Предисловие
В конце шестидесятых – начале семидесятых годов
фортепианный факультет МГК издавал стенгазету «Пианист». Ее редактором был
профессор Л.М. Живов. Отец терпеть не мог писать статьи, эссе, и ненавидел
музыкальную критику. «…Окончательно убедился в том, что писать – дело последнее…»,
- говорил он своим друзьям, прочитав очередную книгу о Листе. А профессор
Живов настаивал на том, чтобы отец хоть понемногу писал в эту стенгазету.
Эта настойчивость раздражала С. Нейгауза. Да и в самом деле, профессиональному
исполнителю подчас бывает тошно читать стандартные рецензии, написанные
в лучшем случае по традиционной схеме «Да – Но – Да». Тем более, когда за
написание «критической статьи» берется человек, получивший музыкальное образование,
но в силу своей бездарности не смогший стать талантливым исполнителем. В
подобных статьях трудно не уловить зависть к людям, превосходящим данного
критика своим мастерством, талантом, любовью публики, и популярностью. Эта
черная зависть (или «ревность») явно просматривается между строк статьи
почти каждого рецензента. Правда, хочется оговориться: бывает и «белая»
зависть. Так, по-хорошему мы завидуем феноменальной технической одаренности
В. Горовица, Э. Гилельса, изысканному звуку А. Корто, баховской интерпретации
Г. Гульда, выразительности (без малейшего налета безвкусицы) В. Софроницкого,
замечательному чувству формы (и содержания!) С. Рихтера. В таких (и только
таких!) случаях музыкальная «критика» может быть оправданной. И, под нажимом
профессора Живова, отец – писал. Думаю, что его сочинения своих коротких
эссе, а то и всего нескольких слов, были обусловлены коммунистическим принципом
«общественной нагрузки». Он не был членом КПСС, да и не требовали от него
гневных осуждений империалистической агрессии НАТО, подписей с требованием
выдворения неугодных брежневскому режиму писателей и музыкантов, и тому
подобных маразмов. Парторганизация МГК хорошо помнила родство С.Нейгауза
с Б.Пастернаком, и не осмеливалась предложить ему участвовать в этих подлостях.
Для таких мероприятий существовали другие люди… Однако, как от профессора
МГК, от отца требовали хотя бы видимости какой-либо «общественной деятельности».
И за те четыре статьи, написанные С. Нейгаузом для консерваторской стенгазеты
мы должны быть благодарны Л.М. Живову, как человеку, нашедшему для отца
ту «нишу», в которой С. Нейгауз выразил свое отношение к самому дорогому,
самому сокровенному в своей короткой жизни. Без примеси столь ненавистных
ему политики, национализма, или какого-либо «сведения счетов». Среди этих
статей или предисловий есть и «вымученные» мысли, когда, казалось, музыканту
нужно было поскорее освободиться от постылой задачи, чтобы вернуться к главному
в его жизни – роялю; есть и субъективно-пристрастные мнения (как, например,
в предисловии к эссе Б. Пастернака о Шопене); есть и те, в которых отец,
говоря о своих кумирах, как бы раскрывает свою душу и пишет о тех артистах,
которые, возможно, и сформировали его как творческую индивидуальность. Предлагаемую
вашему вниманию статью о С. Рихтере Л. Живов попросил написать в честь награждения
Рихтера орденом Ленина. Разумеется, не орден Ленина так обрадовал отца,
абсолютно равнодушного к любым регалиям. В этой короткой статье ему удалось
выразить восхищение перед своим любимым музыкантом, и даже, в некоторой
степени – «обосновать» этот восторг перед тем явлением, которое он называл
«чудо Славы»… А это предисловие мне хочется закончить вершиной графомании,
написанной одной из почитательниц отца, по прочтении которой я дал себе
зарок: «НИКОГДА НЕ ПИСАТЬ СТИХИ!». Вот этот эпиграф: «Как не ценить Аполлона
азарта, Светлой его красоты! Рихтер родился двадцатого марта, двадцать первого,
Стасик – Вы!». Но есть одна причина, по которой мне хотелось бы опубликовать
наследие отца. Мне кажется, что в своих статьях он не только «рисовал» точные
портреты Рихтера или Софроницкого, но и высказывал свои личные требования
к исполнителю, точнее, некий идеал, к которому должен стремиться настоящий
художник. Иногда даже сдается, что он писал … о себе, о своих нравственных
категориях, о своей цели в искусстве, и о том, чего он, по его собственному
признанию, так и не достиг. А кто достиг?..
Г.Нейгауз-мл.
«В дни награждений, юбилеев, торжеств, похорон
мы невольно задумываемся над тем, что значило в нашей жизни то или иное
имя, промелькнуло ли оно, оставив лишь приятное воспоминание, чуть коснувшись
нашей души, или глубоко запало в сердце, постоянно оказывая влияние на наши
представления, поступки, помогая оценивать явления жизни, укрепляя наш дух
и веру в добро, человечность, веру в красоту жизни. Я думаю, что выражу
не только свое мнение (что было бы крайне неинтересно), но мнение большинства
любителей музыки во всем мире, если скажу, что имя Рихтера оказывает именно
такое глубокое влияние на духовную жизнь культурной части современного человечества.
Почему имя Рихтера кажется нам таким большим, светлым,
высоким, чистым и человечным? Теперь ни для кого не секрет, что каждый концерт
Рихтера вырастает в огромное событие культурной жизни. Так в чем же эта
гигантская сила воздействия Рихтера на людей? Вот мы ходим на концерты Рихтера
с билетом или без билета, слушаем, испытываем наслаждение, потом делимся
впечатлениями, обсуждаем, что нам больше понравилось (?!), что меньше, и
в тот момент вряд ли сознаем, что на концерте мы получили такой сильный
заряд веры в людей, в их красоту и нравственную чистоту, веры в добро и
справедливость, который помогает нам приблизиться к пониманию блоковской
мысли, выраженной им с такой замечательной простотой: «сотри случайные черты
и ты увидишь – мир прекрасен». После концерта Рихтера мы становимся чище,
добрее, а значит, зорче, умнее, сильнее и нам легче стереть эти случайные
черты, они не кажутся нам уже такими значительными и нестираемыми. Я думаю,
что главная сила нравственного влияния рихтеровского искусства и состоит
в этом, фигурально выражаясь, промывании глаз, помогающем видеть вещи в
их истинном, а не ложном, «случайном» свете. А такое явление доступно только
великим артистам, а значит, великим людям, я не постесняюсь употребить здесь
этот эпитет, которым мы так часто награждаем умерших и почти никогда живущих.
Я так долго останавливаю внимание на нравственном
аспекте искусства Рихтера потому, что нравственная основа искусства и масштаб
его в конечном итоге измеряется количеством света и добра, которое оно несет
с собой.
Не потому ли до сих пор никем не превзойдены Бах,
Микеланджело или Толстой, хотя после них жило множество виртуозов кисти,
пера и звука, что так редко сочетаются гениальное дарование, страсть к своему
искусству, глубокое понимание жизни с такой нравственной чистотой, с таким
величием духа. Это же редкое сочетание мы встречаем у Рихтера, и это ставит
его в ряд великих артистов, создающих эпоху в своем искусстве.
Пока мы молоды, чисты сердцем, полны неясных желаний
и надежд, наивной веры во все самое лучшее, доброе, нас привлекают в искусстве
чувственная страстность, беспредметная мечтательность, внешняя красивость,
блеск, темперамент; потом мы испытываем горечь разочарований, каждого из
нас нет-нет да ударит жизнь «грубою веревкою кнута», мы начинаем понимать
трагичность жизни, иногда чувствуем дыхание смерти, мы становимся мудрее,
и нас тянет к ровному, глубокому и чистому свету внутренней красоты и с
этим, а также с благодарностью к людям, которые дают нам это, мы не можем
расстаться уже до конца своих дней.
Эти люди – наши самые близкие и верные друзья,
и к таким «друзьям на всю жизнь» наряду с Бахом, Толстым, Бетховеном, Шекспиром
и многими другими я и причисляю Рихтера.
Если говорить о более понятных чертах Рихтера-артиста
и человека, то нельзя не сказать о его феноменальном мастерстве и, в первую
очередь, о ясности всего – замысла и воплощения, мысли и чувства, формы
и звука, такой ясности и яркости образа, что иногда кажется, будто видишь
его воочию, ясности, при которой никогда не возникает сомнения, о чем идет
речь, играет ли Рихтер старых мастеров иди ультрасовременных. Нельзя не
сказать об уважении к автору: никакой отсебятины в динамике, ритме, никаких
прибавлений или убавлений нет (а как часто этим грешат даже большие артисты!);
вспомним хотя бы, с какой трогательностью, бережностью Рихтер берет, казалось
бы, самые незначительные ноты в Моцарте или Шопене, как бы боясь повредить
эти самые нежные цветки в саду, называемом музыкой, и какой же требовательностью
к себе надо обладать, каким знанием инструмента, сколько труда вложить в
изучение каждого произведения, чтобы с такой легкостью выполнять все требования
автора, а ведь авторы не всегда считаются с возможностями инструмента (вспомним
бетховенское: «какое мне дело до вашей проклятой скрипки!». Нельзя не сказать
об уважении к слушателям: несмотря на огромный репертуар, Рихтер никогда
не играет второсортной музыки, все высшего качества и преимущественно произведения
малознакомые слушателю. Хочется отметить еще одну черту, свидетельствующую
о честности и уважении к публике: он играет каждый концерт, что называется,
«на все сто» и, если по каким-либо причинам это невозможно, отменяет концерт;
для этого, как знает любой концертант, необходимо известное мужество. Нельзя
не сказать о величайшей скромности Рихтера, свидетельством чему является
его почти постоянная неудовлетворенность результатами своего труда, и, наконец,
о той поразительной трудоспособности, без которой не было бы Рихтера. По
счастью, он не был ни вундеркиндом, ни скороспелым лауреатом, жизнь его
складывалась нелегко, признание пришло довольно поздно, и все, чего он достиг,
- плод колоссального труда, накал которого не ослабевал по мере продвижения
вперед, а усиливался вместе с чувством ответственности, и те, кто знаком
с его образом жизни, могут рассказать, сколько мучительного и радостного
труда Рихтер вкладывает в изучение и подготовку новых произведений, равно
как и возобновление ранее игранных.
Вся его жизнь – подвиг труда, а ведь подвиги совершают
герои, и что может быть приятнее, чем сознание, что герой увенчан лаврами!
Поэтому с такой радостью мы поздравляем народного артиста СССР, лауреата
Ленинской премии Святослава Теофиловича Рихтера с высокой правительственной
наградой – орденом Ленина».
