|
ДИСКРИМИНАЦИЯ ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ.
Сэм: «Положительная дискриминация – вещь положительная.
Если она заканчивается тогда, когда достигает своей цели – выравнивание на старте. Или по крайней мере сокращает разрыв. Полное равенство – это конечно утопия, достичь полного равенства нельзя, но без стремления к его достижению жизнь становится свинской“.
Я в своей жизни не однажды сталкивался с такой вот «положительной», но один случай, откровенный и наглядный, запомнил.
Тогда, в 1955 г., я понимал, что буду не единственным евреем среди поступающих в Литературный институт СП. Юнна Мориц (мы были шапочно знакомы) предупредила меня, что конкурс — колоссальный. И я послал свою скромную повестушку «В нашем общежитии», проставив обратный адрес, но не указав автора. Бегло подмахнул в конце — смошенничал.
Однако, приглашение на конкурс прибыло. Там я, естественно, открылся. И завкабинетом творчества в этом Доме Герцена (имени, увы, не вспомню) поведала мне под большим секретом (это было служебным проступком), что все рецензии на повесть отменно хвалебные.
И экзамены я — второгодник в школе — сдал на отлично (с единственной четвёркой).
И был ошеломлён, не найдя свою фамилию в списках поступивших.
Завкафедрой творчества Сергей Иванович Вашенцев уделил мне почти час своего рабочего времени. Причём не в кабинете, но расхаживая со мной взад-вперёд по бульвару вдоль решётки знаменитого Дома и объясняя, что я — единственный из всех прошедших конкурс абитуриентов прибыл без направления местного (в данном случае — киевского) Союза писателей. И в таком случае моё зачисление было бы должностным просчётом руководства института, за который оно (руководство) приносит собственноручные извинения за причинённые мне хлопоты.
В такой казуистике я, стремясь шествовать в ногу с Сергеем Ивановичем, разобраться не смог и настаивал на единственном — чтобы быть принятым в институт. Мы в очередной раз (десятый или в пятнадцатый) повернули у театра Пушкина, примыкавшего к упомянутому Дому Герцена, - и наконец мой высокопоставленный (надо мной) собеседник, ощутимо понизив голос, признался, что неожиданно поступила разнарядка утвердить студентом единственного в истории института таборного цыгана (имени-фамилии не вспомню; причины ниже).
Я же - действительно, единственный без официального направления; а койки в общежитии, действительно, наперечёт…
- Так примите меня без койки.
- Так где же вы жить будете?
- А это уже не ваша забота! - вдруг грубо сказал я.
И порешили: я стал заочником с правом посещения творческих семинаров и, разумеется, сдачи экзаменов.
Так и начались шесть лет моих московских мытарств.
Шесть — потому, что при защите диплома против представленной мной повести «Мокрые паруса» решительно восстал советский классик Всеволод Иванов (вспомните ли — Серапионовы братья, «Бронепоезд 14-69»?..). Пришлось защищаться годом позже.
А неведомый мне цыган, которого «за знание жизни» прочили прямо в национальные классики, как своими ушами слышал: «будущий Максим Горький цыганской литературы»; так вот, будущий классик, заполучив московскую койку, запил напропалую пока не очнулся… нет не в вытрезвителе, берите выше — сразу на больничной койке! И — сгинул в безвестье.
Кому уж досталась койка, я не проверял.
|
Вход
FAQ
Поиск
