ЕЛЕНА КРЮКОВА

[BEK]

СТИХИ В ПОЕЗДЕ

1
Только белые пятна апрельского снега
Да берёзы, берёзы - по пояс в воде...
Ну какого, Россия, тебе печенега -
Ты сама же в своей захлебнёшься беде...
Даже хочется плакать, как Родину жалко,
Как ей хочется с первой получки купить
Простоватую тёплую ширь полушалка,
Где промеж васильков - золотистая нить...
Не ржаное, а ржавое нищее поле,
Всё морщинки да трещинки - вдовья рука...
Божья воля на то или русская доля,
Чтобы веной больной набухала река?
Так банальна тоска, что, о, господи Боже,
Лбом - в граненый мираж, и сграбастать виски...
С каждым веком и вздохом всё кажется больше
Несказанной, неслыханной этой тоски...
Эти горечь и стыд, и беспомощность эта,
И шершаво на совести - как нечиста...
И как будто ещё не случалось поэта -
От испуга и подвига медлят уста...

2
Стыдно признаться, - стихами обидела
Родину, дальше которой не видела
В сизом прогорклом дыму...
Видела: квохчут пузатые голуби,
А журавли - словно ангелы голые -
С кончика кисти - во тьму...
Родина! Нас разлучили инстанции:
Стены бетонные, лезвия-станции,
Господи, это же ты...
Это жилище ли? Отсвет пожарища?
Остановите окошко! Пожалуйста!
Избы... Деревья... Кресты...

3
Что пустыми словами сорить
С высоты Вавилона и века...
Эти ветхие кровли корить
Не посмеет и пьяный калека.
Здесь у каждого что-то болит:
Жмутся в тамбурном дымном соседстве,
Потирая протез, инвалид
И художник, массируя сердце...
Что ж, такая, как видно, судьба, -
Прячу взгляд пристыженного вора:
Глушь и святость... Слепая изба
Под защитой хромого забора...
И мелькают (была - не была?..)
Горб и ведра... Понурясь, - лошадка...
Валидол или дрянь из горла
Хороши от российских ландшафтов...

3
„Калининские мы - соседка говорит -
Отец наш немцев ждал - чай, наведут порядок...
Явились... Наш-то фриц - крест, как в церквах, горит...
И конь - что наша печь, а не ушами прядать...
Нас, восьмеро сестёр, не тронул ни одной,
Зато ему, видать, пондравилась корова, -
Как хватит за рога... А батя был хмельной:
- Грабители! - Кричит - катитесь поздорову!
А немец автомат наставил - ну и ну -
Как есть, ему в живот. А мы - реветь как стадо...
И как мы - говорит - отбились в ту войну?-
Ей-Богу, не пойму... А Вы - из Ленинграда?“..

5
О, сколько можно об одном, и без вины и при вине,
И, подогретая вином, неужто истина - в войне?
О чём вы, Господи, о чём,
Друг друга чувствуя плечом,
Как будто не было Эллады,
Потопа, ига, наконец...
Где мать? - Расспросят - где отец?
Какие раны и награды?..
И даже я (на что уж я...),
А всё же - школа и семья -
Горжусь, что я из Ленинграда...

Ах, самозванцы... Для земли
Мы все равны, как перед Ликом...
И что с того, что нарекли
Свое Отечество - великим...
Иконы выдрали из сот,
Свои портреты вставив в ниши,
И шестилетний эпизод
Взнесли истории превыше...

В Росиии любят вспоминать.
И проклиная - вспоминают,
И вспоминая - поминают
Свою, изысканную, мать...
Не оттого ль, что с той весны
(Чеи дальше - кажется, что ближе...)
Росиии верные сыны
Могли увидеть только сны,
А не Берлины и Парижи...
А кто-то пьяной хрипотцой
„Хотят ли русские...“ заводит,
И не найти его лицо
В темно сомкнувшемся народе...

[BEK]

Когда в тоске самоубийства
народ одиннадцати ждал,
когда горийский кровопийца
из гроба по ночам вставал,
и залпы тысячи орудий
нам возвещали первомай -
тогда земля тряслась, как груди
завженотделом Коллонтай, -
когда, больная с перепою,
сама не зная, почему,
прослойка, русская душою,
смотрела сны про Колыму,
мне Голос был. Была Свобода,
была Немецкая волна.
Остервенение народа,
бардак, афганская война.
Когда мундиры голубые
народы мирные пасли...
Когда мы были молодые,
и чушь прекрасную несли.

[BEK]

***
я на глади китайского шелка
нарисую зубастого волка
паровозик рябины в снегу
ученицу с пластмассовой лейкой
пастуха с деревяной жалейкой
потому что терпеть не могу

в парке дети гуляют без пары
мне такое шептали стожары
рассказать улетит будто пар
номерок на ладони нечеткий
даже царской не вытравишь водкой
оттого-то и в мыслях пожар

я к осенней рябине ревнуя
я к продленному дню аллилуйя
закричу слышишь не уходи
паровозик жалейка рябины
вкус березовый голос любимый
леденцовое сердце в груди

а что мощные мчатся машины
а что манят хибины вершины
это всё не уйдет подождет
видишь сад в октябре умирает
на глазах облетает сгорает
в кулаке сигареткою жжет

***
грубая фактура мел и сажа
воннегута верный перевод
для вороны только часть пейзажа
наш балкон где музыка живет

если на скопление бутылок
солнце свой наставило зрачок
или рядом в двух шагах непылок
пролетит по небу паучок

на какой-то домотканной нити
ариадны волосе седом
верную гармонию берите
и несите осторожно в дом

намотайте азбуку на палец
горькую природу утая
чтобы ожил имени скиталец
и росли на ветках сыновья

или в этой утлой колыбели
насекомый свой умерив пыл
эмигранты памяти сидели
и корабль плыл

[BEK]

Я крохотный мифический росток,
я отпрыск человеческого Древа,
и каждый мой не фиговый листок,
и c завязью бутончик, и цветок -
из семечка, что выплюнула Ева.

Но что же это у меня внутри -
за чудо-юдо - роста ускоритель?
Когда четыре сразу или три -
(от сумерек, к примеру - до зари) -
презрев закон естественных развитий -

плюгавых зелепупыша души -
за ночь одну, как в сказке, вызревают,
в ничем не примечательной глуши,
в истерзанной цикадами тиши,
что сутками мне душу надрывают?

Вот точно так, в архангельских краях,
и в комнате, над лестницей чердачной,
как в Шамбалы мистических горах -
как на дрожжах росли в иных мирах -
над скорбью мировой, над явью мрачной -

душа Марины, Бродского душа -
всё более в зависимость впадая,
всё менее себе принадлежа,
наркотик стихотворчества глуша,
в иные измеренья улетая -

творя обряды с ночи до зари
магических двойных инициаций:
поэзия нас жрёт, но изнутри -
попутно подъедая словари -
нам - в её чреве - ею же питаться,

мудрейших слов употребляя суть,
и возрастать, и делаться мудрее.
Душа поэта - посвящений путь
(попробовать дать яблочка куснуть?)
на Мировом плодовом Жизни Древе.

Начало сентября


Сижу в тиши садовых кущ -
пока сентябрь без мух осенних -
ещё не нагл, ещё не злющ,
он будто знает: бить мне лень их,
и мщенья дух мне не присущ.

Один лишь выигрыш - во всём -
ищу, и нахожу в сравненьи.
Но не с золототканным днём,
а с рясофорным ноябрём,
и с тяготой его смиренья.

Сентябрь! Как нужен твой шесток -
сверчку не долгое местечко.
И твой коротенький мосток,
и твоя тоненькая свечка,
и ярко-огненный листок.

[BEK]

Как много паутины на кустах.
Туман к теплу и солнечной погоде.
Прозрачный лес грибницею пропах
и сыростью.
И лето на исходе,
но на прощанье балует теплом
и этой невесомой паутиной.

Вдоль просеки трухлявый бурелом,
гряда камней, поросшая малиной,
бетонные столбы,
и в никуда
с гуденьем ток уносят провода.

А перейди мостки — и за ручьём
повеет человеческим жильём…

…картошку не копают,
а пора ведь.
По улицам слоняется народ.
Забор упал,
и некому поправить —
хозяин то ли умер, то ли пьёт.
Мир переполнен тягостным покоем…

Оно знакомо каждому из нас —
затишье перед бурей или боем,
растянутое в сотни тысяч раз.

Вниз по реке стекает сизый дым,
соседи топят баню…
День проходит,
и ничего вокруг не происходит,
и не произойдёт.
И Бог бы с ним!

[BEK]

Ковш упал под Иерусалимом
В Иордан — и Киевом плывет:
По подземным речищам незримым,
Лишь ему известным током вод.

Удалось соприкоснуться силам —
Теплыми губами городов,
Чтоб к тебе знамение доплыло,
Если будешь к этому готов.

По лодыжки в тайных реках стоя,
Губы отпечатав на ковше,
Понимаешь то, о чем с тобою
Говорило прошлое вотще.

А теперь вплотную оказалась,
Потому что устьями близки,
Беспричинно-благостная радость
По глазам читаемой реки.

***
На школьный вопрос отвечает душа,
Себя не прощая и впредь.
Художникам выморочным помешав
Ее в простоте запереть.

Грозит ожиданье побегом впотьмах,
Заменой любви на неверье и страх.
По снегу идет переводчик
В июле написанных строчек.

Их текст прибежал бы кормиться из рук,
Но памяти жарко нагретый утюг
В ожог превращает пространство,
И в нем невозможно остаться.

***
Распутать — запутал ведь некто
В несбывшейся жизни клубок,
Есть кем-то внесенная лепта,
Когда имярек одинок…

Есть память на здешнее чья-то,
И ты человека того
Сперва познаешь, словно брата,
Вменившего в тайну родство.

Но надо распробовать время
Всем телом — в обратном рывке, —
Став с десятилетьями теми,
Прошедшими, накоротке.

Додумать губами и прочим
Все смыслы, которых не знал
Ты — черессловесных обочин
Искавший края маргинал.

И это зовется иначе,
Чем просто хожденье насквозь
Налево, поскольку задача
Решалась, с ответом сошлось,

В котором военного хлеба
Отчаянный вкус преломлен,
А Днепр — загустевшее небо,
До самых последних времен.

[BEK]

***



мы дожидаемся рассвета,

чтоб выползти из всех щелей

и каждый поворот сюжета

украсить гибелью своей,

и каждый камень на пороге,

и каждую дороги пядь.

Ведь тем кого не любят боги

придется долго умирать.

Им никому не пригодится

уменье среди бела дня

в последний час войны родиться

из деревянного коня.

Им вольной воли ровно столько

отмерят, щелкая бичом,

чтоб кроме возвращенья в стойло

не помышляли ни о чем.





***



Не прилетай ко мне, синица

тебе тут будет плохо сниться.

тут злые окрики в ночи

и тараканы на печи.

Тут на покойнике покойник

и до вокзала вечный стольник.

У касс творится страшный суд

и град сей вскорости снесут.



***



Вальс раскачает зеленые сопки

главным калибром и медной трубой.

Весь на весах до последней заклепки,

весь на понтах до доски гробовой,

в призрачном ордере призрачный крейсер,

девичьи слезы да легкая бронь,

да мертвецов вышибая из кресел

по коридорам гуляет огонь.

Песню военну, башкою об стену.

Кто бы ты ни был, дорога одна,

серой скулою в ажурную пену,

словно на свадьбе, до самого дна.





***



Из набокова железнобокого

виадуковый гнутый тугой

задувает меня одинокого

золотой выгибает дугой

на отгадки находки в два голоса

чтоб по клавише каждой успеть

на стекле только точки и полосы

комариная легкая смерть

чтоб на пыльном майдане агукая

под ладонь подставляя щеку

расцвести шестидневной разлукою

на осиновом гибком суку

и таращась в ольшанник мерещиться

не родным и знакомым своим

только месяцу и полумесяцу

превращаясь к полуночи в дым

и оставшись соломы охапкою

вспоминать уходящий во мглу

храм Николы под медною шапкою

и аптечный киоск на углу.

[BEK]

Ты мне чёрных, — писал он, — пришли сухарей.
Лучше чёрных пришли сухарей.
Обо мне не горюй, а себя пожалей, —
Так писал он, — себя пожалей.

Да нарежь подлинней, будет в кружку макать
Их сподручней, удобней держать.
А посылку сама не подписывай, мать
Пусть подпишет, нельзя рисковать.

Я доволен судьбой, — он писал, — я с тобой
Счастлив был, я доволен судьбой.
Не грусти, если вдруг не случится вестей.
Обнимаю тебя и детей.

Это дедушка мой моей бабушке так
На бумаге со штампом «Табак
Средневысший» писал в середине зимы.
Осужденный писал с Колымы.

[BEK]

когда перехода молочные зубы
почистил залётный колючий снежок
и ночь поползла хладнокровно на убыль
тогда мы и выпили на посошок

далёким пустым безнадёжно-безликим
казалось прощанье но видно давно
на лунной дорожке отчаянным бликом
захлопнулось к нашему богу окно

[BEK]

Нам по жребию выпал удел декабря:
замыкать, заметать, хорохориться зря,
проноситься как вихрь, успевая везде,
застывать ледяною корой на воде,
рассыпаться, как сыплется снег-купорос,
босиком из похмелья ступать на мороз.

Нам по жребию выдан счастливый билет:
потакать скоростному течению лет,
подставляться легко под свистящую плеть,
ради редких минут живота не жалеть,
находиться задаром, точнее, взаймы
на пиру Валтасара во время чумы.

Нам всегда достается такая тюрьма,
что дай бог не сойти в «одиночке» с ума,
что гадай-не гадай по дрожащей руке -
все равно пропадать от любви вдалеке.
Говоришь, это всё перебродит внутри?
Я не верю… Но ты говори, говори…

Нам в смешеньи религий, в скрещеньи эпох
освещает дорогу слияние трех:
эта желтая звездочка – символ беды,
эта радость от елочной красной звезды,
эта в небе звезда, что сгорит до зари -
так обычно кончаются все декабри…