Борис Дынин. Взаимоотношения

Однажды знатная римлянка спросила у рабби Йосе бен Халафты:

Рабби ответил: «Соединяет супружеские пары».

Учил рабби Акива:«Если мужчина и женщина удостоились,

Человеческие взаимоотношения находятся в центре книги Бытия. Вся книга о них. В ней идет речь о мужьях и женах, родителях и детях, о напряженном соперничестве между братьями и сестрами. Она как бы говорит: «Здесь находится центр религиозной жизни». В любви, которая приносит новую жизнь в мир. В браке, где любовь становится заветом верности. В материнстве и отцовстве – одной вещи, которая по эту сторону небес дает вам намек на бессмертие. В семье как связи между поколениями. В заботе о сохранении определенной дистанции между индивидами, которая позволяет им объединяться на основе ответственности и лояльности и в то же время сохраняет личное пространство, давая возможность оставаться самими собою. Здесь звучит злободневный вопрос современности, но он уже был в центре библейских историй.

Нечто огромной важности утверждается этими историями. Бытие, книга «первых вещей» имеет не только хронологический, но и аксиологический приоритет в Библии. Здесь говорится об отношениях между людьми, и о них говорится в первую очередь потому, что они самые важные. Библия использует два имени Бога. Есть Бог творения, Бог Спинозы и Эйнштейна, Бог природы и ее законов. Его имя Элохим. Но у него есть имя более святое: Хашем, имя Бога отношений, Бога, который любит и есть источник любви; Бога, который сотворил мир в акте любви.

В конечном счете, в сердце веры Авраама лежит любовь как высшая творческая сила во Вселенной. Не секс, не страсть, не физическое желание, хотя в Песне Песней есть место им тоже. Не деторождение и воспроизводство вида, хотя первым повелением Бога людям было «плодитесь и размножайтесь». Не просто сентиментальное чувство, хотя любовь как эмоция заполняет страницы Библии, но любовь как верность, любовь как залог взаимной ответственности, любовь как обязательство двух людей разделить жизнь и судьбу, любовь как освобождение от одиночества.

В вере Авраама есть два фундаментально важных момента. Во-первых, отношения между Богом и человечеством есть вопрос любви, а не власти. Во-вторых, люди могут построить общество на основе любви – любви к ближнему и незнакомцу, побуждающей нас заботиться об их благополучии как о своем собственном. Эти утверждения и сегодня кажутся очень странными. Их можно было бы назвать совершенно утопическими, если бы не тот факт, что вера Авраама живет дольше, чем любая другая известная нам цивилизация. Ее приверженцы могли отклоняться от нее снова и снова, но так и не утратили чувства, что есть нечто возвышенное и гуманное в ее идеале и в тех требованиях, которые она предъявляет нам.

Библейский нарратив имеет четкую структуру. Книга Бытия раскрывает личные взаимоотношения между людьми и является необходимой прелюдией к книге Исхода, которая говорит о политике и власти, о свободе и национальном строительстве. Та же связь характеризует тесно связанные книги Руфи и Самуила. Сначала рассказывается чрезвычайно трогательная история Руфи, ее лояльности по отношению к Ноемини, матери ее мужа, и о доброте дальнего родственника Ноемини Вооза. Затем в конце книги мы обнаруживаем, что Руфь становится прабабушкой Давида, величайшего царя Израиля. Это прелюдия к книгам Самуила, рассказывающим о рождении израильской монархии.

От Бытия к Исходу, от Руфи к Самуилу нарратив устанавливает примат личного над политическим. Библия как бы говорит нам, что на поверхности история выглядит как погоня за властью, но, в действительности, она движется динамикой и структурой межличностных отношений. Власть принижает тех, кто обладает ею, не меньше чем тех, кого она принижает. Мы возвышаемся не в силу обладания властью над другими людьми, но своей добротой, привязанностью, состраданием, чуткостью друг к другу, созданием пространства друг для друга. Политика заполняет заголовки в новостях. Так было всегда, даже в древние времена в форме иероглифических надписей на стенах храмов или на триумфальных арках. Но то, о чем мир думает как о великом, Библия принимает за малое, а то, что для мира есть второстепенное, в Библии оказывается в центре пристального внимания.

В этой главе, возможно, более чем в других я бросаю вызов укоренившимся в нашей культуре стереотипам. Я предлагаю радикальное переосмысление некоторых известных библейских текстов. Я оставлю в стороне аскетизм, вошедший в авраамический монотеизм через Павла и отцов церкви, увидевший в сексе нечто греховное и в удовольствиях плоти нечто низменное по отношению к радостям духа. В иудаизме нет места для монашества и безбрачия. Они являются отзвуками наследия Греции. Сократ считал, что плотская страсть убивает рациональную мысль. Для Платона семья есть препятствие на пути к полной идентификации индивида с полисом. Для Эпикура любовь и брак содержат в себе слишком большой эмоциональный риск. В любом случае, в нашей культуре любые разговоры о нормативной сексуальной этике стали политически некорректными до крайности. Но я знаю вне всякого сомнения: именно сила семьи, освящение любви между мужем и женой, родителями и детьми сделали иудаизм тем, чем он является, придавая ему энергию и жизнестойкость, всегда отличавших его.

Я полагаю, Бог живет в нашем благоволении к другим. Для монотеизма религия есть вопрос о взаимоотношениях.

Что теряется, когда религия ослабевает? Стандартный ответ: церковная власть. Бог в лице своих официальных представителей – духовенства теряет авторитет в правительстве, в школьном и университетском образовании и в конечном итоге в культуре в целом. По стандартному определению секуляризации все больше областей жизни выводятся из под духовного контроля.[4]

Я предлагаю думать о секуляризации по-другому, поскольку, как я уже говорил, монотеизм учит нас не о власти, а о пределах власти. Религия, действительно, говорит об отношениях. Поэтому, когда она ослабевает, можно ожидать, что эффект этого будет проявляться в отношениях между людьми. Конечно, не исчезнут мужчины, женщины, секс, деторождение, дети и соперничество между ними. Таковы биологические факты. Они присуще всем высшим формам жизни. Они образуют пульс дарвиновской эволюции. Лишите человека религии и культуры и вы останетесь только с биологией. Она всегда остается.

В этом видении заключен мрачный кошмар. Что останется у нас: секс без любви, распущенность без ограничений, любовь без обязательств, отцовство без ответственности, насильники, матери, несущее бремя воспитания детей в одиночестве, одним словом, у вас останутся только сексуальные привычки высших приматов. Вера же Авраама освящает биологический инстинкт и облагораживает его нравственной красотой.

Сегодня на Западе у нас есть ряд стран, где почти половина детей рождены вне брака, где люди вступают в брак поздно или вообще не вступают, где почти половина браков заканчивается разводами и где все меньше и меньше шансов у ребенка вырасти в семье своих биологических родителей. Почему это так важно? Потому что за все расплачиваются дети. С распадом стабильных браков дети часто живут в бедности, и многие из них подвергаются оскорблениям и сексуальному насилию, заброшены, запуганы и одиноки.[5] Результат налицо. В течение двух поколений на фоне постоянно растущего достатка наблюдалось увеличение от 300 до 1000 процентов заболеваемости алкоголизмом и наркоманией, нарушений питания, стрессовых синдромов, депрессий, насильственных преступлений, самоубийств и попыток к самоубийству среди молодежи.[6]

Дети расплачиваются за отказ родителей быть ответственными, и цена может быть высокой. Уже две тысячи лет назад раввины отказались буквально толковать фразу: «наказывать детей за вину отцов». Они увидели в ней несправедливость и переосмыслили каждое место в Библии, где эта фраза появилась (они увидели в ней предупреждение против повторения детьми грехов родителей).[7] Но сегодня секулярное общество фактически карает детей за грехи родителей.

Разрушение института брака демонстрирует что происходит, когда право-мозговая, интеграционная культура уступает место лево-мозговой, атомизирующей культуре. Уникальность брака заключается в том, что он соединяет вместе в одном институте человеческого общежития целый ряд существенных форм деятельности человека: секс, воспроизводство вида, содружество, любовь, заботу и ответственность за образование и благополучие детей. Брак есть для общества то же самое, что единая теория поля для физики: это способ соединить разнообразные явления так, чтобы они излучали один общий свет. Когда брак распадается, как это происходит на всем Западе, начиная с 1960-х годов, человеческие связи разрываются и распадаются на множество элементов, так что мы можем сегодня заниматься сексом без мысли о детях (контроль рождаемости) и воспроизводить детей без секса (методы искусственного оплодотворения и клонирования). Мы можем иметь секс и детей без любви, любовь без общения и детей без ответственности за их воспитание.

Каждый момент нашей жизни может быть фрагментирован еще больше. Даже базисные биологические факты воспроизводства рода стали сложным набором опций: генетическая мать, суррогатная мать, заказывающая ребенка мать, генетический отец, партнер матери, однополые партнеры и так далее. Перестановкам нет конца, как и удивлению. Существует также опасность, что дети станут товаром, которым люди смогут владеть и иметь право заказывать детей по определенному генетическому дизайну. В широких слоях современного общества семья с одним родителем стала нормой, и отцовство вряд ли существует в виде социальной реальности. Уже в 1980-е годы один пожилой священник сказал мне, что он не может говорить с детьми о «Боге Отце»: слово, которое они не понимали, было не «Бог», но «Отец».

Нам угрожает опасность потери взаимосвязанных качеств характера: лояльности, верности, долга, доверия, взаимного обещания жениха и невесты не оставить друг друга ни в радости, ни в горе, то есть именно то, что обращает любовь в отсвет вечности внутри текущего времени будней. Нам угрожает опасность потерять родительские чувства, которые наиболее близко приближают нас к Богу – к любви, приносящей новую жизнь в мир. Когда вера потеряна, исчезает брак как высшее моральное обязательство, возвышающее человечество от биологии до поэзии.

Как монотеизм трансформирует отношения? Он начинает с трансформации самой религии. Религиозная литература древнего мира говорила о политике и власти, о господстве и подчинении, о борьбе и победе. Победа доставалась быстрым и сильным. Ра, Мардук, Зевс и их спутники господствовали в результате победы над своими соперниками. Они были божественными эквивалентами альфа-самцов. Метафизика многобожия в значительной степени озабочена властью и подчинением.

Это не библейская картина мироздания. То, что Бог всемогущ, принимается как само собой разумеющееся с самого начала. Бог сказал и мир сотворен. Но сила Божья не играет большой роли в религиозной жизни. Чудеса в Библии, как правило, происходят ради впечатлительных людей, верящих в них. Так десять казней египетских и разделение Красного моря совершаются в наказание египтян. Бог посылает огонь по запросу Илии, чтобы победить лжепророка Ваала. Даже появление Бога на горе Синай с громом, молнией и под звук бараньего рога предназначено для внушения благоговейного страха народу, который еще несколько недель ранее был в рабстве. Когда столетия позже Бог обращается с той же самой горы к Илии, Он открывается пророку не в вихре, землетрясении или огне, но в «тихом голосе».

Бог Библии использует свою монополию на власть для того, чтобы изъять власть из уравнения. Она не представляет собой проблему. Не власть составляет содержание религиозной жизни. Вера – это вопрос о взаимоотношениях, поддерживаемых без использования силы. Если любые отношения, будь то между мужем и женой, родителями и детьми, братьями и сестрами, соседями, чужими и друзьями зависят от власти, вера разрушается. Бог не живет в таких отношениях. Первой революцией монотеизма была демифологизация и, тем самым, секуляризации власти.

Характер второй революции лучше всего раскрыть на примере интересной книги двух известных американских философов Хьюберта Дрейфуса и Шона Келли: «Все вещи сияют».[8] Книга имеет подзаголовок «Чтение западной классики с целью найти смысл в секулярный век» и является ясным признанием нигилизма, которым больна наша безбожная культура. В качестве лекарства авторы предлагают не возврат к монотеизму, но возвращение к многобожию мира Гомера.

Сцена, которую они выбрали, чтобы проиллюстрировать мировоззрение Гомера, очень хорошо демонстрирует, о чем идет речь. Менелай, царь Спарты, дает обед в честь своего гостя Телемаха. Жена Менелая, прекрасная Елена, развлекает гостей рассказом. Она описывает, как много лет назад она сбежала от Менелая и их маленького ребенка с молодым гостем Парисом, что привело к Троянской войне.

Самым впечатляющим в этой истории, говорят Дрейфус и Келли, является то, что никто из ее героев не был в шоке. Там нет морального негодования по отношении к актам предательства и прелюбодеяния. Гомер любуется Еленой, так же как, по словам Гомера, и сам Менелай. Когда Елена закончила свой рассказ, он говорит: «Отличный рассказ, моя дорогая, и очень к месту». Наступает ночь, и Менелай идет ко сну, говорит Гомер, вместе с «сияющей среди женщин Еленой в легких одеждах».

Очевидно, культура, в которой можно восхищаться прелюбодеянием, вызвавшим войну с тысячами смертями, отличается от нашей. Дрейфус и Келли написали прекрасную работу, сконцентрировав свое внимание на концепции сакрального у Гомера. Гомер не думал в терминах интериоризированной совести, чувства долга, внутреннего голоса: «Ты не должен». Он не думал о моральном сознании вообще, как мы думаем сегодня.

место этого он и его современники думали в образах людей открытых внешним силам, персонифицированных в богах, требующих восхищения и благодарности. В Елене Гомера восхищает «ее способность жить жизнью, которая является полной отдачей золотой Афродите, прекрасному воплощению священного эротического начала бытия». Бог в мире Гомера есть «состояние духа, которое настраивает нас на восприятие самого главного в той или иной ситуации и позволяет нам адекватно реагировать на нее, не задумываясь».

Елена «воплощает Эрос», а Эрос для Гомера есть «не просто физическое или сексуальное удовольствие», но скорее «целостный способ бытия, который, естественно, привлекает лучшие виды людей друг к другу». Очевидно, Дрейфус и Келли не имеют в виду «лучшего человека» в моральном смысле. Весь их сценарий аморален или пред-морален. Они имеют в виду людей, которые сверкают как танцор Нуриева харизмой красоты и физического совершенства. То, что предательство мужа и ребенка ради удовлетворения эротической страсти несовместимо с лояльностью, долгом и верностью, не имеет значения. Именно в этом заключается точка зрения Дрейфуса и Келли. Политеизм, который они защищают, означает по существу «восприимчивость к множеству несовместимых богов».

Возрождая древнюю идею многобожия, авторы позволяют нам увидеть свежим взглядом, что поставлено во главу угла в монотеизме. По своей сути он является морализацией любви. Когда мы делаем шаг назад от поздней христианской интерпретации истории Адама и Евы как рассказа о греховной сексуальности, мы не находим ничего анти-эротического в еврейской Библии. Библия не против эроса, но против прелюбодеяния, не против секса, но против измены, не против красоты, но против предательства.

Ключевой нарратив книги Бытия – это история Авраама и Сарры, супругов, которые отправились вместе в путешествие, вместе испытывают тягости и разочарования, стареют вместе, но хранят верность друг другу и Богу. Откровенный политеизм Дрейфуса и Келли помогает нам понять, почему книга Бытия последовательно изображает мир вне семейного союза как место сексуального хаоса. Авраам и Исаак опасаются быть убитыми теми, к кому они пришли и кто хочет взять их привлекательных жен в свой гарем. Жители Содома пытаются совершить акт гомосексуального насилия над двумя незнакомцами. Сихем, сын правителя, похищает и насилует дочь Иакова Дину. В Египте жена Потифара пытается соблазнить Иосифа. Не добившись его согласия, она обвиняет его в изнасиловании.

Книга Бытия не противопоставляет монотеизм идолопоклонству. Это придет позже в Библии. Бытие противопоставляет монотеизм миру сексуального хаоса. Множество богов означает множество обязательств или, вернее, отсутствие определенных обязательств. Есть только настроение момента, обожествленное, сакрализованное, лишенное какого-либо нравственного содержания, не знающего беспокойства совести по отношению к тому, кого предаешь, и к последствиям предательства. Так что не удивительно, что в поисках современных примеров сакрального Дрейфус и Келли выбирают спорт (бейсбольный герой Lou Gehrig, известный теннисист Roger Federer) или искусство (Нуреев, артист балета). Спорт и искусство для нас безопасное место, тайм-аут, где и когда мы испытываем эмоции, которые были бы разрушительными, если бы мы их испытывали в реальном мире.

Существует причина, почему мира Гомера больше нет. Мир красивых героинь и благородных воинов также есть мир, где уродство не имеет значения, где поля сражений усеяны трупами, где моральные обязательства ничего не значат и где жизнь, когда она теряет яркость, становится скукой. Еврейская Библия сделала то, чего не сделала ни одна другая литература, священная или нет – она превратила любовь в моральное переживание и придала браку метафизическое величие. Сравнивая верность между мужем и женой с идеалом верности между человеком и Богом, библейский монотеизм обратил брак в священный завет.

Присмотритесь к библейским метафорам для Бога. Конечно, иногда Он видится как король или государь. Это политический образ, который используется для раскрытия социальных, законодательных и судебных аспектов религии. Но в подавляющем большинстве образы взяты из жизни семьи. Бог есть муж и мы его супруга. Бог есть мать и мы его дети.

Именно в этих отношениях между супругами или между родителями и детьми мы находим любовь, ответственность, стойкость, доброту и заботу, все то, что является сутью отношений завета. Да, в Библии Бог изображается и как величественный, царственный, всемогущий вседержитель всей природы и всякой жизни, наблюдающий за делами человечества. Но самые сильные образы Бога – это заботливый отец (в последних главах Исаии – утешающая мать) и любящий партнер: «Горы сдвинутся и холмы поколеблются, --а милость Моя не отступит от тебя, и завет мира Моего не поколеблется, говорит милующий тебя Господь» (Ис. 54:10).

Вера есть морализация любви. Это не познавательный акт. Эмуна, библейское слово для «веры» означает «завет лояльности», быть верным слову, данному вами другому, и доверие к другому, уверенность, что и он останется верным своему слову. Бог обещает нам, мы обещаем Богу. На самом глубоком уровне смысла библейской метафоры вера и есть брак, связь, заключенная в любви и хранящаяся всю жизнь.

Вера живет, дышит, существует в мире отношений, в уважении к нашему супругу, в ответственном воспитании наших детей и в добром гостеприимстве по отношению к соседям и незнакомцам, рождающем в нас чувство расширенной семьи. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». «Возлюби незнакомца». Привычка слышать эти заповеди не должна заслонять от нас их странность. Греки нашли бы их невразумительными. Незнакомцы были для них варварами. Каждая мораль содержит принцип справедливости. Но уникальность веры Авраама заключается в том, что любовь стала ее центром.[9]

Однако вероятность ложного понимания сказанного велика, и я должен вернуться к двум главам книги Бытия, слишком часто толкуемым неверно: к истории Адама и Евы в райском саду и к жертвоприношению Исаака. В первой главе идет речь об отношениях между мужем и женой, во второй об отношениях между родителем и ребенком. Я утверждаю, что обе эти истории не означают то, что им традиционно приписывается.

История Адама и Евы была прочитана вне иудаизма как рассказ о первородном грехе, который заразил собой все человечество, все поколения. Но есть веские основания для иного прочтения нарратива. Во-первых, понятие первородного греха нигде не упоминается в еврейской Библии.[10] Во-вторых, оно возмущает наше чувство справедливости. Как говорят Иеремия и Иезекииль, виновен только грешник, но не его потомки.[11] В-третьих, Бог явно простил человечество после потопа: «Не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого--зло от юности его» (Быт. 8:21). В-четвертых, произошло частичное возвращение в Эдем благодаря Синайскому Завету. На ковчеге, который израильтяне несли через пустыню, были установлены образы херувимов, ангельских существ, упомянутых в другом месте только в контексте Эдема.[12] Тора называется в книге Притчей (3:18) «древом жизни». Святилище в пространстве и Суббота во времени символизируют возвращенный рай, возвращение в Эдем.[13]

Ключ к истории первых людей лежит в трех предложениях в конце Бытия 3, последовательность которых, как кажется, не имеет смысла вообще. Они открываются проклятием Адаму за нарушение повеления не есть запретный плод:

«В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься. И нарек Адам имя жене своей: Ева, ибо она стала матерью всех живущих. И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» (Быт. 3:19-21).

Какая связь между смертностью («в прах возвратишься») и объявлением нового имени для жены Адама? И какая связь между этим и кожаными одеждами, сделанными Богом, по-видимому, в дар Адаму и Еве по случаю их ухода из Эдема?

Чтобы понять этот текст, мы прежде всего должны понять его не как миф, но как философскую притчу о языке и отношениях, о различии между родом и индивидом, вещами и именами и о том, что возвышает отношения между мужем и женой от биологического уровня до антропологического, от животного воспроизводства своего вида до человеческих отношений и любви.[14]

История первых людей в Бытие 2 начинается с того, что Бог дает Адаму возможность использовать язык для классификации вещей, и Адам дает имя каждому животному: «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым». Он рассортировал их по видам. Но человеческие существа не действуют на видовом уровне. Они осознают себя уникальными индивидами. Они не просто осознают свою единственность в определенном физическом состоянии. Они также могут чувствовать себя одинокими, что есть психологическое состояние. «Но для человека не нашлось помощника, подобного ему». Он не единственное существо в мире, но он одинок. Животные образуют виды; люди являются индивидами.

И тогда Бог создает помощницу для человека. Но если мы внимательно прислушаемся к словам, которые он произносит, увидев ее впервые, мы можем заметить нечто странное: «Она будет называться женою, ибо взята от мужа». Адам называет женщину, как он назвал животных. Он использует нарицательное имя. Она «женщина», не личность, а тип. Она «взята от мужа», «помощник человека», но не индивид со своими собственными страхами и чувствами. Адам не понимает ее инаковость, индивидуальность Она, по его словам, лишь его зеркальный образ: “кость от костей моих, плоть от плоти моей”.

Ева восстает против этого и действует по своей воле. Ее разговор со змеем это ее самый первый разговор. Адам говорил о ней, но не с ней. Она откусывает от запретного плода и передает его мужу, и он также откусывает от него. Она стала основной движущей силой в их отношениях, но они все еще не говорили друг с другом.

Затем открывается их грех. Бог спрашивает. Каждый отвечает, отрицая свою ответственность. Адам обвиняет женщину. Женщина обвиняет змея. Они говорят о себе и о другом, как будто являются не свободными людьми, но просто вещами, захваченными природными силами.

Затем Адам узнает, что он смертен. Прах есть он, и в прах вернется. И тут Адам понял различие между индивидом и родом. Род живет, индивиды умирают. Мир существовал прежде, чем мы родились, и будет существовать после нашей смерти. Мы не будем знать его больше. В осознании нашей смертности мы открываем свою индивидуальность.

Но если Адам есть индивид, то также и женщина. Бог сказал ей: «В болезни будешь рождать детей». Проклятие одержит благословение. Люди смертны, но часть их преодолевает смерть, а именно дети. Но дети рождаются только тогда, когда мужчина и женщина соединяются узами любви. И тогда Адам дает жене имя Хава, Ева, означающее «дающая жизнь». Важно даже не конкретное имя, а то, что это имя собственное, не нарицательное. Роды имеют нарицательные имена, люди имеют собственные. Женщина стала для человека не «женщина», но Ева. Адам осознал ее личность, уникальность, индивидуальность и тем самым различие между биологией и антропологией. Животные образуют роды, человечество состоит из индивидов. Животные спариваются, люди вступают в отношения. Животные воспроизводят, люди рождают. Животные занимаются сексом, люди знают любовь.

Раввины сказали, что Адам был первым человеком, кто покаялся и был прощен.[15] Бог затем проявляет доброту к нему и Еве, сделав для них кожаные одежды. Раввины сказали, что одежды были сделаны из змеиной кожи[16], как бы говоря: именно то, что привело вас к греху (змея), теперь будет защищать вас. Ваша телесность, которая вызвала ваш стыд, может обрести святость, когда обращается в любовь и освящена узами доверия. История Адама и Евы отнюдь не заканчивается на ноте осуждения. Она заканчивается на ноте божественной благодати.

Эта история учит нас о языке общения и любви, о разнице между биологическим воспроизводством (атрибут рода) и человеческой семьей, всегда состоящей из индивидуумов, отличающихся друг от друга. Даже одежда, которую Бог одобрил своим подарком, есть знак нашей скрытости и не прозрачности друг для друга. Существует нечто в каждом из нас, что всегда остается утаенным. На иврите слово chavah, Ева, также имеет смысл «скрытое».[17]

Есть два тонких намека в нарративе о том, что говорит нам история Адама и Евы Первый, часто искажающийся переводами, заключается в употреблении слова ha-adam, «человек», а не adam (Адам), являющегося, как и Ева, именем собственным. «Человек» становится Адамом только тогда, когда «женщина» становится Евой.

Во-вторых, также изменяется имя Бога. В Бытие 1 Он зовется Элохим, существительное, примерно означающее «всю совокупность сил, действующих во Вселенной». В Бытие 2-3 Бог зовется Хашем-Элоким, и в Бытие 4 сразу после истории Адама и Евы Бог зовется одним именем Хашем, которое есть собственное имя Бога, так же, как «Адам» для Адама и «Ева» для Евы. Наш опыт встречи с Богом отражает наш опыт встреч с другими людьми. Когда мы относимся к другим людям как к личностям, мы относимся к Богу как к личности. Или, иначе говоря, Бог как Хашем есть трансцендентная реальность межличностных отношений. Мы любим Бога через любовь к другим людей. Таков единственный путь.

Нарратив о запретном плоде и Эдеме является не столько рассказом о грехе, вине и наказании, сколько о более существенной связи между смертностью, индивидуальностью и личностью. В каком-то смысле это упреждающее опровержение аргумента неодарвинистов, видящих нас просто животными, эгоистичными репликаторами генов. Но мы как раз не животные и не потому, что мы биологически уникальны. Животные и мы есть просто пыль Земли. И не потому, что у нас есть бессмертные души. Мы можем их иметь, но о них нет ни слова в повествовании. Мы не животные, потому что мы стыдимся, потому что мы осознаем себя личностями и потому что мы способны вступать в отношения доверия. У нас есть культура, а не только природа, у нас есть антропология, а не только биология.

Это также притча об инаковости. Слова Адама «кость от костей моих, плоть от плоти моей» звучат красиво, но они ведут к нравственному срыву, поскольку в них нет признания инаковости другого. До тех пор пока Ева еще не Ева, а просто «женщина», человек не знает ее.

Библейское слово да’ат, «знание», не означает на иврите то, что обычно оно означает на Западе, а именно знание фактов, теорий, систем и истин. Оно означает межличностное знание, близость, сопереживание. «Древо познания» относится к такому рода знанию. Здесь истинное знание заключается в том, что другой не является зеркальным отражением меня, что он или она имеет собственные желания и потребности, которые могут конфликтовать с моими, быть источником всякой любви и всякой боли. Знание, что меня знают, побуждает меня скрыться. Такой была первая реакция Адама и Евы после того, как они отведали запретный плод. Поворотный момент наступает тогда, когда человек дает Еве имя собственное. Любовь рождается тогда, когда мы признаем целостность другого человека. В этом смысл любви между людьми. И в этом смысл любви между нами и Богом. Только тогда, когда мы создаем пространство для другого человека, мы создаем пространство для божественного Другого.

Бог создал мир, чтобы дать место для другого, то есть для нас.

Присмотримся теперь к жертвоприношению Исаака. Традиционное толкование главы Бытие 22 как у евреев, так и у христиан состоит в том, что она демонстрирует глубину веры Авраама, готового принести в жертву своего ребенка ради любви к Богу.

Но есть одна трудность с этой интерпретацией, а именно: жертвоприношение детей последовательно отвергается в Библии как самый тяжкий грех. Согласно самой Библии нет ничего благородного, почетного или достойного восхищения в готовности жертвовать вашим ребенком. Это то, что делают язычники. Это то, что сделал царь Иоав и был вознагражден победой в войне (2-я Цар. 3:27).

Авраам, чьим первым именем было Аврам, означавшее «могучий отец», был избран, «чтобы он заповедал сынам своим и дому своему после него следовать путями Бога, творя добро и правосудие» (Быт. 18:19). Он был избран быть образцом отца-учителя. Изображение его как человека, готового пожертвовать своим ребенком, не соответствует тому, что мы знаем о моральной позиции Библии в вопросе об отношении родителей к детям и о жертвоприношении детей. Необходима иная интерпретация.

Ответ дается в контексте нарратива. Бог постоянно обещает Аврааму, Исааку и Иакову две вещи: детей и землю. Семь раз Бог обещает землю Аврааму, один раз Исааку и три раза Иакову. Им обещано иметь много детей: столько, сколько звезд на небе, песка на берегу моря.

Но исполнение обоих обещаний постоянно задерживается и даже отбрасывается назад. Аврааму и Сарре приходится ждать ребенка до старости. Сарра бесплодна. Ревека была бесплодной, а также и Рахиль. И не раз они вынуждены оставить землю из-за голода или семейного конфликта. Земля не принадлежала им и их детям на протяжении всех книг Моисея. Авраам должен торговаться, чтобы купить пещеру для могилы Сарры. Право Исаака пользоваться колодцем, вырытым его отцом, оспаривается местными жителями. Иаков должен заплатить сто драхм за право поставить свой шатер.

Но что-то очень странное звучит здесь. Дети и земля являются наиболее естественными дарами. Почти каждый имел их. Что отличает от них патриархов и матриархов? Только одно: то, что каждый получил по природе, они имеют как дар Божий. Большинство семейных пар имеют детей. Все матриархи за исключением Лии были бесплодными. Своих детей они должны были принять как дар Божий.

Точно так же с землей. У большинства народов была земля. Но у Авраама особая судьба. Ему было сказано в самом начале его миссии оставить свою землю, свою родину и отчий дом. Патриархи были кочевниками, иври (евреями), странниками, посторонними другим народам. Израиль становится народом, имеющим свою землю, только по милости Бога. Из этого факта Библия делает уникальный правовой вывод: «Землю не должно продавать навсегда, ибо Моя земля: вы пришельцы и поселенцы у Меня» (Лев. 25:23).

Израильтяне не владеют землей. Они просто живут на ней, и их право на нее зависит от их признания, что она принадлежит не им, а Богу. То же самое справедливо по отношению к их детям. Аврааму, чье имя означает «отец множества народов», дано было пережить опыт, который показал раз и навсегда, что наши дети принадлежат не нам, а Богу. Исаак, первый ребенок Завета, принадлежит Богу. Только так отцовство и материнство должно быть понято в жизни по Завету.

Смысл жертвоприношения Исаака (точнее акеда, связывание Исаака), в конечном счете, заключается в ответе на вопрос, готов ли Авраам отказаться от права собственности на своего ребенка, передав его обратно Богу. Именно это имеет в виду ангел, останавливающий руку Авраама: «Теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня».

Смысл истории Исаака не очевиден для нас, потому что мы считаем само собой разумеющимся, что дети имеют свой собственный юридический статус и права. Но это современное понимание вопроса. На протяжении викторианской эпохи общественным деятелям пришлось немало потрудиться, чтобы смягчить жестокость эксплуатации детского труда, особенно в шахтах, где они доставляли взрывчатку в забои, и на фабриках, где они работали по 16 часов в день. В римском праве принцип Patria Potestas означал, что дети были собственностью своих отцов, и отцы имели право сделать с детьми все, что решат, в том числе предать их смерти.

Приняв во внимание эти факты, мы начинаем понимать, что связывание Исаака было Божьим уроком Аврааму. Patria Potestas нет места в иудаизме. Библия говорит народу завета: подобно тому как вы не являетесь владельцами вашей земли, вы не владеете своими детьми. Так родилась библейская идея родителя как воспитателя в противовес идеи родителя как владельца.

То же самое Библия имеет в виду, когда говорит о Боге как о родителе. Бог есть родитель, который дает свободу детям. В первые годы истории своего народа Он вмешался, чтобы избавить его от рабства, но по мере того, как Его дети мужали, Он все меньше был родителем-владельцем и все больше родителем-воспитателем. Бог не делает за нас нашу работу. Он учит нас, как ее делать от Его имени, ибо Бог сам соблюдает законы, которые Он дает нам.

Две истории рассмотренные выше традиционно интерпретируются иначе. Я предложил свои интерпретации, чтобы показать, что они могут и, я считаю, должны быть поняты по-новому. Если мое прочтение имеет смысл, они говорят нам, что присутствие Бога в отношениях между людьми предупреждает их от превращения в борьбу за господство между двумя волями. Муж и жена должны признать инаковость другого, а не видеть друг друга зеркальными отражениями себя. Родители, несмотря на то, что они дали ребенку жизнь, заботились и защищали его в детстве, не владеют им. Присутствие Бога в отношениях заставляет нас освобождать место для другого.

Все это, конечно, лишь абстракция по сравнению с яркостью и цветами, энергией и страстью реальной жизни в вере. Однажды, делая документальный телефильм о состоянии семьи в Великобритании, я попросил Пенелопу Лич, ведущего эксперта по уходу за ребенком в Англии, посмотреть, что происходит в еврейской школе в пятницу утром. Дети, как обычно, разыгрывали Субботу (Шаббат), подражая тому, что произойдет вечером у них дома. Пенелопа была очарована тем, как пятилетняя «мать» благословляла своих пятилетних «детей» и встречала пятилетних «гостей» Когда все закончилось, Пенелопа спросила пятилетнего мальчика, что он любит больше всего в Субботе. «Я люблю ее, – ответил он, – потому что это единственный день, когда папа не должен убегать». Мальчик очень точно раскрыл то, как Суббота охраняет время и место для семьи, противодействуя давлению мира за пределами дома. Покидая школу, Пенелопа повернулась ко мне и сказала: «Ваша Суббота спасает браки родителей этих детей».

Конечно, вы не должны быть верующими, чтобы иметь счастливый брак или быть заботливым родителем. Никто не должен утверждать обратное. Но широкая современная культура перестала поддерживать брак.

Одним из поворотных моментов в моей жизни была лекция кембриджского антрополога Эдмунда Лича в рамках серии Reith Lectures в 1967 году. Я только начинал мой второй год в университете и был потрясен его заявлением: «Вместо того чтобы быть основой здорового общества, семья с ее замкнутой частной жизнью и ее пошлыми секретами является источником всех возмущений».[18]

В этот момент я понял, что академические властители умов изрекают ложь, и я должен отправиться в мое собственное путешествие в веру моих предков. «Замкнутость частной жизни» и «пошлые секреты» были чужды моему опыту. Для меня и большинства моих друзей семьи были источником чувства «быть своим в мире» (source of homeness in the world), единственным местом, где мы испытывали безусловную любовь. «Дом, – сказал Роберт Фрост, – это место, где вам откроют двери, когда вам необходимо придти туда».[19] Я чувствовал, что встретился с большим предательством. Никто из нас не мог тогда знать, какую высокую цену заплатят последующие поколения детей за этот высокопарный отказ от ответственности.

Если бы вера только показывала нам, как сохранять брак и семью в любви и верности, создавая пространство друг для друга, я бы уже в этом видел огромный и заслуживающий благодарности дар Бога. Религия освящает наши взаимоотношения. Поэтому те, кто заботится о них, будут искать пути их освящения.

Вера для пророков была своего рода брачным союзом. Брак является актом веры.

Примечания

[1] Genesis Rabbah 68:4.

[2] Babylonian Talmud, Sotah 17a.

[3] Quoted in Ferdinand Mount, The Subversive Family: An Alternative History of Love and Marriage, New York, Free Press, 1992, p. 2.

[4] David Martin, The Religious and the Secular: Studies in Secularization, New York, Schocken, 1969; David Martin, A General Theory of Secularization, New York, Harper & Row, 1979; Charles Taylor, A Secular Age, Cambridge, MA, Harvard University Press, 2007.

[5] Jill Kirby, Broken Hearts: Family Decline and the Consequences for Society, London, Centre for Policy Studies, 2002; David Popenoe, War over the Family, New Brunswick, NJ, Transaction, 2005.

[6]Oliver James, Britain on the Couch: Why We’re Unhappier Compared with 1950 Despite Being Richer: A Treatment for the Low-Serotonin Society, London, Arrow, 1998.

[7] Babylonian Talmud, Berakhot 7a.

[8] Hubert Dreyfus and Sean Dorrance Kelly, All Things Shining, New York, Free Press, 2011.

[9] Буддизм ценит любовь, но в ином смысле.

[10] See James Barr, Biblical Faith and Natural Theology: The Gifford Lectures for 1991, Delivered in the University of Edinburgh, Oxford, Clarendon, 1993, p. 59.

[11] Иеремия 31:29–30; Иезекииль 18:2–4.

[12] See Joshua Berman, The Temple: Its Symbolism and Meaning Then and Now, Northvale, NJ, Jason Aronson, 1995.

[13] Abraham Joshua Heschel, The Earth Is the Lord’s, and the Sabbath, New York, Harper Torch, 1966.

[14] Я обсуждал это в Jonathan Sacks, Covenant and Conversation, a Weekly Reading of the Jewish Bible: Genesis, the Book of Beginnings, New Milford, NJ, Maggid & The Orthodox Union, 2009.

[15] Midrash Tanhuma, Genesis 25.

[16] Midrash Tehillim (Buber), to Psalm 92.

[17] Корни ch-v-h и ch-b-a связаны семантически. Корень ch-b-a используется ранее в библейском тексте, когда Адам и Ева «скрываются» от Бога (Бытие 3:8, 10).

[18] Edmund Leach, A Runaway World? New York, Oxford University Press, 1968.

[19] Robert Frost, ‘Death of the Hired Man’, in Birches and Other Poems, Mineola, NY, Dover Publications, 2001.