12 апреля 2003 года исполнится 115 лет со дня рождения Г.Г Нейгауза. В этой заметке я не хочу давать свою критику его исполнительско-педагогической деятельности. Слишком много исписано страниц на данную тему. Есть и литература, и - макулатура. Кто-то, не блистая собственным талантом, успел сделать себе на имени деда неплохой заработок. Кто-то писал и рассказывал искренне, но непрофессионально. Кто-то (как, например, И.Погорелич) вообще отвергает само понятие "школа Нейгауза". Злые языки говорят, будто Володя Крайнев сейчас заявляет "школа Нейгауза - это я". (А, кстати, почему бы и нет? Вполне возможно!) Ну, а кто-то держал воспоминания о нем внутри себя. Рассказывая о деде, о других людях, или пытаясь выразить в поэзии и в живописи свои эмоции, чувства, мысли. Ведь со смертью деда мировая культура многое потеряла (прошу прощения за нескромность). Поэтому здесь хочется предоставить слово тем самым "другим людям". Истинным ценителям его благородного, нервного, неровного, гениального дарования. Наверное, это наилучший выход из сложившейся на сегодня ситуации.
Из воспоминаний А.В. Софроницкого. Выдержка из письма В.В. Софроницкого к жене, Е.А. Скрябиной от 9 октября 1938 года : "Концерт Гарри меня глубоко взволновал. Сонату Брамса он играл гениально. Какая сила, сколько градаций в pianissimo, какой железный и гибкий ритм! К сожалению, не все было на такой высоте. Шуберт прозвучал вяло, и нехорошо играть его после Брамса. Не удовлетворила меня Баркарола Шопена. Зато как хорош был Ноктюрн Fis-dur (Шопена, Г.Н.) и Fis-dur'ная поэма (Скрябина, Г.Н.). Изумительно прозвучал Дебюсси". Из воспоминаний И.Н. Никоновича: "Из окружающих его музыкантов он (В. Софроницкий, - Г.Н.) чаще всего общался с Г.Г. Нейгаузом. Он всегда восторженно говорил о его игре. Любил вспоминать проведенные вдвоем молодые годы. Время от времени они встречались, переговаривались по телефону. Часто вместе вспоминали двадцатые-тридцатые годы. Прежде они иногда устраивали концерты пополам - по отделению. И почти всегда присутствовали на концертах друг друга. Г.Г. с улыбкой вспоминал, как В.В., побывав однажды в Ленинграде на одном из его концертов, отправил родным в Москву телеграмму приблизительно следующего содержания: "Был на концерте Гарри. Счастлив, что живу в одно время с таким гением!" Их музыкальные взгляды на исполнение того или иного произведения обнаруживали подчас большое сходство. Много общего было и в отношении к стилям, приемам звукоизвлечения, прочтению фразы (например, шопеновской). Вообще когда речь заходила о конкретных фортепианных проблемах, они были очень близки. В общих же музыкальных и исполнительских вопросах взгляды часто не совпадали. Это в последние годы привело к уменьшению их встреч. И все же их музыкальная близость сохранялась до самого конца. 7 января 1961 года Г.Г. пришел на концерт Софроницкого в Музей Скрябина. Эта встреча оказалась последней." А вот как описывает эту последнюю встречу Н.Г. Ширяева: "На его концерт в Музее Скрябина 7 января 1961 года, оказавшийся последним, должен был прийти Г.Г. Нейгауз. О своем намерении быть на втором отделении концерта, чтобы послушать Восьмую сонату Скрябина, Г.Г. сообщил В.В. накануне, когда программа концерта была уже полностью сделана, причем Восьмая соната на этот раз должна была завершать собою первое отделение.
Расстроенный, В.В. рассказал мне об этом в машине по пути на концерт. "Сгоряча" я предложила поменять отделения местами. Он ужаснулся:
- Как Вы можете так говорить?!
В концерте он "на ходу" переставил Восьмую сонату во второе отделение, играл, волнуясь, и, может быть, менее удачно, чем обычно. Мешала ему и сильная боль в боку, которая появилась у него уже тогда.
В тот вечер я не торопилась в артистическую, где сидел "высокий гость". О том, что произошло, я узнала от В.В. по пути домой, на наш дальний Сокол, куда, так и не поймав такси, мы добирались поездом метро.
- Я думал, что он меня любит! - растерянно проговорил В.В. уже на углу Новопесчаной улицы. - В консерватории он меня так обнимал, так целовал!
Я поняла, что речь идет о Нейгаузе.
- Так он действительно Вас любит.
- Нет. Теперь я знаю, что нет.
Оказалось, что придя после концерта в артистическую к В.В., который "ради него испортил всю программу", переставив Восьмую сонату во второе отделение, и который играл "для него", Г.Г., очевидно, по какому-то вдохновению, воскликнул:
- Знаешь, как сегодня играл Ашкенази!..
Через минуту, он, конечно, забыл и об этом пианисте и о его концерте, с которого, как оказалось, он приехал в музей. А В.В. мучился несколько дней:
- Я думал, что он меня любит!
И Г.Г. действительно его любил."
Из устных воспоминаний И.В. Никоновича, рассказанных автору этих строк: "За регулярное непосещение Софроницким консерватории его хотели выгнать. Собрался худсовет. За его исключение из профессуры МГК проголосовали почти единогласно. Г.Г. , как всегда, опоздал. И, успев прийти только на само голосование, машинально поднял руку. Наверное, он думал, что голосуют за очередное осуждение империалистической агрессии, или тому подобную чушь. Услышав фамилию "Софроницкий", Г.Г. насторожился. Его лицо приняло багровый оттенок. "Что-о-о!?", - вскричал он, стукнув кулаком по столу. "Да если вы гениального Вову выгоните, ноги моей здесь больше не будет!" Вопрос о Софроницком моментально был снят с повестки дня".
О.Э. Мандельштам. "Рояль":
"Как парламент, жующий фронду,
Вяло дышит огромный зал -
Не идет Гора на Жиронду
И не крепнет сословий вал.
Оскорбленный и оскорбитель,
Не звучит рояль-Голиаф,
Звуколюбец, душемутитель,
Мирабо фортепьянных прав.
Разве руки мои - кувалды?
Десять пальцев - мой табунок!
И вскочил, отряхая фалды,
Мастер Генрих - конек-горбунок.
Не прелюды он и не вальсы
И не Листа листал листы -
В нем лились и переливались
Волны внутренней правоты.
Чтобы в мире стало просторней,
Ради сложности мировой,
Не втирайте в клавиши корень
Сладковатой груши земной.
Чтоб смолою соната джина
Проступила из позвонков,
Нюренбергская есть пружина,
Выпрямляющая мертвецов."
16 апреля 1931.
Б.Л. Пастернак. "Баллада".
"Дрожат гаражи автобазы,
Нет-нет, как кость, всблеснет костел.
Над парком падают топазы,
Слепых зарниц бурлит котел.
В саду - табак, на тротуаре -
Толпа, в толпе - гуденье пчел.
Разрывы туч, обрывки арий,
Недвижный Днепр, ночной Подол.
"Пришел", - летит от вяза к вязу,
И вдруг становится тяжел
Как бы достигший высшей фазы
Бессонный запах матиол.
"Пришел", - летит от пары к паре,
"Пришел", - стволу лепечет ствол.
Потоп зарниц, гроза в разгаре,
Недвижный Днепр, ночной Подол.
Удар, другой, пассаж, - и сразу
В шаров молочный ореол
Шопена траурная фраза
Вплывает, как больной орел.
Под ним - угар араукарий,
Но глух, как будто что обрел,
Обрывы донизу обшаря,
Недвижный Днепр, ночной Подол.
Полет орла как ход рассказа
В нем все соблазны южных смол
И все молитвы и экстазы
За сильный и за слабый пол.
Полет - сказанье об Икаре.
Но тихо с круч ползет подзол,
И глух, как каторжник на Каре,
Недвижный Днепр, ночной Подол.
Вам Вам в дар баллада эта, Гарри,
Воображенья произвол
Не тронул строк о Вашем даре:
Я видел все, что в них привел.
Запомню и не разбазарю:
Метель полночных матиол.
Концерт и парк на крутояре.
Недвижный Днепр, ночной Подол."
1930.
Из письма Б.Л. Пастернака З.Н. Нейгауз (впоследствии - Пастернак) от 9 июня 1931 года: "…Гаррик все играл превосходно, вечер был настоящим триумфом. Но некоторые вещи (вторую по порядку, но не знаю, которую по счету, сонату Скарлатти, 109 ор. Бетховена, части шумановской фантазии и балладу As-dur Шопена) он играл сверхчеловечески смело, божественно, безбрежно властно, нежно-лепетно до улетучивания, нематерьяльно. После баллады поднялся настоящий рев, полы тряслись, десять минут ему не давали перейти к Листу, его заразили, он забылся, отбросил свои привычки, вставал и кланялся. Листом (этюдом) кончалась программа. Выходя в десятый раз на вызовы и просьбы бисировать, он среди водворившейся тишины сказал, что нездоров и еле играет и что исполнит сейчас свое сочинение. Он сыграл свою прелюдию, ту, которую я люблю и часто напеваю, с широкой кантиленой и колокольчикоподобной второй темой. Он изумительно сыграл ее, и услышать ее было для меня торжеством: на концерте, из-под рук Гаррика, в виде единственного биса, как он, по-видимому, решил, эта прелюдия была сигналом с эстрады, свидетельством того, что он проникся восторгами слушателей, и если не оценил, наконец, себя, то хоть понял высоту и победоносность этого своего вечера, - в
состоянии непобежденной неудовлетворенности он бы себя не играл…"
Л. Сабанеев К. Игумнову о Г.Г. (по воспоминаниям Н. Вильмонта): "Это пианист листовского масштаба! … Всего удивительнее то, что он никогда не слышал Скрябина в своем захолустном Елисаветграде, а сыграл как нельзя лучше. Посмотрел бы я, что бы стал делать Кусевицкий, если б его не натаскивал сам Александр Николаевич…".
С. Рихтер: "Сколько влюбленных в него людей… И как многие среди них претендовали на исключительность своего к нему чувства…
Его любили, понимали и не понимали, как это и бывает с избранными натурами.
Счастливая судьба сделала меня его учеником. Так судьба подарила мне второго отца.
Однако, когда я пытаюсь говорить о Генрихе Нейгаузе, мне тотчас становится жалко и страшно разрушить словами прелесть его неуловимо-прекрасного, такого дорогого для меня образа".
С этими словами Рихтера трудно не согласиться. Поэтому я - умолкаю. Я почти не был знаком с дедом. Он умер, когда мне было три года. Помню только, как он качал меня на коленях. И еще - открытие памятника на Новодевичьем. Так что, плохой из меня свидетель. От него остались записи концертов, уроков и литературное наследие. С обширной перепиской. И еще - протоколы допросов на Лубянке, где дед провел несколько месяцев (с ноября 1941 по июль 1942). После крушения коммунизма в России моя тетка, М.Г. Нейгауз, пошла в гэбуху и потребовала его личное дело. И затем опубликовала этот выдающийся по своей омерзительной лживости текст. Цитировать который мне не хочется. Однако, трудно не воздать должное следователям Дроздецкому, Оганесяну, Рублеву, Эсаулову и Круковскому. Это они довели деда до цинги. Это они пытались добиться от него признания в шпионской деятельности в пользу нацистской Германии. Это они выслали его сроком на 5 лет в ссылку "с запрещением проживать в режимных местах". И будут платить по счету. Если не больше. Ибо - прославились. Надеюсь, Россия их не забудет! Страна должна знать своих "героев". Но хочется помянуть добрым словом и тех настоящих друзей, которые не побоялись оказывать деду поддержку, и не тряслись за свои шкуры в это страшное время. Среди них - М. Юдина, Э. Гилельс, Я. Зак, С. Рихтер, Т. Хлудова, Е. Софроницкая (Скрябина), В. Прохорова, Н. Северцева и многие другие. А через несколько лет такие лица как И. Москвин, Д. Шостакович, В. Качалов, К. Игумнов, А. Толстой, С. Михалков и М. Нечкина ходатайствовали перед гражданином Калининым М.И. о досрочном возвращении деда из ссылки. Их просьба была удовлетворена. Некоторые из них позже "прославились" как крайне одиозные личности. Кто-то сумел донести свою порядочность до конца. Но мне хочется поблагодарить их всех. Тогда - они не струсили. И на том спасибо. От всей семьи Нейгаузов!
