Сетевой портал "Заметки по еврейской истории"

Предварительные итоги торжества
израильской демократии

Главная отличительная особенность израильской демократии состоит в том, что в оппозиции, после выборов, оказываются те же евреи.
Арабская часть оппозиции – не в счет, это просто «пятая колона» К концу первой декады февраля погода испортилась, похолодало, небо заволокли тучи, полил дождь. Лидеры политических течений и партий, все, кроме религиозных, обеспокоенные возможностью не явки избирателей, засуетились.
К середине дня, сводки с избирательных участков донесли успокоительную информацию: народ активен и на выборы идет.
Всю ночь гремел гром, небо прочерчивали молнии. К утру 11 февраля все успокоилось, выглянуло солнце и телевидение разнесло предварительные результаты выборов.
На фоне общенационального проигрыша от затеянного, выделились две явные победы.
Прежде всего, это личная победа Ципи Ливни, которая, несмотря на сотрясающие ее партию скандалы и судебные разбирательства, доставшиеся, между прочим, в наследство от, вчера еще, ликудников, сумела сохранить высокий рейтинг партии и получить наибольшее число мест в Кнессете. Определенная часть избирателей, и если обратиться к, опубликованной, статистике, легко понять, кто и почему, отдала свои голоса Ливни.
Героем выборов стал Авигдор Либерман. Опытный марафонец и организатор, сторонник внутрипартийной дисциплины, человек способный к самокоррекции и новациям, он сумел к концу гонки сохранить силы, и привести своих к третьему месту, не только почетному и значимому, но и определяющему.
И Либерман и Ливни в ходе всей предвыборной кампании не совершили грубых ошибок, не разочаровали своих потенциальных избирателей, не изменили, определенному в начале борьбы, курсу.
Политические обозреватели ивритских СМИ спешно разучивают правильное произношение имени Стаса Мисежникова - главного переговорщика от НДИ в коалиционных переговорах.
Вообще, создается впечатление, что на этот раз, Авигдор Либерман окружил себя правильными людьми. Список НДИ, почти, не вызывает вопросов и хорошо смотрится и в прямом и в переносном смысле.
Двое других главных участника гонки Барак и Натаниягу, конечно, проиграли.
Эхуд Барак, несмотря на все свои личные достоинства и заслуги, не смог преодолеть в сознании народа, весь тот негатив, все те эмоции, которые возникают при упоминании слова «Авода». Сложно забыть и простить «Аводе» предыдущего министра обороны, итнендант-капитана Переца, а также и действующего министра культуры, науки и спорта. Если бы Барак мог дистанцироваться от своей партии и баллотироваться лично, то еще неизвестно, как бы сложилась ситуация. Во всяком случае, авторитет и рейтинг его высок, не вызывает сомнений и то, что никто, из военных, кроме, пожалуй, Габи Ашкенази, не может претендовать на роль флагмана наравне с ним.
Биби Натаниягу, как обычно, удар держал плохо. Весь, накопленный правым лагерем, потенциал растерял по дороге, запутался в показаниях и обещаниях и концу гонки пришел вторым, хотя по прогнозам, мог дать фору остальным. Как он сможет управлять государством, если даже в своем Ликуде не в состоянии навести порядок?!
Прав, старый боец и политик Шимон Перес: «… прогнозы, как парфум, их можно обонять, но есть нельзя».
Теперь роль управляющего электрода в будущем политическом триоде или тетроде израильского правительства перешла к Либерману.
От политической зрелости, памяти, принципиальности и реализма партии «Наш дом Израиль» зависит ближайшее будущее нашей страны.

ПРИЗЫВ

Ну, что друг! Наступило утро и мы открыли глаза. А ведь могло быть и наоборот. И слава богу! И не просто утро, а утро 23 февраля! Правильно! День Советской армии. Мы, хоть и не достигли высот в той организации, но и не откосили, а навесили лычки на наши погоны и сделали незабываемые снимки на краю света, на границе Северного Урала и Сибири. И сейчас, находясь далеко от того места и в пространстве, и самое обидное, во времени, можем кое-что вспомнить. И воспоминания эти никому, кроме нас не интересны... Так устроена действительность и прекрасно то, что мы в ней в настоящем времени.И по этому поводу разреши тебя поздравить и пожелать. Всего. Марк.

Из поздравления другу послучаю Дня Советской армии.

Военный комиссар полковник Фоменко, холеный и породистый, высокого роста, с намечающимся животом, в общевойсковой форме с иголочки, в сопровождении жены, проявляя известную демократичность, часто прогуливался по Кобылянской.
Нам предстоял призыв осенью шестьдесят шестого и наш интерес к этой грозной и известной личности был отнюдь не праздным.
Поговаривали, что он получает зарплату не только в окошке кассы. Возможно, что это были только слухи и домыслы недоброжелателей. Во всяком случае, учитывая состав населения Черновиц, и значительное количество бандеровцев, ставших, вдруг, участниками войны со стороны Советской армии, а также относительно малый процент призывников из состоятельных семей, можно предположить, что слухи имели под собой некоторую почву.
Я, лично, ему ничего не давал. По ряду причин, среди которых, самыми весомыми были отсутствие лишних денег и то обстоятельство, что я, лично, не был представлен ему.
Были, правда, всякого рода темные личности, встречавшие родителей на Кобылянской и предлагавшие содействие в отсрочке, но мы этими не могли воспользоваться по причинам указанным выше, а также потому, что отсрочка имела смысл только в том случае, если были деньги на поступление в ВУЗ и уход от призыва таким образом.
Короче, двенадцатого ноября шестьдесят шестого года, пройдя сложные конкурсные отборочные комиссии, мы были призваны в ряды вооруженных сил.
Место для нас нашлось во внутренних войсках МООП (Министерства охраны общественного порядка, или, проще - МВД).
Моросил дождик, нас погрузили в автобус и повезли на областной призывной пункт в Кицман, где нам предстояло пройти последние, перед призывом, комиссии: медицинскую и мандатную, постричься наголо и погрузиться в вагоны. Нет необходимости говорить о том, что все это мы проделывали с радостью и энтузиазмом, ясно и так.

В Кицмане мы провели две ночи. Спали на нарах. Развлечения следующие: суррогатная еда, упомянутые комиссии, организованный поход в клуб на кинофильм «Друзья и годы» (фильм замечательный, правда!), стрижка остатков волос на голове и знакомство с коллегами.
В составе медицинской комиссии оказался травматолог - ортопед по фамилии Барсук, из областной больницы, где незадолго до этого мне прооперировали колено. Меня он, конечно, узнал, засуетился с целью отсрочить призыв, поскольку я еще хромал, но получил необходимые разъяснения и успокоился.
В Кицман приехали наши отцы и, выбрав удобный момент, увели нас в местный ресторан, поесть.
Солнце садилось рано. Состав подали часов в пять. Мы заполнили вагоны и тронулись в путь. Надвигающаяся темнота пополам с дождем поглотила наших отцов, стоявших на платформе...
Везли нас долго, целую неделю. Состав сначала двинулся на север, через Белоруссию докатил до Тулы, обогнул с юга Москву, устремился в Казань, а оттуда, через систему туннелей преодолел Урал и ночью подкатил к Свердловску.
Мы, с радостью, покинули вонючие и грязные вагоны, ставшие нашим домом на неделю. Жаждущие чистого воздуха, мы вначале не поняли, что некая сила заталкивает нас назад, потом дошло: холод. Кончились домашние, уютные, до боли знакомые Черновцы с их теплотой, дождем и слякотью. Нас ждал Урал и его столица – Свердловск, огромный промышленно-культурно-военный мегаполис. Все это дошло до нас позднее, а покамест, холод, холод и еще раз холод!
Пройдя через санпропускник и баню, получив форму, мы очутились в кузовах грузовиков, которые домчали нас до южной окраины города, в расположение учебного полка.
Лейтенант Разинкин, из Сосьвинского полка, сопровождавший нас, передал документы вместе с нами начальнику строевой части капитану Крылысову и исчез.
Нас накормили и уложили спать. Заснули в одно мгновенье. Проснулись в шесть от сумасшедшего крика «ПОДЪЕМ!!!». Это была самая короткая ночь в моей жизни.

Отправлено 23 февраля 2009, в день Советской армии, из Израиля

Черновцы. В начале.
Из воспоминаний об отце.

В судьбу моих родителей Черновцы вошли ранним летним утром. Попутка, доставившая их до окрайны города, укатила и перед ними предстала панорама просыпающегося города. Вниз, пересекая железную дорогу, сбегала улица, вдали прятались в зелени черепичные крыши домов и купола церквей. Редкие, в этот час, прохожие были одеты в колоритную буковинскую одежду и почтительно здоровались на румынском: «Буна де меняца!». Папа с удивлением заметил: - «У нас ничегно нет, нам нечем меняться».
Что ждало их в этом, чудом уцелевшем, в круговороте войны, городе!?
Подхватив свои пожитки, они двинулись вниз, в город в
поисках улицы Шевченко, где по имеющимся сведениям, обосновалась семья маминой двоюродной сестры.
В небольшой квартирке, кроме хозяев, проживала также
и другие родственники. Здесь, по началу и устроились родители. Через некоторое время к ним присоединился папин двоюродный брат, вернувшийся из немецкого плена и прошедший все круги ада.
Как они все разместились там, можно только догадываться.
Видимо, настрадавшись в годы войны, люди были добрее друг к другу, терпимее, а готовность помочь, поучавствовать в судьбе
была нормой.
На центральной площади Черновцов, на широких ступенях, напротив Ратуши, в свободное время собирались евреи, волею судьбы занесенные на Буковину. Они приходили сюда в поисках земляков, родственников и знакомых. Существовали ступеньки выходцев из разных мест и киевлянин, например, знал, что земляков следует искать в верхнем левом углу площади. Это был своеобразный неформальный общинный клуб взаимопомощи и поддержки.
В Черновцы, почти не пострадавшие во время войны, устремились тысячи людей со всех концов Советского Союза.
Город, в отличие от всей остальной Украины, не был разрушен, сверкал чистотой и порядком. Местное население, большей частью, покинуло город и просочилось в Румынию, Австрию и Венгрию. Дома стояли пустыми, а в квартирах зачастую была не только мебель, а и домашняя утварь и постельное белье.
Офицеры и солдаты, выбившие немцев в марте сорок четвертого, запомнили этот уютный сказочный город, и после войны многие из них постарались попасть в Черновцы, где стали занимать квартиры, котеджи и вилы в престижных районах города.
Это происходило в 1948 – 49 годах, а покамест, в конце сорок шестого – начале сорок седьмого, даже при самой малой инициативе и желании, можно было заполучить любую свободную приглянувшеюся квартиру.
Но мои родители, без претензий, совершенно не избалованные довоенным Киевом, советским образом жизни и судьбой, остановили свой выбор на маленькой однокомнатной квартирке с верендой, выходящей в большой Двор с многочисленными соседями.
Там, в этой квартирке по улице Шевченко, в мае сорок седьмого родился я, а в январе пятьдесят первого – сестра.
Папа тяжело работал сначала каменотесом, а затем мастером на пуговичной фабрике. Мама суетилась с детьми.
Некоторое время,пока не устроил свой быт, с нами жил и папин кузен.
Иногда из папиной малой родины - Зинькова, попутками, нам передавали посылки. Шофера и сопровождающие останавливались ночевать у нас и располагались на веранде.
Двор наш заслуживает отдельного рассказа или, во всяком случае, - особого внимания и особой теплоты. Он располагался в нижней части улицы Шевченко, в месте примыкания к ней улицы Ворошилова. Дома, обнимавшие двор и заключавшие его в своеобразное каре, были населены преимущественно евреями – выходцами из бессарабских местечек. Исключение составляли: семья дворника – дедушки Лебедева – мастера на все руки (первые мои санки были сработаны им), семья Швецовых, состоявшая из самого Швецова и двух его жен: одной – довоенной, с двумя сыновьями Женькой и Котькой и второй, фронтовой с послевоенным Валеркой.
Была еще одна неполная семья – Анна Петровна Кононова с сыновьями Эдиком - известным хулиганом и Сашкой – моим сверстником.
Остальные семьи носили не совсем славянские фамилии: Коган, Гринберг, Дарис, Штивельман, Прокопец, Полянский и.т.д.
Во всех семьях росли мои сверстники – товарищи. Послевоенная поросль, беби-бум сорок седьмого - сорок восьмого годов.
Двор жил общей жизнью, все знали все, все во всем участвовали. Варили один котел сливового повидла на всех, а потом делии.
Когда я простужался, то, без приглашения, приходили соседки ставить банки. Затем меня натирали собачим жиром и кормили принесенным малиновым вареньем.
Теплые воспоминания об этом до сих пор согревают меня.

«Джип» или Ташкент 90


УАЗ-469 похож на американский джип — крепкий, но не очень удобный автомобиль, который в состоянии ездить вне дорог.
Из Википедии
Каждое утро, в половине шестого я устраиваюсь в своей маленькой «японке», включаю «Коль а-музика» и вливаюсь в пока еще не очень густой автомобильный поток, текущий на Север.
По этому маршруту я передвигаюсь уже много лет, по шесть раз в неделю, одиннадцать с половиной месяцев в году и даже «вторая ливанская» не смогла нарушить устоявшийся цикл.
В районе Акко «Коль а-Музика» пропадает, вместо нее в салон врывается арабская речь. Переключаюсь на «Гаалей ЦАГАЛЬ», успеваю прослушать последние известия.
Незабвенный А.Е.Бовин, в бытность свою послом, сетовал на то, что как только нажмет на педаль газа, тот час надо тормозить: можно ненароком въехать в Иорданию.
Это все потому, что Александр Евгеньевич ездил поперек страны, а вот вдоль с Севера на Юг можно разогнаться, в пределах позволенного, разумеется.
В Израиле я только один раз разогнался от Хайфы до Мицпе Рамон и то по знаменательному поводу: сыну вручали офицерские погоны в центре Негева.
А так…, все время торможу, потихоньку. Почти на автопилоте, прохожу, бесчисленные светофоры и когда справа появляется римский акведук, а ветерок доносит тонкий запах цветущих грейпфрутов и лимонов, опускаюсь на землю и перемещаюсь в правый ряд.
Подрезая, без всякой на то необходимости, меня обгоняет паркетный джип. Резко торможу.
В голове проносятся две взаимно исключающие мысли. Первая: жаль, что в моей машине не предусмотрен пулемет. Вторая: счастье, что в моей машине не установлен пулемет.
Мыслями завладевают джипы.
Мой путь на крайний север Эрец-Исраель занимает около получаса и этого хватает на то, чтобы дать воспоминаниям обволочь меня и вернуть в совсем другое пространство и время.
Мне довелось проехать на советском джипе тысячу, или около того, километров в один присест.
Дело было так.
Руководству не хватало джипа.
Не то чтобы по Ташкенту трудно было проехать на «Волге», но вездеход в хозяйстве был нужен, а во время рыбалок на Арнасае, просто незаменим.
Вопрос о выделении вездехода решался трудно и долго, но, в конце концов, транспортный отдел получил из министерства разнарядку на УАЗ-469, в которой было прописано: «бывший в употреблении», «передача из Советской Армии в народное хозяйство» и реквизиты войсковой части-отправителя.
Адрес краток: Ленинск-3, а приложенный к письму номер телефона мало, что говорил о месте нахождения нашего джипа.
Дозвонились до военных и получили следующую информацию: получить машину следует в кратчайшие сроки, самовывозом, для чего необходимо направить представителей с «Допуском» на станцию Тюра-Там Казахской ЖД.
Запросили министерство: «...нельзя ли найти нам войсковую часть поближе к Ташкенту?». Умные люди в Москве подумали и на следующий день сообщили: «... Ленинск-3 значится в примечаниях как Ташкент-90, т.е. у вас в Узбекистане и, вообще, менять что-либо поздно. Получайте!»
На дворе стоял апрель, последняя декада, на носу май со всеми его праздниками и отодвигать получение долгожданного джипа не имело смысла.
Что такое Тюра-Там некоторые догадывались, а кое-кто и знал.
Все кто хоть раз проехал из Москвы в Ташкент железной дорогой наверняка запомнили, как при приближении к этой небольшой станции за Аральским морем, офицеры, следовавшие в поезде, оживлялись и, наскоро приведя себя в порядок, спешно покидали вагоны.
Поезда стояли в Тюра-Таме недолго, но все же пассажиры успевали заметить ответвление железной дороги, убегавшее вдаль и асфальтированное шоссе, ведшее к маячившему вдалеке, на горизонте, вполне современному, на вид, городу.
Начальник снабжения, отставник, носивший по праздникам среди прочих наград, памятный знак «Строитель Байконура» внес ясность: Ленинск-3, Ташкент-90, Тюра-Там и Байконур – одно и тоже место и посоветовал захватить с собой «горючее», мол, на Байконуре «сухой закон», и заначка не повредит.
Водителей для перегона подобрали быстро, а вот с руководителем вышла незадача. Ни у кого из транспортников не оказалось «допуска». Словом, руководство сошлось на моей персоне и после непродолжительного разговора с директором, я двинул в «Разрешительную систему МВД» для уточнения деталей и получения необходимого документа.
Поездки в командировки поездом считались непозволительной роскошью, напрасной тратой времени. За двадцать два года моей работы в НПО это была едва ли не единственная поездка железной дорогой.
В приказе на командировку сделали необходимую приписку «проезд разрешаю скорым поездом».
На следующий день, утром, мы расположились в купе поезда «Ташкент-Москва».
Путь до Тюра-Тама, занимал около суток. Вскоре, состав покинул границы Узбекистана и покатил по казахским степям на северо-запад.
Здание вокзала в Тюра-Таме представляло собой бетонно-стеклянный павильон с буфетной стойкой слева и огромным панно, изображающим советских космонавтов и ученых во главе с С.П. Королевым напротив.
Пройдя сквозь здание, мы вышли на привокзальную площадь, от нее тянулись две-три улочки крошечных одноэтажных домиков. Посреди площади расположилась лужа внушительных размеров, а на краю ее примостилась скромная автобусная остановка.
Минут через двадцать подкатил скромненький ПАЗик и мы уселись в него. Автобус развернулся вокруг лужи и покатил по асфальтной ленте к расположенным на горизонте домам.
По мере приближения к городу стала различима бетонная стена, охватившая его по периметру и контрольно-пропускной пункт в который уперлась дорога.
У КПП автобус остановился, все пассажиры и мы, в том числе, вышли и направились на проверку документов.
Через пару минут оказалось, что мой допуск в данном конкретном случае не имеет силы. Нас, не церемонясь, выпроводили из здания. Я, было, попросил дать мне возможность связаться по телефону с нашими контрагентами, однако сержант в общевойсковой форме меня проигнорировал.
Автобус-челнок появился вновь, теперь уже по пути к железнодорожной станции.
Нам не оставалось ничего кроме как двинуться назад.
Оптимизма поубавилось, оставалось только улучшить настроение старым испытанным способом – пообедать.
В буфете нам предложили жидкий чай и сомнительного качества пирожки.
Оставив товарищей в зале ожидания, я двинулся на поиски телефона.
Телефон нашелся в передвижной лаборатории железнодорожных войск, расположившейся в специальном вагоне, на путях, недалеко от станции. Офицеры встретили меня приветливо, сами позвонили в войсковую часть и передали трубку мне.
Через четверть часа, описав дугу возле лужи, к нам подкатил выдавший виды, с выцветшим брезентом, Уазик с двумя капитанами.
Капитаны вышли из машины, поздоровались, просмотрели наши документы.
«Добре!» - изрек один из них.
«А где Ваш грузовик?» - спросил второй.
Первым пришел в себя наш водитель Абдумалик.
«Какой грузовик?»
«А как вы думаете вывозить машину?»
Оптимизм окончательно уступил место разочарованию.
«Мы предполагали перегнать машину. Если машина не на ходу, брать не будем. В любом случае, мне надо связаться с моим руководством» заключил я.
«Нет проблем. Позвонить можно с узла связи. Поехали!»
«Мой допуск у вас не имеет силы» предупредил я.
«Садись, - капитан перешел на «ты», поехали!»
При приближении к КПП капитаны дружно скомандовали:
«Пригнись!»
Я пригнулся, и мы проехали, не останавливаясь.
Многоэтажное здание узла связи расположилось, по всей видимости, в центре города.
Капитаны объяснили мне, где находится служба тыла и со словами « Приходите в шестнадцать ноль ноль» укатили на обед.
Связь с Ташкентом дали быстро и я, по возможности, подробно описал шефу ситуацию.
«Хлам не бери. Постарайся договориться» - инструктировал меня директор.
«Хоп, майли!» - машинально, по-узбекски, согласился я.
В вестибюле, в киоске Союзпечати, помимо «Правды» и «Агитатора» продавались, по случаю только что прошедшего Дня космонавтики и юбилея первого полета в космос, почтовые конверты со спецгашением и соответствующей маркой.
Я не мог пройти мимо. Впоследствии, эти конверты украсили мою коллекцию.
Наискосок от узла связи виднелось здание гостиницы. Оценив полуторачасовую паузу, я побрел туда.
По всей видимости, золотые времена Байконура прошли. Здания, тянувшиеся вдоль широкого бульвара, выглядели достаточно запущено. В начале бульвара красовался какой-то памятник. К каждому деревцу была подведена водопроводная труба с краном.
Обед, подходил к концу. В большом зале ресторана народу было мало. Я оказался единственным мужчиной в цивильной одежде. Взгляды посетителей тотчас обратились ко мне.
Официантка приняла заказ. Я стал разглядывать зал и не успел заметить как за мой столик, рассчитанный на шесть персон, уселись две дамы.
«Вы из Куйбышева?» - поинтересовались они.
«Нет». Помня, что в городе я нахожусь незаконно, и не стоит вступать в беседу, сухо ответил я.
Впоследствии мне пояснили, что редкие гражданские на Байконуре – это инженеры большей частью из Куйбышева, либо из Москвы.
В службе тыла капитаны уже ждали меня.
Договорились быстро.
Соглашение выглядело следующим образом. Мы получаем тот автомобиль, на котором меня доставили в город, он, во всяком случае, на ходу. Машину переобуют, зальют бензином оба бака, установят аккумулятор поновее, дадут запасной трамблер и ремень для водяного насоса. Все это будет готово завтра, к обеду. Наши благодетели получают два литра спирта сегодня и две бутылки водки при расставании. Одну бутылку я оставил для нас, на всякий случай.
В быстро наступившей темноте меня доставили на станцию.
Товарищи мои, угрюмо сидевшие в зале ожидания, оживились, увидев меня. Бедняги считали, что меня арестовали и не знали что делать.
Извлеченные из сумок емкости с «горючим» перекочевали в «Уазик».
Ребята уже выяснили, где и как можно заночевать. В почти полной темноте мы двинулись к домикам.
Представитель аборигенов, промышлявших сдачей койко-мест родителям приехавшим проведать сыновей - солдат, тянувших срок в Байконуре, провел нас в свежевыбеленную комнатку с печью и четырьмя койками по периметру. Удобства во дворе. Быстро договорились об оплате и потребовали протопить печь. Зарезервированную бутылку водки уговорили сразу и быстро заснули.
Утром, к восьми, за мной заехали капитаны и прежним способом провезли за забор. В канцелярии уже были готовы сопроводительные документы и временные номера. Я быстро подписал все необходимое.
«Машину подготовим к обеду. Вы можете погулять, осмотреть город» – предложил мне офицер.
В местных магазинах ничего примечательного не обнаружилось. В гастрономе бросил в корзинку две буханки хлеба, сгущенку, пару банок консервов. Попросил взвесить батон колбасы.
«Вы пробейте сначала в кассе» - попросила продавец.
Кассирша удивленно и внимательно осмотрела меня и потребовала талоны на колбасу и сгущенку.
Пришло время удивляться мне. В Ташкенте подобной формы распределения продуктов не существовало.
За разрешением пришлось идти к завмагу.
На обратном пути в службу тыла, желудок и ноги сами привели меня в знакомый ресторан.
На этот раз зал был полон. Мне нашли место. И через минут пять я, в компании молодых лейтенантов, уже проглатывал экспресс-обед.
После того, как на площадке перед канцелярией я принял автомобиль, мы теперь уже на двух джипах, двинулись на станцию, в поселок.
Капитаны, ставшие родными за эти сутки, получили причитавшееся. Теперь они подробно инструктировали нас, как и куда, ехать и где заправляться.
«Выезжайте утром, на рассвете. В Джусалы заправитесь. К вечеру надо быть в Кзыл-Орде, где и отдохнете. А там Туркестан, перевал и вы дома».
«А как дорога?» - поинтересовался я.
«Доехать можно, мы в Джусалы за водкой гоняем. Терпимо».
Несмотря на то, что уже начало смеркаться ребята решили ехать прямо сейчас. Я поддержал поступившее предложение. Перспектива провести еще одну ночь в Тюра-Таме нас мало устраивала, тем боле, что водки больше не было.
Мы быстренько закинули наши шмотки в машину.
Через пару часов езды по степи на горизонте показался вполне приличный городок, который при приближении к нему оказался кладбищем: основательные мавзолеи с куполами, освещенные луной образовывали аккуратные кварталы.
Затем последовало поле аэродрома с несколькими Ан-2 на нем и, наконец, появился сам поселок.
В полной темноте мы отыскали бензозаправку, и к нашему удивлению и радости, пополнили запас топлива.
Здесь нас ждало маленькое разочарование. Машина не заводилась. Аккумулятор сел. Пришлось толкать. В дальнейшем, мы старались останавливать машину на возвышенности, что значительно облегчало нашу работу.
В половине третьего ночи мы въехали в спящую Кзыл-Орду.
В центральной гостинице нас не ждали, однако после предъявления моего удостоверения министерского образца, проявили понимание, и выделила два номера.
Проснулись в десятом часу, привели себя в порядок, скудно позавтракали в гостиничном кафе. Пару часов ушло на осмотр достопримечательностей, местного базара и магазинов.
Именно здесь, в книжном магазине, мне посчастливилось приобрести рассказы Бабеля и сборник воспоминаний о нем. Эти издания вошли в тот немногочисленный список книг, который я счел нужным впоследствии взять с собой в Израиль.
Дорога из Кызыл–Орды на юг, до Туркестана находилась в частичном ремонте. Продвигаясь на юг, нам приходилось пускаться в объезды и часто съезжать с главного полотна на обочину. Однако, несмотря на полное отсутствие комфорта и боязнь заглушить машину по вышеупомянутой причине, до Туркестана мы добрались.
В городе пробыли немного. Поверхностно осмотрели местную достопримечательность мавзолей Яссави – комплекс, способный украсить любой город Востока.
Теперь предстоял последний бросок, на Ташкент.
И на этот раз, уже привычно, толкнули машину, прыгнули внутрь и покатили.
Остановку сделали только, преодолев перевал, перед затяжным спуском строго на юг.
Слева по курсу появились строения стилизованные под юрты. Оказалось ресторан. Мы были единственными посетителями. Чувствовалось близость Узбекистана. Пейзаж изменился, появилась зелень. Перед юртами цвели красавицы – урючины.
Казахско-узбекскую границу пересекли еще засветло. Через десяток километров появилась северная окраина Ташкента.
С трудом, расправив спину, я выбрался из машины и на негнущихся ногах побрел к дому.
Самый длинный автопробег в моей жизни подошел к концу.
Я отгоняю от себя картины прошлого, возвращаюсь в действительность, торможу и тщательно паркую машину.
Успеваю заметить восходящее солнце и стаи перелетных птиц над плантацией авокадо.
«Шалом!» - приветствует меня Талеб, водитель проезжающего автопогрузчика.

НПО


Впервые в Ташкент я попал в феврале 1970 года.
Город уже залечил раны нанесенные землетрясением, но все еще представлял собой огромную и динамичную стройплощадку.
В самом его центре заканчивались работы по благоустройству ажурного куба: музея Ленина, кипела работа на возводимой двадцатиэтажке на главной площади города. Республиканский Совмин красовался на оригинальных V-образных колонах, вдали, на южном окончании огромной площади виднелось здание дореволюционной постройки – остаток Ташкентской крепости, памятник Ленину казался своим, домашним и не давил на прогуливавшихся ташкентцев, в отличие от воздвигнутого позднее, сверкало на солнце новенькое здание ЦК Комсомола, а за ним расположилась внушительная пятиэтажная коробка, украшенная табличкой с союзным гербом и аббревиатурой – “ГПКТБМ".
Лаконичность названия организации я отнес к пресловутой секретности и не стал уточнять, что это такое: "ГПКТБМ".
Неделя в Ташкенте пролетела быстро, оставив множество впечатлений от Алайского, театра Навои, старого города, и от многочисленных новостроек с надписями "Свердловск", "Казань", "Новокузнецк", от необычных "Голубых куполов", а главное – от доброжелательности и особой теплоты ташкентцев.
Пообедав, напоследок, в кафе "Лаззат", я уселся в ИЛ-18 и улетел на свою Украину.
Вернулся я в Ташкент быстрее, чем предполагал. Уже в сентябре того же года, зарегистрировавшись в паспортном столе и отметившись в Кировском райвоенкомате, я стал подыскивать себе работу.
Так сложилось, что уже через неделю по прибытию в Ташкент, я приступил к работе том самом ГПКТБМ, на которое обратил внимание в первый свой приезд.
В стенах этой организации я отработал 22 года. Многим я обязан этому неординарному явлению в жизни Ташкента, явлению под названием ГПКТБМ – НПО "Технолог".
ГПКТБМ – детище Среднеазиатского совнархоза. Была такая организация в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов прошлого века. Идею совнархозов родил неутомимый новатор Н.С.Хрущев, а активно поддержал его тогдашний Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Н.Мухитдинов.
Руководители Узбекистана, отличавшиеся смекалкой и прагматизмом, понимали, что, только объединив и сконцентрировав усилия и ресурсы всей Средней Азии можно рассчитывать на рывок в экономике и промышленности, на свое место в союзном государстве.
Для практического решения технологических и конструкторских задач, ведения опытно-конструкторских и научно-исследовательских работ в области машиностроения для всей Средней Азии и было создано ГПКТБМ – Государственное проектно-конструкторское технологическое бюро машиностроения.
КБ базировалось на тогдашней территории механического завода им. Ильича (бывших ремонтных мастерских гарнизона Ташкентской крепости), непосредственно примыкавших к крепостному городку в самом центре европейской части Ташкента. Впоследствии, завод, ставший подразделением ГПКТБМ, получил статус опытно-механического и перебазировался на тогдашнюю окраину, на берег Салара, а на его месте, на площади Ленина развернулось строительство, проектного и лабораторного корпусов КБ.
После ухода Н.С. Хрущева началось сворачивание попыток реформ, имевших целью децентрализацию экономики и управления промышленностью и к середине шестидесятых Совнархозы прекратили свое существование.
К этому времени в Узбекистане был создан мощный куст предприятий сельскохозяйственного машиностроения, переподчиненных впоследствии союзному тракторосельхозмашу. Интересно, что единственным союзным главком этого министерства, не находившимся в Москве, являлся Главхлопкомаш (в дальнейшем - ВПО Союзмашхлопководства). Таким образом, Узбекистан сохранил за собой не только фактическое, но и формальное лидерство в этом направлении машиностроения.
К моменту моего прихода в ГПКТБМ, организация располагалась на уже трех территориях. Продолжалось активное строительство: достраивалось северное крыло основного здания в центре, велось строительство конструкторско-технологических и лабораторных корпусов станкостроения.
В дальнейшем, были построены корпуса Констркторско-технологического бюро механизации и автоматизации.
Произошли изменения и в структуре управления организации. На основе ГПКТБМ было образовано научно-производственное объединение НПО "Технолог, “ в которое помимо перечисленных подразделений вошел и Головной информационно-вычислительный центр.
НПО "Технолог" представляло собой уникальное образование, способное быстро и квалифицированно решать конкретные задачи производства. Проектирование и изготовление уникального оборудование шло почти параллельно, что позволяло его коллективу в кратчайшие сроки вводить на предприятиях отрасли станки и производственные линии, технологические комплексы, внедрять новые технологии и материалы и инструмент.
Я бы определил роль и место НПО "Технолог" помимо всего прочего, как "оперативный резерв союзного министерства"
НПО "Технолог" являлось ведущим в отрасли по направлениям: твердосплавный и безвольфрамовый инструмент и переработка пластмасс.
Кроме того, НПО располагало прекрасными специалистами и всеми прочими ресурсами в области металлургии и литейного производства, сварки, станкостроения, инструмента и оснастки, защитных покрытий и термообработки. Техническая библиотека НПО являлась одной из лучших в отрасли и способна была обеспечить поддержку любому начинанию коллектива.
Специалисты НПО вели работы по всему Союзу, от Львова и до Биробиджана, от Горького и до Ростова, а также за его рубежами.
В НПО, не являвшемся академическим заведением, работало до нескольких десятков кандидатов технических наук, причем в большинстве своем, это были ученые, ставшие таковыми в стенах НПО "Технолог".
НПО было настоящей кузницей кадров, все постоянно учились и повышали квалификацию. Авторитет специалистов НПО был на высоте, а визитная карточка НПО "Технолог" – лучшей рекомендацией.
В свое время, НПО прославилось своим джазовым оркестром "Модуль". Это был биг-бенд в полном составе, игравший на вполне профессиональном уровне. Посетить вечера в НПО "Технолог" считалось престижным и на сцене его актового зала часто появлялись советские и зарубежные звезды эстрады.
Для своих сотрудников НПО построило санаторный пионерский лагерь под Чимганом и базу отдыха на Иссык-Куле.
В НПО царила атмосфера творчества, взаимоподдержки, понимания и товарищества. Все это было очень "по ташкентски" в лучшем смысле этого определения.
Коллектив НПО был интернациональным. Я часто констатировал, что за одним дружеским столом в столовой собирались представители, по крайней мере, трех-четырех конфессий.
Я часто забредаю на портал «Письма о Ташкенте» в надежде хоть на немного вернуть молодость, окунуться в тогдашнюю атмосферу, услышать знакомые имена и названия.
Два десятка лет в нашей жизни – это срок.
Произошли изменения и на центральной площади Ташкента.
Площадь Ленина, естественно, сменила название. «Шедевр» Томского, сместивший в свое время скульптуру Манизера урезали и на постамент вместо Ильича водрузили огромный глобус.
Здание нашего НПО снесли, а на его месте разбили сквер.
Да что там здание, да что там НПО! Снесли целую империю…
И ничего. Жизнь продолжается. И, слава богу.
Судьба была благосклонна ко мне, мне везло в жизни на встречи с интересными, стоящими людьми, которые оставили во мне след. И мое НПО – блестящее свидетельство тому.
Я мог бы назвать в качестве иллюстраций десятки имен товарищей по НПО, но это тот случай, когда, чем больше назовешь, тем больше окажется неназванных. Славный был коллектив, славные были люди.

.

ОТЪЕЗД



О том, что советские червонцы за границами СССР не стоят даже бумаги, на которой напечатаны, можно было догадаться еще в восемьдесят девятом во время командировки в ГДР.
Даже коллеги из Польши не спешили обменять прихваченные мной рубли на тамошние марки. Немцы же просто не понимали, о чем идет речь.
Две сторублевые купюры так и остались лежать в кармане и благополучно вернулись назад в Ташкент.
Окончательное просветление наступило через два года, когда мы засобирались на Землю Обетованную.
Не помню уже, на каком этапе нам разрешили обменять наши кровные рубли на доллары. Курса также не помню.
Помню только что сумма, полученная мною на семерых и подводившая итог жизни моей семьи и всех предшествующих поколений в России, (все-таки «двести лет вместе»), была смехотворной.
Не более двухсот «зеленых» без права на заработанные давно пенсии, квартиры и.т.д.
Сумма ничтожная, как это понятно сейчас всем, тогда казалась солидной.
Зимой девяносто первого, получение ее в банке и доставка домой была задачей не совсем простой и безопасной.
Все кто только мог, покидали Среднюю Азию. Прокатились погромы в Ферганской долине. Потихоньку вырезали месхетинцев. Крымские татары устремились к Черному морю. Еще до того стали сваливать в Германию этнические немцы, проделавшие послевоенный маршрут от Волги до Сибири и Урала, и к этому времени, через Казахстан просочившиеся в Ташкент. Греки покинули нас еще в середине восьмидесятых.
Грабеж и выколачивание денег из отъезжающих стало модным бизнесом.
В еврейском общинном центре на Педагогической, который, на мой взгляд, курировался КГБ, на эту тему распространялись всякие слухи с леденящими душу деталями и подробностями.
Словом, к получению двухсот долларов следовало отнестись серьезно и основательно. Офицеров спецслужб среди нас не было, поэтому операцию разрабатывали дилетантски, полагаясь только на скудную информацию и случай.
В соответствии с нашей легендой, мы подъехали к банку в районе вокзала на двух машинах. Запарковались на некотором расстоянии один от другого. Я вышел из своих «Жигулей», прошел в здание банка, вышел оттуда через четверть часа, уже с «зелеными». Оглянувшись по сторонам, направился ко второй машине. Витя, мой друг, насколько это было возможно в центре города, помчал меня к себе домой. Мою машину отогнал сын. Домой я вернулся через пару часов.
В эти дни по Ташкенту мы ездили с маленькими ломиками под рукой. «Успокоители» - ласково называли мы этот нехитрый и полезный инструмент.
Доллары были получены, а вот что делать с рублями?!
Рублей накопилось довольно много. Мы старались продать все, что только можно было. К нашему удивлению, находили покупателей даже самые непродаваемые предметы. Покупатели приходили в дом без приглашения, непонятным образом, узнавая адреса отъезжающих и график отъезда.
Мы еще не привыкли к захлестывающей страну инфляции, к новым ценам.
За мои годовалые «Жигули», купленные за девять тысяч, отвали около тридцати «деревянных».
Становилось жутковато о всего этого.
Разговоры - разговорами, слухи - слухами, а куда же все-таки девать деньги?
Толпы отъезжающих и просто любителей устремились на толчок.
Ташкентский толчок занимал огромную территорию на южной оконечности города, на ипподроме.
Я принципиально туда не ездил. Нечего мне там делать! Там где толпа меня нет. Точка.
Жена рассуждала иначе. Вся ее музыкальная школа начинала выходные с ипподрома и затем всю неделю обсуждала покупки.
«Дети голые и босые! Деньги девать некуда! До отъезда остались последние выходные, непонятное упрямство и странные принципы!»
За четыре дня до отъезда я сдался. Уступил. Все как в песне: «…а точка улыбнулась и стала запятой!»
Напрасно, конечно!
Деньги для толчка рассовали по внутренним карманам,
Основную ударную сумму поместили за голенища жениных сапог. (Таким образом, впервые в моей практике, все самое ценное для меня, сконцентрировалось в одном месте).
Мелочь, сто банкнот по пять рублей, я опрометчиво и беззаботно положил в верхний наружный карман куртки и застегнул молнию.
Несмотря на январский холод и едва поднявшееся солнце, вся огромная площадь ташкентского толчка кишела людьми. От платной парковки до самих рядов надо было пробираться еще минут пять-десять.
Купить было нечего. Китайские подделки под кожу. Сомнительные флаконы корейского женьшеня. Самопальные «вареные» джинсы. Запчасти к автомобилям, сработанные нелегально на ташкентских заводах и наварные протекторы. Всякая дребедень…
Толкотня.
Меня дернули за рукав справа, затем толкнули слева, мелькнуло перед глазами и отвернулось лицо молодого человека с живыми восточными глазами.
Молния верхнего кармана куртки оказалась расстегнутой.
Я повел глазами в сторону стремительно растворявшегося в толпе парня.
- Извините, пожалуйста – ко мне обращался среднего возраста мужчина в нутриевой шапке, - вас только что обокрали, вы этого не видели, это профессионалы. Вот мое удостоверение. Мы отслеживаем их длительное время. Сейчас мы проведем задержание. Для нас важно, чтобы вы подтвердили, что вас обокрали именно они. Вы готовы?
Я согласно кивнул.
Почти одновременно с этим где-то в стороне прозвучал громкий голос:
- Только, что обокрали гражданина. Проводится задержание. Главное управление милиции. Просьба: не мешать.
Над толпой в воздух, веером взлетели, мои пятирублевки, выброшенные вором.
- Не трогать! Вещественное доказательство!
Все происходило, как в кино. Толпа, было, бросилась собирать деньги, но оттесненная милиционерами в штатском нехотя расступилась, образовав небольшой круг. В центре круга оказались мы с женой, двое сотрудников милиции, и еще несколько человек, видимо оперативников, собиравших разбросанные по грязи купюры.
- Вы проедете с нами.
- А где воры? – поинтересовался я.
- Уже в дороге.
Нас быстро провели за трибуны ипподрома и усадили в дряхлого вида «Запорожец». Я успел попросить соседа поехавшего с нами на толчок, отогнать нашу машину домой.
От «Запорожца» такой прыти я не ожидал. Мы неслись через весь город, не останавливаясь, игнорируя знаки и светофоры.
Машина въехала во внутренний двор Главного управления милиции. Нас провели в здание.
В этом здании мне приходилось бывать ранее.
Году в семьдесят пятом, или семьдесят шестом мы с моим другом Витей Иванцовым подписались, по телефону, не глядя, реанимировать старенький «Ксерокс». В оговоренное время за нами заехали красного цвета «Жигули». Машина отвезла нас в ГУМ Ташгорисполкома, на улицу Жуковского.
Оказалось, что милиция раздобыла диковинку, бывшую в употреблении, но что делать с ней, не знает. Отступать было поздно. Как говориться: «когда прокурор говорит, «садитесь», стоять неудобно».
Оживили мы старенький «720-й» за пару вечеров, а оплату ждали и выклянчивали около полугода. Вот и погулял я тогда между кабинетами и этажами ГУМа.
В то утро коридоры огромного здания были пусты. Только дежурный персонал.
Нас пригласили в кабинет и приступили к оформлению документов.
Паспортов у нас уже не было. Единственные документы – визы голландского посольства, да и то дома. Поскольку я еще продолжал появляться на работе, то все еще носил с собой удостоверение министерского образца. На его основании и стали заполнять документы.
Особого энтузиазма по поводу происходящего я не испытывал. Первоначальный «экшн» прошел, рассудок постепенно возвращал нас в реальность.
«На кой хрен мне это надо? Через пару дней нас здесь не будет. Бог с ними, с деньгами. Надо заканчивать все это поскорее» - проносилось в голове.
- Товарищ капитан,- обратился я к заполнявшему документы, через несколько дней мы отъезжаем на постоянное место жительства в Израиль. Нельзя ли сократить процедуру до минимума?
- Счастливого пути. Серьезно, счастливого пути,- капитан на минуту оторвался от документов и посмотрел на нас. Жалко, Марк Иосифович, что такие люди как вы покидают Узбекистан, а такие…, - брезгливо коснувшись, бумаг, остаются с нами. Ничего, будете приезжать в гости. Ничего не бойтесь. Эти ребята сядут лет на восемь, это у них не впервые. Один из них освободился всего две недели тому.
Время тянулось медленно. На процедуру мы повлиять не могли. Привезли адвоката. Провели опознание. Принесли чай и бутерброды. Перекусили. Угостили апельсинами. Снова допрос.
Часам к четырем, пришло ощущение, что процесс подходит к концу. Наконец, на столе появилась пачка моих пятирублевок. Не хватало нескольких купюр. Я расписался в получении. На разницу я не претендовал и велел не пересылать мне.
В наступающей темноте мы плюхнулись в такси и поехали домой.
Отлетать самолетом было удобно, но рискованно. Часто отлетающие, уже в Москве обнаруживали, что их багаж затерялся в Ташкенте, «с концами».
Сняли купейный вагон. На три семьи и провожающих.
Ночью выпал снег.
Соседи – узбеки, увязая по щиколотки в нем, шли за отъезжающей машиной. В последний момент соседка Юлдуз – Лида, сунула нам в руки горячую, с огня, самсу и лепешки.
О начале «Войны в заливе» мы узнали в поезде, подъезжая к Куйбышеву.
Друг Витя Иванцов, сопровождавший нас до Москвы, спокойно допил коньяк и совершенно трезво сказал:
- Разворачиваемся. Будете жить у нас. Устроимся.
- Обратной дороги нет – заключил я. «…Пейте и закусывайте. И пусть Вас этих глупостей не волнует».
В Москву, со всего Союза, на проводы съезжались друзья и родственники. Господи! Как раскидало нас!
Удалось снять номера в гостинице ЦДСА.
Мужики в лампасах гуляют по коридорам, придавая нам ощущение стабильности и безопасности.
В «Представительстве» уже сообщили, что летим на Будапешт.
Завтра.
В Шереметьево проходим все процедуры и формальности.
Толпа провожающих за барьером.
Таможенники обнаруживают перебор юбилейных олимпийских рублей и мою, недавно полученную медаль «Ветеран труда». Удостоверения к медали нет. Все документы, кроме виз и утвержденного перечня, перевозимых для бабушки лекарств, ушли диппочтой через «Представительство».
Начинаю, никому не нужное, объяснение с таможней.
Нервы не выдерживают.
Хватаю в горсть медаль и рубли и швыряю за перегородку, назад в Россию.
Не оглядываясь, прохожу вперед к стеклянным витринам «Дьюти Фри».
Наступает успокоение и безразличность.
- Ты обратил внимание, - говорит мне жена, Витя стоял и плакал…

Дядя Изя

Несколько лет тому, «волны моей памяти», вынесли на поверхность образ моего дяди Израиля Тафлера.
Он покинул нас давно, но время от времени я вспоминаю о нем. Вот и в этот раз, образ его отчетливо проступил. Я сел и записал свои мысли.
Через пару дней, позвонил мой кузен и друг по жизни, живущий в Мюльхайме и среди прочего сообщил:
- Вчера папе исполнилось бы сто лет. Мы эту дату отметили.
Вот и не верь, после этого в высшие силы.


Это был умный, красивый и интеллигентный человек. Высокого роста, с намечающейся лысиной, c выразительными, все понимающими глазами.
Он был, относительно, молод, но на фоне окружавших его друзей и родственников, всегда казался мне старше своих лет. Он предпочитал спокойные серые тона в одежде и часто носил шляпу или фуражку. Зимой его красивую голову венчала неизменная каракулевая шапка-ушанка.



Прожив трудную, полную лишений молодость, провоевав добрых четыре года на фронтах Великой Отечественной, потеряв в этой бойне свою первую семью, он сумел сохранить в себе доброту, юмор и доброе расположение к людям, готовность прийти на помощь.
Врожденней ум и природная интеллигентность, несмотря на недостаточное формальное образование, позволили ему, еще совсем молодым человеком, возглавить Бершадский горсовет и успешно руководить им. По прошествии многих лет, уже в семидесятые, многие вспоминали его именно в этом качестве.
После Войны он нашел в себе силы основать новую семью и успешно вел не только ее, но и попутно устраивал жизнь многочисленных родственников.



Его увлечение шашками было логичным выражением его аналитических способностей. Во время посещения Черновиц Исером Куперманом, в сеансе одновременной игры, он сумел добиться почетной ничьи и очень скромно сообщил об этом.
Он привез из Германии трофеи. Всякая мелочь: игральные карты, елочные игрушки, половина большого ковра, долгие годы украшавшего пол спальни.



На Новый год игрушки вытаскивались из картонки за шкафом и украшали традиционную елку. Новый год встречали, как правило, у него, так, как он совпадал Толикиным днем рождения. Накрытые столы
покрывались бумагой. Приготовленные угощения обнажались в самый последний момент, когда из старенького ВЭФа, звучал бой курантов.
Однажды, в начале пятидесятых, тридцать первого декабря, когда столы уже были накрыты, почти все гости собрались, елка светилась огнями и до наступления боя курантов оставалось совсем
ничего, он решил пройтись по снежку, подышать воздухом и двинулся нам навстречу, вниз по Шевченко. Выйдя на улицу, он наткнулся на
подвыпившего офицера и тот с криками “ жиды пропили Россию!”, начал избивать его. Домой он вернулся уже в следующем году … Первую помощь оказывала соседка Тамара – медсестра с фронтовым стажем: раны на голове залила иодом и по ее же инициативе, по горячим следам, обратились в военную комендатуру. Офицера на общем построении, дядя Изя опознал, более того, на шапке его и на шинели оказались следы крови. Офицер пошел под суд и дядя Изя был отомщен.




В шестидесятые годы, когда по Советскому Союзу и, особенно на Украине развернулась массированная антиеврейская компания, прикрываемая различными лозунгами и предлогами, когда сотни евреев наполнили лагеря и тюрьмы и стало совсем трудно, почти невозможно заработать на жизнь, он вместе со всеми, вступил в труднейшую полосу экономического неблагополучия и социального неравенства.
Работать ему приходилось далеко от дома, на выезде, и неделями
не видеться с семьей.
Конечно, все пережитое не могло не сказаться на его здоровье,
да и постоянные гонки за ускользающим заработком не прибавляли сил.
Словом, к шестидесяти годам, когда пришло время выходить на
пенсию, организм его был истощен и жизненных сил оставалось совсем немного.
В шестьдесят шестом нас призвали в “ ряды”, родители и он, в том
числе, провожали нас до “легендарного” Кицмана на областной призывной пункт. Моросил дождь,
подали состав, рассаживаясь по вагонам, мы прощались с нашей юностью, на убегающей платформе оставались наши отцы.
Мне суждено было вернуться через два года и еще застать его.
Его сын, мой кузен Толик, прослуживший на пол года больше, не увидел его больше, и прилетел c Урала проводить его уже в последний путь.
Нас, неразлучных друзей, он называл “цвей Кунилемлахс”, вкладывая в это классическое выражение свой, особый смысл, наполняя его своим юмором, своей улыбкой, своей иронией и своим пониманием положения вещей и слов в этом мире.
Позднее, жизнь предоставила возможность, ознакомиться с первоисточником, и стало очевидно, что исторической правде соответствовала только первая, числительная часть выражения, но это не имело
ровно никакого значения, так, как у дяди Изи было свое право на юмор
и свое понимание того, кто мы есть на самом деле и где наше место
под солнцем.
Прошло, страшно подумать, сколько лет и мы, уже теперь, когда достигли его возраста, еще отчетливей понимаем, как рано он покинул нас и как много он не досказал нам и как много мы не дослушали …

Все, мы Фуксы «немножечко шили» и рисовали

Из воспоминаний о моем отце
Все дети в дедовской семье работали с самого малого возраста: кто «на порке», кто «на утюге», кто шил, помогая деду прокормить большую семью.
Дед считался добротным портным, на моей памяти почти не шил и не подходил к машине, но мне – старшему внуку, оказал особую честь и сшил, будучи больным, настоящие, как у взрослых, брюки. Ни у кого из моих сверстников в ту пору ничего подобного не было, все ходили в шароварах.
Мои дядья выросли, но:
- Давид, будучи врачем-стоматологом с приличной клиентурой и известным именем, продолжал «немножко шить» для души и был способен скроить и сшить пальто.
- Яков – врач ветеринар, знал путь к швейной машине и обшивал семью.
- Иосиф – мой отец, отводил душу за шитьем, без всякой видимой нужды шил себе многочисленные рубашки, различные поделки из кожи и т.д.
- Семен, после войны, вернулся к ремеслу деда, стал профессионалом высокого класса и этим обеспечивал семью.
- Мы, внуки, знаем, как вдеть нитку в иголку и с чего начать движение швейной машинки. Кузина Поля, получила образование в этом направлении, сделала шитье своей специальностью и создает, порой, удивительные вещи.
Все потомки моих деда Герша и бабы Рыси с удовольствием рисовали.
Хорошо рисовали и порой зарабатывали на жизнь этим ремеслом Яков и мой отец Иосиф. Немного рисую я, хорошо рисует мой племянник Олег.
В разные времена, на разных жизненных этапах, рисование
становилось для Фуксов, основным занятием и помогало прокормиться и выжить.
В юности Яков и мой папа рисовали на стекле вывески лавок и шинков.
Благодаря рисованию, мне удалось, в значительной мере, избежать муштры в армии. Племянник Олег всю службу в армии на Сахалине рисовал и лепил, а после службы поступил в
художественное училище.
Папа хорошо не только рисовал, но и чертил, обладал чувством пространственного воображения и с легкостью разрабатывал эскизы, рабочие проекты и сборочные чертежи литформ и штампов.
Папа очень ценил в людях творческое начало. Умение вышивать, вязать, шить - было для него одной из лучших характеристик женщины и, в его глазах, свидельсвовало о ее полном «служебном соответствии».

Любовь моя – швейная машина
Из историй о моем папе
Швейные машины – особая категория в жизни моего папы.
Он родился под стрекотание «Зингера» и через всю жизнь пронес особое отношение к этому чуду техники.
Думаю, понимание работы механизмов, взаимосвязь узлов и систем, сообрательность в технике – все это от «Зингенра».
« В доме должна быть швейная машина » - любил повторять он.
И при первой возможности, когда после войны, появились
первые, относительно, свободные деньги, папа купил швейную машину.
«Купил» - не то слово! В прошлой жизни редко покупали, чаще – «доставали».
Первая швейная машина в моей жизни – это сказка, это поэма: белоснежная красавица с лебединой шеей и загадочным
финским именем «Тика».
Привезли ее в дом вечером, зимой. Долго распаковывали и устанавливали на станок. Где ее папа достал? Не знаю.
Но восторг был полным и наш – домочадцев и соседей.
Восхищение и восторг вскоре перешли в удивление: «Тика»
оказалась «левой». «Левой» в том смысле, что была изготовлена по спецзаказу для левшей.
Конечно, папа пытался шить на ней, но это было явное «не то…» и вскоре папа продал ее отъезжающим в Румынию.
Прошло несколько лет и на горизонте появилась новинка: электрическая швейная машина «Тула». Папа не мог пройти мимо
такого события и «Тула» обосновалась в нашем доме. Красивая,
элегантная, складывающаяся в чемодан, с выносной педалью привода, умеющая делать зигзаг (!) и строчить со скоростью авиационного пулемета.
«Тула» шила все: и кожу, и брезент и полотно. Шум стоял небывалый, а глаза не успевали ни за тканью, ни за иглой, ни за нитью. «Тулу» создавали тульские оружейники и, по всей видимости, ориентировались на Анку – пулеметчицу из «Чапаева».
Делать нечего, машина годилась для массового пошива палаток и чехлов для танков и самоходок, но в быту? В нормальной еврейской семье? … Увы!
Папа сшил шикарный, с нашивками из кожи, чехол для чемодана, сорвал кучу комплиментов, съездил с чемоданом в чехле в отпуск в Ессентуки и все…
Прошло время, машину вытащили из-под кровати и отдали
дяде, который использовал ее изредка, при массовом производстве, для нужд своего сельского ателье.
Затем наступила очередь «Лады».
«Лада» родилась в Чехии. Кроме обычного «зигзага», она умела вышивать. Программный механизм находился на верхней крышке и представлял собою систему рычажков, фиксаторов, кулачков и т. д. Освоить его было достаточно сложно и проблематично. Поэтому машиной все, кроме меня, пользовались в простом, обычном режиме. Я, из природного упрямства и любопытства, пытался использовать эти новшества и даже несколько преуспел, правда, за счет бесчисленного числа сломанных и погнутых иголок.
Как и многие другие чешские механизмы, конструкция «Лады» отличалась оригинальностью, известным остроумием и низкой надежностью.
Только большой энтузиаст, вроде моего папы, или терпеливый и дотошный исследователь-наладчик мог совладать с этой красавицей. «Лада» не прощала ни малейшей ошибки, а при таковой – немедленно рвала нить, заклинивала ткань и уходила в полный стопор.
«Ладу» постигла участь «Тики».
Папа продал ее отъезжающим в Израиль.
Думаю, направление израильской моды на минимальное количество ткани и швов и на необрезанные нитки, выползающие наружу, как раз и получило свое развитие в те далекие семидесятые годы, когда наши посланцы понавезли сюда ладоподобную технику.
Наступила очередь «Чайки».
«Чайка» оказалась модернизированным русским «Зингером» Подольского завода. Как и вся русская техника, слизанная с западных прототипов, и не подвергшаяся глубокой местной рационализации, она оказалась простой и надежной, немного грубоватой, но свое дело делающей.
«Чайка» проделала, вместе с папой, путь с Украины в Ташкент, а из Ташкента – в Израиль.
Ею он пользовался до конца дней своих, она стояла и стоит
напротив его кровати и это было первым, что он видел, вставая по утрам...

В О Й Н А

Из воспоминаний о моем отце

Папа отслужил срочную службу в Киевском Особом военном округе на 18 авиабазе под Белой Церьквью.
Он окончил ШМАС (школу младших авиаспециалистов) по ВУС (военно-учетная специальность): штурман-радист-стрелок и был определен в летный состав дальней бомбардировочной авиации.
Собственно, это и был его довоенный боевой стаж. Из его воспоминаний о тех годах до меня дошло немного.
Он помнил, как красноармейцем, нес караул у дома командующего округом командарма Якира и видел его неоднократно.
Запомнилось ему, как одной из вьюжных зим, ветром стало уносить тяжелые самолеты, и все курсанты были брошены на их удержание. Сутками они стояли на ветру, в холоде и снеге, вцепившись в канаты, удерживавшие бомбардировщики за крылья и фюзеляж.
Летный состав Белоцерковской авиабазы воевал в Испании. Правда, пилоты и штурманы, вернувшиеся оттуда долго не служили, а потихоньку рассосались по лагерям.
В конце тридцатых авиабаза внесла достойный вклад в дело «освобождения» западных земель.
Срочную службу папа окончил за несколько лет до войны.
Он успел немного поработать, возобновить учебу на рабфаке Киевского стоматологического института, немного приодеться и приобрести ФЭД, что само по себе в, определенном смысле, характеризовало его. (Стоимость ФЭДа, по тем временам, соответствовала полугодовому среднему заработку).
22 июня сорок первого года, утром бомбили Киев.
Сначала боялись говорить об этом в слух, потом стало понятно, что это надолго и всерьез: в клиники стали поступать раненные.
Через пару дней, папа, не дождавшись призывной повестки, пришел в Кагановичский райвоенкомат города Киева и ушел добровольцем на фронт.
В то время в Киеве никого из его родных не было.
Свои вещи он упаковал в пару чемоданов и принес на хранение
своей девушке – моей маме. Считалось, что это на непродолжительное время: никто и подумать и предположить, не смел, тогда, что война затянется, и Красная армия оставит Киев.
Мама его вещи приняла, пронесла с собой через всю войну, через все эшелоны, через эвакуацию и все, вернула при их встрече в 1944 году.
Маленький штрих: когда, пред тем, как идти в райвоенкомат, папа пришел к маме на работу проститься, пожилая женщина – сотрудница мамы, попросив разрешение, встала, подошла к папе, обняла его и поцеловала.
Папа отступал вместе со всем Юго-Западным фронтом, переплывал Днепр, спасаясь, выходил из окружения под Харьковом.
Немцев они остановили у Волги. Папа оборонял Сталинград, дрался на Курской дуге, освобождал Украину.
Прямыми начальниками папы были генералы А.И. Родимцев и
В.С. Попов.
Папа несколько раз был ранен и контужен, возвращался в строй. После очередного ранения, в 1944 году его направили в тыловой госпиталь в Самарканд, а затем – в военное училище.
Военное училище располагалось в то время в Иркутске, поэтому, естественно, что папа поучаствовал и в Дальневосточных событиях. Среди его прочих наград была также медаль «За победу над Японией».
Если бы меня спросили, какие из папиных боевых наград я бы
выделил, я бы ответил: медаль «За оборону Сталинграда» и значок
«Гвардия». Много стоят...
В 1965 праздновали двадцатилетие Победы.
Учредили медаль. Вручали всем подряд. Начали с ЦК, и дошли до всех солдат действительной срочной службы. На фоне этого папа крайне нежелательно, после настойчивых уговоров домочадцев пошел в военкомат за наградой.
Впоследствии количество юбилейных медалей и памятных знаков превысило число боевых.
По поводу вручения очередных медалей папе выпала честь встречаться с украинскими и российскими дипломатами, аккредитованными в Израиле. Дипломаты вручали знаки отличия, говорили теплые слова, но забывали о существенной детали: «…где деньги, Зин?». Об оставленных в постсоветском пространстве пенсиях не заикались. Папа улыбался.
На Святой Земле он ни в чем не нуждался. Ему была назначена пенсия Армии Обороны Израиля.
Он дожил до волнующего и трогательного события: ветераны Второй Мировой войны – жители его галилейского Мигдаль-аЭмека открыли в центре города памятник своим павшим друзьям-товарищам.
В канун Дня Победы, я срывался к нему, поздравить, посмотреть очередные медали, грамоты и главное - показать цветущую майскую природу, покатать по Изрэльской долине, полюбоваться Израилем, который он так любил.
Война оставила в жизни папы и всего его поколения неизгладимый след и стала Главным Делом их Жизни, она размежевала ее на «до войны» и «после войны».
Папина семья понесла непосредственные потери в войне: в партизанском отряде на Украине погибла его сестра Женя - врач.