Сетевой портал "Заметки по еврейской истории"

"...Первая швейная машина в моей жизни – это сказка, это поэма: белоснежная красавица с лебединой шеей и загадочным финским именем «Тика»..."

Tikka - дятел (финск.)
Хорошая, надёжная машина, но конструкция устарела уже тогда. Вот и продавали её финны нам дёшево, а "мы" гражданам - дорого, да и то достать её (не купить!) можно было по большому блату.

Домой, на запад !

Из воспоминаний о моем отце



Бог есть, и имя ему: случай.
А.Довженко



Мои будущие родители познакомились на рабфаке Киевского
стоматологического института в конце тридцатых годов. Судя по всему, они долго встречались. Во всяком случае, папа бывал в доме мамы, знал ее братьев и родителей, что, при тогдашних строгих нравах, свидетельствовало о достаточно серьезных намерениях и планах.
После кончины своей мамы, моя будущая мать, возненавидела больничный запах, анатомку, белые халаты, все связанное с медициной и покинула рабфак.
Она продолжила учебу в Киевском учительском институте и успела окончить его до войны с квалификацией учителя русского языка и литературы.
Война разбросала их. Папа прошел с боями до Сталинграда и
потом, в обратном направлении, до Кременчуга.
Сорок четвертый год застал их в Средней Азии.
Они нашли друг друга волею случая или судьбы, что в известной степени – одно и то же.
Папа лежал в госпитале в Самарканде. Помимо, собственно, ранения и контузии, его одолевал острый фурункулез: истощенный,
ослабленный организм плохо сопротивлялся, жизненные силы были на исходе. Фурункулы отодвинули огнестрельное ранение на второй план, все усилия врачей сосредоточились на этом.
Очередной штабист, во время проверки больных в госпитале,
услышав диагноз: фурункулез, пришел в ярость и раскричался на врачей и раненного.
Реакция отца была резкой, немедленной и содержала некоторое количество ненормативной лексики, которой и в то время не гнушались фронтовики.
Пришлось проверяющему вникнуть в суть дела.
В результате, папе назначили уколы пенициллина – редкого по тем временам, получавшегося из США, и состоящего на особом учете, препарата.
После каждой инъекции папа расписывался. Расписки, ведомости и стеклянные ампулы от инъекций поступали для учета в госпитальную аптеку. Аптекой заведовала мамина близкая родственница – Рая Пастер, знавшая папу по, еще довоенному, Киеву.
Круг замкнулся.
Мама в это время находилась в эвакуации в Ташкенте. Тетя
Рая, знавшая мамины координаты, отправила ей телеграмму:
«... нашла твоего Иосифа тчк Рая...».
Мама тотчас поездом выехала в Самарканд.
Родители поженились в Самарканде и свидетельство о браке
было на русском и узбекском языках, причем узбекский текст был на латинице, а сам документ содержал грамматические ошибки и неточности в транскрипции непривычных имен и фамилий.
Впоследствии, при оформлении бумаг на репатриацию в Израиль, мне пришлось приложить некоторые усилия для восстановления правильности и соответствия имен родителей имеющимся документам.
Только природная доброта узбекистанцев и готовность помочь, спасли меня от бюрократической волокиты.
После госпиталя папу направили на учебу в военное училище,
которое сначала находилось в Самарканде, а потом было переведено в Иркутск. Театр военных действий перемещался на восток.
Демобилизация застала папу в Сибири, и теперь путь его лежал на запад, на Украину через Ташкент.
О том, чтобы остаться в Ташкенте, родители, к сожалению, и не думали.
В конце 1945 родители добрались до Киева.
Киев лежал в руинах и нищете. Пережившие войну в оккупации враждебно встречали возвращающихся уцелевших на фронтах и в эвакуации евреев: ведь приходилось возвращать награбленное и отдавать захваченные квартиры.
Возникли сложности с пропиской, предложили решить вопрос путем согласия папы на поступление в милицию, на службу. Такая перспектива папу не устраивала, ему давно хотелось снять шинель и забросить сапоги.
Ночами власти устраивали облавы и выуживали непрописанных.
После очередного такого рейда, после ночи, проведенной в милиции, папа со свойственной ему решительностью, плюнул на все, выбросил свой партбилет, полученный под Сталинградом, взял свою молодую жену и двинул на малую родину – в Зиньков, под Каменец-Подольском, к родителям и братьям.

КЛУБ

Наша, в то время, самая молодая в МВД, только что получившая знамя, войсковая часть, расположилась в десятке километров от Ивделя, в Першино на границе Северного Урала и Западной Сибири.
Поселок: около сотни жилых домов, два клуба, три-четыре магазина, кафе «Лозьва» деревообрабатывающий комбинат, гидролизный завод, лагеря заключенных: несколько промышленных и жилых зон.
Войсковой городок – в центре поселка: три казармы, лазарет, столовая, штаб и строящийся клуб.
Площадь для построек отвоевывают у тайги. Дороги и тротуары, большинство построек - деревянные.
Население: потомки освободившихся и осевших на севере зеков, вывезенные сюда в начале войны немцы Поволжья да семьи военнослужащих.
Сталинские времена прошли, контингент наших подопечных изменился, большей частью уголовники.
Места живописные, красивые и суровые. Леса подступают прямо к Лозьве, несущей свои воды в Иртыш.

Назначение начальником строящегося полкового я получил в начале июля.
Считалось, что пока «суд да дело», пусть на этой должности послужит сержант-срочник, а потом, мол, подберем офицера, как и положено.
Наш полковой клуб строили зеки. Строили как обычно, в этих местах, из дерева, скрепляя брус, уплотненный паклей, деревянными костылями. Здание было готово, предстояла отделка, установка дверей и окон, устройство и оборудование киноаппаратной, библиотеки, сцены и зала. Архитектура отдыхала полностью. Функциональность и требования санитарно-технических норм.
В ноябре, после праздников, я съездил домой, в отпуск. Поездом, за свой счет, до Свердловска, там, в Кольцово сдал свое требование на поезд и получил билет на самолет. ИЛ-18 доставил меня до Киева, а оттуда на «Мораве» в тот же день добрался до Черновцов.
Таким образом, удавалось сэкономить три-четыре дня и присовокупить их к тем десяти суткам, которыми Родина поощряла достойных солдат.
К Новому 1968 году нам удалось окончить все работы, получить у пожарников разрешения на киноаппаратную и зал. В библиотеке смастерили полки для книг. Сцену оборудовали занавесом, задником, падугами и кулисами. Свое место заняли трибуна и пианино. За сценой выкроили маленькое помещение для фотолаборатории, за задником разместился художник.
В штат клуба помимо меня входили: художник - фотограф, заведующий кинорадиоузлом, киномеханик-почтальон и заведующая библиотекой.
Под Новый год, перед открытием клуба, работали много. Первое января встретили с сильной головной болью и икотой, заснув прямо на сцене. Проснулись в десять утра, от звуков киножурнала «Новости дня»: киномеханики не стали нас будить и начали киносеанс для уходящих на службу.
Закупку фильмов производили в Серовском кинопрокате ежемесячно. Обычно я или завкинорадиоузлом выезжали туда поездом для отбора и заказа лент.
В те годы я регулярно читал «Искусство кино» от корки и до корки, включая киносценарии, отпечатанные на тонкой бумаге, в конце журнала.
Однажды, под впечатлением сценария, в силу своей испорченности, я закупил итальянскую ленту «Соблазненная и покинутая». Чувство самосохранения подсказывало мне, что следует быть осторожным, в месячном плане работы я назвал её сценарным именем – «Честь семьи Аскалоне».
Все бы ничего, да вот незадача: во время посещения нас высоким начальством - начальником политуправления, мой месячный план попался ему на глаза. Видимо, начальнику политуправления также не чуждо было почитывать киносценарии, и он меня вмиг разоблачил.
На вопрос «Зачем???!», я бойко отвечал «Показываем солдатам разложение буржуазного общества». Этот случай, потом долго приводился в качестве отрицательного примера на многих совещаниях политработников дивизии.
Основу полковой библиотеки составляли книги, конфискованные в тридцатые годы у «врагов народа». В книгах, по-видимому, они разбирались, издания были добротные, в основном двадцатых – тридцатых годов. Самым ценным, на мой взгляд, была разного рода справочно-информационная литература, порой устаревшая, но, безусловно, интересная. БСЭ двадцать седьмого года, не прошедшая вымарывание и цензуру в сталинские времена, энциклопедия «Гранат», литературные справочники и т. д.
Дальнейшее комплектование библиотеки мы производили самостоятельно из Свердловского бибколлектора и путем закупки в Ивделе. Иногда случались посылки книг централизованно из политуправления.
Библиотека, и распределение литературы по подразделениям было самым легким направлением работы.
Трудным представлялась организация художественной самодеятельности и подготовка к ежегодному дивизионному смотру.
Ни у меня, ни у моих прямых начальников опыта не было.
Я попытался подойти к проблеме системно. Прежде всего, следовало изучить Положение о смотре, по каким показателям оценивается культурно-просветительская работа клуба и художественная самодеятельность. Затем надо было выявить людей способных и готовых участвовать, опираясь на это написать сценарий концерта и поставить его.
Шестьдесят восьмой год был юбилейным, исполнялось 50 лет Советским вооруженным силам и все мероприятия посвящались этому.
Я, было, кинулся местные поселковые очагами культуры, но практически ничего не получил, разве, что рекламу о том, что в войсковой части что–то готовят, кроме того, мне дали адрес дерижера-хоровика из Ивделя.
Дирижером оказалась миловидная девушка – выпускница Нижнетагильского культпросветучилища, согласившаяся помочь нам.
Вскоре мы получили инструменты для духового оркестра и стали формировать его.
Заручившись обещанием командования поощрить участников самодеятельности по максимуму, я проехал по подразделениям искать таланты.
Из условий смотра следовало, что оценка будет комплексной и подразумевает участие офицеров и членов их семей, разножанровость, наглядную агитацию и печать.
Я стал штудировать журналы «Клуб и художественная самодеятельность» и «Сельская самодеятельность», затем, немного вникнув в суть дела, обложившись литературой, стал писать.
Концерт, в основном, я видел, оставалось только описать его и распределить роли.
Через пару дней, я уселся напротив начальника политотдела, двух капитанов - инструкторов и стал читать, перебирая страницы и комментируя по ходу. Минут через десять, начальник политотдела остановил меня и вышел из кабинета. Вернулся он с начальником штаба. Понимая, что предстоящее мероприятие может сильно повлиять на репутацию полка и его лично, он стремился заручиться поддержкой командования и добивался того, чтобы затеваемое нами было общим делом всех.
Я начал сначала. Меня не перебивали, было несколько вопросов и уточнений. Когда я кончил читать, начальник политотдела торжественно пожал мне руку.
По его просьбе, я повторил также преамбулу с критериями оценки смотров.
«Офицеров я сам в хор поставлю!» - заявил начальник штаба, « а остальное, сами!»
Репетиции назначили трижды в неделю, солдаты с удовольствием занимались чем-то новым, отличным от повседневной скуки, выявились ведущие и солисты.
Девочки с поселка потянулись в полк, они проходили у нас, как члены семей офицеров. Иногда они настолько увлекались репетициями и текстом, что забывали уйти домой. Под утро приходилось выводить их через запасные ворота.
Идея, почти по Марксу, завоевывала массы.
Для полноты мероприятия нам не хватало драматической постановки, ну, хотя бы короткой сцены или акта из спектакля. Остановились на Погодине, поставили маленькую сцену из чего-то.
К моему удивлению, и молодые офицеры стали приходить к нам.
Стихи поэтов - шестидесятников читал лейтенант Увайс Магомадов - красавец чечен, напоминавший Муслима Магомаева, молодые лейтенанты читали басни, ставили танцевальные номера, в хор нам удалось поставить членов семей офицеров, даже освобожденный партийный секретарь, майор Петренко, проникшись идеей, стоял в последнем ряду и пел.
На смотр прибыла комиссия из политуправления дивизии во главе с заместителем начальника.
Наш зал показался нам недостаточно большим и для проведения концерта договорились об аренде зала Дворца культуры гидролизного завода.
Сцену закончили украшать часа за два до концерта.
Пригласили местные власти и представителей соседнего Ивдельского полка.
После окончания концерта фотографировались на сцене. Снимки для истории у меня сохранились. Присутствовало ощущение успеха. Нам казалось, что нас заметили, и мы можем претендовать на что-то.
Итоги подвели через дней двадцать. Успех наш превзошел все ожидания. Мы обошли, известный своими постоянными успехами, Челябинский полк и заняли первое место.
Такого никто не ожидал. Нам устроили прием у командира полка, затем гастрольную поездку по отдельным подразделениям, концерты для населения в клубах Першино, Полуночного и на Пелиме. Сама поездка уже была поощрением: на барже по Лозьве, на узкоколейках, почти полная свобода и бесконтрольность.
Пришел черед выполнять обещания. Приказ о поощрении писал я. В отпуск отпустили пятерых. Поехали только четверо, один из поощренных свой отпуск пропил.
Ко мне, брать интервью приехал корреспондент из дивизионной газеты. Как он сам признавался, был удивлен, увидев перед собой двадцатилетнего сержанта срочной службы.
Кроме итогового смотрового концерта и организации самодеятельности, мне пришлось участвовать в изготовлении многочисленных стендов наглядной агитации, стенгазет и фотогазет, регулярном написании статей и заметок в газеты дивизии и округа, одна из статей попала в альманах политуправления войск.
Юбилеи надвигались один за другим. Впереди маячил юбилей комсомола.
Умные головы в Москве предложили каждому полку сделать подарок ЦК ВЛКСМ, руками талантливых солдат, разумеется.
Сначала обратили взоры на нашего полкового художника, стали ждать предложений и действий от него, но времени было мало и комсомольское руководство пошло по старой проверенной схеме. Купили пару пачек цейлонского чая на чифирь и через контролеров по надзору заказали у заключенных картину на заданную тему. Старик – фальшивомонетчик, тянувший очередной срок, за пару вечеров написал маслом на картоне копию картины «Орлёнок», обнаруженную нами в журнале «Смена». Картон заключили в раму и с памятной табличкой отправили в Москву.
Ничего не поделаешь: каков юбиляр, таков и подарок...
Так насыщенно и быстро пролетал год.
Летом стало известно о сокращении сроков службы.
В конце мая меня направили на совещание начальников клубов и Домов офицеров УралВО. В малом зале Свердловского ОДО расположилось около ста человек, все офицеры Советской Армии, из МООП было человек десять. Нас, в солдатской форме было двое. Совещание длилось три дня, было хорошо организовано, по вечерам предусматривались театр, обеды в ресторане дома офицеров, в один из дней удалось посетить отличную передвижную выставку стрелкового оружия из запасников Ленинградских музеев.
Остановились в гостевой комнате головного полка на улице Малышева. Во время совещания представилась возможность познакомиться с начальником клуба Челябинского полка старшим лейтенантом Дворкиным, судя по всему, «нашим человеком». Он пристально рассматривал меня, все, пытаясь понять, как мы обошли его на смотре, приглашал к себе в гостиницу «Большой Урал», интересовался моим образованием и планами. Дворкин же, в разговоре, объяснил, что в новый Закон о сроках службы, допускает увольнение в запас военнослужащих 1966 года призыва, отслуживших два года, т.е., я мог попасть под действие этого параграфа. Вопрос следовало изучить и серьезно подготовиться.
В июне мы ожидали пополнение из Ташкента, Тулы и Омска. Формировали группы представителей для приёма новобранцев и сопровождения их к нам.
Ребята из строевой части, по моей просьбе, записали мою кандидатуру на Ташкент. Разрешение я получил..., но в Омск. Делать нечего, менять нельзя. Сели в поезд. Два капитана и три сержанта. Добрались до Омска, прожили там около недели.
Омск – самая восточная точка в моей биографии. Военкомат размещался в историческом здании на берегу Иртыша. Мемориальная доска на фасаде свидетельствовала о пребывании в нем ссыльного Ф.М.Достоевского в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Рядом с военкоматом на улице Рабиновича находился кинотеатр имени Маяковского и гастроном с приличным вино – водочным отделом.
Деньги быстро кончились. Пришлось нам, сержантам, через два дня покинуть гостиницу и перейти на ночевку в областной призывной пункт, где призывники и подкармливали нас, и подпаивали, и капитанам оставалось.
Распределением призывников в военкомате командовал майор Еврежихин. После первой зубровки, мы сильно подружились и прониклись взаимной симпатией.
По идее, военкомат мог всучить нам любых призывников. Единственным ограничением была судимость или открытое дело в милиции. Ни здоровье, ни образование во внимание не брались. Войска МООП считались нестроевыми. Мы, со своей стороны, были заинтересованы получить как можно более « качественный материал». Я лично был заинтересован отыскать какого-либо выпускника культорно-просветительного или музыкального училища с тем, чтобы подготовить его и передать ему свой клуб.
После непродолжительных переговоров, майор отдал мне карточки всех, находившихся в процессе призыва со словами «...берите что хотите!» Будущего начальника клуба я там не отыскал, но в остальном мы преуспели, во всяком случае, ВВС недосчитались нескольких выпускников авиационного техникума, а спортроты нескольких перворазрядников.
Дорога назад, в полк была веселой и, к сожалению, недолгой.
Замену мне привезли мои коллеги.
Заменой оказался белобрысый и долговязый Миша, баянист, выпускник Тульского музучилища. Строго говоря, до начальника клуба ему было еще очень далеко, но «...за неимением гербовой, пишут на простой...». Пришлось и готовить его, и рекомендовать, и от водки оберегать. После того, как я ему сдал должность, он продержался совсем недолго. Заменили его на направленного в часть лейтенанта.
Восьмого ноября, не дослужив до двух лет нескольких дней, я получил полный расчет, добрался на грузовике до Ивделя и по сияющему на солнце снегу, вдоль огромных кедров зашагал к избушке Ивдельского аэродрома. Ан-2 разогнался, оторорвался от снега и часа через три приземлился в Уктусе. Мой самолет на Киев отлетал из Кольцова вечером.
Такси домчало меня до Свердловской учебки, где служил Толик, мой кузен и друг по жизни. Я не мог улететь домой, не повидав его. Командир Толика, если мне память не изменяет, старший лейтенант, с немецкой фамилией Зиберт, выписал увольнительную Толику, и мы провели вечер вместе, оказавшись, в конце концов, в Кольцово.
Объявили посадку. Мы обнялись и попрощались.
На Урал мне суждено было попасть через много лет. На сей раз, на Южный. В дни своего шестидесятилетия ЧТЗ принимал гостей на всякого рода совещания, семинары и съезды.
Погуляли по Челябинску, посетили автозавод в Миасе, а затем на опушке леса, на берегу «теплого» озера хозяева устроили грандиозную пьянку.
За прошедшие годы нравы Урала мало изменились...

Привет, Марк!
Первый раз просмотрел, а сейчас с удовольствием прочёл Ваши тексты. Особенно понравились "Звуки и запахи детства", и "О шестидневной". Школьные рассказики написаны живо, с жизненными детялями, но как-то не чувствуется сюжетной составляющей. Кроме рассказика о "физичке".
Сам припомнил школу и, как ни странно, с хорошим чувством. Хотя учиться не любил. Видимо с годами всё плохое забывается, Даже позвонил дружку из Москвы-одноклассснику. Которому не звонил уже пару лет.
Марк! Я написал Вам на моей страничке о речи Вейцмана. Именно после Вашего коммнетария вспомнил свой текст тех времён. Который и поместил на странице. Интересно Ваше мнение. Всего хорошего. Лев Мадорский

ФЭД
или "Как я стал фотографировать, и что из этого вышло".
Где и когда, я подцепил этот вирус, определяется совершенно точно. И место и время.
Мне было девять. Евпатория. Курзал. Почти каждый фланирующий по его аллеям увешен кожаным футляром с фотоаппаратом в нем.
Мы, мальчишки, носимся по парку и пляжам и пытаемся сходу угадать, какое чудо техники скрывается за рыжей благородной кожей, какая именно марка утопает в бордовой замше внутри кофра. Большей частью, нам это удается, ведь набор ограничен, но отнюдь не скуден.
Работяги ФЭДы и «Зоркие», наивные «Смены» и «Любители», аристократы «Киевы», загадочные «Зениты», респектабельная «Москва» и элегантная «Искра».
В мой лексикон входят новые, загадочные понятия и слова: «видоискатель», «дальномер», «диафрагма», «синхроконтакт». Чего стоит только выражение «обратная перемотка пленки»!
И это пятьдесят шестом!
Как можно было не «заболеть» этим?!
Я и заболел.
Серьезно, надолго и безнадежно.
Год ушел на то, чтобы уговорить родителей и на обещания, что фотография не отразится на учебе в школе.
В мае пятьдесят седьмого, в десять лет, ко дню своего рождения я получил вожделенный подарок.
Папа, да будет благословенна память о нем, не стал размениваться на что-нибудь дешевое и приобрел для меня ФЭД – 2.
Это была крепко сработанная, максимально надежная камера на основе знаменитой «Лейки». Металлический обрезиненный корпус, вполне сносный объектив «Индустар» в жесткой оправе – все это делало фотоаппарат достаточно привлекательным. Правда, и цена была достаточно высокой по тем временам: 725 рублей. Больше половины зарплаты.
Я понятия не имел о том, что и как делать с этой замечательной игрушкой и около полугода потратил на обнюхивание кожаного футляра, привыкание к холодку металла и блеску оптики.
Ближе к зиме папа повел меня в фотостудию на Станцию юных техников при Черновицком Дворце пионеров.
Половину, примыкавшего к дворцу, двора занимал в то время, огромный планер – подарок пионерам от десантного полка, расквартированного в Черновцах.
Возле планера крутились не только ребята из авиамодельного кружка, а и вся остальная детвора.
Черновицкий Дворец пионеров вел серьезную работу с детьми и многие из нас получили первые практические навыки и путевку в жизнь в его стенах.
Популярностью у детей пользовались авиамодельный, автомобильный, радиотехнический кружки, студия рисования, драматический кружек.
Мы, фотографы, были как будто в стороне, да и наша фотостудия и лаборатория располагалась не в главном здании, а во флигеле, во дворе.
Мы были самой незаметной и неназойливой частью тамошней детворы. Едва собравшись, мы тотчас запирались в темноте: печатать.
Все объяснялось просто: если на фотоаппарат еще можно было уломать родителей и наскрести деньги, то покупку увеличителя родители считали излишней роскошью.
В темной комнате кружка были установлены три фотоувеличителя, и мы по очереди пользовались ими.
Изредка мы выходили на организованную съемку, на натуру: совершали круг по театральной площади, переходили на площадь у ратуши, иногда спускались в район еврейского гетто.
Я помню, что руководитель даже устраивал разбор и обсуждение отснятого.
Главным принципом участия в работе кружка было «не мешать» руководителю.
Справедливости ради, следует отметить, что Зеликман научил нас основам лабораторной работы, технике зарядки пленки в кассеты и проявочный бачек. Метод одновременной проявки двух пленок в одном бачке, освоенный тогда, впоследствии очень пригодился мне при освоении лабораторных процессов цветной фотографии.
Все остальное мы постигали сами, опираясь главным образом, на метод проб и ошибок.
Первый экзамен на право называться фотолюбителями мы с моим кузеном Толиком сдавали в шестом классе. В конце учебного года весь наш класс под руководством физрука и классного руководителя отправился на прогулку, или, как мы это называли, в поход за город, на гору Цецино на развалины старой крепости. Нам было поручено сделать фоторепортаж об этом.
Путь в это сказочно красивое место проходил через западный пригород Черновцов, Стынка Роша, район, застроенный коттеджами и виллами, места, где до войны жили в основном немцы-мастеровые. За Рошей дорога, петляя, уходила в гору и через час, полтора приводила на вершину горы к руинам старой молдавской крепости. На вершине мы разбили двухместную палатку и всем классом попытались разместиться в ней.
В то время как все дурачились и наслаждались природой, мы с Толиком, понимая, какая ответственность лежит на нас, изводили своими фотоаппаратами пленку.
Спустя неделю, мы с Толиком и еще несколько девочек-отличниц с хорошим почерком и литературным даром собрались в доме нашего классного руководителя Самуила Марковича Гарина. Нам предстояло оформить красочный фотоальбом, снабдив его текстом.
Главное, что поразило нас, это то, что гроза учеников, господин Неприступность и Строгость, Самуил Маркович, дома оказался милейшим человеком. Он шутил, комментируя наши фото, самым милым образом обращался к жене – филологу за консультацией, ворошил волосы на моей голове и не требовал наших дневников.
Мы провели у него почти весь день и при его участии и под его руководством выпустили действительно хороший альбом.
Правда, несмотря на гору отпечатанных нами фотографий, снимков не хватало.
Самуил Маркович жестко отсек все неудачное и предложил компенсировать недостаток фото рисунками.
Мы с Толиком, отталкиваясь от забракованных снимков, нарисовали лес, палатку, убегающую вниз тропу, костер.
Пожалуй, это был наш первый урок и опыт подобного рода.
В дальнейшем, я неоднократно убеждался, в пользе ножниц и мусорной корзины.
Таким образом, ФЭД, весом в три четверти килограмма, прочно устроился на моем детском плече и оставался на нем, с небольшими перерывами, вплоть до начала восьмидесятых годов.
Мне приходилось снимать и другими камерами. В армии я работал «Ленинградом» и «Зенитом».
Я даже ухитрился приобрести себе широкопленочную «Москву 4», но это так, для отдохновения души.
Я перечитал и изучил много литературы по фотографии, выписывал «Советское фото», покупал чешские или польские фоторевю, главным образом из-за имевшихся там снимков обнаженной натуры. Все это не могло, не отразится на общем уровне знаний в данной области.
Главными моими учителями стали Д.З.Бунимович, Е.А.Иофис, В.П.Микулин, вернее их книги и справочники.
Позднее, уже в армейский период, мы с друзьями попытались снимать эротику и даже пригласили покладистых натурщиц, но ничего путного из этого не вышло. Толи эмоции подвели, толи свет был поставлен неверно.
Я никогда не пытался заработать на фотографии. Правда, был один случай, когда мой тогдашний товарищ вовлек нас в одно авантюрное мероприятие.
Сегодня, я бы назвал этот неудачный опыт, попыткой стать папарацци. Мероприятие это окончилось полуплачевно – полукомично, хотя техническая часть была выполнена нами удовлетворительно.
И, слава богу.
К, относительно, зрелым годам я уже вполне прилично снимал, строил кадр, начинал догадываться, что такое перспектива и свет, составлял растворы проявителей.
В моем доме давно уже поселились фотоувеличитель, софиты, вспышки, штативы. Я часто терроризировал семью, перекрывая доступ в ванную.
В середине семидесятых я стал медленно переходить на цветное фото. Сначала, года три, снимал цветные диапозитивы на обращаемой пленке.
Еще та история.
Друзья отсылали пленки для проявки в Москву.
Я же обзавелся наборами химикатов для обработки обратимых пленок и все делал сам. Труднее всего было стабилизировать температуру растворов, но природа была на моей стороне, оказалось, что в разгаре лета температура водопроводной воды в Ташкенте не превышает 16-17 градусов, что дало мне возможность без особых забот устроить охлаждающие теплообменники.
Еще сложнее оказался для любителей негативный лабораторный процесс.
Появление в Ташкенте в середине восьмидесятых экспресс-лабораторий «АГФА», положило конец моим лабораторным изысканиям.
В начале восьмидесятых, снимать стареньким ФЭДом стало уж совсем неприлично, и я стал присматриваться к «Зенитам».
В то время развитие «Зенитов» дошло до пика своего совершенства, и я уже было приценился к самой современной модели, но в мою жизнь вошла «Практика».
Конечно, к тому времени, я уже понимал, что кроме советской техники существует и зарубежная, но считал, что для моих скромных нужд сойдет и современный «Зенит».
Увлечение фотографией, косвенно, повлияло на то, что в середине восьмидесятых я сменил профиль специальности и занялся копировально-множительной техникой.
Переход к новой специальности оказался органичным и логически выстроенным. Я относительно легко освоил теорию электрофотографии, микрофильмирование и все прочее, что было связано с обработкой документов.
Отдел, в котором мне предстояло работать ведущим инженером, помимо «Ксероксов», «Пентакты» и прочей техники располагал хорошо оснащенной фотолабораторией. Я получил доступ в нее.
Заведующий лабораторией Юра Мигунов, несмотря на находившийся в его распоряжении, парк советских аппаратов, снимать предпочитал собственной «Практикой» и гонялся, в то время за «Минольтой» или «Яшикой».
Однажды Юре позвонили из комиссионки на Алайском и сообщили, что кое-что есть.
Через четверть часа мы были уже там. В витрине красовался «Хассельблат» с полной палитрой объективов и элегантный «Никомат».
Юра повертел в руках «Никомат», однако брать не стал, я также проявил интерес, но японская игрушка оказалась мне не по карману.
Мы уже собрались уходить, когда заметили, что продавец, глядя на нас, вытаскивает из сейфа что-то новенькое.
Так в мои руки попала моя первая «Практика LLC».
Камера оказалась почти новой, однако с несколькими изъянами: не работал счетчик кадров, не хватало крышки объектива, система TTL вызывала вопросы, отсутствовала инструкция и паспорт.
Приценились. Цена в двести пятьдесят рублей против 270 за «Зенит» показалась нам удовлетворительной. Решающим было то, что, по словам Юры, в Москве в пентаконовской мастерской камеру приведут в порядок без особых проблем.
Так эта прекрасная машина попала ко мне. При первой же возможности, будучи в командировке в Москве, я направился в фирменную мастерскую, адрес которой помню до сих пор: улица Космонавтов, 8, рядом с гостиницей «Космос».
Механик вышел ко мне в вестибюль. Мы сумели понять друг – друга, ремонт камеры был произведен вне очереди и я получил ее через пару дней.
Возвращая мне камеру, мастер поинтересовался источником моего приобретения.
- Купил в комиссионке.
- Берегите документы, камера, по все видимости, ворованная, редкая и малочисленная серия, в Союзе не продавалась.
Стало понятным, почему не хватало аксессуаров и паспорта с инструкцией.
- Стоило покупать? - поинтересовался я.
Мастер взял в руки камеру, взвел затвор, приложил к уху и нажал на спуск. Удовлетворенно кивнул.
- Стоило. Берегите квитанции!
Уже дома, в Ташкенте, я подобно московскому механику протестировал камеру, затем взял для сравнения в руки «Зенит», прослушал его работу.
Впечатление от «Зенита»: падающий, громыхающий лифт. На указательном пальце остался красноватый кружок – след от спуска.
Своей первой «Практикой», к своему полному удовольствию, я снимал много.
Я вообще люблю инструменты и точную механику. Отдохновение и успокоение души. Это в равной степени относилось ко многим игрушкам, попадавшим мне в руки: пишущей машинке «Эрика», набору английского инструмента в атташе-кейсе, видавшему виды «Нагану», довоенному ФЭДу ручной сборки.
«Практика» пополнила этот список.
В конце восьмидесятых мне выпала редкая удача: командировка в тогдашнюю ГДР.
Коллеги заранее составляли списки барахла, которое нужно было привезти оттуда.
Мой список состоял из одного пункта: новая «Практика».
Прямо из Шенефельда нас увезли на юг, в Тюрингию.
Здесь, в маленьком городке в Тюрингском лесу, среди живописной природы предстояло провести почти две недели.
При первой же возможности я посетил местный магазин, но оказалось, что таких дорогих фотоаппаратов там не держат. Мне предложили советский ЛОМО.
Мой немецкий коллега успокоил:
- В субботу поедем на экскурсию в оружейный музей, в Зуль, там и купишь.
Зуль оказался аналогом русской Тулы. Оружейная столица Германии. К сожалению, времени у меня было мало, я пробежал по залам музея, наскоро пообедал с товарищами в кафе и отправился в торговый комплекс «Центрум».
На все, про все, у меня было не более получаса. Нам предстояло еще в этот день посетить столицу зимнего спорта Оберхоф.
Я быстренько сориентировался в большом торговом центре и уже через несколько минут вертел в руках различные модели «Практик».
Все, до мелочей, было мне знакомо по литературе, оставалось только сделать окончательный выбор. Я остановился на одной из моделей, быстренько заполнили гарантийные документы, деньги ушли в кассу и я стал обладателем вожделенной камеры.
Оставалось еще немного денег на мелкие подарки родным.
Только на следующий день, утром, в воскресенье, я зарядил аппарат и начал снимать. Отщелкав кадров десять, поставил аппарат на автоспуск, а сам устроился напротив, на балконе, на фоне реки и живописной горы, покрытой лесом.
К своему огорчению, я обнаружил, что автоспуск не работает. Не то чтобы он мне очень нужен был, я этой игрушкой пользовался, не более двадцати раз в жизни, но стало очень обидно. Отвалил кучу денег, купил новую вещь, и такой казус.
Понедельник и вторник были загружены у нас до отказа, в среду была намечена поездка на юг в Лауша и Зоненберг, в четверг днем мы улетали в Ташкент.
Мой немецкий коллега, с удовольствием говоривший о работе и избегавший всяких разговоров о политике («Кайне политик, Марк!»), узнав, что я не собираюсь критиковать качество продукции социалистического предприятия «Пентакон», радостно, позвонил в Зуль и объяснился.
Представитель «Центрума» был готов обменять камеру, а, узнав, что мы в Зуле больше не будем, был настолько любезен, что вышел на связь с Зоненбергом и договорился об обмене у них.
К такому сервису, после Советского Союза я был не готов и
успокоился я только по прибытии в Ташкент.
В Зоненберге пришлось доплатить. Предложенная ими для замены модель была дороже. Я согласился и никогда об этом не жалел.
В дальнейшем у меня появились сменные объективы к ней и прочие аксессуары.
«Практикой», приобретенной в Германии я снимал до самого последнего времени, в силу своего консерватизма и привычки не желая переходить на цифровики.
Года три тому моя «Практика» заболела. Сработалась муфта проскальзывания механизма перемотки пленки. Ремонт, к сожалению, оказался нецелесообразным.
Что делать?! Прогресс привел меня к цифровой камере.
Я долго примерялся, советовался, интересовался и узнавал, рыскал по Интернету. И как результат всей этой суеты, получил ко дню рождения подарок из Германии, от кузена.
И что бы вы думали? Правильно! «Практику».
Эта миниатюрная красавица с фантастическими, для своего класса, возможностями всегда со мной. При первой необходимости, а чаще и без нее, я достаю ее из наплечной сумки и снимаю в свое удовольствие.
Конечно, цифровой аппарат прощает многие ошибки и способен новичка сделать «мастером», а простейшая программа по обработке и редактированию снимков – вознести его на высоту.
Но оказалось, что и прошлый опыт идет в зачет. И прикрытый левый глаз, и твердая рука, привыкшая сжимать корпус ФЭДа, и затаенное дыхание на рефлекторном уровне – все учитывается и дает результат.
Во всяком случае, так утверждают друзья.

Привет, Марк! Спасибо за информацию о моей фамилии. Любопытно.
Новые тексты понравились. Свой E-mail открыто передать не решаюсь. Имею на этот счёт печальный опыт. Как-то надо по другому.
Всего хорошего. Лев

12.07.2006-14.08.2006



Яков Лившиц выдавал красавицу дочь замуж.
Со вкусом оформленный конверт с приглашением и вложенной в него намагниченной карточкой «בטי ומורן מתחתנים» («Бетти и Моран вступают в брак») и датой 13.07.06 звал на торжество.
У нас на Севере, последние дни были не самыми спокойными. Периодически постреливали соседи, только вчера они внаглую устроили засаду на границе, взорвали два патрульных «Хаммера», похитили и убили наших солдат.
Обстановка накалилась, но у евреев, вообще, а в Израиле, тем более, свадьбы не отменяются.
Зал торжеств «Кала», расположенный на берегу Хайфского залива, призывно сверкал огнями. Били фонтаны, журчала вода в искусственных ручьях, обрамленных фонарями. Звучала неназойливая музыка. Родители невесты и жениха встречали гостей на подходе к залу.
Жара уже спала и многочисленные гости, с удовольствием попивая и пожевывая, рассредоточились в парке перед залом в ожидании кульминации – хупы.
Раввин, в сером костюме и в очках в изысканной оправе, вел церемонию, не отходя от традиции, но весело, с юмором. Легкий английский акцент придавал его ивриту особый оттенок.
В абсолютной тишине, над нашими головами прогротало что-то.
Наиболее сообразительные и опытные определили: ракета.
Прогремело еще раз. Стало ясно: обстреливают Хайфу. Ракеты уходили, проносясь над нашими головами, в сторону порта, мыса Кармель, по направлению к Стела Марис.
К продолжению церемонии вернулись через несколько минут, после того как стихли мобильники.
Рав продолжал спокойно, будто ничего и не произошло.
Его спокойствие передалось присутствующим, и больше никто не отвлекался.
Жених, сверкнув стеклышками очков, обвел взглядом пространство, остановился на невесте и твердым голосом произнес слова псалма Давида:
«Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет десница моя. Пусть прилипнет язык мой к гортани,
если не буду помнить тебя, если не вознесу Иерусалим на вершину веселья моего».
- Слова мои приобретают сейчас, в этой обстановке, особый смысл - заключил он.
Позволив себе побыть еще немного в кругу друзей, движимые тревожным предчувствием мы засобирались домой.
Над стоянкой плыли звуки саксофона. Это жених своей игрой развлекал гостей. Мы отыскали нашу машину.
Через четверть часа мы были уже дома.
Израильтяне, к сожалению, знают что такое «МАМАД».
Для непосвященных: «МАМАД» - это защищенное пространство, комната внутри квартиры, выполненная из монолитного бетона, снабженная стальной герметичной дверью и бронированным герметичным окном со стальной заслонкой, толщиной в двадцать пять миллиметров.
Ночь прошла неспокойно. К утру в нашем убежище был сосредоточен запас воды, еды, медикаментов, портативный телевизор, приемник, фонарь, пледы, ломик и документы.
Вот так.
С наступлением утра ракетные обстрелы возобновились, стало ясно, что началась очередная война.
Мой завод расположен в южной оконечности Нагарии, т.е. в зоне вероятного ракетного обстрела.
Впрочем, оказалось, что зоной вероятного обстрела оказался весь север страны: до Хадеры на юге и Тверии на востоке.
Позвонил шефу.
Начальник отдела, майор - танкист, прошедший в Израиле не одну войну, прокричал в телефон:
- Оставайся дома. Завод закрывают. Позвони, на всякий случай, в два.
Телевидение вело беспрерывные передачи с мест событий.
В Нагарии появились первые жертвы среди гражданского населения.
Родственники из центра страны звонили без конца, предлагали бросить все и ехать к ним.
Периодически разносились звуки сирен и через мгновения – взрывы.
С балкона было видно как в сторону медицинского центра «Рамбам» поплыли вертолеты.
К двенадцати позвонили с работы:
- Приезжай, как обычно.
Я ехал на работу с включенным приемником, настроенным на «Радио Хейфа». Журналисты вели передачи «он лайн».
В это время старший сын гнал свою машину с женой и маленькой дочкой в Петах-Тикву к родственникам.
Младший – на действительной воинской службе.
Завод продолжал работу в обычном режиме. В комнате персонала собрали для информации и инструктажа сотрудников.
Спокойствие и сосредоточенность. Уточнения режима работы, расположения защищенных и наиболее безопасных мест, порядок питания и.т.д.
Не желающие работать в указанной обстановке, от работы освобождались. Зарплата им сохранялась.
Месячный марафон под грохот падающих ракет, бесконечные сводки с поля боя и переживания за наших солдат начался.
Младший сын, офицер ВМФ, был переведен на казарменное положение, дома появлялся редко и как всегда был предельно немногословен и внешне благополучен.
Власти объявили о послаблении штрафов за мелкие нарушения дорожного движения и парковку в неположенных местах.
Время на дорогу на работу, занимавшее у меня обычно около получаса, теперь сократилось до двадцати минут.
Ехать нужно было строго на север, по «четверке», к ливанской границе. Машин мало, светофоры работают в режиме мигалок, весь путь прохожу не останавливаясь.
При наступлении обстрела и звуках сирены рекомендовалось остановить машину, покинуть ее и укрыться в кювете.
Я лично поступил так только однажды, на южном выезде из Хайфы, в субботу, направляясь на юг вместе с женой.
Как правило, в подобных случаях, я только инстинктивно утапливал педаль газа и несся вперед.
Оборудование, все системы и коммуникации завода, за эксплуатацию которых мы отвечали, на удивление работали без серьезных поломок.
Если приходилось вызывать техников сервисных служб из центра, то, как правило, требовались уговоры и заверения и в полной безопасности и необходимости прибытия к нам.
В случае тревог, все покидали рабочие места, укрывались в убежищах и терпеливо ждали отбоя.
Однажды, мы наблюдали взрывы от двух упавших ракет в непосредственной близости от нас, на территории соседнего кибуца.
Самым спокойным временем суток стала ночь. Ночных обстрелов почти не было. Работа в третью смену превратилась из наказания в привилегию.
Свободное время дома просиживали пред телевизором.
Израильские каналы вели передачи вживую, почти с передовой.
Министр обороны интендант-капитан Перец боялся показаться мне на глаза.
Из англоязычных каналов смотрел все, кроме CNN. Русские каналы старались быть объективными, но естество их побеждало, и они время от времени брюзжали слюной.
За покупками ездили не специально, а по пути на работу, или с работы. Дважды ракетные атаки заставали меня в суперах, и оба раза я наблюдал, как спокойно, без паники народ-солдат оставлял тележки и дисциплинированно шел в укрытие.
В пятницу и субботу, практически все, покидали север. Двухдневная передышка хоть как-то восстанавливала силы.
Через три недели войны администрация направила всех на уик-энд в отели центра страны.
Это удивительно, но народ Израиля устроен так, что даже если в полусотне километров от тебя идет война, то это еще не повод для того, чтобы менять установленный порядок жизни и привычки.
В центре и на юге война внешне совершенно не чувствовалась.
В Герцлийской марине яблоку негде было упасть и найти место для парковки, как всегда было невозможно.
Аппетит ни у кого не пропал. Все было как обычно.
В Петах Тикве мне даже выписали муниципальный штраф за стоянку в неположенном месте, несмотря на то, что в записке за ветровым стеклом я указал, что автомобиль с Севера.
По арабским городам и селам Израиля Хизболла старалась не бить. Однако это не всегда получалось. Конечно, израильские арабы и на этот раз пользовались привилегией. Погибших арабов их лидеры немедленно зачисляли в шахиды со всеми вытекающими из этого льготами, на том свете.
Сотрудники - родители солдат, переживали за детей. Только и слышалось: «мой вошел в Ливан», «наших выводят», «им дали, как следует, но пока не сообщают», «ждем разрешения на атаку».
Гром низко проносившихся самолетов вносил в душу успокоение.
Жены двух ближайших сотрудников по отделу были на последних днях беременности.
Сын у Шарона родился во время войны. Брит состоялся в МАМАДЕ, как и положено, на восьмой день, жена Эрана родила дочь уже после войны.
Израиль не привык к длительным войнам. Ни территория, ни ресурсы, ни характер народа и его ментальность не располагают к этому. А тут война идет больше месяца.
И идет не совсем так, как хотелось бы, во всяком случае, как желалось бы. И нельзя сказать, что терпению приходит конец, но результаты!?
Все готовы были ждать столько, сколько понадобится армии для успокоения соседей.
Все ждали результатов.
Результаты стали очевидными впоследствии, а покамест, все с облегчением восприняли соглашение о прекращении огня.
14 августа мы открыли, впервые за месяц, жалюзи в салоне и вышли на запыленный балкон.
Город вернулся к обычной суете, в соседней школе прозвенел звонок, а в неудобный поворот, прямо под нашими окнами, ударившись о разделительную бровку, врезался очередной горе-водитель.

Привет, Марк! lmad@mail.ru
Всего хорошего. Шана Това! Лев

Привет, Марк!
Так получилось, что фото посмотрел только сегодня. Класс!
Спасибо. Лев

חלום

חלום - חלומות (халом) – 1.сон, сноведение,2. мечта
Из иврито-русского словаря


Обычно он просыпался за четверть часа до подъема, молча одевался, сунув ноги в портянки, натягивал сапоги и тихо шел в свою фотолабораторию, за сценой клуба.
Он приучил себя к этому давно, так удавалось избежать истошного крика «подъем» и встречи со старшиной.
Отношения с последним не складывались.
Вообще старшине не позавидуешь.
Командовать подразделением, в котором собрались «сливки» полка трудно. Ведь они, гады, в казарму приходят только ночевать и то не всегда. Околачиваются в штабе, у каждого свой покровитель, даже дежурить по казарме не заставишь.
Правда, старшина как-то пытался подмять его под себя, но ничего из этого не вышло, только капитан Милошенко при встрече одарил старшину долгим внимательным взглядом и процедил сквозь зубы:
- Ты, старшина, портянки считай, а порядок в политотделе не наводи. Сами наведем. Ясно?
Уже две ночи подряд он просыпался часа в четыре после одного и того же сна.
Ему снился родной город, раннее утро, старый австрийский трамвай, взобравшись на гору, проделав путь от вокзала до его родной школы, наконец, останавливается.
Дорогу домой, вдоль тенистого сквера, устремившегося ввысь костела и шумного базара, он преодолевал за пару минут.
Влетал в подъезд своего старого дома, увитого диким виноградом, нажимал на кнопку звонка и… просыпался.
До дембеля оставалось всего ничего, дней двадцать. По сути, делать уже ничего не надо было. Сменщик из летнего призыва обосновался на его стуле в штабном кабинете, вникал в дела, планы и переписку.
Большую часть времени проходила в каморке за сценой клуба, где расположилась фотолаборатория - его убежище на протяжении последнего времени.
Он привел себя в порядок, включил «Маяк», в сотый раз осмотрел приготовленную к отъезду сумку и припасенную новенькую гимнастерку и пилотку.
За окнами давно лежал снег, октябрь был на исходе, но дома, на Буковине еще тепло и щеголять в ушанке не хотелось, пилотка – в самый раз.
Он ненавидел парадную форму. Полученная два года тому назад, и без того не отличавшаяся, по покрою, простором, теперь, вообще с трудом застегивалась на блестящие пуговицы.
Солдат внутренних войск в парадной форме выглядел как галльский петух: синие галифе, защитного цвета китель, красные погоны, желтые лычки и черные сапоги.
Он предпочитал повседневную гимнастерку и только по необходимости надевал весь этот маскарад.
В семь завтрак, потом можно будет заняться с приемником книгами и передачей библиотеки.
День протекал обыденно. Составили план мероприятий к Октябрьским. Покопались в библиотеке. После обеда устроились в штабе и занялись по заданию начальников-капитанов отчетами.
Когда уже стало смеркаться, зазвонил ТА-57 и коллега, писарь, из строевой части известил:
- В пятой команде побег, вооруженный. Ушли трое. Два автомата, сто двадцать патронов.

Вообще-то побеговый период был на исходе. Уже лежал снег, холод, найти ягоды в тайге трудно, идти тяжело.
Но у бежавших своя логика и свои планы.
Через некоторое время стали известны подробности.
Во время конвоирования в лес на объект «разделка хлыстов», заключенные, в количестве одиннадцати человек, передали конвою из двух человек десять рублей с просьбой купить водки и закуски.
Знающие порядок цен в шестьдесят восьмого году уже сообразили, что на червонец можно было приобрести три бутылки «Московской», две буханки хлеба, банку сосисочного фарша.
И все.
Так они и поступили.
Покупку разделили: две бутылки, полторы буханки и половина банки фарша – гражданам в черном, остальное – доблестным чекистам.
То, что заключенных одиннадцать, а солдат двое и удельная доза напитка у чекистов побольше зыковской никого не смутило и воспринималось как положенное.
Закуска кончилась, бутылки были выброшены за ненадобностью, перекурили, а когда солдат окончательно развезло, оружие, как бы, само собой перекочевало в руки конвоируемых.
В тайгу ушли двое отсиживавших по второму сроку и один молодой, совсем недавно переведенный из детской колонии по возрасту.
Остальные зеки исправно досидели на объекте до конца рабочего дня, подхватили под руки пьяненьких солдат и привели их на КПП.
Побег, да еще вооруженный, да еще перед октябрьскими праздниками – беда.
Беглый уголовник, как правило, не отличается высокими моральными принципами и, выйдя, в конце концов, к какому-либо поселку или деревне все сметает на своем пути. Он прекрасно осознает, что погуляет немного, затем снова сядет и стремится за то краткое время, что отпущено ему успеть все. И погулять, и попить и баб полапать.
И оружие с собой он уносит не просто так.
Все это знают и солдаты, и офицеры, брошенные на преследование, на ликвидацию побега.
И нет здесь места для романтики.
Ни для воровской, ни для солдатской.
Службу надо продолжать нести, и бедолаги солдаты на вышках в холод, в мороз начинают стоять больше часов, все освободившиеся и болтавшиеся по полку, делопроизводители-писаря, инструктора, интенданты и штабисты, повара и связисты мобилизуются на ликвидацию.
Группы формируются и, согласно плану, перемещаются каждая в свою зону действия и сходу начинают действовать: прочесывать и искать.

Этого только не хватало.
Лезть под пули за две недели до дембеля.
Бог был милостив, два года службы не в самом благоприятном месте пролетели, как ни странно, быстро и благополучно. Не каждому выпадала такая лафа, но солдат всегда солдат и было ясно, что если в течение суток воров не возвратят, настанет и его черед.

Он любил свой АКМ. Последняя модель, облегченные дюралевые магазины, штык-нож со стальной накладкой на конце рукоятки. Друзья оружейники устроили ему его, и они же пристреляли. Последний раз он вел огонь из него во время инспекторской проверки два месяца тому. И хотя солдаты из линейных подразделений стреляли еженедельно, а они, штабисты делали это изредка, от случая к случаю, все равно их опыт превосходил опыт обычных солдат из Советской армии.
На проверке он отстрелялся на «отлично». Сказывалось многолетнее увлечение фотографией, умение наблюдать объект, уловить нужное мгновенье, затаить дыхание и плавно нажать на спуск.
Не дожидаясь команды, получив разрешение старшины, он достал свое оружие из пирамиды, разобрал его, тщательно почистил, проверил и удалил смазку.
Масло застывало на морозе и могло привести к осечке.
Чистка автомата успокаивала и ставила все на свои места. «На войне, как на войне».
Следовало позаботиться об офицерских шерстяных перчатках, которые позволяли вести огонь, из автомата не снимая их. Они не полагалось солдатам, но у старослужащих водилось.
Он освободил свой вещмешок от дембелького хлама и стал укладывать его по-новому.
Сбегал в магазин, купил пару плиток шоколаду и тюбик «2х1» - пасты для сухого мытья рук.
Все это, да еще фотоаппарат и приемник – пищалку «Нейва» сунул в мешок. Подумал, взвесил на руке, вытащил фотоаппарат и сунул вместо него еще одну пару портянок.
Следующий день проходил в напряжении, хотя внешне казалось, что никаких изменений не произошло. Только по опустевшим кабинетам штаба, да полупустой столовой наблюдалось необычность обстановки.
Никто вроде бы его не беспокоил, но все равно не стоило удаляться далеко от телефона. Он устроился в красном уголке с последним номером «Искусство кино» и погрузился в воспоминания Виктора Шкловского.
Часам к девяти поступила команда.
Их группа была последней. Больше свободных людей в полку не оставалось. Все уже ушли.
В группу вошли старший лейтенант - начальник ОВС, веселый и остроумный белорус, выпускник Харьковского училища, и они, три сержанта: начальник штабной радиостанции, иструктор-сабаковод и он. Все друг друга знали давно.
Сержант-связист комплектовал свою сто девятую. Исправные и заряженные аккумуляторы он отдал группам ушедшим вчера и утром. Им остались старые, ненадежные, поставленные на зарядку только несколько часов тому.
Собственно из-за этого и немного задерживались.
В машине разместились сразу, не дожидаясь обеда.
Вещмешки, набитые сухим пайком для себя и для собаки. Радиостанция Р-109д, четыре автомата, лыжи, лопатка и патроны.
Старлей позаботился, все получили бекеши белого, незаметного на снегу, цвета.
Он поднял ворот бекеши и закрыл глаза. Мех приятно щекотал уши. Машина тронулась, загромыхав по лежневке в сторону Полуночного.

Согласно заданию, их группе надо было прочесывать местность, двигаясь от Полуночного на Юго-Юго-Восток, не удаляясь далеко от бассейна уже замерзавшей, к тому времени, Лозьвы.
Вообще-то, основные силы были брошены на юг от Першино. Это направление считалось наиболее вероятным, но, когда, двое суток поисков не дали результата, две последних группы ушли в северном направлении. Первая – вдоль строящейся железнодорожной ветки Ивдель-Обь, на Оус и вторая, его, западнее – в направлении Полуночное-Шипичное-Утенино-Семиозерный.
Часть пути проехали на игрушечном паровозике по узкоколейке.
Старлей изучил карту еще в полку, собственно и изучать не было необходимости. Все офицеры, да и сержанты знали топографию местности и легенду назубок.
Так, припомнить детали.
Карта была настолько подробной, что включала малейшие подробности: отдельностоящие деревья, редкие в хвойном лесу березы, сараи и избы охотников, даже валуны, по берегам многочисленных рукавов реки.
Аккумуляторы сели после двух сеансов связи, и с этого момента единственным источником информации стала его «Нейва», с трудом принимавшая в тайге Ивдель и Серов.
По лесу шли осторожно, обходя топи и завалы, стараясь не шуметь. У всех на памяти был прошлый вооруженный побег, когда весной в перестрелке погиб лучший стрелок полка лейтенант Павлов.
К ночи, минуя болота, вышли к избе к югу от Шипичного. Поужинали и устроились на ночлег.
Караулили по очереди, все, включая офицера.
На следующий день пошли по тайге в сторону леспромхоза южнее Шипичного.
До наступления темноты надо было постараться выйти на Утенино, а если получится, то и до Семиозерного, где была телефонная связь, по паролям связаться со штабом для получения дальнейших распоряжений.
По их расчетам и по карте выходило, что пикет рядом. Они старались не расслабляться в ожидании отдыха и тепла, и когда в почти полной тишине в стороне, слева хрустнула ветка и промелькнула тень, все замерли.
Короткая очередь прогремела над ухом. Один из них, сержантов, не дожидаясь команды, открыл огонь.
Все замерли. Собаковод спустил поводок, дал команду собаке, затем сам тихонько двинулся за ней.
Вскоре он вернулся вместе с собакой, не обнаружив никого.
«Привал», - обронил старлей. «Остановимся здесь».
Силы и нервы были действительно на исходе. Решение было правильным.
Выбрали ель с ветками, достигавшими снега, залезли под них, сложили в кучку вещмешки, забросали снегом места примыкания веток к поверхности.
Достали хлеб, выдавили из тюбиков на него сгущенку с какао, пожевали и заснули.
Под утро ему опять приснился родной город, трамвай, старый парк, катание на лыжах, бьющие по лицу ветки деревьев и свежий запах хвои.
Он проснулся до подъема, вспомнил, где он, и осторожно, стараясь не шуметь, выполз из-под ели. Светало. Вдали виднелись избы, в окнах был свет.

Пошли четвертые сутки побега. Со вчерашнего дня в ликвидацию включилась вся дивизия. Это означало, что соседние полки также участвуют в операции.

Тем временем, основные события, как и ожидалось, развернулись к югу от Першино.
Одна из первых групп обнаружила одного из бежавших.
Им оказался вчерашний малолетка.
Старики прихватили его с целью направить преследование по ложному пути, увести в противоположном направлении, оставили ему автомат, с десяток патронов, велели залечь в засаду.
«Как только чекисты появятся, открывай огонь! Они бздуны, залягут на пару часов. Ты, тем временем, иди за нами, мы тебя будем ждать». И указали ему направление на север.
Сами же двинули на юг.
Когда его обнаружили, он пытался стрелять, но толи из-за отсутствия армейского опыта, толи впопыхах не перевел предохранитель.

Бежавшие довольно быстро вышли на опушку леса к старому зимнику, дошли до заброшенных геологами изб, и залегли там.
Избы находились в получасе ходьбы от военного городка, и солдаты хорошо знали дорогу туда. На солдатском сленге место это называлось «клоповник».
Осенью, на зиму туда стекались шалавы с северной железнодорожной ветки. Они жили там пьяной коммуной до весны. Еду, одеяла, старые бушлаты, водку, мыло, все, что требовалось для существования, таскали туда солдаты-самовольщики.
Поговаривали, что расконвоированные захаживали в «клоповник». Эти несли деньги и «колеса».
Девицы вели ночной образ жизни и просыпались часам к трем дня, пока то да се, наступала темнота.
Вот в темноте гости и пришли.
Зыки славно, не торопясь, погуляли в клоповнике.
На следующее утро наведались посланные на проверку, на всякий случай, солдаты. Шалавы дальше сеней их не пустили. Дали им «по быстрому» и снова ушли долеживать.
Отогревшись, через три дня на четвертый, когда уже никто вблизи от поселка не искал, зыки ушли зимниками, между болот на юг, на Лангур. Здесь они рассчитывали устроиться в товарняке с лесом и уйти.
В Екатериновке, рядом с Лангуром им необходимо было припасти еду.
Они отыскали избу-магазин, в темноте подняли хозяйку, напугали до смерти, но бузить не стали, велели молчать, расплатились и ушли.
Обнаружил их инструктор-собаковод соседнего Сосьвинского полка, досматривавший утром товарняк. Они шагали по шпалам по направлению к станции. Восходящее солнце слепило их, и они не заметили идущего навстречу. Сержант сделал все, как по книге, залег, уложил собаку, дал предупредительный выстрел, затем очередь по ногам и спустил поводок.
Зыки открыли огонь, но их быстро успокоили.

Из Утенино старлей дозвонился до полка.
«Возвращайтесь в полк. Побег ликвидирован» - сообщил дежурный.

Сразу после октябрьских, когда сняли усиление, ему оформили документы и уволили в запас.

Все было, как он и планировал. Он успел на Ан-2, улетавший в Свердловск. Бородатый сосед-геолог угощал его в полете болгарским коньяком. Самолет на Киев был вечером, и он смог посетить учебку, где начинал службу ровно два года тому назад, увидеться с друзьями и поболтать.

Родной город встретил его дождиком.
Он не стал дожидаться в заспанном аэропорту автобуса и пошел к трамваю пешком.
Вышел на главный городской проспект.
Трамвая не оказалось. Исчезли и рельсы.
За два года его отсутствия этот, один из самых примечательных свидетелей австрийского прошлого исчез.
Подкатил новенький шкодовский троллейбус, проглотил немногочисленных пассажиров и плавно покатил в центр.

Дождик прекратился, выглянуло солнышко. Деревья в старом сквере одевались в желтизну. На базар спешили расторопные утренние покупатели. Доносился идиш и румынский.
Город стал маленьким, игрушечным, он как-то сжался, но
продолжал свой обычный мажорный бег.

Он не сообщил о приезде - и его не ждали.
После объятий и поцелуев, домашних холодных котлет с маринованным сладким перцем и стакана красного молдавского вина он, не раздеваясь, уснул на диване.

Ему снился снег, лес, ветка ели била в лицо и собака своим теплом согревала его. Потом ему приснился родной дом и дребезжащий трамвай, ползущий по старым улицам.

Время расставило все по местам. Он давно уже покинул свой город, прожил двадцать лет в Средней Азии и в итоге оказался там, где ему и следовало быть давным-давно, на берегу Средиземного моря, в Хайфе.

Воспоминания о преддебмельском приключении всегда льстили его самолюбию, и даже через много лет он чувствовал прилив адреналина.
Он помнил все: имена друзей и офицеров, фамилии бежавших зыков, форму и цвета упаковки сухого пайка, свои руки на цевье АКМа.

В самом начале своего израильского пути, в вагоне поезда, он уловил разговор о службе двух русскоговорящих солдат, небрежно сунувших автоматы в угол, и понял, что его давнее приключение на границе Северного Урала и Западной Сибири для израильских солдат вовсе и не приключение, а часть их повседневной жизни.

Примечания и пояснения:

КПП – контрольно-пропускной пункт.
Зык, зек – заключенный.
ОВС – обозно-вещевая служба.
Старлей – старший лейтенант
ТА-57 – телефонный аппарат.
«Московская» - водка в ценах конца шестидесятых – 2 руб.87 коп. за 0,5 литра.
АКМ – автомат Калашникова модернизированный.
Зимник – сезонная, зимняя автодорога, эксплуатируемая только при минусовой температуре в районах Севера.
Лежневка – дорога из настланных бревен.
Шалава – женщина легкого поведения и определенных занятий.
Разделка хлыстов – лесозаготовительный технологический процесс.
Бздун – человек, не отличающийся смелостью, трус.
Колеса – наркотики.