Сетевой портал "Заметки по еврейской истории"

...Много милого и простого...






Наш путь в Ростов начался в кулуарах нашего министерства, на Кузнецком мосту. Точнее, даже немного севернее его, на Дмитровском шоссе, где располагался отраслевой институт технической информации, обслуживавший министерство.
Ребята на Дмитровском подобрались веселые и выступили с инициативой раз в год устраивать коллективную пьянку в министерском масштабе под прикрытием отраслевого совещания по вопросам копировально-множительной техники. Благо, заводы, объединения и институты нашего ведомства располагались по всей карте необъятного СССР: от Литвы и до Биробиджана, от Тбилиси и до Петрозаводска. Так, что разгуляться было где.
Для начала провели совещание в Москве, через год в Челябинске, затем, в Туле. На этом этапе жена моего тогдашнего шефа – непременного и активного участника всех упомянутых мероприятий учуяла запах жаренного и в результате проведенных в темное время суток переговоров убедила его воздержаться от чрезмерной активности и поберечь силы.
Шеф пригласил меня за пару дней до предстоящего очередного совещания и с тоскливым и завидующим видом, одновременно, предложил заменить его.
Лететь предстояло в Павлодар, на Иртыше на границе Северного Казахстана и Сибири.
Стоял конец августа. Готовить доклад в жару не хотелось, я решил заняться им по приезде на место, а покамест двинулся на Алайский за дынями.
Вместе с продавцом, мы с трудом отобрали два небольших экземпляра по шесть кило каждый. Добродушный узбек, при этом, пытался всучить мне дыньки по семь – восемь кило по цене шестикилограммовых. Возможности Аэрофлота, уже тогда, были ограничены, пришлось проявить настойчивость и упрямство.
После ташкентского тепла, Павлодар встретил меня прохладой и ветром.
Собственно, совещание продолжалось один день, следующий день был отведен посещению тракторного завода, вместо чего я предпочел прогулку по городу и исследование книжных магазинов. В конце дня началось именно то, для чего все слетелись в Павлодар.
Под вечер, все участники разместились в катере на подводных крыльях, через минут сорок, когда уже окончательно стемнело, судно привалило к базе отдыха в лесу. Нас уже ждали.
Предстояло, есть, пить и веселиться до утра. Впрочем, желающие могли передохнуть в деревянных аккуратных домиках, где для нас застлали чистые постели. Причем каждый из нас мог занять половину коттеджа. Я не стал дожидаться пика торжества и после грандиозного костра на опушке леса, нашел свой домик и тихо заснул. Возможно, я разочаровал коллег, но самолет был утром и за мной должен был прибыть автомобиль в пять утра.
Через год нас принимал Челябинск.
Незадолго до этого ЧТЗ отметил пятидесятилетний юбилей и нам в качестве презентов вручили специально выпущенные по этому поводу почтовые конверты, с маркой украшенной спецгашением.
Челябинский форум отличался серьезным подходом. После основной части совещания и обмена информацией мы направились в заводской музей.
Пояснения давал ветеран завода, который, заметив мой интерес к фотографии Исаака Зальцмана – легендарного директора Кировского-ЧТЗ и наркома танковой промышленности времен войны, отвел нас в сторонку и долго, с уважением вспоминал все доброе, сделанное Зальцманом в годы войны, а также особенности стиля его работы.
Кроме посещения ЧТЗ, на следующий день нас повезли в Миасс на автомобильный завод, а затем в лес на берег теплого озера на его опушке. Огромные сосны подходили почти вплотную к озеру. Берег был усыпан плотным многолетним слоем опавших иголок. При ходьбе по этому естественному ковру ступни утопали в нем по щиколотку. Несмотря на то, что озеро считалось тёплым и на дворе стоял июнь, не каждый рискнул окунуться в его воды даже после изрядной дозы «старокиевской».
Я с восхищением и завистью наблюдал за делегаткой из Волгограда. Высокая и представительная, она накануне, изрядно приняв в ресторане «УП» - «Уральские пельмени», лихо отплясывала с одесситом Борей, одновременно строя глазки москвичам и интригуя с ростовчанами. Теперь, быстренько разоблачившись и гордо неся высокую грудь впереди себя, смело вошла в воду и поплыла за лилиями.
Мы, с моим коллегой разместившись с самого краю, наблюдали за происходящим. Из автобуса принесли «еще». Затем стали играть в волейбол. Волгоградка и здесь была среди первых, и снова моей зависти не было границ. Стало смеркаться. Игра в мяч прекратилась сама собой. Энтузиасты допивали и доедали.
Наиболее активные успели сходить в лес и вернуться.
Водители стали потихоньку вдавливать нас в автобус.
Последними из лесу вернулись представители городов-героев.
Одессит Боря поспешил в автобус, а волжанка замешкалась, собирая свои вещи с земли. Вскоре до нас дошло, что не все в порядке, а еще через некоторое время оказалось, что с руки дамы пропал перстень с бриллиантом.
Энтузиасты и сочувствующие бросились на поиски сокровища. Одессит Боря старался шумнее и больше всех. Он выстроил добровольцев в шеренгу, разул их и велел мелкими шажками, ступая по ковру ощупать всю опушку.
Все очень старались...
Трагикомедия....
Надо понимать, что перстень с бриллиантом в те времена мог быть у очень немногих и стоил бешеных денег. Существовала чисто теоретическая возможность того, что только по очень большой пьянке кто нибудь нашедший вернет перстень хозяйке.
Минут через тридцать, когда уже окончательно стемнело, энтузиасты продолжали поиски при свете фар, а виновница незапланированного развлечения, в полупьяном забытье, сидя на ступеньке ПАЗика, со словами «Что я скажу мужу?!», рыдала, сопровождающий официально прекратил поиски и упаковал всех в автобус.
Назад ехали молча. Одессит Боря, сидя отдельно от заплаканной дамы, старательно делал вид, что дремлет.
Встретили мы его уже в аэропорту. Рейс на Одессу был сразу после нашего. Боря был полностью удовлетворен, весел и всем своим видом показывал, что замена старенького «Москвича» на «Волгу» дело решенное.
Года через два мы собрались в Ростове на Дону.
Как и в прошлый раз, в эту поездку я собрался со своим коллегой Валентином Сергеевичем. Валентин Сергеевич отличался атлетическим сложением и завидным ростом в два с лишним метра. Фигуру атлета, сложенную из двух равнобедренных треугольников, установленных один на другой, вершинами вниз, венчала бритая голова. Валентин Сергеевич отличался не только габаритами, но и прекрасным характером, чувством юмора и начитанностью.
Я, со своим ростом в метр шестьдесят с небольшим, и он – двухметровый гигант составляли интересную пару и по вечерам, выходя на прогулки, облачившись в тренинги, сходили за спортсмена и его наставника. Где бы мы не появлялись, внимание немедленно обращалось к нам.
Только двухметровые гиганты знают, как непросто жить им в этом мире. У Валентина Сергеевича была личная колодка для специального заказа на обувной фабрике и свои лекала для заказа одежды на швейном объединении. В самолете он вынужден был сидеть ногами в проходе, а в гостинице, величайшим счастьем было наличие кровати без спинки. В театре мы садились на крайние места или в последнем ряду.
Самолет прибыл в Ростов глубокой ночью, такси доставило нас в отведенную гостиницу «Тихий Дон» где, заспанные горничные в темноте, разместили нас.
Проснувшись утром, мы обнаружили, почти по Генри, что наш номер представляет собой огромный, высокий зал с бесчисленным числом кроватей и несколькими умывальниками по углам. Стоял дружный храп и специфический запах, несмотря на распахнутые высоченные окна.
Такой расклад нас не устраивал.
Торжественное открытие совещания было назначено на десять. У нас была масса времени, и мы двинули на поиски альтернативной гостиницы.
Мой предыдущий опыт подсказывал, что искать надо в районе цирка. Каждый раз, бывая во Львове транзитом, я находил пристанище в цирковой гостинице «Арена». Позднее я находил места в аналогичных заведениях Казани и Горького. Видимо мало кто догадывался, что существует такая сеть ведомственных гостиниц и что в них могут быть места не только для клоунов и акробатов.
Ростовская цирковая гостиница располагалась в обычной четырехэтажке в центре города. Места нашлись. Нам выделили однокомнатную квартиру с лоджией.
Перевезти багаж было делом получаса и на совещание мы явились обладателями ключей от отдельного номера.
Благодаря участию Валентина Сергеевича, я был свободен от доклада и активизировался только во время обеда. Вечернее заседание кончилось в пять. Желающим вручили билеты в Ростовский драмтеатр. До спектакля оставалось время, и мы пустились по главному проспекту. Недалеко от театральной площади, на границе, собственно, Ростова и Нахичевани на Дону мы набрели на отель «Интурист». Вошли в вестибюль. Валентин Сергеевич сразу приковал к себе внимание дежурной и швейцара с галунами. Они следили за нами, словно завороженные.
Когда мы предъявили кожаные удостоверения министерского образца с загадочной надписью ГПКТБМ и союзным гербом и оказалось, что мы всего лишь интересуемся местами, они облегченно вздохнули и предоставили их нам. В цирковую гостиницу мы вернулись только на следующий день, забрать чемоданы.
Это был первый и единственный случай в моей жизни, когда я был обладателем трех гостиничных номеров одновременно.
В ходе экскурсии по городу, ростовчане, в числе прочего, привезли нас в мемориальный комплекс "Змеевская балка" – российский Бабий Яр, где полегло от рук немцев и их местных приспешников около тридцати тысяч ростовских евреев и порядка двадцати тысяч советских военнопленных. Состояние комплекса в то время было идеальным. Обращало на себя внимание то, что экскурсовод не прятал глаза при слове "еврей" и не пытался скрыться за формулировкой " советские граждане".
От посещения Ростовского куста заводов, мы воздержались и взяли курс на местный рынок.
Походили, поглазели, приценились, купили с десяток яблок и устремились в находившийся рядом огромный собор «Александра Невского». В соборе шла служба, и мы тихонечко стали обходить его по периметру, осматривая иконы и церковную утварь.
Тем временем, служба шла своим чередом, батюшка бубнил свое, периодически размахивая кадилом и совершая оговоренные протоколом круги у амвона, бабушки-старушки голосили свое и согласно кивали батюшке. Ничто, казалось бы, не нарушало идиллии.
Мы, увлеченные своим, не сразу уловили изменение ситуации и легкий шорох, прошедший по огромному залу. Только, когда бабушки настойчиво стали взывать к нам, вовлекая в дело, мы поняли, что происходит нечто не стандартное и возможно неладное. Мы выглянули из-за колоны. Перед нами предстала полная динамики и откровения картина: особа лет тридцати, активно размахивая сумочкой колотила ею попа.
Поп неумело уклонялся, сохраняя при этом остатки важности и величия. Бабушки настойчиво подталкивали нас вперед, на помощь попу, мы молча сопротивлялись.
Валентин Сергеевич с высоты вопросительно смотрел на меня , словно спрашивая «...может, вмешаемся?».
Наступил момент кульминации.
Сторонница атеизма, а может другой какой веры, не знаю, на мгновенье оставила попа в покое, отбросила сумочку и ловким движением дернула за веревочку. Платье её распахнулось и упало к ногам. Под платьем не оказалось ничего.
Надо бы Вам побывать на Дону и повидать тамошних девиц. «Кровь с молоком» – это про них. До определенного возраста, ничего лишнего. Все на месте. И на места эти посмотреть приятно. Стоит...
Каюсь, я не дал Валентин Сергеевичу досмотреть все интересное, да и служки церковные появились и принялись за дело.
Не став ждать записи свидетелей, мы тихо и быстро сделали «ноги».
Еще чего не хватало: в эпоху Андропова, два командированных в Ростов ташкентца – руководителя (причем один из них – еврей), вместо семинара оказываются в православном соборе участниками потасовки со стриптизом.
Нет уж, увольте.
Впечатлений и разговоров хватило до конца дня.
Утром, мы вылетали в Грозный.
В аэропорту, допивая свой кофе, я словил себя на том, что в голове крутится одна и та же фраза из Светлова:


« Много милого и простого
Есть у города у Ростова:
Два проспекта «пути
Пройденного»
Ворошилова и Будённого.»

Если нам, грешным досталось такое уникальное зрелище, то, что Ростов подарил нашим прославленным маршалам!?... Можно только догадываться.
и добавить нечего...

Как это делалось в Ташкенте

"Еврейский плов отличается от
узбекского только тем, что в него
кладут вдвое больше мяса"
Из неназойливых замечаний
Д.т.н. С.И.Табака
Возможно и сейчас это делается также. Не знаю. Прошло полтора десятка лет и детали могли измениться. Хотя думаю, что, в принципе, все осталось без особых новаций.
Для задушевной трапезы с друзьями в Ташкенте нужен повод. Без повода ничего не делается.
Поводом может быть удачная покупка автомобиля, или предстоящий матч «Пахтакора». Или повышение по службе. Или наступление нового календарного месяца. Или удачная погода. Или предстоящий день рождения. Или прошедший день рождения. Хорошее настроение или наоборот.
Впрочем, хороший аппетит тоже неплохой повод.
Сразу после утренней планерки звоню своему заму:
- Бури Гайратович, как настроение? Отлично. У меня на днях день рождения.
- Понял. Сколько человек?
- Все наши, плюс Ахмедов из парткома со своим замом.
Недолгое молчание и, наконец мой зам заканчивает подсчет:
- Двенадцать человек получается.
- Отлично. Куда поедем?
- Может на Боз-Су ? В последний раз очень хорошо было.
- Пусть будет Боз-Су, возле парка Победы. В четыре. Плов, шурпа, чай и все остальное. Идет?
- Все сделаем как надо. Я думаю. А сколько «остального»? Понял.
- Бури Гайратович, возьмите «Нису». Вместе с Кучкаром управитесь? Мяса берите побольше!
- Какой гап!?
Бури Гайратович чуть старше меня. Я с ним на «Вы», а он со мной на «ты». Это придает дополнительный оттенок нашим отношениям.
До прихода в наше объединение Бури Гайратович служил главным инженером мебельного комбината. Не знаю по какой причине его задвинули к нам, но мужик он славный. Отец его
закончил до войны Ташкентское пехотное училище и сорок пятый год встретил в Германии.
После войны семью Бури Гайратовича вернули в Ташкент, где глава её продолжал службу в одном из военкоматов.
Бури закончил русскую школу, его товарищами были армяне, евреи, русские, татары, греки – обычный срез послевоенного ташкентского общества, и поступил в Московский ВУЗ по лимиту, как национальный кадр.
Закончив институт с красным дипломом, Бури Гайратович вернулся в Ташкент с женой - москвичкой.
К моменту нашего знакомства он, как настоящий узбек, строил или достраивал, или перестраивал очередной дом и круг его забот, в основном, сосредотачивался на этом.
Сложно заниматься производством, если в десять надо заливать бетон под домашнюю постройку, а «на потом» заказан «рачёк» под обратную засыпку, а под вечер должны подбросить трубы и профиль, с таким трудом, добытый по хорошему знакомству.
Бури Гайратович появлялся обычно вовремя, находил меня и озабоченно вертя головой вопрошал:
- Я сейчас тебе нужен?
- Что случилось? – будто не понимая куда все идет, спрашивал я.
- Бетон (доски, метал, песок, щебень, кафель и т.д.), трагически понизив голос, прислонившись ко мне почти вплотную вещал он, - я слетаю туда-сюда.
В середине дня или к его концу Бури Гайратович появлялся и немедленно, с ходу, шумно включался в любое дело, обозначая, таким образом, свое присутствие.
Подозреваю, что в домашних делах Бури был стайером, а вот в производственных спринтером.
Короче, на долгие дела на работе его не хватало.
Последнее замечание, впрочем, не относится к организации плова с «остальным». Здесь ему не было равных и в просьбы подобного рода он вкладывал душу и творчество.
В условленное время, когда мы съезжались в условленное место обычно все уже было готово.
Можно, конечно, поступать по упрощенной схеме: купить все «остальное» в ближайшем гастрономе, быстренько укомплектовать стол готовым пловом из общего огромного котла и настрогать свежий салат. И это совсем не плохо. Но это не то.
Хорошая трапеза не терпит суеты и спешки.
Сначала следует заехать на базар.
Базар в Ташкенте!
Это отдельное государство со своими законами, границами, парламентом или монархом в зависимости от сложившейся в данном, конкретном месте традиции.
Это нескончаемые пьянящие ряды лепешек и специй, это горы винограда и риса, это огромные помидоры розового или красного цвета, это зеленая маргиланская редька и желтая, специально для плова, морковь. Это свежайшая зелень и еще почти живое мясо с домбой – курдючным жиром.
Это восточная сказка и песня одновременно.
Это островок капитализма в море социализма в его самом хреновом советском варианте.
Неспешно, тщательно все закупается и помещается в задний торец «Нисы».
Завидев паркующуюся «Нису», чайханщик спешит на помощь.
Все выгружается.
«Остальное» немедленно погружается в воды рядом журчащего арыка с ледяной водой.
Чайханщик выделят место и казан, реквизит и посуду. На стол или айван, на выбор, в соответствии с степенью нашей испорченности, тут же ставится чайник чая и пара пиялушек.
Начинается процесс готовки. И здесь лучше не мешать и не советовать. Участвовать можно. На стадии чистки морковки и лука, или переборки риса. Промывку лучше оставить специалисту.
Впрочем, глупое дело, описывать технологию после Сталика Ханкишиева с его бессмертной книгой «Казан, мангал и прочие мужские удовольствия». Не стоит соревноваться.
Когда все приглашенные размещаются за столом, ледяное «все остальное» разливается по пиалам, а хрустящие лепешки одним своим видом начинают пьянить, наступает время и место подлинной ташкентской демократии.



Причем её сила и искренность прямо пропорциональны количеству съеденного и выпитого.
Когда окончательно стирается грань между директором и его шофером, становиться понятным, что уже надо собираться домой.
Бури Гайратович, как настоящий хозяин торжества, не принявший ни капли «остального», расаживает всех по машинам и производит окончательный расчет с чайханщиком за предоставленные услуги и доброе отношение.
По пути домой неспешно наваливается усталость.
Клонит ко сну.
Дома нет даже сил и настроения полистать газеты.
Единственное – чай. И лень. Нирвана. В одиннадцать спадает жара. Можно выйти подышать.
Есть не хочется до завтрашнего утра.
Ох уж эти планёрки после работы!...
Летом. В Ташкенте. Среди друзей. На берегу Боз – Су.
Совсем не плохо... Поверьте мне.

В марте пятьдесят третьего


Из записок о моем отце. Все события и имена подлинные
Папа всегда работал много. Уходил на работу затемно и возвращался поздно. Грустно шутил: « ... ушел в шесть, пришел в девять. Всего три часа на работе!» Вот так, уходил в шесть утра, возвращался в девять вечера. По двенадцать часов в день. Летом еще ничего, а зимой – день короткий: только перекусить и поспать.
Часто отключали электричество, вернее иногда подавили
его. В основном, жили при свете керосиновых ламп. Электрические розетки опечатаны, электроэнергия – только на освещение.
Еду готовили на примусах. Отапливались дровами или углем.
Радио не у всех, да и что толку от него без электричества!?
У многих установлены радиоточки-громкоговорители. Центральные газеты приходят через день-два после выпуска.
Февраль уже позади, но в Черновцах ещё стоят морозы и лежат снежные сугробы.
С нетерпением, жду конца недели: по выходным, утром мы с папой ходим в баню. Здорово! Во–первых: сама помывка, во- вторых: газировка с двойным сиропом, в- третьих дорога туда и обратно!
Из дому выходим рано утром, еще темно. Сначала, вдоль сугробов по Ворошилова, на Русскую, подымаемся до Щорса и вниз, под Турецкий мост, до самой бани.
Уже при входе, на обледеневших ступеньках, нас обволакивает характерной смесью запахов пара, пива, дубовых веников и цветочного одеколона.
В зале ожидания тусклое освещение. Справа и слева от входа расположились две буфетные стойки, вдоль стен протянулись скамейки, рядом с входом в раздевалку – касса и парикмахерская. На стенах портреты вождей: Хрущев, Булганин в маршальском кителе, Маленков и два портрета, побольше остальных: генералиссимус Сталин в кителе, с отложным воротником, без орденов и второй – в кителе со стоячим воротом и с полным комплектом наград и прочих атрибутов гениальности.
Покамест ждем очереди, я занят сравнением двух портретов. Хочется спросить, уточнить детали, но по опыту знаю: прилюдно папа не станет вдаваться в подробности.
Ожидание длится не долго, хотя народу предостаточно.
Банщик, получив пару своих рублей, вдруг находит нам свободный шкафчик. Сбросив одежду, с номерком на резинке и тазиком в руках, по скользким ступеням спускаемся в банный зал.
Находим свободную скамью, набираем воду и приступаем к процедурам. Папа, не жалея сил и мыла, обрабатывает меня, затем идем под душ и под конец – в парилку. Я внизу, папа на верхней полке с веником. После парилки снова душ. Дело идет к концу, ополаскиваемся водой из тазика, выходим. Медленно одеваемся.
На улице уже светло, сквозь стекла окон пробиваются солнечные лучи. В зале ожидания папа усаживает меня, а сам направляется к буфетной стойке за пивом и газводой.
Буфетчик наливает пиво и, передавая кружки, наклоняется к папиному уху и произносит на идише: « ... ер из гишторбен!».
Папа отдергивает голову, у него срывается : « си кен нит зайн!».
Буфетчик жестом указывает на тарелку громкоговорителя и разводит руками...
Мы быстро собираемся и почти бегом устремляемся домой.
День наступил, совсем светло, но на улицах почти никого нет.
Дома все сосредотачиваются возле радиоточки. Передают
правительственные сообщения, все становится на свои места.
Наступает время слез, траура, черно-красных повязок и венков.
Так проходит первая неделя марта 1953 года.
Наступает черед событиям, непосредственно затронувшим наш Двор.
Еще лежал снег, хотя уже пошла вторая половина марта. По ночам выл ветер. Перекресток Шевченко и Ворошилова, перед нашим домом, тускло освещался раскачивающимся фонарем.
Прямо на перекресток из полуподвала выходит входная дверь наших соседей. Однажды ночью, семья соседей - Прокопцов проснулась от страшного стука : полупьяный офицер в шинели нараспашку и в ушанке набекрень ломится в дверь. Глава семьи дядя Янкель, завидев офицерскую форму, двери открыл и тут же получил удар по голове. Нападавший вытащил его, сонного, из квартиры в центр перекрестка и с криками « это вы, жиды угробили Сталина! » стал бить смертным боем.
Нас подняла с постелей Манечка – дочь дяди Янкеля: «дядя Иосиф! Папу убивают!»
Папа, недолго думая, на ходу натягивая куртку и сапоги, успев сунуть за голенище секач, выбегает на улицу. Подоспел еще один сосед – дядя Оба Абуляк. Вдвоем, они обратили нападавшего в бегство. Офицер забежал в подъезд соседнего дома, взбежал на второй этаж и замер в оконном проеме. Дальше бежать было некуда. Не знаю, помогли ли ему, или у самого хватило дури, но видели его летящим со второго этажа. Через некоторое время, отлежавшись в сугробе, заковылял он восвояси...
До утра никто из соседей не сомкнул глаз, всех трясло от переживаний, тревог и страха.
Следующий случай произошел через пару недель.
По Двору пронеслась весть: «... посадили Исрула Колек...».
Дело было так. Исрул и еще несколько наших соседей
трудились в гарнизонной пошивочной мастерской. Как-то, во
время работы, в ходе разговора, Исрул обронил: «...надо было ему сдохнуть на пару лет раньше...». Сказано было на идише и в кругу таких же евреев, как и он сам. Речь, разумеется, шла о Сталине.
Ночью Исрула взяли. Начались допросы свидетелей, сотрудников, соседей и знакомых.
С особым пристрастием допрашивали другого нашего соседа – дядю Шлойму, работавшего в той же мастерской.
Шлойма – фронтовик, молодой и красивый, с орденом Красной Звезды на армейском кителе, дать показания против Исрула не мог и не хотел. Давление на допросах было сильным, а нервная система, подорванная войной и послевоенной действительностью – слабая.
Он повесился на чердаке нашего дома, оставив молодую жену, дочь Сонечку и предсмертную записку.
Обнаружили его я и наша соседка тетя Двойра, когда поднялись на чердак развешивать белье.
Третье событие произошло уже в конце лета и было продолжением второго: Исрул Колек получил двадцать пять лет тюрьмы и лагерей...

« Летайте самолётами АЭРОФЛОТА!»


А какими самолетами еще мы могли летать?!
Только самолетами АЭРОФЛОТА! Это при условии, что достал билет и не оказалось двойников на те же места, что и у тебя и, что они не расположились в салоне раньше тебя, и, что не подвела погода, и, что не отменили вылет, и, что ты не опоздал в аэропорт.
Да! Чуть не забыл: - и, что в аэропорту оказался керосин и самолет заправили вовремя и экипаж трезвый.
Если всё перечисленное выше удавалось соблюсти с положительным для себя балансом, то АЭРОФЛОТ со щедрым гостеприимством встречал тебя, усаживал в кресла и опекал до конца полета.
До полета, после полета и в случае задержки рейса – это уж извините.
Только для депутатов и приравненных к ним.
Впрочем, бывали и исключения.
За отдельную плату, разумеется.
Летать, я, уроженец провинциальных Черновцов, начал поздно.
В двадцать лет в Свердловском аэропорту Кольцово я впервые в жизни поднялся на борт ИЛа. Долетел до Киева.
И понеслось...
Менялись типы самолетов, маршруты и стюардессы.
Менялось, подаваемое в полете, как качественно, так и количественно.
В шестьдесят седьмом, на обратном пути на Урал, я летел на ТУ-104 из Домодедова. Между Горьким и Казанью нам предложили коньяк и икру.
Впоследствии пришлось об этом забыть. Только через много лет, когда я случайно попал на Кабульский рейс до Москвы и наш ТУ стремительно, по иностранному, резко ушел вверх, нам предложили спиртное, я вспомнил об этой доброй традиции АЭРОФЛОТА.
Мои перелёты...
Самый дальний: из Ташкента в Берлин на ИЛ-62,
самый длительный: из Ташкента во Львов на Ил-18,
самый короткий: из Черновцов в Проскуров на «Мораве»,
самый памятный: из Черновцов через Киев, Курск, Москву в Ташкент с молодой женой после свадьбы,
самый волнительный: в 1991 году, во время Войны в Заливе, из Будапешта в Тель-Авив на Боинге, с эскортом истребителей от Кипра и до Эрец-Исраэль.
Слава всевышнему! В полетах никаких приключений не было.
А вот в аэропортах были.
Жизнь подарила пару забавных случаев.
Приобретение авиабилетов в те времена в СССР – это смесь лотереи, эквилибристики, подкупа и счастливого случая.
Однажды, отчаявшись в приобретении прямых билетов в Крым и назад в Ташкент, мы, плюнув на дополнительные расходы, взяли билеты через Москву. Ну, пусть с пересадкой и переездом из Домодедова во Внуково, ну пусть дороже и дольше! Зато спокойнее и с меньшими унижениями.
Итак, позади месячный отпуск, ялтинские пляжи, Никитский сад, Бахчисарай и Чуфут-Кале, концерты Долиной и Кобзона в ялтинском летнем театре. Всему хорошему приходит конец и в один прекрасный миг, ты осознаешь, что пора спускаться на землю, вернее – подыматься в воздух и возвращаться к обычной жизни. То, что еще вчера казалось далеким и не волновало тебя, греющегося на крымском солнышке, сегодня подошло вплотную и начало влиять на твое поведение.
За время нашего отпуска, по Узбекистану прокатилась очередная волна землетрясений. На этот раз, в Газли.
Привычные к такому повороту событий, мы спокойно отнеслись к сообщениям, в том числе и к тому, что детей из пострадавших районов вывезли на лето в Крым. Нам то что?! Мы летим через Москву и напряженность на трассе Симферополь-Ташкент не для нас, мы то движемся по окружной дороге.
Так - то оно так, да не совсем.
В условное время прибываем в аэропорт.
В здание войти невозможно. Все рейсы в направлении северо-востока за вчера и сегодня отложены из-за непогоды.
Это около десяти вылетов на Москву, пять-шесть вылетов на Ленинград, по паре вылетов на Горький, Казань и Куйбышев, Свердловск, Тюмень, Воронеж и Челябинск.
Я уже знаю, чем заканчиваются такие истории. Опоздание на бронь из Москвы в Ташкент в конце лета! Мы уже это проходили!
Приспосабливаем чемоданы и сумки в свободном уголке.
Начинаю метаться по стойкам и кассам. Бесполезно... Не протолкнуться. В отчаянии подымаюсь на второй этаж. Служебные стойки диспетчеров. Нахожу просвет около старшего диспетчера и молча начинаю гипноз... Не берет!
На Москву задержано около двух десятков рейсов, более тысячи человек жаждут попасть в столицу и ни один из московских аэропортов не принимает. Катастрофа.
Продолжаю стоять у стойки, смотреть и слушать, стараюсь не вызывать возмущений персонала. Молчу и наблюдаю. Часа через полтора начинаю понимать систему и улавливать подергивания нервов.
Слышу переговоры диспетчеров с прибывающими и убывающими бортами. Уже ориентируюсь в рулёжках и разгрузке багажа.
Молчу... и слушаю. Наблюдаю.
В очередных переговорах улавливаю знакомый говор. Точно, наш. Из Узбекистана. Узбек! Приземлился и рулит.
Но что он сейчас здесь в десять утра делает!? Все рейсы в нашем направлении только после обеда и вечером!
Картина проясняется. Это чартер, прилетевший из Андижана с единственной целью: забрать и доставить в Ташкент детей, отдыхавших здесь после газлийского землетрясения.
Но дети, по чей-то оплошности, или не стыковке, или халатности еще в лагерях и санаториях на побережье.
Я в курсе всех переговоров.
Я все слышу!
Детей удасться собрать и доставить в аэропорт только к вечеру. Андижанцы ждать не собираются. Они просят заправки и должны в течение часа - полутора вылететь назад. Администраторы и диспетчеры принимают решение: всех тех, у кого билеты на Ташкент и кто в настоящее время находится в аэропорту отправить этим самолетом, а в вечерний, усадить детей.
Логично.
Это мой шанс! Мое время. Я обладатель информации!
Бегу вниз на первый этаж к стойкам. Нахожу старшего администратора и протягиваю ей наши билеты с просьбой дать нам места на самолет, вылетающий вскоре в Ташкент. Она еще ничего не знает и пожимает плечами. Я, тоном хорошо осведомленного и «своего», просвещаю её.
Наконец, она получает распоряжение начать комплектацию вылета на Ташкент. Я у стойки первый. Со мной незадача. Мои билеты на Ташкент, но через Москву. По всем правилам, я должен переоформить их, практически сдать и купить новые. Рискованное дело! Не отходя от стойки, пишу расписку в отказе возмещения разницы в стоимости билетов.
Наконец, условно, получаю места. Что значит «условно»?
А означает это, то, что нас допустят к полету при условиях, что сначала разместят тех детей, которых успеют подвезти из ближайших мест, а затем разместят тех, у кого есть прямые билеты на Ташкент. И вот здесь, если будут места, то настанет наш черед. Прошу сделать на моих билетах соответствующую запись. Запись делают только на билете матери и ребёнка.
Бегу за матерью с ребенком, хватаю чемоданы, сумки и молча, почти ничего не объясняя, продираюсь через толпу к выходу на посадку.
Там, естественно, еще ничего не знают.
Подлетаю к даме в форменной одежде и с видом «своего» ввожу её в суть дела. Протягиваю наши билеты, размещая билет с ценной записью поверх паспортов и, понизив голос, обещаю окончательный расчет по итогам.
Ждем.
Наконец объявляют о регистрации и посадке. Дама удивленно смотрит на меня. Моя осведомленность внушает ей доверие, а надпись на билетах позволяет действовать без оглядки.
В тамбур-накопитель мы проходим первыми.
Через некоторое время, когда в тамбуре скапливается человек восемьдесят-девяносто, и еще столько же желающих находятся по другую сторону, и все операции по комплектации рейса заканчиваются, беру лиловую двадцатипятирублевку, вкладываю её в паспорт и направляюсь к нашей спасительнице.
Дама округляет глаза и протестующе машет головой. Я настаиваю. Не берет...
Нет, так нет...
Возвращаюсь к своим.
- Ребята...!, это вам не Узбекистан. Здесь взяток не берут. Ни за что! Просто делают доброе дело. И все! Мелочь, но приятно.
Постепенно успокаиваемся и настраиваемся на полет.
Уже начинают подыматься по трапу.
К нам подходит молодой человек в аэрофлотовской форме и отводит меня в сторону.
- Извините, Вы предлагали сейчас деньги дежурной?
Прокол! Дача взятки должностному лицу при исполнении..., Все сорвалось. Что делать?! Вступаю в переговоры.
- Видите ли, у меня есть разрешение старшего диспетчера.
Никакого нарушения ни с моей стороны, ни со стороны дежурной нет. Просто, на радостях, от благополучного разрешения сложной ситуации...., как принято у нас в Средней Азии....
- Что же Вы делаете!? Вокруг люди. Могут быть неприятности. Давайте деньги, она попросила взять их у вас.
Гора с плеч. Прихожу в себя только уже в самолете.
Через четыре часа, под заходящее солнце, выходим на горячий ташкентский бетон.
Насколько у нас, здесь, все проще!
Проходим в здание. Темнеет. Над зданием аэропорта горит надпись "Летайте самолетами АЭРОФЛОТА" А какими самолётами мы еще могли летать?!

Улицы моего детства
или город "А"...

«В Черновицком роддоме все врачи хлопочут возле рожающей еврейки. К ее соседке, из православных, периодически подходит только акушерка. На возмущенный вопрос «Почему так?», следует ответ: «Успокойтесь мадам. Там делают ребенка на экспорт.»
[/i]Из анекдода, рассказанного на Кобылянской.

Желание написать о переулках и улицах моего детства возникло во мне давно, в середине шестидесятых годов, когда я впервые увидел свой город с высоты полета. Отбыв положенные солдатским отпуском десять суток в Черновцах, я устроился в салоне самолета и, прильнув к иллюминатору, наблюдал за взлетом.
Поразительная картина аккуратных кварталов, утопающих в зелени, четкий, узнаваемый рисунок улиц и площадей с ратушей в центре и резиденцией митрополита слева по борту врезался в память и будоражит её до сих пор.
Задача оказалась не простой... Ведь о Черновцах написано достаточно много и на многих языках, даже удивительно...
Я возвестил мир о своем намерении участвовать в проекте под названием «жизнь» в мае сорок седьмого в роддоме на улице Чапаева, в прошлой, досоветской жизни - Гуттергассе. Ровно через восемь дней, под слезы мамы, меня приобщили к мировому еврейству. Это произошло в нашей маленькой квартирке на Шевченко, при Австрии – Наевельтгассе, что само по себе достаточно символично.
Таким образом, два главных события, определяющих мое существование и его рамки неразрывно связаны с Буковиной и ее центром Черновцами.
Итак...
Начнем с названия. Нашему городу еще повезло. Другим досталось больше. Исчезли Юзовка и Станислав, Александровск и Аккерман, Проскуров и Екатеринослав. Бедный Луганск трижды менял имя. И это только на Украине. Могли бы ведь и наши Черновцы спьяну назвать по именам местных знаменитостей украинского происхождения, как-нибудь: Кобылянск или Довбуш, или, на самый худой случай – Кобылица. Все зависело от коньюктуры, фантазии чиновников и их алкогольной устойчивости. Обозвали же ведь Проскуров с его знаменитым гнусным погромом и резней именем одного из главных архитекторов геноцида евреев на Украине.
Слава богу, не ушли далеко от оригинала. Название нашего города угадывается во всех версиях, уготовленных ему судьбой. При Австрии – Черновиц, при румынах – Чернауц, при советах – Черновицы, и позднее – Черновцы, а сейчас, в период самостийности, его иногда даже в русской печати называют на украинский манер – Чернивци.
Улицам и площадям повезло меньше. Вооружившись хрестоматиями по литературе и «Кратким курсом ...», переименовали все подряд, не сохранив, практически, ничего оригинального. Известно только два-три случая, когда в Черновцах улицам оставили прежние имена. Это улицы Гётте, при Австрии – «Гёттегассе», Русская, называвшаяся в оригинале «Руссише Гассе», восходящая в наименовании к Русинам, народности, подвергшейся на Буковине поголовной украинизации и, кажется, обреченной на исчезновение...
Возможно, сейчас, на волне возврата к корням и ухода от времен советской империи, некоторым площадям и улицам вернули их подлинные имена.
В моё детство и юность они вошли под советскими именами, так и остались в памяти.
С каждой из улиц или площадей, скверов или парков связаны воспоминания, окунаясь в которые вновь ощущаешь себя среди друзей детства и молодости, полным сил и надежд.
Черновцы для нас – это подарок судьбы. Архитектура – эта " застывшая мажорная музыка" нашего города, особенная история, свойственная только регионам, лежащим на стыке цивилизаций и границ, совершенно особый состав населения ( ведь при мне на улицах звучала, помимо русской, немецкая, польская, румынская, украинская речь, а продавцы в магазинах на обращение покойной мамы на русском с обидой отвечали «... их ред аф идиш ойх!») – все это не могло не отложить отпечаток на всех нас выходцев из тех мест.
Мы генетически несем в себе это и нас легко различить невооруженным глазом в толпе других шагающих по жизни.
Приехав в конце прошлого века в Израиль, я узнал, что здесь Черновцы называют городом «А».
Если на вопрос о месте происхождения, следовал ответ: «...из Черновиц.», спрашивающий, бывший житель Крыжополя, Винницы или Кишинева разочарованно и понимающе, с некоторым осуждением протягивал «А...а...а...»., мол сейчас всё понятно.
Понятным становилось все: и наша энергия, и предприимчивость на грани нахальства, настойчивость и живучесть, эрудиция и жажда знаний на грани неприличия, работоспособность и коммуникабельность, стремление к элегантности и умение быть таковыми.
Написав этот абзац, я обнаружил, что всё это вменяется в вину всем нам – евреям и успокоился. Все правильно. Наши Черновцы и были островом «Идишкайт» во все времена, вплоть до новейших и мы - его дети, плоть от плоти от него, независимо от того нравится это нам или нет.
В хорошие времена, евреи составляли треть населения города, а украшением его были Главная синагога и Еврейский общинный дом. У евреев была собственная больница и спортивный манеж «Маккаби», десятки синагог и школ. Помимо синагог, в городе, в его центре, размещалась площадь «Теодор Герцель платц» – площадь Герцеля со сбегающей вниз улицей «Юденгассе» – Еврейская.



Дом еврейской общины Черновцов

Черновцы расставались с евреями долго, трудно и болезненно. К началу нынешнего века, в городе, где раньше кипела еврейская жизнь и в свое время прошла Первая всемирная конференция по языку идиш, практически не осталось евреев...
Официально главной улицей города во все времена считалась «Хауптштрассе», впоследствии – проспект Сталина, затем – проспект Ленина, а сейчас при самостийности – Головна.
Правда, при Австро-Венгрии она разделялась на несколько самостоятельных улиц, до ХХ съезда на две части: Сталина и Ленина, после съезда их объединили под именем Ленина.
Конечно, этот проспект был важным, но не главным. Все, кто хоть однажды побывал в Черновцах знают, что главной улицей всегда была Кобылянская. При австрийцах её называли «Герренгассе», в простонародье, просто - Панська. Достаточно короткая, не очень отличающаяся от остальных улиц, она всегда служила своеобразным магнитом, притягивавшим нас на протяжении многих лет своей веерной брусчаткой.
Так, с виду, не броская, но обладающая изюминкой женщина, приковывает к себе десятки поклонников вопреки, казалось бы, здравому смыслу.
Сколько подошв стерто о её мостовую, сколько километров исхожено и сколько наших скудных капиталов потрачено в трех её кинотеатрах, кафе, гастрономах и лавках!
Я уже не говорю о том, сколько судеб перекалечено и, наоборот, в стенах Дворца бракосочетания, устроившегося точно в середине улицы, так, чтобы никто не миновал его...



Кобылянска.
Кобылянская – кратчайший путь из нашей школы на Центральную площадь – «Рингплац» с её Ратушей, банком и книжными магазинами, с её фонтаном, военторгом, универмагом и кондитерскими.
Центральная, или, как её называли простые обыватели, Красная площадь, помимо достопримечательностей перечисленных выше запомнилась поколениям моих сверстников шикарным зданием горкома партии и комсомола, в стиле сецессии с великолепным мозаичным панно на фасаде и прекрасными росписями внутри. Мало кто из моих друзей в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет сумел избежать торжественной комсомольской прививки в его стенах.



Черновцы.Ратуша.


Строго по диагонали от главного партийного дома, на отметке «минус три» располагался подземный туалет. И из горкомов и из туалетов люди выходили с чувством исполненного долга и глубокого удовлетворения и в этом может быть заключался Принцип Великого Баланса в устройстве жизни.
Сверху вниз площадь пересекали трамвайные пути, проложенные Американо-Бельгийской электрической компанией еще при Франце-Иосифе.
Надо сказать, что Черновцы, по всей видимости, были важным, значимым проектом в Австро-Венгерской империи, я бы даже сказал, любимым детищем императора Франца-Иосифа.
Во всяком случае, он всячески выделял и укреплял этот свой форпост на Востоке и рассматривал его, учитывая пестрый состав населения и его особенности, как своеобразную лабораторию по моделированию устройства всей империи.
Так, например, когда решался вопрос об открытии в империи еще одного нового университета, то предпочтение было отдано Черновицам.
Впоследсвие, в шестидесятых, пути снесли, трамвай поменяли на троллейбус, а подземный туалет закопали. Одновременно снесли и другие общественные туалеты – подарок Австрии жителям Черновцов.
Я хорошо помню эти сооружения в виде ажурных металлических павильонов в скверах напротив КГБ, возле университета, в парке Калинина, возле железнодорожного моста на Русской и напротив вокзала.
Действительно! Зачем туалеты, если предполагалось, что к концу века черновчане будут питаться воздухом...
На месте туалета на Красной площади, в обстановке абсолютной демократии, стали собираться футбольные фанаты, что также символично.
В центре площади, указывая рукой на банк, возвышался бронзовый Ильич. До него на этом месте была установлена скульптурная композиция – символ и аллегория города, а вокруг на широких каменных ступенях, в первые послевоенные годы собирались, в поисках земляков и родственников евреи, заброшенные сюда судьбой со всех концов разрушенной страны.
Противоположным концом Кобылянская упиралась в улицу Шевченко – «Наевельгассе». Именно на этой улице находилась моя школа и в непосредственной близости к ней или на ней самой жила большая часть моих школьных друзей.
Черновцы начинались на берегах Прута, потом, спасаясь от частых разливов реки, стали ползти вверх, на гору, замерли на время по линии Сталинградская – Русская и вновь устремились вверх, в новый мир. Естественно, что улица, стремительно подымавшаяся от Русской к новой главной городской оси – «Гауптштрассе» получила такое название – «Наевельтгассе» – улица в новый мир.
В районе нижней части Шевченко, в месте её примыкания к Русской, и в округе сосредоточилось, в основном, еврейское население. По мере подъема вверх характер улицы несколько менялся.
Одно из главных зданий моего детства - Детская библиотека. Все черновицкие дети того времени не существовали без книг. В библиотеке мы проводили много часов, тишина читальных залов и особый запах книг действовали на нас как успокоительное и облагораживающее одновременно.
Интересно, что уже в Израиле из документального фильма Израильского телевидения «Черновиц бе либи» - «Черновцы в моем сердце», из многочисленных интервью с коренными «черновицаями» я услышал те же слова о любви черновицких детей к книге.
На дворе стояли шестидесятые.
В воздухе пахло наивной оттепелью, все наперегонки читали журнал «Юность», в Филармонии московские поэты читали стихи, в Доме учителя на Украинской, опальный режиссер бывшего еврейского театра, Моисей Лоев ставил со школьниками современные спектакли с политическим подтекстом, легендарный Фалек - фактический руководитель филармонии и муж легендарной Сиди Таль, организовывал великолепных чтецов Дмитрия Журавлева и Илью Харифа.
Мы впервые услышали Бабеля и, встречаясь на Кобылянской, захлёбываясь цитировали Беню Крика.
Во Дворце текстильщиков начинал свой путь ансамбль "Червона рута" с Софией Ротару...
Здание Дворца текстильщиков заслуживает особого повествования. Расположенное на Театральной площади – одном из самых уютных мест города, слева от театра, оно органично вписано, а ансамбль площади и является её неотъемлемой частью. Здание построили в первой декаде минувшего века на деньги еврейской общины города и для её нужд. В огромном, но не давящем на человека здании, располагался просторный актовый зал, многочисленные комнаты для общественной и организационной работы, библиотека, буфеты, зал для занятий спортом и танцами. Здание богато украшено скульптурами, лепниной, мозаичными полами. Широкие лестницы, ограниченные металлическими ажурными перилами ведут на верхние этажи. Огромные, но изящные, окна со сложным переплетом обращены на площадь.
В годы войны в Доме еврейской общины расположили трибунал и здесь принимались решения о ссылке евреев в лагеря Транснистрии и об их уничтожении. Здесь выносились вердикты оставленным на Буковине Советской властью подпольщикам.
Сразу после войны, стремясь стереть из памяти населения всякое упоминание о евреях, всякий еврейский след в его истории, власти осуществили варварскую акцию: ножовками на всем протяжении внутренних перил лестниц были отпилены элементы, составлявшие «маген давид» и разрушены по той же причине оконные переплеты-виньетки. Знающие еврейскую традицию, фольклор и историю без всякого труда догадывались о первоначальном виде элементов отделки дворца и в своем сознании восстанавливали её.



Дом еврейской общины.

Рядом с Домом еврейской общины, если двигаться по Театральной площади по часовой стрелке, в тридцатые годы выстроили здание для нужд румынской общины – нынешний Дом офицеров. Здание это, само по себе, очень неплохое – образец конструктивизма, находится в явном диссонансе со всем ансамблем площади и выпадает из него. Для нас оно было примечательно тем, что в кинозале его можно было перехватить идущие вторым экраном редкие и не очень рекомендованные к показу фильмы.
Напротив упомянутых строений, по правую сторону от театра возвышается бывшая Палата ремесел и торговли – ныне один из корпусов медицинского института. Туда я не попадал, разве, что, только, в, расположенное в цоколе, «Театральное кафе», где мы иногда баловались пародией на шашлык и «Саперави».
Во главе площади – здание театра. Начало века, венские архитекторы Фельнер и Гельнер, позднее барокко. Нас оно впечатляло интерьером, фасадом и самой театральной обстановкой, выводившей нас из прозы будней. Здание, после того, как его построили, оказалось низковатым и не смотрелось. Тогда, приняли нестандартное решение: всю площадь перед театром углубили, в образовавшемся котловане разбили сквер. Здание «выросло» и стало доминантой ансамбля. В те времена нам казалось, что в архитектурном плане театр, уникален. Позднее, я увидел театральные здания тех же архитекторов во Львове и Одессе, Праге и Карловых Варах, в Софии и понял, что в Вене выпекали проекты по поточному методу «лого» и наш театр стоит в этом ряду на достаточно скромном месте. Между прочим, в Фюрсте стоит точно такое же здание театра – близнец нашего черновицкого.
Что касается театра как такового, то среди областных театров Украины он выделялся профессионализмом и собственным лицом, хотя Станиславский в нём явно одолевал Леся Курбаса.
За Театральной площадью находится еще одно примечательное здание: бывший кинотеатр «Скала». После войны стены этого внушительного строения приютили еврейский театр. Труппа начинала свой путь в довоенном Харькове, затем пыталась обосноваться в Киеве, и до сорок девятого года, до момента своего разгона работала в этом здании. В сорок девятом году труппе отказали в дотациях и приступили к медленному удушению. Без дотаций, в те времена, и вплоть до середины девяностых, не существовал ни один театральный коллектив. У людей не было денег на хлеб, но, тем не менее, зал был полон. Артисты попытались найти выход, часть из них, стала работать без оплаты, но те «кому следует» были на чеку и пресекли инициативу на корню.
Немногие из знаменитой и популярной труппы нашли себе применение. То здесь, то там проскакивали еврейские имена и фамилии балетмейстеров и концертмейстеров, хормейстеров и режиссеров.
В художественную самодеятельность Буковины был внесен весомый вклад... За счет евреев. И на этот раз.
Сейчас в этом здании размещается актовый зал Университета. Мне довелось побывать в нем дважды: в шестьдесят пятом здесь мне вручали Грамоту за отличную учебу, а в шестьдесят четвертом нас всех погнали на бесплатный массовый просмотр ГДР-овского шедевра документалистики и пропаганды - «Русское чудо».
И то и другое мало отразилось на моей судьбе.
В непосредственной близости от Дома еврейской общины находилась Главная синагога - Темпель, внушительное здание в мавританском стиле, построенное в семидесятые годы девятнадцатого века. Старожилы вспоминали и ее интерьеры и публику посещавшую ее. В самом начале двадцатого столетия в синагогальном хоре пел уроженец Буковины Иозеф Шмидт, ставший впоследствии звездой первой величины.
В июле сорок первого здание синагоги сожгли. Говорили, что вместе с людьми внутри его. В мое время здание стояло, огороженное забором, полуразрушенное, с обгоревшим куполом. В середине пятидесятых городские власти решили здание снести и на его месте разбить сквер. Из-за высокого качества постройки ручная разборка затянулась на годы. Тогда приняли решение - взрывать. Взрыв прогремел в установленное время, в соседних домах повылетали оклеенные бумажными лентами стекла, построенный недавно новый дом, напротив, дал осадку, а на синагоге обрушился только купол. Дело окончилось тем, что здание перестроили в кинотеатр.
Теперь только мемориальная доска да статья в Еврейской энциклопедии напоминают об этом.
Самое высокое место в городе – Советская площадь - “Аустрияплатц». Все улицы отсюда сбегают вниз. Доминанта площади – обелиск Победы, совмещенный с трибуной, в лучших традициях мавзолейного искусства. Напротив обелиска – городская тюрьма, окруженная с двух сторон школами: пятой и двадцать четвертой. Главный воспитательный аргумент у учителей под рукой!
Обелиск поставили после войны. Автор – один из местных, по рассказам, получил задание в то время, когда готовился свалить в Румынию и находился в постоянном прессинге: «выпустят, не выпустят!?». Выпустили. Монумент получился славный, правда скульптурная часть обелиска грешит анатомическими ошибками, но в этом разобрались позднее, когда автора поблизости уже не было. Гораздо важнее анатомии была идеология и в виньетке на фронтальной части сооружения поместили цитату из Сталина, отлитую в бронзе, потомкам на века. Века кончились после двадцатого съезда. И однажды, любопытные черновчане обнаружили, что цитата из Иосифа Виссарионовича осталась, а подпись под ней срезана автогеном и тщательно зачернена.
За обелиском располагался маленький уютный сквер, а по бокам от него обком партии – бывший ландстаг и музыкальное училище – несбывшаяся мечта многих еврейских вундеркиндов.
На площади также располагалось богатое традициями и талантами пятое ремесленное училище, готовившее краснодеревщиков высшей квалификации, станция скорой помощи, детская библиотека, кооперативный магазин «Барвинок», где мы, иногда, с боем, добывали югославское пойло под названием «виньяк», жилой дом КГБ-шников с нотным магазином в цоколе.
Комплекс зданий резиденции Буковинского митрополита, расположившийся на горе, нависающей над Прутом, способен украсить любую столицу старого и нового света. Для его строительства был приглашен из Праги архитектор Иозеф Главка. Главке удалось органично вписать оригинальный комплекс в окружающий его лес на горе. Помимо прочих несомненных достоинств и особенностей архитектуры, отмечу наличие шестиконечных звезд – маген-давидов в оформлении купола одной из башен, что по одним источникам, является данью благодарности евреям города, внесшим значительный материальный вклад в строительство, а по другим, символизирует преемственность религий, ведь над короной из шестиконечных звезд расположили крест. При советской власти в резиденции открыли краеведческий музей, а затем туда переместили ряд факультетов университета.
Нам, еврейским детям, путь в университет был заказан из-за антисемитской государственной политики на Украине. Пришлось большей части моего поколения учиться в Томске, Казани, Новосибирске, Горьком, Питере и т.д.
По мере взросления, менялись наши интересы, приходили и уходили новые приятели, расширялась наша география, и раздвигались горизонты.
В шестьдесят третьем я поступил в техническое училище, которое находилось в старом еврейском гетто, по улице Садовского. Улица сбегала вниз, в старый еврейский город и в моей группе, естественно, было много представителей этого славного района.
Рядом находился Турецкий мост – одно из самых колоритных городских местечек, а в непосредственной близости от него, на Коларова, внутри, в здании Еврейского культурного центра разместили Дворец культуры железнодорожников. Кроме того, что само строение было внушительным и оригинальным, примечательно, что в его стенах нашел укрытие первый и, наверное, единственный в городе, в то время, самый настоящий биг-бенд, руководимый известным в кругах музыкантов маэстро Блохом. Биг-бенд, конечно, был любительским, т.е. зарплаты музыканты не получали, но играли хорошо, побеждали не всесоюзных смотрах и из их рядов вышли звезды, сверкающие до сих пор на эстрадных площадках в разных концах мира и у нас в Израиле, естественно.
Само училище располагалось в зданиях бывшей Еврейской ремесленной школы (ОРТ). О том, что здесь когда- то
была школа «Общества ручного труда», основанного бароном Гинзбургом ничто уже не напоминало, даже в находившейся рядом маленькой синагоге располагались электрообмоточные мастерские. Училище к шестидесятым годам располагало приличной производственно-учебной базой и готовило специалистов электриков, радиомехаников и монтажников разных направлений. Преподавательский состав был достаточно квалифицированным и основы знаний, полученные тогда до сих пор исправно служат мне. Спецтехнолгию КИП читал Виктор Исаакович Аксенфельд - один из лучших специалистов в своей области. Непосредственно моей группой руководил Леонид Иосифович Балтер. С обеими у меня сложились добрые отношения и обеим я многим обязан.
Почти все мы, помимо учебы в училище, продолжали учиться также и вечерних школах. Уходя из дому утром, возвращался домой только к одиннадцати вечера. Но в молодости все легко и все доступно.
Незаметно для себя, мы выросли, стали чаще смотреться в зеркало, чистить туфли и искать расчёски. Мы стали ходить на концерты и литературные вечера, мы стали провождать девочек долгим взглядом и гулять по улицам до полуночи.
После первого курса нам предстояла длительная практика на строительстве Криворожской ГРЭС, в тысяче километров от дома и это означало для нас шестнадцатилетних прощание с юностью и выход в большой мир...
Большой мир оказался не таким уж большим.
Самолеты и Интернет способствовали тому.
И если заглянуть на страницы Живого журнала «Привет из Черновцов» , откуда заимствованы приведенные фото, http://community.livejournal.com/gr_czernowitz/tag/, то помимо интересного материала можно обнаружить весьма показательную статистику.
Только на этом сайте Черновцами интересуется около пяти тысяч посетителей. Более трети их из Израиля, четверть из США, на Украину приходится семнадцать процентов, на Германию - около восьми. Список посетителей обширен: от ЮАР на Юге, до Японии – на Востоке.
Добавить к этой статистике нечего...
Можно, правда, вновь процитировать телефильм «Черновиц бе либи», «... «черновицаим» - (черновчане) не рождаются, они только умирают...». Естественно, это относится к определенной группе выходцев из этого города.
Группе когда-то многочисленной и значимой, несущей по всему нашему «шарику» свой особый заряд, заряд о котором мы говорили раньше.
И еще, чуть-чуть статистики. Одиннадцать выходцев из Черновиц стали Лауреатами Государственной Премии Израиля.На минуточку!...

Пловизмы



«Из всех искусств, главным для нас является искусство приготовления плова...»
«... и искусство его поедания так, чтобы ничего не досталось левым эсерам.»
«А вы, батенька, поговорите с товарищами узбекистанцами!...»
«...и Каганович его ( плов ) любит...»
«Товарищ Ахунбабаев рекомендует курдюк и девзиру! Объязательно проверьте. И пусть цена, которую заплатит пролетариат, Вас не останавливает!»
«На террор каши и щей, ответим пловным террором!»
«Нет такого преступления на которое не пошли бы господа империалисты ради плова!»
«В вопросе приготовления плова без турецкого гороха, мы еще можем пойти на некоторый компромис с Европой, но на плов без барбариса – никогда! Так и передайте товарищу Чичерину!»
«Прошу передать кавказким товарищам пролетарское спасибо за серию последних эксов и особенно за баранину к плову! Пролетарский привет тов. Джугашвили, Микояну и Камо!»
« А я Вам говорю, батенька, не пройдет и пяти лет, и в каждой пролетарской столовой, пусть даже один раз в неделю, ну..., в месяц, будут подавать плов! Для начала, пусть даже без мяса и риса! Да, мы такие!... отчаянные! А Вы говорите : «Кремлевские мечтатели...»
« Прошу, при обсуждении и назначении кандидатуры наркома продовольствия и пищевой промышленности, учесть мое личное мнение о товарище Микояне, как о, пожалуй, самом способном и квалифицированном товарище в вопросах баранины»
«Прошу все подарки присланные туркестанскими рабочими и дехканами предать в детский приют! А плов, батенька, оставьте!»
«Наденька! После плова?! Только зелёный чай. И никакого пива!

вот, ... такие мысли при приготовлении плова по утрам...

ВИЗИТКА

Визитная карточка – карточка с именем, фамилией и др. сведениями о лице оставляющем её при посещении, знакомстве.
Малый толковый словарь, М., Русский язык, 1990

Впервые мне вручили визитную карточку в середине семидесятых. До этого я знал о существовании этого атрибута западной цивилизации только из литературы и оперетт.
В семьдесят пятом в наше КБ, волной прогресса, занесло пару «КСЕРОКСОВ».
До того нашим уделом были старомодные отечественные ЭРЫ и пик советского оборонного машиностроения – РЭМ.
Руководство КБ лихорадочно искало электромеханика, способного полистать руководство на английском языке и освоить новинку.
Глаз на меня положил незабвенный Григорий Семенович Гуткин, служивший в копировально-множительном отделе замом, часто захаживавший в нашу лабораторию попить чайку и обсудить моральный кодекс в свете последних репетиций оркестра «МОДУЛЬ» - гордости нашего КБ, гремевшего на весь Ташкент и не всегда отличавшегося строгими нравами.
Я дал себя уговорить и вскоре приступил к новой роли.

Работа оказалась, мне «по зубам» и, в силу моего давнишнего увлечения фотографией, совершенно понятной и интересной. После месячных курсов на Казанском оптико-механическом заводе я окончательно осмелел и стал бодро крутить гайки, разбирать и собирать наши ксероксы.
Через некоторое время, оказалось, что мы с моим коллегой Витей выдвинулись в число ведущих специалистов в этой области, к нашему мнению прислушиваются и даже эклюзивный представитель фирмы «Ксерокс» в Ташкенте – завод «Союзсчеттехника» направляет на консультации к нам.
Однажды нас с Витей вызвали к начальнику отдела с необычным поручением. В Ташкент, в «Союзсчеттехнику» для консультаций и проверки из Англии прибыл официальный представитель «Ксерокс». Поскольку, к этому времени специалисты «Союзсчеттехники» техобслуживанием практически не занимались и все их участие в делах «Ксерокса» ограничивалось перепродажей запчастей и расходных материалов, тамошний главный инженер Лекандр Аршавирович счел нужным, под видом своих специалистов, пригласить нас с Витей на свою планерку с англичанином.
Англичанин оказался приятным рыжеватым, веснушчатым человеком средних лет, одетым в хорошие швейцарские часы, пахнувшим необычным парфумом и с длиной сигаретой в зубах.
Иностранца сопровождал наш переводчик с офицерским юмором, но без погон. Когда в ходе разговора, я попытался сформулировать свою мысль на английском, гость радостно закивал, а сопровождающий встрепенулся, бросил мне злой взгляд и яростно зашипел.
Последнее обстоятельство позволило в дальнейшем комментировать эпохальную планерку следующим образом: «...ребята из НПО «Технолог» говорили с иностранцем на чистом английском!».
По окончании планерки пили чай, англичанин угощал участников сигаретами и вручил визитные карточки руководству завода и мне, видимо сочтя меня за важную птицу.
Визитную карточку я держал в своих руках впервые.
Кусочек белого хром-эрзаца был заполнен с двух сторон: на русском и на английском, в верхней части красовалось Лого компании «КСЕРОКС», затем следовало имя и реквизиты владельца «Уильям Кейн».
В те времена, визитные карточки в СССР полагались далеко не всем, и даже те, кто имел возможность отпечатать себе их, не всегда мог получить «лит» - разрешение цензуры – «Главлита».
Карточка Билла Кейна дважды сослужила мне добрую службу.
Через пару лет после описываемых событий, будучи в командировке в Москве, мы с коллегой направились на Красную Пресню, на выставку «Оргтехника». Приблизились к стенду фирмы «Ксерокс». Дорогу нам перекрыла служба безопасности. У стенда мой давний знакомый мистер Кейн давал пояснения гостям, среди которых, возвышался летчик-космонавт генерал Береговой. Я, не долго думая, протянул одной из девочек у стенда, визитку Кейна. Она взяла её, прочла и поспешила к Биллу. Тот, оставив космонавтов на длинноногих чувих, расплывшись в улыбке, поспешил к нам и уделил максимум внимания.
Второй раз визитка Кейна выручила меня уже в Израиле. С её помощью я устроился преподавать курс «Копировально-множительные машины» и прокайфовал пол года с группой слушателей – инженеров из бывшего СССР.
Визитная карточка в доперестроечной России означала многое. Социальный статус, положение в обществе, твои координаты и связи в нем, и т.д. и т.п.
Наши московские родственники братья Вейцманы, занимали весомые посты и их визитные карточки даже после их отъезда в США исправно служили мне. Я долгие годы доставал билеты в московские театры, предъявив в кассе на Большой Полянке, визитку Гриши Вейцмана с лого Государственной Третьяковской галереи.
Я, лично, созрел для визитки в конце восьмидесятых. Вернее, к этому времени, общество созрело и оценило мою личность. Короче, по табели о рангах, мне полагалась визитная карточка, и я стал обдумывать её дизайн.
Самый простой вариант меня не устраивал. Хотелось чего-нибудь оригинального.
Я выбрал следующее. За основу взял флаг Израиля: на белом поле две голубые полосы, а между ними расположил все положенные надписи, начиная со своего имени и должности. Получилось оригинально и не стандартно. Моему шефу понравилось, и он попросил заказать ему в том же духе. Сам для себя я еще мог похулиганить, но вот подводить под статью «за сионизм» директора очень не хотелось, тем более что ничего семитского в нем не было. Пришлось объяснить ему истоки «оригинальной» композиции и цветового решения. Шеф покачал головой, задумался и решил: «Отпечатайте мне то же самое, но нижнюю полосу сделайте широкой, чтобы отличалось от флага...» Так и сделали.



Сейчас все это кажется, по крайней мере, странным и вызывает разве, что только улыбку, но тот, кто обитал в Советской империи в период начала её конца, когда парторганы были еще в силе, а пресловутая «Память» - выкормыш КГБ, набирая обороты, искала признаки сионизма в рисунках
снежинок, в театральных декорациях и пыталась изжить шестигранные гайки с заводов, знает, что все это не так смешно, как может показаться в начале.
Своими визитными карточками я пользовался мало.
В начале девяностых к нам зачастили иностранцы. Началось с западногерманских бизнесменов, потом приехали испанцы, китайцы. Все примерялись к покупке по дешевке нашего КБ. Ходили, цокали языками, удивлялись, глядя на великолепный станочный парк и исправно увозили мои визитки.
Никто из них до сих пор не позвонил..., да и номер моего телефона поменялся...
Вот и лежат визитки у меня, как память о прошедшем и лекарство от ностальгии. Осталось
штук пятьдесят. Желающие могут получить. Обращайтесь...

Когда я был маленьким, в Черновицах ....

Когда я был маленьким, в Черновицах, школы были мужские, женские и еврейские...
Когда я был маленьким, в Черновицах, по улицам ездили повозки с лошадями, а извозчики убирали падавшие конские яблоки в специальные ведерка...
Когда я был маленьким, в Черновицах, лето было долгим, а зима снежной...
Когда я был маленьким, в Черновицах, венские стулья были сделаны действительно в Вене ...
Когда я был маленьким, в Черновицах, свадьбы устраивались на дому, а хупу делали во дворе...
Когда я был маленьким, в Черновицах, по улицам ездили грузовики на твердом чуркообразном топливе в кузове и печкой на боку...
Когда я был маленьким, в Черновицах, дворники не только работали сексотами, а и убирали...
Когда я был маленьким, в Черновицах, радиоприемники были роскошной частью убранства дома и назывались загадочными еврейскими именами «Телефункен», «Филлипс» и «ВЭФ-Супер» ...
Когда я был маленьким, в Черновицах, «брит» назывался «брис», и всем детям в округе после «мероприятия» раздавали дешевое печенье и липкие конфеты...
Когда я был маленьким, в Черновицах, газировку пили из сифонов, а кока-колу считали почти наркотиком...
Когда я был маленьким, в Черновицах, железнодорожники носили маленькие эполеты, а банковские служащие и почтальоны – звезды в петлицах...
Когда я был маленьким, в Черновицах, «Москвичи» еще не жили в Москве, а ездили по улицам, сверкая лакированными фанерными кузовами...
Когда я был маленьким, в Черновицах, русский был вторым языком, румынский - третьим, а украинский – четвертым...



Черновцы. Спуск в еврейское гетто. Дом "Корабль" - "Шифа"

Когда я был маленьким, в Черновицах, новости передавались в очереди за хлебом, по утрам...
Когда я был маленьким, в Черновицах, «жулик» еще не был плохим человеком, а примитивным устройством для для несанкционированного пользования электричеством...
Когда я был маленьким, в Черновицах, чернила выливались из «невылевалок», а перья были не только у птиц...
Когда я был маленьким, в Черновицах, бутылку водки венчала белая «головка», пробка была из картона и называлась она в народе «Сучек»...
Когда я был маленьким, в Черновицах, вожди были не только у индейцев...
Когда я был маленьким, в Черновицах, холодильники назывались ледниками и работали не на электричестве, а на ледяных глыбах...
Когда я был маленьким, в Черновицах, апельсины росли в Африке, а привозили их из Москвы...
Когда я был маленьким, в Черновицах, «блоковскими» назывались не стихи, а дома...
Когда я был маленьким, в Черновицах, детская одежда становилась пригодной по размеру только к концу своего ресурса носки...
Когда я был маленьким, в Черновицах, мы не произносили слова «Израиль», а говорили «Идишланд»...
Когда я был маленьким, в Черновицах, все мои друзья тоже были маленькими и без лысин...

СВЕЧИ

Ханукальный вечер

Из Морриса Розенфельда ( Алтера)

(попытка перевода)

Ханукальный вечер,
Взгляд прикован к свечам,
Огоньки мерцают
И тоска в груди.
Рой воспоминаний:
Горя и скитаний
И надежды краешек вдали.
Позади гоненья,
Войны и погромы.
Что еще нам светит впереди?
Ханукальный вечер,
Зажигают свечи,
Взгляд, в который раз,
Манят огни!
Огоньки мерцают,
Рой воспоминаний,
И надежды краешек вдали!
Вот, свеча надежды,
Вот, свеча величья,
Вот, свеча победы,
Вот, свеча любви!
Догорают свечи,
Так проходит вечер,
Господи, пожалуйста, спаси!

ПУТИН


Путин, безусловно, явление. Хорошее? Плохое?
Путин, это хорошо для евреев? Или плохо?
А для русских?
Некоторые говорят, что хорошо. Иные, что плохо.
Наверное, для хороших - хорошо, для плохих – плохо. А для никаких – никак.
Путин, говорят, ничего не забывает и ничего не прощает. Никому.
Путин помнит добро.
Наверное, это так.
Путин не антисемит. Он ведь не считает, что евреи умнее его.
Во всяком случае, на инаугурацию он пригласил своего первого тренера – еврея.
А мог бы и забыть.
Не забыл.
А своей учительнице, писали, подарил квартиру в центре Тель-Авива.
А мне что до Путина? Или ему до меня? Почти ничего. Так... Просто... Выросли вместе, на одной погасшей звезде «СССР» из созвездия «Русский язык». И все...
Путин здоров, как бык. И с памятью у него все в полном порядке. Слава богу!
Путин не забыл Александра Сергеевича. И персов не забыл.
И их многолетний вклад в Кавказские дела.
Во всяком случае, все помнит, и то, что «...они нам еще за Грибоедова не ответили».
Ну и славно!
Вот надеждой на его память и характер живем.
Долгие Вам лета, Владимир Владимирович!