце письма еврей вопрошал: почему его, "истинно русского еврея", урядник ударил по морде.
     - Так вот, мне, порой, доставалось непосредственно по морде, но хоть из-за паспорта не били. А нынешним истинно русским евреям, похоже, что товарищи зюгановы и баркашовы могут крепко набить морды. Даже если эти евреи по паспортам сегодня без пятой графы.
     - Виталя, ты сегодня заслужил не только пиво, но кое-чего другого, - сказал Алик и достал из загашника бутылку кошерного вина, - это, конечно, не для истинно русских евреев. Так что, не корысти ради, а ради нашей встречи. За нас!
     - За нас!
     - Алик, что у тебя новенького?
     - Я тебе сейчас расскажу, как важно в нашей жизни принимать все с улыбкой. Многие думают, что раз мы тут не начальники, так повеситься надо. Ничего подобного. Можно жить и не очень тужить. Я тебе расскажу сейчас об одной одесситке. Ты, кажется, там жил смолоду?
     - Да.
     - Тогда слушай, как одесская беднячка пожалела американскую сироту и как она вертела миллионами.
     - Алик, в следующий раз. А то меня Танька убьет за то, что я к тебе хожу часто и надолго, как к любовнице.
     - Что ж, на сегодня хватит.






(продолжение следует)