Кремлевский мечтатель: ТщательнЕе надо

Заявления, протесты, жалобы и предложения

Moderator: Admin

Forum rules
На форуме обсуждаются высказывания участников, а не их личные качества. Запрещены любые оскорбительные замечания в адрес участника или его родственников. Лучший способ защиты - не уподобляться!
Post Reply
admin2
Site Admin
Posts: 175
Joined: Thu Jan 28, 2010 11:38 am

Кремлевский мечтатель: ТщательнЕе надо

Post by admin2 »

Кремлевский мечтатель
ТщательнЕе надо, или мог бы Пушкин служить в Армии Обороны Израиля


"Аркадий, не говори красиво."
Тургенев. "Отцы и дети".


Уважаемый читатель.

Хочешь за две минуты написать постинг, в котором ты "срежешь" любого оппонента. Заманчиво, правда? И поверь, что это совсем не трудно. Надо всего навсего воспользоваться одним шаблоном и несколько раз попрактиковаться в его использовании.
Вот как выглядит этот шаблон. В нем есть:

1. Список Достойных (СПДО): Швейцер,Сахаров, Толстой, Чехов, Платонов, Шостакович, Януш Корчак, Мать Тереза, Гавел, Сартр, Ганди, доктор Боткин, архиепископ Туту, Маркес, братья Стругацкие, Борис Слуцкий, Трумпельдор и т.д
Можешь воспользоваться этим списком или немного изменить его.

2. Штамп Устыжения (ШТУС) из 2-x фраз. Вот они:
а) Никакие жестокости мира не способны были вышибить человеческое из (вставьте имя из СПДО).
б) Вообразить себе, что ( вставьте несколько имен из СПДО) без содрогания прочитали бы об (вставьте действие) невозможно.


3. Несколько страшилок составленных по приципу: к словам "зверская фраза" добавляются одно из сочетаний: ("Косматое Сердце" - Пушкин), ("Kосматые Mозги" - Ходасевич), ("Косматая душа" - Искандер), ("Волосатые уши" - Стругацкие) и т.д.

4. И последнее: Ярлык "поддельной интеллигентности оппонента" (ЯПОИНОП):
Чувствуте разницу между интеллигентностью подлинной, едва ли не врождённой, и фальшиво-тошнотворной?

Теперь, дорогой читатель, ты во всеоружии.

Заполняешь ШТУС, добавляешь ЯПОИНОП и заканчиваешь страшилкой. Вуаля и постинг готов.

Поверь, дорогой читатель, этому шаблону следуют весьма уважаемые люди и написнное ими имеет успех у публики. Оцени, например, этот постинг:
А. Избицер
- Fri, 04 Jan 2013 16:32:02(CET)
Никакие жестокости мира не способны были вышибить человеческое из А. Швейцера, например. Вообразить себе, что он или Сахаров, или Толстой, или Чехов, или Платонов, или Шостакович, или Януш Корчак без содрогания прочитали бы об «ударе между глаз» даже дикаря-ребёнка - невозможно. Чувствуте разницу между интеллигентностью подлинной, едва ли не врождённой, и фальшиво-тошнотворной?
Если зверская фраза сказана «в сердцах», то, значит, сердце у сказавшего – КОСМАТОЕ (А. Пушкин).
Шутки шутками, но похоже, что вышеприведенный постинг был написан наскоро, что называется, "левой ногой" и по этому самому шаблону.
И не то беда, что автор раздает ярлыки и делает заключение о косматости сердца оппонента. Чего не случается в пылу дискуссии. Гораздо хуже, что автор не много знает о людях из приведенного им списка. "Остапа несло".

Поведаю немного предыстории для тех кто не в курсе.
Злополучная фраза о "каленом пруте" была одним из откликов на видеоклип, на котором израильский солдат с автоматом пятился от 13 ней палестинки, а она все норовила заехать ему кулачком в лицо.
Как только фраза была сказана, публика стала обсуждать ее уместность, и среди прочего появился и постинг Избицера.

А теперь давайте возьмем троих содрогающихся из списка Избицера и посмотрим, так ли он прав в своей оценке.
Начнём с Толстого и Чехова. Давайте вспомним, как они относились к чужим, пусть даже и не дикарям, но чужим им евреям.
Посмотрим, насколько громко звучал голос этих, согласно Избицеру, содрогающихся от ужасной фразы людей, когда в жизни происходило действительно что-то ужасное. Скажем, как они себя вели сразу после того, как произошёл Кишинёвский погром. Во время погрома было убито 49 человек в основном мужчин, но были женщины и дети. Было покалечено несколько сотен человек.
Этот погром отличался особым зверством, и газеты о нем широко писали. Газета Бессарабец (много способствовавшая погрому, тем не менее) писала:
"В среду судебные следователи 1 и 3 участков г. Кишинева производили судебномедицинский осмотр трупов евреев, убитых во время погрома. Их 37 и собраны они частью на еврейском кладбище, частью в еврейской больнице. Причину смерти устанавливать было легко, так как все раны наносились исключительно в голову тяжелым тупым орудием - обломками мебели, поленьями и палками. Поэтому судебно-медицинских вскрытий не производилось, а они были заменены простым осмотром. В еврейской больнице собрано 62 потерпевших с тяжелыми ранами, тоже исключительно головы. Многие страшно изуродованы: с перебитыми носами, выбитыми глазами и зубами, сломанными челюстями".(1)
В погроме участвовали не только взрослые, но и детишки. Короленко пишет:
"Я имел печальную возможность видеть и говорить с одним из потерпевших в другом месте. Это некто Меер Зельман Вейсман. До погрома он был слеп на один глаз. Во время погрома кто-то из "христиан" счел нужным выбить ему и другой. На мой вопрос, знает ли он, кто это сделал,-- он ответил совершенно бесстрастно, что точно этого не знает, но "один мальчик", сын соседа, хвастался, что это сделал именно он, посредством железной гири, привязанной на веревку."(2)
Погромщики реально били "между глаз": кто поленом, кто палкой, кто железной гирей реальных абсолютно невинных жертв. Перебиты носы, выбиты глаза и зубы, сломанны челюстями. И что Толстой? Содрогается, бьет в набат?
Казалось бы именно в этой ситуации, при таком озверении голос Толстого против погрома должен быть самым громким, ан нет.
"Нов." приводят извлечение из письма графа Л.Л.Толстого, продиктованного самим Львом Николаевичем:
"В газетах появилось известие, что отец мой, Лев Николаевич Толстой, пожертвовал в пользу кишиневских евреев 15 тыс. руб. Отцу было неприятно это ложное известие; не опровергнуть его - значило бы пользоваться одобрением людей за то, что чего не делал, опровержение же этого известия могло бы показаться неодобрением такого поступка, что было бы совсем несправедливо. Отец глубоко возмущен и опечален случившимся в Кишиневе злодеяниями".(3)
Сам же Толстой по поводу погрома публично не выступал. К нему обращались неоднократно.
Евреи меня решительно осаждают, писем 20, требуя, чтобы я высказался о кишиневских ужасах...(4)
Из статьи Нехамы Шварц:
Толстой ни разу, несмотря на многочисленные просьбы публициста Ф.М.Геца и писателя Шолом-Алейхема, ни разу не выступил от своего имени с осуждением погромов или хотя бы просто с выражением сочувствия пострадавшим и отказал Шолом-Алейхему в письме для сборника, выпущенного в помощь жертвам кишиневского погрома. Почти двадцать евреев просили человека, считавшегося совестью России, публично осудить этот погром. Вместо этого Толстой пишет одному из просителей (27апр.1903г.), писателю Э.Линецкому, что "все пишущие так же, как и Вы, требуют от меня, чтобы я высказал свое мнение о кишиневском событии. Мне кажется, что в этих обращениях ко мне есть какое-то недоразумение. Предполагается, что мой голос имеет вес, и поэтому от меня требуют высказывания моего мнения о таком важном и цложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишиневе. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тогда как я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с современными событиями: именно вопросом религиозным и его приложением к жизни.
Что же касается моего отношения к евреям и к ужасному кишиневскому событию, то оно, казалось бы, должно быть ясно всем тем, кто интересовался моим мировоззрением. Еще не зная всех ужасных подробностей, которые теперь стали известны потом, я по первому газетному сообщению понял весь ужас совершившегося и испытал тяжелое смешанное чувство жалости к невинным жертвам зверства толпы, недоумения перед озверением этих людей, будто бы христиан, чувство отвращения и омерзения к тем так называемым образованным людям, которые возбуждали толпу и сочувствовали ее делам и, главное, ужаса перед настоящим виновником всего, нашим правительством со своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и со своей разбойничьей шайкой чиновников. Кишиневское злодейство есть только прямое последствие проповеди лжи и насилия, которая с таким напряжением и упорством ведется русским правительством".
Толстой утверждает, что не может заниматься деятельностью публициста и что он занят только религиозными вопросами. А между тем, он написал 164 законченных и 126 незавершенных статей, трактатов, книг, обращений и прочих вещей, посвященных самым актуальным жизненным проблемам. Среди них и "Не могу молчать!," и "Рабство нашего времени," и "Не убий". За несколько месяцев до смерти, Толстой прочитав глубоко взволновавшую его статью Короленко о смертной казни "Бытовое явление", рыдая, пишет ему письмо, ставшее позже общественным достоянием. Его душа болела и за убийц, и за насильников, и за членов секты хлыстов, но только не за евреев. Для него еврейский вопрос (в период страшного антиеврейского террора 1905-07г.г.) стоял, по его словам, "на 81-ом месте".(5)

Да, письмо Линецкому лукавое. "Предполагается, что мой голос имеет вес...". A то Толстой не ведает, какой вес имеет его голос. "...и поэтому от меня требуют высказывания моего мнения о таком важном и сложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишиневе." Чего рассуждать о сложности события? Да осуди громко и публично злодейство и дело с концом. Ведь совершенно невинных убивали. "Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста". Про порку в армии можно писать статью "Стыдно", а про погром "Недоразумение состоит в том...".
Ну, отбился от требований выступить публично о погроме и можно уже говорить о "чувствe жалости", "недоумении перед озверением", "чувствe отвращения и омерзения" и лягнуть и правительство и церковь, но все это в письме, которое никогда в России не будет опубликовано.
Толстой так и не написал статью с осуждением погрома, но, правда, подписался под коллективной телеграммой протеста, хотя и это проделал весьма своеобразно.
Он потребовал исключить из телеграммы слова "жгучий стыд за христианское общество", что и было сделано.(6)
Толстой испытывает "недоумение перед озверением этих людей, будто бы христиан", но сам же и требует христиан не упоминать, исключить из телеграммы протеста слова "жгучий стыд за христианское общество", говорит о "ужасе перед настоящим виновником всего, нашим правительством со своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и со своей разбойничьей шайкой чиновников" и в то же время отрицает вовлеченность правительства в организации погромов:
"Елена Сергеевна говорила про новый вологодский погром, будто бы он произошел вследствие шифрованной телеграммы из Петербурга.
Л. Н.: Этому нельзя верить. Я несколько раз справлялся, когда укоряли правительство в устройстве погромов, и ни разу не уверился в этом". (7)
Вот пойми его.
Разумеется, если бы Толстой выступил со статьей резко осуждающей погром , то его слово имело бы громадное влияние на умы, и, возможно, предотвратило бы какие-нибудь погромы.
И вот именно такой статьи Толстой не написал.
Свое (не побоюсь этого слова) эмоциональное отношение к чужим для него евреям Толстой сформулировал в письме к Гетцу еще в 1890 году.
"Во-первых, вы приписываете моему (да и всякому) слову значение, которого оно не имеет и сотой доли; во 2-х, вы невольно переносите воображением в меня всю ту страстность желания улучшения материального положения евреев и возмущения за переносимые ими гонения, которые сами испытываете.
Я жалею о стеснениях, к[отор]ым подвергаются евреи, считаю их не только несправедливыми и жестокими, но и безумными, но предмет этот не занимает исключительно или предпочтительно перед другими моих чувств и мыслей. Есть много предметов, более волнующих меня, чем этот, и потому я бы не мог ничего написать об этом предмете такого, что бы тронуло людей...
Поэтому я думаю тоже, что гонения эти никак не прекратятся, как в Америке не прекратятся гонения на лучших, более дешевых и трудолюбивых работников, чем американцы -- китайцев." (8)
Т.е., вот что следует из письма Толстого: " Не переноситe на меня всю ту страстность, которую сами испытываете по поводу еврейских гонений. Умом я против этих гонений и нахожу их несправедливыми, но эти гонения не затрагивают мою душу. А раз так, то мое слово не затронет сердца людей. И посему - зачем писать? Не о евреях я переживаю сердцем. Мою душу волнует порка в армии, преследование хлыстов и еще тысяча тем, по поводу которых я найду гневные и обличающие слова и положу эти слова их на бумагу. И к тому же, какой мне вообще смысл писать про гонения евреев, раз гонения эти никак не прекратятся?"
Шолом-Алейхем писал на смерть великого писателя такие горькие слова: "Непосредственно Лев Толстой не сделал для евреев почти ничего или ровно ничего, если сопоставить то, что он сделал, с тем, что мог сделать. ..."(9)

От Толстого перейдем к Чехову.

Он также отнёсся к Кишиневскому погрому довольно равнодушно.
Эти самые жертвы погрома реально получившие дубиной между глаз, похоже его не сильно волновали. Правда, в ответном письме он разрешил Шолом-Алейхему перепечатать что-нибудь из его старых вещей в пользу пострадавших, но публично погром так не осудил. И все-таки косвенно погром был упомянут в двух его письмах, но его тревоги не о жертвах, а о Горьком, который написал о погроме статью.
Чехов старается защитить Горького он нападок газеты "Новое время". Он пишет Суворину пытаясь перевести разговор о статье Горького в литературную плоскость: "Письмо Горького насчет Кишинева, конечно, симпатично, как и все, что он пишет, но оно не написано, а сделано, в нем нет ни молодости, ни толстовской уверенности, и оно недостаточно коротко".(10)
О той же статье он пишет и Книппер: «Новое время» продолжает пощипывать Горького; боюсь, как бы скандала не вышло. (11) (
В «Новом времени» 12 сентября 1903 г. была напечатана «Отповедь г. Максиму
Горькому» В. Буренина. Буренин отвечает на статью М. Горького в журнале
«Освобождение» (1903, № 24) «О кишиневском погроме», в которой Горький назвал
подстрекателями погрома Суворина, Буренина, Величко и других. Буренин, возражая
Горькому, утверждал, что настоящими виновниками погрома являются «прежде всего
любимейшие чада его лубочного «творчества», ухарские Васьки Пеплы, Челкаши,
Коноваловы и им подобные воры, грабители и душегубцы»).(12)
Лучше всего объяснил причину подобного равнодушия или же двойственного отношения не только Чехова, но и многих других представителей "лучших людей России" к погромам - правда несколько позднее - раздражённый чириковским инцидентом Куприн:
«Вот три честнейших человека: Короленко, Водовозов, Иорданский. Скажи им о том, что я сейчас пишу, скажи даже в самой смягченной форме. Конечно, они не согласятся и ибо мне уронят несколько презрительных слов, как о бывшем офицере, о человеке без широкого образования, о пьянице, ну!, в лучшем случае, как об...
Но в душе им еврей более чужд, чем японец, чем негр, чем говорящая, сознательная, прогрессивная, партийная (представьте себе такую) собака.»
Более того, в том же письме Куприн начинает язвить по поводу излишней общественной реакции на погромы:
«Целое племя из 10000 человек каких-то айнов, или гиляков, или ороченов, где-то на Крайнем Севере, перерезали себе глотки, потому, что у них пали олени. Стоит ли о таком пустяке думать, когда у Хайки Мильман в Луцке выпустили пух из перины? (А ведь чего-нибудь да стоит та последовательность, с которой их били и бьют во все времена, начиная от времени египетских фараонов).»(13)
Самым важным здесь являются слова: "чего-нибудь да стоит та последовательность, с которой их били и бьют во все времена".
Ведь если так, то значит есть за что и они сами в этом виноваты. Значит битье евреев неизбежное и неустранимое явление вроде плохой погоды и стоит ли по этому поводу вообще проявлять эмоции.
И если письмо написал человек с репутацией юдофила, человек написавший "Гамбринус", то что же требовать от других.
Не один Куприн был раздражён слишком активными, но чужими ему евреями. Ему вторит А. Белый:
"Глубокоталантливые и вдумчивые единицы еврейства тонут в стихийном потоке культуртрегеров «чего угодно, на всякий вкус». Искреннее и честное непонимание задач арийского творчества уже ведет к базару, а базар порождает коммерцию; так является готовая, интернациональная (а изнутри узконациональная) биржа: и отсюда невольная, инстинктивная борьба еврейской критики сперва с арийцем Вагнером и арийцем Ницше, а потом стремление к монополии в истолковании того и другого...
И эта зависимость писателя от еврейской или юдаизированной критики строго замалчивается: еврей-издатель, с одной стороны, грозит голодом писателю; с другой стороны — еврейский критик грозит опозорить того, кто поднимет голос в защиту права русской литературы быть русской и только русской.(14)
Эти чужие, но слишком активные и энергичные евреи не нравились в России многим. А что казалось бы мешало русскому литературному критику писать те же статьи о писателе, а русскому издателю издавать книги этого писателя? Да конечно же были и русские издатели и русские критики, скажу даже, что и тех и других было куда больше, чем еврейских, но еврейская конкуренция уже явно ощущалась и А. Белому это не нравилось.
Если бы можно было бы ввести запреты на профессию, то раздраженные Куприн и Белый, полагаю, это немедленно одобрили бы.
Но приходилось терпеть. И раздражаться.
Чехов не был сентиментален, не "содрогался" (как Избицер ему предписывает), прочитав какую-то фразу в газетах. Он сам, под настроение, бывал весьма нелицеприятен.
"О Толстом пишут, как старухи об юродивом, всякий елейный вздор; напрасно он разговаривает с этими шмулями." (15)
или
"Там, в Петербурге, рецензиями занимаются одни только сытые евреи-неврастеники, ни одного нет настоящего, чистого человека» (О.Книппер, 16 марта 1902 г.)".(16)
Хочу сказать, что Чехов мой любимый писатель. Но я бы не удивился, если бы Чехов, в сердцах, не сказал что-либо подобное тому, что сказал Куприн, поживи он дольше. Ибо евреи и его тоже подчас весьма раздражали.
Жаботинский:
«По существу же был Чехов наблюдатель, не ведавший ни жалости, ни гнева, и не любивший ничего, кроме увядающей красоты «Вишневого сада», поэтому еврейские фигуры, изредка попадающиеся в «Степи», «Перекати-поле», «Иванове», написаны с обычным для этого художника правдивым безразличием» («Русская ласка», 1909).(17)
Не стоит низводить Толстого и Чехова до уровня схемы. И предсказывать их реакции тоже не стоит. Легко ошибиться. Сообщения о реальных жертвах с перебитыми поленами переносицами не заставили Чехова содрогнуться. Во всяком случае ни в одном из своих писем он такого свидетельства не оставил. Чехов вполне мог быть согласен с Толстым: "гонения эти никак не прекратятся", они неизменная часть российской жизни, часть пейзажа. Где-то пожар, где-то неурожай, где-то погром. Дело привычное.
И если Чехов по Жаботинскому был: наблюдатель, не ведавший ни жалости, ни гнева, то почему он должен впасть в гнев, именно по поводу погромa? И зачем ему вообще гневаться по поводу неизбежного? Почему он должен содрогаться и скорбить о жертвах? Особенно, если он хоть на сотую долю разделял веру Куприна, что: "чего-нибудь да стоит та последовательность, с которой их били и бьют во все времена, начиная от времени египетских фараонов."

Пушкин.

Избицер пишет: "Вообразить себе, что он или Сахаров, или Толстой, или Чехов, или Платонов, или Шостакович, или Януш Корчак без содрогания прочитали бы об «ударе между глаз» даже дикаря-ребёнка - невозможно... Если зверская фраза сказана «в сердцах», то, значит, сердце у сказавшего – КОСМАТОЕ (А. Пушкин)."
Как бы повел себя Пушкин, услышав какую-то фразу к нему не относящуюся совершенно неясно. Это зависит от того, как бы фраза его лично зацепила. Но к описанию самых кровавых жестокостей он относился спокойно и, написав "Историю Пугачёвского бунта", иронически замечает: "Пугачев сделался добрым исправным плательщиком оброка, Емелька Пугачев оброчный мой мужик!".
А бывал ли Пушкин жесток сам?
Что там чужой дикарь-ребёнок - Пушкин крепостных детей с родителями продавал, как скот. Тогда это было в порядке вещей. Но вот когда он своего двухлетнего сына порол, не шлёпал, а порол розгами, тут он, по мнению сестры, перебарщивал. Вот она и пишет: "Александр порет своего мальчишку, которому всего два года".(18)
Дочь, которая была немногим старше, поэт тоже порол розгами. Пушкин вообще был не воздержен на руку, если его что-то раздражало или он был не в духе. Проигрался в карты - побил дворника. Одноклассник Корф дает ему такую характеристику: "Бешеный, с необузданными африканскими страстями". И как бы повел себя Пушкин, окажись он на месте того израильского солдата? Прутом не прутом, а прикладом, пожалуй, он, в сердцах, юной героине промеж глаз и заехал бы.
Я решил позвонить приятелю, который служил 20 лет психологом в израильской армии, и спросил возможно ли такое развитие событий. Он сказал: "нет". Я спросил почему? В ответ он прислал мне сообщение, которое я помещаю здесь, практически ничего в нем не меняя:
"Если бы хаверу Пушкину пришла бы повестка в Армию Обороны Израиля( ЦАХАЛ) и характеристика одноклассника подтвердилась бы специалистами психологической комиссии, его психиатрический профиль был бы соответственно снижен до 46 % из 97% возможного ( 3% НА ОБРЕЗАНИЕ). В соответствии с рекомендацией психологов медицинская комиссия вынесла бы диагноз:саф тискул - низкий.
Поэтому хавер Пушкин был бы признан негодным к службе в боевых частях и был бы направлен на службу в канцелярию. Там скорее всего он бы писал стихи на радость своему командиру, лейтенанту Вускинду. Старания хавера Пушкина и его талант послужил бы ему и, время от времени, он бы получал увольнительную, чтобы слушать сказки преданной няни Арины Радионовны. Так что, несмотря на бешеность и необузданность, Пушкину нашлось бы место службы в доблестных войсках Армии Обороны Израиля.
В конце концов трагический конец жизни Пушкина( смерть на дуэли) и служит доказательством, что вывод медицинской комиссии ЦАХАЛа был абсолютно верный".
Как видим, психологи ЦАХАЛа поступили бы мудрее Алексадра Избицера. Они не стали бы строить догадки, какая там интеллигентность у Пушкина (подлинная или поддельная), и не стали бы писать в его медицинской карте, что у поэта косматое сердце. Они просто бы учли, что, в сердцах, он может много чего сказать или натворить. И отправили бы служить в канцелярию.
Интересно, куда бы они отправили служить того, кто делает скоропалительные выводы о людях?
И последнее. "Швейцер,Сахаров, Толстой, Чехов, Платонов, Шостакович, Януш Корчак"...
А стоит ли вообще сколачивать команды из великих и от их имени и по поручению говорить об оппоненте гадости?
Великие заслужили, чтобы их оставили в покое и не использовали их имена, тем паче скопом, как дубинки в местных дискуссиях…
Post Reply