Семнадцатого сентября 1939 года Красная Армия напала
на уже практически разбитую немцами Польшу. Решение о начале Второй Мировой
войны Сталин принял месяцем раньше, когда готовилось подписание советско-германского
договора. Договор развязал руки обеим сторонам. После нападения Гитлера
на Польшу Сталин выждал две с половиной недели, чтобы увернуться от прямого
конфликта с Англией и Францией. Они объявили войну Германии, но не СССР.
В многочисленных рассказах советских очевидцев
о предвоенном времени есть одна психологическая странность. Войну предчувствовали
все. Это предчувствие буквально висело в воздухе. При этом реального вступления
СССР в войну никто не заметил. Многие до сих пор не догадываются, что это
произошло 17 сентября 1939 года, - началом войны почему-то считается 22
июня 1941-го. И это начало до сих пор вызывает шок и гнев. Предчувствие
войны с Германией в виде мировой войны было, оно не обмануло по существу,
но обмануло по форме. Но предчувствие рисовало советским людям совсем другую
войну. Нападения не ждали. Чего же ждали? Своего нападения на Германию?
Нет, ни в коем случае: СССР, мол, всеми силами старался оттянуть войну и
боролся за мир - официальная тогда и действующая по сию пору версия. Непонятное,
логически необъяснимое предчувствие.
Предчувствия советских людей при Сталине никогда
не формировались стихийно и никогда не опирались на независимые от официальной
прессы источники информации за полным отсутствием таковых. Проследить истоки
советских предчувствий довольно просто, если знать, что советским людям
было велено читать.
В 1930 г. массовым тиражом по цене в одну копейку
была выпущена брошюра Ворошилова "Будет ли война?". Красный маршал объяснял
широким слоям населения: война будет обязательно. Капиталистический мир
готовится к вооруженному нападению на нас, потому что наш рост означает
его гибель. Главные враги - Англия и Франция, но непосредственная опасность
исходит от ближайших соседей - Польши и Румынии, Эстонии, Латвии, Финляндии.
Список точен: именно эти страны (плюс Литва) стали первыми жертвами Советского
Союза через десять лет.
Двумя годами раньше, в самом начале сталинской
культурной и экономической революции, в Москве тоже массовым тиражом вышла
книга Я.Жигура "Будущая война и задачи обороны СССР". Жигур убеждает читателей,
что война неизбежна в силу самого факта существования капиталистического
мира и его противоречий со страной трудящихся. Главный враг - Англия, а
непосредственные и самые вероятные противники - те же западные соседи СССР.
Германия среди врагов пока не числится: как раз в это время немцы совершенствовали
военное мастерство и отрабатывали новые типы вооружений на советских полигонах.
Суммарная военная мощь Финляндии, Эстонии, Латвии,
Литвы, Польши и Румынии оценивалась в 1928 г. в 500 тыс. человек - против
700 тысяч у СССР. "Между нашими западными соседями, Францией, Италией, Англией
существует целый ряд военных соглашений, которые могут привести при благоприятном
для буржуазных государств международном и внутреннем положении к военным
осложнениям на наших западных границах". Вывод Жигура: "...практическая
работа по военизации населения продвигается слишком медленно... необходимо
от разговоров о военизации перейти к практическому делу". Впоследствии,
когда военизация населения приняла тотальный характер, этот откровенный
термин был выведен из употребления.
Удивительное предвидение: "военные осложнения"
на западных границах действительно произошли. Правда, при очень неблагоприятном
для "наших западных соседей" положении. Предполагается, что советскому человеку
в голову не придет задуматься, каким же должно было быть это "благоприятное
положение", чтобы прибалтийские страны с Польшей решились на завоевание
Советского Союза. И не приходило.
Доверчивость советского человека безгранична. В
том же 1928 г. был принят пятилетний план индустриализации СССР. Миллионы
людей верили, что с его выполнением их жизнь резко улучшится, хотя совершенно
очевидно было, что в план заложено снижение жизненного уровня населения.
Никакого увеличения производства средств потребления - только тяжелая, т.е.
военная, промышленность. Темпы ее строительства таковы, что выполнить пятилетку
без превращения всего населения СССР в рабов, крепостных, без принудительных
работ невозможно. Выполнили, перевыполнили, энтузиазм рос. От страха.
В 1928 г. возникло "Шахтинское дело", в 1930-м
процесс "Промпартии" - первые ласточки сталинского террора. Оба "вредительских"
процесса были полностью фальсифицированы и направлены против интеллигенции.
В обоих обвиняемым, помимо прочего, инкриминировалась подготовка к интервенции,
которая якобы намечалась вот-вот, в 1929-1930 гг. "Вредительство" вообще
могло иметь смысл только как вспомогательная акция для будущей войны. Пропагандистская
установка на усиление классовой борьбы и искоренение массового вредительства
одновременно внедряла идею скорой и неминуемой мировой войны. Вопрос, кто
на кого в этой войне первым нападет, ловко обходился. Он несущественен,
раз война запрограммирована физиологически.
Ворошилов в речи на параде 7 ноября 1932 г. заявил,
что война для капиталистов есть единственный выход из экономического тупика:
"В качестве ближайшего объекта для войны империалистическая буржуазия избирает
нас, потому что мы строим социализм. (...) Мы воевать не собирались и не
собираемся. Ни одно из государств, больших и малых... не может пожаловаться,
чтобы советское правительство... пыталось посягнуть на их независимость"
(К.Ворошилов. Статьи и речи. М., 1934). В 1932 г. действительно было еще
рано. Зато что начнется в 1939-м! Жаловаться, правда, будет уже некому,
разве что осажденной Англии.
Сталин в 1935 г. прямо связал задачи индустриализации
и войны. Если эти задачи не будут решены, "наша страна... растеряет свою
независимость и превратится в объект игры империалистических держав" (Речь
товарища Сталина в Кремлевском дворце на выпуске академиков Красной армии
4 мая 1935 года. М., 1935).
Советскому народу предлагалась схема: мы мирно
строим социализм и воевать не хотим, но все вокруг только и ждут, чтобы
вцепиться нам в глотку. Поэтому мы вооружаемся. Мы нападать не будем, но
на свою территорию не пустим и на провокации ответим так, чтоб неповадно
было.
Итак, единственно возможная схема начала войны:
глупые враги нас дразнят, провоцируют на войну, а мы нехотя отвечаем и побеждаем
их на их собственной территории. Как именно должна выглядеть такая провокация,
не уточнялось. Любой конфликт на границе есть провокация и, следовательно,
повод для ответного удара.
Оболванивание населения, поддержанное чистками
и массовым террором, шло в 30-е годы по нарастающей. Польская кампания началась
внезапно и закончилась быстро, но на финскую войну записывались даже добровольцы,
в первую очередь городское студенчество. Не только бывшие беспризорники,
как герои повести Вадима Шефнера "Сестра печали", но и юные интеллектуалы
вроде поэтов Бориса Слуцкого и Сергея Наровчатова.
Война эта началась положенной "провокацией": злые
финны обстреляли нас из пушки. Верили ли комсомольцы 30-х, что Финляндия
представляет опасность для СССР? Безусловно. Знали ли они, что Финляндия
не в состоянии победить Советский Союз? Конечно, знали. Понимали ли они,
что между этими верой и знанием есть противоречие? Нет, не понимали. Многие
из выживших не понимают до сих пор.
Обычно неумение делать выводы из очевидных фактов
называют глупостью. Советская глупость - особая, не врожденная, а профессиональная.
Людей специально обучали умению не делать выводов.
Немецкие и советские офицеры принимают совместный парад
немецко-советских войск в оккупированном Бресте 22 сентября 1939 года
Советская глупость излечивается прорывом информационной блокады и возможностью высказать обиды. Борис Бажанов, бывший секретарь Сталина, ставший антикоммунистом и сбежавший за границу в 1928 г., приехал в 1940 г. в Финляндию, чтобы организовать антисоветскую армию из военнопленных советских солдат, в основном бывших крестьян. Из 500 военнопленных одного лагеря 450 изъявили желание бороться с большевиками. С 50 офицерами разговаривать было бесполезно: их полностью затерроризировала немедленно возникшая в лагере партийная ячейка. В лагере в миниатюре воссоздалась структура советского общества.
По тем же социальным причинам до четверти личного состава немецких дивизий, воевавших на Восточном фронте, составляли русские. Речь идет не о власовцах, а о так называемых "хифи", солдатах вспомогательных частей боевых дивизий. Власовская РОА не успела принять участие в боях. Немецкий офицер Штрик-Штрикфельд, друг и помощник генерала Власова, описывает в воспоминаниях реакцию пленных советских генералов на немецкие порядки. То, что антинацисту Штрик-Штрикфельду казалось невыносимым гнетом партийной диктатуры, русские воспринимали как абсолютную свободу. Уже то, что он, специалист по России, непрерывно посылал в Генеральный штаб донесения, в которых критиковал партийную политику по отношению к русским, оставался при этом живым, на свободе, получал благодарности и имел нахальство злиться, что его рекомендации не выполняются, казалось им немыслимым.
В речи 3 октября 1941 г., через три месяца после начала войны, Гитлер заявил, что захваченные советские территории представляли собой "не что иное, как единую фабрику по производству оружия, построенную за счет снижения уровня жизни населения", и что он даже не представлял себе, как далеко зашла подготовка СССР к войне против Германии и Европы. Цифры уничтоженной или захваченной в результате внезапного нападения техники говорят сами за себя: 18 тыс. танков, 22 тыс. орудий, 14,5 тыс. самолетов. Плюс два с половиной миллиона пленных. Легко понять потрясение вождя, начавшего поход на Восток с тремя с половиной тысячами танков.
* * *
Было бы неверно сказать, что советские люди в 1941
г. предчувствовали войну. Они предчувствовали вражескую провокацию, а потом
короткий и победоносный поход на Запад. Как это уже происходило с Польшей,
Финляндией, Румынией и Прибалтикой.
