Почему именно Кипнис? Итак, в конце мая 1973 "дело 97" было прекращено, судебный процесс не состоялся, заткнуть рот мятежному полковнику Давидовичу не удалось. Более того, он присоединился к борьбе за выезд и стал безнадёжным отказником. Лев Петрович Овсищер, получив наконец вызов, подал на выезд и тоже попал в отказ: бывший полковник, выпускник академии, объявленный в 1961 году лучшим офицером советских ВВС. И третьим, ещё с моих времён, оставался в отказе до 1975 года Наум Альшанский, в прошлом – также кадровый офицер, подполковник-связист. Таким образом, в 1973-1974 г.г. во главе минского еврейского движения оказались
"чёрные полковники", как их шутливо именовали по ассоциации с греческой военной хунтой.
Но это уже другой период и совсем другая история. О ней я расскажу позже. А возвращаясь к "делу 97", хочу заметить, что в июле 1973 года из минчан в Израиле только Кипнис и я (и, конечно, сотрудники КГБ!) знали о том, что существовали записи Давидовича и что именно расправа с ним была целью этого "дела". Для остальных оно так и осталось загадкой, т.к. Цфаня больше никому о фотоплёнке не рассказывал.
Я был убеждён, что суд не состоялся благодаря не только международному давлению, но и профессиональному мастерству художника Кипниса, так виртуозно спрятавшего главную улику. Загадкой для меня долгое время оставалось другое: почему, не найдя этих записей, Кипниса всё же арестовали, и почему арестовали только его, а меня выпустили, хотя явно подозревали, что он мог передать искомые записи мне?
Более или менее приемлемый ответ на первый вопрос пришел мне в голову только через 23 года, а на второй – стыдно сказать, ещё ... лет через 12, когда я в своей же, уже изданной книге перечитал эпизод встречи со своим адвокатом в Риге! Я вспомнил, как рассказывал Лену Шретеру, что советские законы дискриминируют иностранных граждан и лиц без гражданства. Но первых защищают их консульства, а у последних никакой защиты нет. Двойное гражданство не признаётся, и если бы я вышел из советского, не получив заранее израильского, я стал бы лицом без гражданства со всеми неприятными последствиями: регистрация, надзор, ограничение свободы передвижения, насильственное назначение места проживания и т.д. В Уголовном кодексе есть особая статья:
"злостное нарушение иностранцами и лицами без гражданства правил передвижения на территории СССР". Опять-таки, для иностранцев предусмотрена возможность "
разрешать вопрос об уголовной ответственности дипломатическим путём", а для лиц без гражданства – только советский суд. В случае тяжких государственных преступлений также различен подход к своим и чужим (или ничьим) гражданам. По Статье 62 УК БССР (шпионаж) своего можно обвинить в шпионаже за сбор сведений,
"составляющих государственную или военную тайну", а чужого и "беспаспортного"– также и за
"иные сведения для использования их в ущерб интересам СССР" (скажем, за сведения о приеме евреев в аспирантуру).
Приложив эти юридические фокусы к нашей ситуации, я подумал: а что, если они хотели подвести нас именно под эту статью? Записи Давидовича на бюро ЦК не содержат
"государственной или военной тайны". И его как гражданина СССР в шпионаже не обвинишь. Левин, получив визу без гражданства, автоматически стал иностранцем: уже полгода он зарегистрирован в Посольстве Нидерландов как гражданин Израиля – с правом
"разрешать вопрос об уголовной ответственности дипломатическим путём". Да ведь поэтому они и дали мне разрешение назавтра после встречи с моим американским адвокатом! Не нужны им лишние тяжбы с консульствами! А вот Цфаня, получив выездную визу, стал "лицом без гражданства", и его ждал бы советский суд. Ст. 62 УК БССР – сбор
"иных сведений для использования их в ущерб интересам СССР" (шпионаж). Обвинения в нацизме – разве это не ущерб престижу СССР! Ну, а Давидовичу – как соучастнику – после трёх инфарктов и допросов вполне хватит... "Элементарно, Ватсон! " Кто знает, может, оно и так?
Двадцать лет спустя Прошло шесть лет. В 1979 году приехала дочь Кипниса с семьёй. Мы подружились, но виделись не часто – поселились они в Йерушалаиме. Нашей младшенькой исполнилось 3 года, а Гошка вырос, окончил ОРТ и техникум, пошёл служить в Хейль Авир (ВВС Израиля).
Однажды весной 1981 г. Цфаня Кипнис задал мне неожиднный вопрос: "Не знаете ли вы профессионального журналиста, владеющего белорусским языком?". Я ответил не задумываясь: "Знаю – моя жена. А в чём дело?". Оказалось, что американское радио Свобода в Мюнхене ищет сотрудника для своей Белорусской службы. Кипнис связал Асю с редакцией, и она стала регулярно посылать туда свои комментарии. Вскоре её пригласили на постоянную работу, обещая первую же вакансию и мне. Я довольно долго упирался: не хотелось оставлять Израиль и хорошую фирму. Кроме того, шла Ливанская война, и мы боялись за сына-сержанта.
Но 26 апреля 1982 г. Цфаня, наш ближайший и почти единственный оставшийся друг, скоропостижно скончался. Война окончилась, а соблазн работать в "подрывном центре №1" для советских диссидентов-сионистов был велик. И летом мы вместе с пятилетней дочкой переехали в Мюнхен, в роскошную ведомственную квартиру. Через 2 года, после армии, к нам присоединился и сын. Все мы остались израильтянами, ни американского, ни германского гражданства не просили и ежегодно ездили в "home-leave".
В Германии дети стали взрослыми, получили образование, обзавелись семьями, а родители – превратились в «профессиональных антисоветчиков». Работа трудная, но ощутимо плодотворная: в конце концов советская власть всё-таки рухнула.
В 1995 году Президент Клинтон решил, что Империи зла больше нет, и для экономии средств перевёл Радио в Прагу. Мы же, не желая снова разбивать семью и срывать детей с места, решили досидеть до пенсионного возраста в Мюнхене и вернуться в Израиль, к родственникам и друзьям. "Дело №97" и земляки-клеветники за эти годы полностью выпали из поля нашего зрения и интересов...
Измена майора Ломова И вдруг в ноябре 1996 года в газетах появилось сенсационное сообщение! Ещё в начале "перестройки", в 1988 году, в результате измены майора КГБ Александра Ломова, в Израиле была разоблачена группа советских шпионов, в том числе 58-летний инженер Григорий Лундин из Минска, сотрудник военного предприятия по ремонту бронетехники и усовершенствованию знаменитой "Меркавы", прибывший с алией 1973 года. По мнению Би-Би-Си, это был самый крупный агент КГБ, когда-либо засылавшийся в Израиль.
Он был приговорён к 13 годам тюрьмы, но досрочно освобождён через 8 лет – 5 ноября 1996 г. - по состоянию здоровья и за примерное поведение. За него лично ходатайствовал президент Белоруссии А. Лукашенко. Лундин обращался также с просьбой о помощи к секретарю Совета Безопасности А. Лебедю и директору СВР Е. Примакову. Оба послания заканчивались такими словами: "Обращаю Ваше внимание, что всегда был и остаюсь верным сыном Отечества и в моем провале – не виновен".
И вот, ровно через 24 года после начала "Дела №97" все мелкие детальки этой головоломки стали легко, одна за другой вспоминаться и занимать свои места в общей картине.
В начале пятидесятых годов, когда я кончал школу, Гришу Лундина привёл к нам в дом наш квартирант, молодой демобилизованный военный лётчик, работавший инструктором в авиаклубе. Гриша был его курсантом. Они приходили ещё с двумя приятелями распить пару бутылок водки и "расписать пульку", т.е. сыграть в преферанс. Гришка был на четыре с половиной года старше меня, слыл в Минске плейбоем и опытным сердцеедом. Говорили, что он перекатал на своей голубой "Волге" всю девичью элиту города, высокий, крепкий и красивый юноша с густыми черными бровями и задушевной хрипотцой в голосе, похожий чертами лица на Аркадия Райкина в молодости.
Лет через десять наши с ним пути снова пересеклись: мы оба работали инженерами пусконаладочного треста "Белпромналадка", правда, в разных управлениях, я – по электрооборудованию, а он – по дизельным установкам, и на объектах никогда не встречались. Он был общительный, жизнерадостный парень, слегка экзальтированный, склонный к поспешным выводам и необдуманным поступкам. В середине шестидесятых прошёл слух, что Лундин сильно "погорел" и находится под следствием за "злоупотребления в командировках". Сейчас, задним числом, можно предположить, что его разоблачение было подстроено КГБ с целью шантажа и вербовки, но тогда мы знали только, что суд над ним так и не состоялся. Гриша уволился и перешел в какую-то другую фирму.
Наше знакомство опять прервалось. Он появился снова только в 1972 году, когда мы получили разрешение на выезд. К нам тогда ежедневно заходило много евреев, и среди них он был самым восторженным патриотом Израиля и единственным известным мне человеком, который уже побывал там, вместе с отцом, в гостях у родственников! Его дядя был даже мэром Рамат-Гана! Гриша был так простодушен и искренен, что ни у кого не вызывала подозрений даже эта поездка (вероятно, тренировочная), почти немыслимая в те годы; мы все лишь слушали его рассказы с раскрытыми ртами и заражались его энтузиазмом. Теперь понятно, что готовя к засылке, ему дали задание внедриться в нашу среду, но мне кажется, что он не был 100%-ным "артиздом", а почти искренне хвалил Израиль, помогал отказникам, отправлял багаж уезжающих, собирал им деньги на выкуп и т.п. Даже пару коллективных писем подписал. Он говорил, что твёрдо решил тоже подать на выезд, но сначала должен развестись со своей русской женой. Взяв на работе пикап, чтобы отвезти в Брест багаж Асиных родителей, он вложил в их ящик свой ковёр и брезент для машины – и это у меня, которому так долго отказывали из-за брата-секретника в Ленинграде, тоже не вызвало подозрений! Ведь Гришка столько поездил по дизельным подземным электростанциям ракетных баз – и уверен, что его выпустят без отказа!? Господи, как мы все невнимательны и доверчивы! Я считал причиной его бескорыстной помощи личную доброжелательность ко мне как к давнему знакомому и сослуживцу и совершенно не замечал, как легко и быстро он сходится с другими нашими товарищами по движению, всюду становясь своим, душой общества, как в юности среди "золотой молодёжи".
Именно Гриша в октябре возил меня и Кипниса на "конспиративное" совещание с американскими раввинами и слышал наши сионистские "секреты". Мне долгое время казалось, что это была его первая встреча с Цфаней. Но сейчас я вспомнил: когда Цфаня показывал американцам осквернённые могилы на еврейском кладбище, Гриша мимоходом обнял его за плечи. Мне этот жест показался несколько покровительственно-фамильярным, и позже я спросил Кипниса: "Вы Гришу раньше встречали"? Кипнис слегка поморщился: "Да, это приятель моего зятя"... Значит, это могло быть и 20 лет назад, когда Гришка был известным плейбоем. Но эта подробность тут же вылетела из головы: о дочери Кипниса и её муже я никогда не слыхал.
Именно Гриша за несколько дней до нашего отъезда пригласил Кипниса и меня с женой в гости к своему отцу Калману Пейсаховичу, где мы – все трое – впервые увидели Ефима Давидовича и познакомились с ним. Позже я не раз ломал голову: как Лундин и Давидович встретились друг с другом, что у них общего? А сейчас вспомнил: один из друзей Ефима, тоже кадровый военный, тоже не собирался уезжать и даже не давал разрешения своей дочери. А она с мужем были активистами движения. Да и у самого Давидовича вдова брата была в отказе, а Лундин у всех нас уже стал своим. Если ему, кроме вживания в среду будущих израильтян, дали дополнительное поручение – свести исключённого из партии Давидовича с уезжающим Кипнисом, то ему никакого труда не составило это сделать. Ни Ефим, ни Лев Петрович, оба сдержанные и деликатные, не предложили бы Кипнису взять с собой крамольный документ, только темпераментный и порывистый Гришка, рубаха-парень, мог это сделать. А Цфаня никогда никому не откажет...
Но Гришка остаётся Гришкой. Очевидно, он поспешил уверенно доложить своему шефу, что Кипнис повезёт с собой записи Давидовича, и тот дал команду в Брест: найти и задержать. А Цфаня оказался искусней тамошних вертухаев: документа они не нашли. Более того, они были уверены, что его у Кипниса нет: то ли передумал брать с собой, то ли передал Левину, а Левина задерживать не велено. Не велено было также говорить, что именно они ищут, нельзя было рисковать раскрытием Лундина – Кипнис ведь знал, кому известно об этом документе.
Я склонен был даже думать, что и минское начальство поверило брестским чекистам: "документа не было, а если был, то сплыл с Левиным, ну и хрен с ним!". А иначе оно не позволило бы вернуть семье Кипниса чемоданы, и жена с дочерью не смогли бы уничтожить, как сказал мне Цфаня, эту плёнку. "Конечно,– рассуждал я,– когда из Бреста доложили, что документ не найден, шеф обратился к Лундину, и тот объяснил: виноват, мол, я был уверен, что Кипнис повезёт эту бумагу. Вероятно, он раздумал или отдал Левину". Меня они могли задержать и в Польше, и в ЧССР (как и намекали Кипнису на допросах:"у нас руки длинные!"), но не сделали этого. Значит, бумага эта была им не очень нужна.
Позднее прозрение Между прочим, совсем недавно это подтвердил рассказ дочери Кипниса, Мэри. 29 ноября 1972 г. утром она и тётя Фаня (сестра матери) приехали в Брест местным поездом и к прибытию нашего международного уже ждали родителей у входа в таможенный зал, чтобы после досмотра попрощаться при посадке в вагон. Время от времени они заглядывали в дверь и видели, как роются в вещах Кипниса. Когда все остальные пассажиры вернулись в вагоны, поезд ушёл, а родители остались в таможне, они подошли спросить, в чём дело. Пограничники отвечали вежливо: необходимы некоторые выяснения. Документы родителям не вернули, всех четверых устроили в один номер привокзальной гостиницы. Оба чемодана после досмотра – ведь ничего крамольного не нашли – тоже находились здесь. Если какая-то охрана и была, то в коридоре; в номере посторонних не было. Это же не арест, просто задержка. Отца несколько раз вызывали на допросы. Не уводили, он шёл и возвращался сам и ни о чём особенном не рассказывал. Назавтра Мэри вернулась в Минск, ей нужно было на работу. Перед её отъездом отец вынул из чемодана какую-то книгу, отдал ей и сказал: спрячь, а приедешь в Минск – уничтожь. Так она и сделала в ту же ночь – бросила её в реку Свислочь (недалеко от дома). Через день-два мать и её сестра вернулись и привезли оба чемодана. Отец был арестован и доставлен в Минск. За что – не известно: "в Минске разберутся". Очевидно, брестские гэбэшники действительно были уверены, что никакой бумаги Цфаня не везёт, вели себя так, будто это недоразумение.
Тут у меня возник новый вопрос. Ладно, бумага эта была им не нужна. Но ведь без этой улики исчезает и состав преступления! Остаются липовые обвинения, с которыми в суд не пойдёшь. Значит, и судебный процесс им не был нужен? Так почему же Минск приказал всё-таки арестовать Кипниса? Вопрос "
За чтó арестовали?" отпадает: ни за что! Но появляется другая загадка: "
Зачем, для чего арестовали?" Не нужен процесс – так не нужен и Кипнис?!
Хочу повторить: для всех остальных минчан – ведь Цфаня никому, кроме меня, не рассказывал о фотоплёнке, даже дочь знала только о книге! – до сих пор осталось загадкой, "
за чтó арестовали Кипниса". Никто, кроме умерших уже Давидовича, Кипниса и самого Лундина (т.е. КГБ), не знал о существовании этих записей, и даже после разоблачения шпиона никто не подозревал о его роли в минском "Деле №97". А я, узнав в 1996 году о том, что Гришка – шпион, тут же вспомнил и о том, что именно он свёл нас с Давидовичем (1972), и о рассказе Цфани про плёнку (1973) и о его убеждении, что КГБ просто подслушал разговоры, а шпионов среди нас не было!
Я дал волю фантазии. Попробую-ка поставить себя на место КГБ, не боги горшки обжигают! Как бы я рассуждал? Возможно, провокация против Давидовича была для КГБ действительно побочным "партийным поручением". Главной задачей было внедрение Лундина в нашу среду, создание ему инфраструктуры и засылка в Израиль в качестве резидента. Тогда самым важным было оградить его от малейших подозрений. То, что провалили партзадание, не беда, КГБ никогда не был в восторге от контроля над ним политбюро КПСС. Ну, провёз бы человек эти записи – какие уж у них там секреты! Даже лучше было бы – Лундину бы в Израиле больше доверяли. Прокол не в том, что не нашли бумагу, а в том, что устроили этот обыск! Теперь-то Кипнис знает, чтó именно у него искали и кто мог донести! Где гарантия, что он не стукнет в Шин-Бет? Столько сил потрачено на внедрение, и всё может оказаться впустую. Значит, нужно Кипниса посадить и добиться от него признания, был ли документ и куда делся. И в любом случае убедить его, что Лундин здесь не замешан. Ну, например, инсценировать им очную ставку как двоим подозреваемым: мол нам стало известно, что вы собирались переправить за границу документ. И оба они дружно бы отрицали. А если бы Кипнис сказал, что собирался, а потом раздумал, то и Лундин поддержал бы эту версию. Но можно и без очной ставки, методов много...
В пересказе это выглядит длинно, но подумалось мгновенно, и я сразу после рассказа Мэри об аресте отца спросил:
– А откуда они всё-таки узнали, что была эта бумага?
– От самого папы. Он мне рассказал, что признался им. Он же не мог бесконечно молчать, как идиот.
– Когда рассказал? После освобождения или у вас было свидание? Или тебя вызвали на допрос и очную ставку?
– Нет, никаких свиданий не было все полгода. И не вызывали, и не следили за нами. Но где-то весной пришёл человек, показал удостоверение и передал мне письмо от папы. Там папа и писал, что согласился... забыла, как это по-русски... лешатэф пеула?
– Участвовать? Содействовать? Сотрудничать со следствием?
– Да, что-то такое. И чтобы я такому-то – имя-отчество – рассказала и показала всё, что он попросит.
– Ясно. Следственный эксперимент. И ты ему показала то место, где бросила книгу в Свислочь?
– Да.
– Когда это было?
– Не помню точно. Но льда уже не было.
– И они при тебе стали её искать? С водолазами?
– Нет, сразу отпустили. Про водолазов папа рассказал уже летом, после освобождения из тюрьмы.
Больше я ни о чём не расспрашивал. И не только из чувства такта. Зная Цфаню Кипниса, я был уверен: никаких подробностей – как от него добивались признания и на каких условиях освободили – он не рассказывал никогда и никому.
Повторяю, описанное выше "позднее прозрение" имело место в 1996 году (а разговор с дочерью Цфани – ещё лет на 12 позже!), когда я уже знал, что Лундин советский шпион, и понял, что запущенная КГБ "протокольная клевета" имела целью не только дискредитировать меня, но главное – отвлечь внимание от своего действительного агента, засланного в Израиль с нашей алиёй. А тогда, в 1970-е годы, никто этого не знал.
"Протокольная клевета" порождала среди минчан
"клевету творческую", ходили слухи, что Кипнис "раскололся и всех выдал", и к нему тоже относились с подозрением. Вернёмся снова к тем временам.
"Дело полковников". Лундин прибыл в Израиль в апреле или мае 1973 г., Кипнис – в июле, и за девять лет, до кончины Цфани ни об одном контакте между ними мне не известно. Известно только, что с другими минчанами "выпуска 1973-1975" (которые судачили о моём "шпионстве" и с которыми ни Кипнис, ни я не общались) Гриша поддерживал дружеские отношения.
В эти годы, как я уже говорил, главными отказниками в Минске стали бывшие кадровые офицеры:
Бывшие офицеры советской армии – отказники (слева направо):
подполковник войск связи Наум Альшанский, полковник авиации
Лев Овсищер и полковник бронетанковых войск Ефим Давидович.
Полковник Давидович, замученный травлей, 24 апреля 1976 года скончался после пятого инфаркта в возрасте 52 лет. Полковник Овсищер, разжалованный в рядовые, потерявший всю семью, переехал в Москву и оставался в отказе 16 лет, до 1987 года. Наум Альшанский прибыл в Израиль в 1975 году и, не будучи ещё пенсионером и не имея профессии, занялся общественной работой.
После всемирного конгресса евреев-ветеранов Второй мировой войны (Иерусалим, январь 1976) Н. Альшанский, собрав около двадцати бывших кадровых офицеров советской армии, создал и возглавил сепаратную "русскую" (кроме уже существующей Всеизральской Организации бывших солдат) организацию "Союз ветеранов Второй мировой войны – олим из СССР" (для краткости – СВО). В Устав Союза были включены такие цели и задачи:
§2в. добиваться уравнения во всех правах с ветеранами Армии Обороны Израиля;
§2г. ходатайствовать о восстановлении воинских званий ветеранам, лишённым этих званий в связи с выездом в Израиль. (газета "Наша страна" №1929 от 30 января 1978г.)
Подружившись с председателем Объединения олим из СССР (ОО) Г.Фейгиным (также бывшим офицером-связистом), Наум стал одновременно ответственным секретарём ОО. Здесь ему платили зарплату (ОО пользовалось поддержкой Сохнута, правительства и правящей партии Авода). СВО же получал финансирование от французского миллионера-мафиози Флатто-Шарона за поддержку его избирательной кампании: тот стремился попасть в Кнессет и получить парламентскую неприкосновенность. Поэтому подобное совместительство не могло быть успешным. Вскоре в обеих общественных организациях начались конфликты, интриги и дрязги. Их усугубляло полное отсутствие у Наума опыта общественно-политической деятельности в условиях демократического общества. Пользуясь приёмами и методами, усвоенными из партийно-советской практики, года за три Н.Альшанский, по словам Г.Фейгина, "кругом себя скомпрометировал" и потерял обе должности.
К истории "дела №97" это не имеет прямого отношения, кроме одного обстоятельства. Стремясь создать себе реноме не только заслуженного ветерана войны с нацизмом, но и выдающегося борца за алию, Наум воспользовался доступом к русскоязычной прессе, который обеспечили ему эти должности и положил начало эволюции восприятия “дела №97” олимовской общественностью. В газетах и журналах (сразу же после смерти Е.Давидовича) стали появляться одно за другим сообщения, которые свидетельствовали о следующем:
1. Альшанский был не подполковником, а полковником.
2. У него 13 боевых наград. (В действительности около половины – послевоенные, за выслугу и юбилейные)
Пути коллективного сознания и логики “простого советского человека” неисповедимы. Он легко верит, что высокое воинское звание и число наград кадрового офицера делает его не только “заслуженным ветераном, героем войны с нацизмом”, но и“заслуженным сионистом, героем алии”. Если у двоих по ордену Боевого Красного знамени и поровну медалей – у них равные заслуги. Неважно, что Лев Овсищер получил этот орден, разбомбив немецкую переправу через Дон, а Наум Альшанский – за 26 лет службы. Кому охота разбираться!..
3. Обвиняемыми по делу №97 были не Кипнис и Давидович (из которых один уже получил разрешение, а второй – не собирался подавать) а
"группа полковников-отказников: Альшанский, Давидович и Овсищер".4. Именно эта "группа полковников" в 1970-е годы возглавляла в Минске борьбу за выезд. Дело против неё сфабриковали за то и после того, как они все трое подали на выезд и получили отказ.
Между прочим, на сайте "Исход советских евреев" Ассоциации "Запомним и сохраним", в обзорной статье Михаэля Бейзера "Евреи борьбы (1967-1989)", где перечислены десятки, а то и сотни имён активистов алии из Москвы, Ленинграда и других городов, Минску отведены три строчки: "В Минске в борьбу за выезд в Израиль включились герои войны, отставные полковники Ефим Давидович, Лев Овсищер и Наум Ольшанский. Минчанин Израиль Рашаль сочинил песню "Кахоль ве-лаван" (Голубой и белый), ставшую чуть ли не гимном советских сионистов".
(
http://www.angelfire.com/sc3/soviet_jew ... rExh.shtml ).
Как будто в Минске и не было пяти первых, самых трудных лет еврейского движения, не было наших "отцов-основателей" Анатолия Рубина, Ицхака Житницкого, Цфании Кипниса. Всё началось и кончилось отставными полковниками... Грустно, девушки...
Приведу ещё несколько цитат.
Газета “Наша страна” 28.05.1976 (о Л.Овсищере): "Вместе с полковниками Альшанским и Давидовичем он едва не был привлечён к состряпанному КГБ уголовному делу... "
Журнал “Сион” №14/1976, статья Альшанского "Памяти Ефима Давидовича": "...в 1972 году группу минских полковников хотели судить по антисемитскому делу №97... "
23.09.1976 гроб с телом Давидовича прибыл в Израиль. Газета "Наша страна" писала:
"...выступил Нахум Альшанский, близкий друг полковника Давидовича, также полковник Советской армии…"
“Наша страна” №1849 от 24.06.1977. Открытое письмо Наума Альшанского французскому генералу Пуяду: "В начале 1973 года КГБ решило провести показательный процесс (знаменитое дело №97) над Ефимом Давидовичем, Львом Овсищером и автором этого письма". В конце письма подпись: бывший подполковник Советской армии, кавалер 13 боевых наград Наум Альшанский.
Самым кощунственным и непростительным я считаю надругательство над памятью Ефима Давидовича, которого Наум называл своим ближайшим другом. Он и его недолгий напарник Иосиф Винокуров исказили предсмертную автобиографию Ефима до полной неузнаваемости и в таком виде издали её брошюрой, опошлив образ покойного, и подписав его именем свои многочисленные вставки и домыслы.
О следствии, которому посвящена данная статья, Ефим Давидович 4 марта 1976 года, за полтора месяца до смерти, писал:
"С 1 декабря 1972 по 29 мая 1973 года КГБ в Минске фабриковал антиеврейское “Уголовное дело №97”, по которому обвиняемыми были художник Кипнис и я" (машиннописный оригинал).
Чтобы как-то приблизить его текст к версии Альшанского, "редакторы" подправили покойного автора так:
“С 1 декабря по 29 мая (!-Э.Л.) 1972 года в Минске, в кабинетах КГБ, фабриковалось антиеврейское “уголовное” дело №97. Обвиняли по нему многих евреев, но особо – художника Кипниса и меня” (брошюра "Солдат чести Ефим Давидович", Тель Авив 1977).
Так появилась новая версия:
"Уголовное дело №97: КГБ БССР против троих полковников-отказников".
Автор её – Наум Альшанский, человек, знавший правду и, следовательно, исказивший её сознательно. К сознательным фальсификаторам истории относятся, кроме него: КП БССР, КГБ БССР и его кадровый работник (более 20 лет стажа) Григорий Лундин, "верный сын Отечества".
К бессознательным сторонникам и популяризаторам этой версии, бытующей до сих пор, относятся: наивно поверившие в неё евреи (не только минчане), покинувшие СССР в 1973 году и позже; бывшие участники войны 1941-1945 г., которых Н.Альшанский собрал под своё руководство в 1976-1978 г.г.; самодеятельные "историки" Михаил Ринский, Захар Гельман и им подобные – взявшиеся писать о делах минувших дней без изучения архивных документов, опираясь лишь на рассказы некомпетентных или недобросовестных лиц. В результате происходит то, что в истории случается сплошь и рядом:
"Поле боя достаётся мародёрам". Первой жертвой, как и в самом "деле №97", оказался Цфаня Кипнис. Когда Наум организовал письмо нескольких минчан правительству Израиля, чтобы ему, Науму (как и посмертно Давидовичу) присвоили звание Почётного полковника ЦАХАЛа и назначили (как и вдове Давидовича) соответствующую пенсию, Кипнис и я заметили ему, что некрасиво и нескромно примазываться к покойному герою. В отместку Альшанский (см. его письмо генералу Пуяду) вычеркнул Кипниса из обвиняемых по делу 97, заменив его собой. Я видел, как у Цфани, мужественного человека, дрожали губы, когда он позвонил Науму: "Как же ты это пишешь? Ведь я пока ещё живой! У меня справка есть от КГБ – об освобождении из тюрьмы!"... Альшанский нагло ответил: "А я тебя нарочно вычеркнул, ты связался с Левиным, вы оба против меня"!
Смерть "ближайшего боевого друга" полностью утилизировать не удалось. С помощью одного доверчивого земляка, уже 20 лет прожившего в Израиле, 8 лет служившего в ЦАХАЛе и знакомого со многими генералами, Наум всё-таки выпросил для себя почётное офицерское звание, правда, только подполковника, без офицерской пенсии и вместе с другими ветеранами войны, якобы разжалованными в СССР "за сионизм". Но этим его чаяния не ограничивались.
Перед смертью Ефима Ароновича его жена и многократная спасительница медсестра Мария поклялась выполнить его последнюю волю: похоронить его на военном кладбище в Иерусалиме. У временной могилы в Минске Мария Карповна, русская женщина, обратилась к евреям: "Не проходите мимо несправедливости и не пропускайте ни одного случая лжи; гордитесь тем, что вы принадлежите к этому народу, держите выше голову – у вас есть своё государство!". Клятву свою она выполнила: останки Ефима были привезены в Израиль и захоронены с воинскими почестями на Масличной горе.
Но ещё летом мы с Кипнисом узнали, что жена и дочь Давидовича собираются не только похоронить его в Израиле, но и сами остаться здесь. Мы не на шутку встревожились. Соню, брошенную жену с ребёнком, мы хорошо понимали. Но что будет здесь делать Мария Карповна, пожилая русская женщина, одна, без своих деревенских родственников, вырванная с корнем и пересаженная в совершенно чуждую ей среду! Снова мы пытались отговорить Наума от его затеи, но он не вдавался в психологические тонкости: "Я добьюсь для них и для себя заодно военной пенсии, буду их во всём опекать, получу хорошую квартиру в одном доме с ними: здесь Кларе тяжело без лифта"...
Мероприятие сорвалось. Квартиру подготовить не успели, от пенсии Мария Карповна отказалась, и семья Давидовича вернулась в Минск.
Главный редактор "Круга" Георг Мордель в своём журнале (№78 за, 13-19 декабря 1978 г.) писал: "Зачем вытащили в Израиль русскую женщину, полковницу Марью Давидович? Те, кто изводил её увещеваниями, отлично знали, что Марья Карповна сионизмом не интересуется, что в Израиле ей не прижиться (жарко, не та еда, кругом евреи). Но наживали политический (да и не только) капитал. М. Давидович покинула Израиль и повела себя в Минске благородно: лично не написала ни полстрочки против нас, в то время как наша пресса клеветала на неё вовсю. Как она посмела уехать?! И никто не привлёк к ответственности тех, кто посмел её к нам затащить"...
Друг Альшанского Э.Берман в "Открытом письме" писал ей: "Вы будете смотреть светлыми глазами в лицо Лёвы и лгать до последней капли самой чёрной грязи. И никуда не денетесь – не вы первая, не вы последняя. Если вы не хотите лгать – вы не должны ехать, если вы едете – вы будете лгать. Я хочу сказать вслух то, что вы скрываете от окружающих. Я хочу, чтобы в Израиле и во всём мире знали: "Вы едете убивать Лёву Овсищера"!»
Известный историк Арон Лазаревич Абрамович, автор монографии об участии евреев во Второй мировой войне, 14 декабря 1977 г. рассказывал:
"Ещё до смерти Ефима Наум Альшанский ко мне приходил: составь письмо, чтобы их выпустили в Израиль. Я ему: оставь его в покое, он не выдержит, ты его убьёшь! Потом, когда Давидович умер, Наум говорил: "Мы решили его семью привезти сюда. У него жена – сионистка, еврейское сердце"... А теперь, когда она вернулась в Союз, он сплетничает, говорит гадости и о ней, и о Давидовиче, своём "лучшем друге": тот, мол, "всегда был преданным членом КПСС, никогда о евреях не думал. Он погорел не на евреях, а на Кочетове, исключили из партии – стал добиваться восстановления. Только когда понял, что не удастся, под моим влиянием стал сионистом"... Шмулевич Виктор Генехович был на собрании ветеранов войны в Хайфе. Он рассказывает: Альшанский кричал, что Мария Давидович проститутка, полковая шлюха, насильно залезла к Ефиму в постель, сплетничал об их семейных склоках... Подлец! "
А сам Н.Альшанский, отвечая Г.Морделю на его реплику (хотя Мордель его фамилии не упоминал) пишет в "Круге" №81 (за 3-9 января 1978 г): «Когда мне стало известно, что она получила разрешение, я связался с Львом Овсищером по телефону и сказал ему следующее: "Лёва, скажи Маше, чтобы она, пока я ей не сообщу, не выезжала". А я не собирался ей сообщать. Второй раз я говорил с ней лично и почти дословно повторил, что сказал Овсищеру. Она мне сказала в ответ: "Наум, меня некоторые люди здесь осуждают, я должна ехать". Я ей повторил: "Маша, отказаться от выезда никогда не поздно, сделай это". При моих заявлениях я исходил из того, что евреев она никогда не любила. Она любила "своего жида". Я знал, что Израиль ей не нужен, и она не приживётся здесь".
"Слава КПСС!". Когда Ефим Давидович 24 апреля 1976 года скончался после пятого инфаркта, более 30 активистов еврейского движения (Бейлина, Слепак, Щаранский, Лернер, Рубин, Овсищер, Браиловский, Лазарис, Якир, Престин, Абрамович, Хаит, Кошаровский и др.) подписали ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ЕВРЕЕВ СССР, в котором говорилось:
"То, чего добивались так долго, свершилось. Погиб полковник Ефим Давидович, герой войны с фашизмом, кавалер 15 советских орденов и медалей, человек редкостного мужества и обаяния. Убит органами КГБ. Убит за то, что самоотверженно боролся за права советских евреев...
То, чего не могла сделать пуля гитлеровцев, хладнокровно совершили палачи из КГБ. Так расплатились они за кровь, пролитую Давидовичем в боях за Россию, Украину, Белоруссию... Убийство совершено без избиения, без иглок, загоняемых под ногти, без карцеров и прочих аксессуаров сталинской эпохи. Современные преемники Берия и Ежова умеют убивать, не оставляя явных следов преступления. Они убивают людей дьявольскими методами, по хорошо разработанной системе психологического террора, угрозами и шантажом, провокациями и издевательствами, клеветой и оскорблениями. Они разрушают здоровье человека, наносят смертельные раны сердцу, нервной системе, и люди как бы сами выбрасываются из окон, погибают от инфарктов или от других быстро развивающихся смертельных болезней... Герой-мученик убит жестоко и бессмысленно..."
Вот это и есть версия активистов еврейского движения 1972–1976 г.г. о причинах и целях "Уголовного дела №97" – в том числе и "версия Левина", которую ныне анонимный защитник "второй версии", высокомерно именующий себя "следователем", называет смехотворной, невероятной и лживой. А "вторая версия" – это версия КПСС-КГБ.
В том же Открытом письме евреев далее сказано: "Когда возникла реальная угроза его жизни, мы обратились в ЦК КПСС и МВД. Мы предупредили, что Ефим Давидович в критическом состоянии и попросили разрешить ему выехать в страну, которую он считает своей Родиной... Те, кого мы призвали исполнить последнюю волю умирающего человека, ответили нам устами А.Иванова (ЦК КПСС) и В. Обидина (МВД СССР), что, по их сведениям, Давидович чувствует себя прекрасно".
Нынешние невольные адвокаты КГБ-КПСС, историки-любители Захар Гельман и Михаил Ринский утверждают то же самое: с антисемитизмом Ефим не боролся, просто подал на выезд, и никто его не убивал! Наоборот, собрались было его выпустить, а он вдруг взял и ни с того, ни с сего умер!
– "Ефим Давидович должен был в 1977 году выехать в Израиль, но внезапно скончался в Минске" (М.Ринский, "Династия Альшанских").
– "В 1977 году, уже получив документы на выезд, внезапно скончался Е. Давидович". (М.Ринский, "Памяти Льва Овсищера").
– "Однажды у Наума Альшанского нашли кортик. Конфисковали. Стали угрожать судом, хотя кортик - часть парадной военной формы, и на право его ношения у Н. Альшанского были соответствующие документы. И все-таки сверхбдительные органы на всякий случай открыли “дело № 97”. Причем не только против Альшанского, но и, за компанию, против Давидовича и Овсищера"(Захар Гельман, "Дело№97: Минский КГБ против офицеров-евреев").
А Кипниса, значит, никакого в деле №97 не было? И уж конечно, не было никакого агента КГБ Лундина? Так надо понимать самозванцев-историков, которых мародёры ввели в заблуждение и у которых не хватает человеческого достоинства в этом признаться?
Неужели до сих пор справедливо пресловутое утверждение советской пропаганды: "Партия и народ едины!"?
Характерная деталь. Больше месяца анонимный "следователь", добровольный или нанятый защитник версии КПСС-КГБ, вертелся на сайте "Заметок по еврейской истории", якобы стараясь понять: "за что арестовали Цфанию Кипниса?". Но когда кто-то у него спросил: "Не тот ли это Кипнис, которого обвиняли по делу 97?"– он немедленно заткнулся. Все уже знали, что Кипнис – именно тот, но сказать – "да" он не мог. Это значило бы провалить задание (установку, ориентировку или как это там у них называется?). Ведь его цель – убедить всех, что Кипнис хоть и был, но его арест никак с делом 97 не связан! Там – 3 полковника, а здесь – какая-то загадка, что-то у него нашли, и надо только подождать, пока Лукашенко откроет архивы КГБ БССР!
35 лет прошло после провокации, устроенной КПСС-КГБ и названной ими "Уголовное дело № 97". Ушли из жизни почти все его участники и очевидцы. И последним ещё живущим приходится раскапывать правду о нём, утопленную, по словам И.Л.Дегена, "в трясине лжи густой". Следующие поколения, знающие о нём понаслышке, вычеркнули из истории нашего вдохновителя и учителя Цфанию Кипниса; опошлили образ нашего бесстрашного рыцаря, одинокого воина-камикадзе Ефима Давидовича; оклеветали его вдову и возвели в герои Алии-70 бесцветную личность, лжеца, приспособленца и карьериста. Несколько лет мне пришлось увещевать, а затем и разоблачать недостойное поведение Наума, своего бывшего товарища по отказу. Я никогда не считал его злодеем, считал неумным человеком, наивно поверившим в своё величие и в искренность подхалимов. Мне очень жаль, что приходится об этом писать и причинять боль его сыну Мише, о котором я сохранил самую добрую память.
Сказано древними: "De mortius aut bene, aut nihil". Но сказано также: "Amicus Plato, sed magis amica veritas". И ещё раньше сказано:
בצדק תשפוט עמיתך Июнь 2008, Мюнхен
Вход
FAQ
Поиск
