Theodicea Холокоста.

[Маркс ТАРТАКОВСКИЙ]

Нынешние евреи как-то мыслят категориями народа, а не человека. Вот даже Холокост с немыслимыми, казалось бы, страданиями миллионов как-то оказывается предусмотрен Всевышним для пущей славы "избранного народа". Нереально, но представить бы, что об этом подумали, что сказали бы, как оценили бы эту славу вдруг ожившие жертвы?.. Что ожидало бы ныне живущих в господнем судилище - будь такое было бы реальностью...

[Маркс ТАРТАКОВСКИЙ]

Евгений Беркович
С 1934 по 1945 в США въехало 500,000 евреев Германии и Австрии. Если учесть еще и евреев Франции, Голландии, Бельгии, Дании, то цифра будет большей.

Вы вводите читателей в заблуждение. На самом деле картина приема беженцев в Америке была далеко не такой радужной. Об этом моя статья "Америка и Холокост" https://berkovich-zametki.com/Amerika1.htm. Вот что там говорится о квотах и об отношении американцев к приему беженцев:

"Насколько слаба была готовность американцев помочь преследуемым евреям, показывают опросы общественного мнения, проводившиеся по всей территории Соединенных Штатов. В четырех опросах 1938 года -- а это был год "Хрустальной ночи" и усиления нацистских гонений на евреев! -- от 71 до 85 процентов участников высказались против повышения въездных квот для беженцев, 67 процентов считали, что вообще никаких беженцев в США впускать нельзя. В начале 1939-го 66 процентов опрошенных были против того, чтобы один раз в виде исключения принять 10 000 беженцев сверх нормальной квоты. Через пять лет, когда война была в самом разгаре, мнение большинства американцев почти не изменилось: в январе 1943-го 78 процентов американцев были против приема беженцев после войны. В конце 1945 годатолько пять процентов населения высказалось за то, чтобы Америка ежегодно принимала из Европы больше людей, чем это было до войны; 17 процентов считали, что квоты должны остаться на довоенном уровне; 37 процентов хотели эти квоты понизить, а 41 процент был за то, чтобы границы оставались закрытыми для иммигрантов.
Государственные чиновники выстроили непреодолимые бумажные барьеры, чтобы не допустить въезда беженцев в страну. И вот итог их деятельности: с момента вступления США в войну (декабрь 1941 года) и до ее окончания в Европе (май 1945-го) в страну въехала 21 тысяча беженцев, большую часть которых составляли евреи. Они, как правило, больше года ждали въездных виз в относительно безопасных нейтральных странах. За это время даже согласно весьма жестким квотам на иммиграцию в США могло бы въехать более 200 тысяч человек! Таким образом, реально нашли спасение только десять процентов -- большинство оставшихся в Европе евреев погибло".

Подчеркну итог: даже по ужесточенным квотам в 1941-1945 гг. могли въехать 200 тысяч беженцев, а въехала только 21 тысяча!

[Маркс ТАРТАКОВСКИЙ]

Сколько пустой болтовни вокруг столь неактуальной - ввиду трагического положения Израиля - стократно переваренной темы. Тогда уж хотя бы упомянуть то, о чём подробнейше у Алекса Манфиша, - о спасении накануне войны четверти миллионов польских евреев. Я пересекался с ними в Самарканде. Ещё не были известны подробности о Холокосте - и как же эти евреи негодовали, что из заманили "в такую варварскую страну". У вас, образованных людей сегодня, когда известна вся трагедия, та же обывательская русофильская психология, как тогда у спасённых обывателей.
И опять о том, что у Красной армии не было цели спасать конкретно евреев. А у кого была такая цель? А могла ли быть? Спасали фактически планету, уже как бы поделённую между победоносными армиями - немецкой и японской (уже добравшейся до Бирмы и Сингапура). И кому помогли бы бомбардировки лагерей, о чём столько уже словесной возни? Немногочисленная охрана укрылась бы в бункерах. Истреблялись бы кое-как выживающие. Это же надо быть настолько холодными фантазёрами, чтобы придумывать такое...
Подумали бы хоть, как жить Израилю дальше - после позорного произошедшего и отзвуков по всему миру.

[Маркс ТАРТАКОВСКИЙ]

А. Соббакевич. Игрушки.

До кубик - рубика, такая вот петрушка,
У нас в Европе была ещё игрушка,
От тропиков и до морей полярных
Она была из самых популярных,
Простая, без особенных затей-
Доступная и для собак, и для людей.
По правилам довольно немудрящим,
В такт танцевальным песенкам бодрящим
Шесть миллионов женщин и детей
А также стариков седобородых
Сошли на насыпь около путей,
Как будто бы приехали на отдых.

А чтоб никто из них не затерялся,
Учёные немецкие овчарки
Ходили по квартирам и подвалам,
По погребам и по вонючим ямам,
Отличным руководствуясь чутьём.
А после провожали их на поезд,
/ Конечно только тех кто мог ходить,
А кто не мог, те говорили ПАС
И сразу выходили из игры/
А поезд по-немецки аккуратно
Уже стоял на рельсах под парами.
И машинист в своей спецовке чистой
Поглядывал тревожно на часы.
И торопясь жевал свой бутерброд,
Чтоб только не нарушить расписанья.

А тех собак науськивали немцы,
А также благородные поляки,
А также молчаливые эстонцы,
Высокие и стройные литовцы,
И скромные ребята белорусы
В застиранных, но вышитых рубашках,
И украинцы со своей горилкой
И песней безусловно мелодичной,
А также элегантные французы,
Медлительно - почтенные голландцы,
И дерзкие порывистые венгры,
Румыны с виноградными глазами,
И славные блондины - латыши.

И лишь одни упрямые датчане
Играть в игру такую отказались,
Ну да на них в том шуме и азарте
Внимания никто не обращал…

И красные вагоны для скота
Красивой длинной лентою катились
И оживляли сельские картины,
И озорные местные мальчишки
Махали вслед и весело кричали.
Неважно что. Ведь всё равно не слышно.
Шесть миллионов вышли из вагонов,
Шесть миллионов женщин и детей
Сошли на насыпь около путей
И сняли запылённую одежду,
И взяли за руки молитву и надежду,
Шесть миллионов женщин и детей
Все друг за дружкою пошли купаться в море
И весело резвиться на просторе.

И вот на этом месте, как ни жалко,
Кончается еврейская считалка,.
Качается бездонная вода.
Кому считать теперь их? И когда?
Мы с головою в новой заварушке,
А там, глядишь, и новые игрушки.

И только в Яд Вашеме в темноте
Их до сих пор, их до сих пор считают
И списки бесконечные читают,
Не знаю только те или не те.
Но если бабку там мою упоминают,
И дочь её с трёхмесячным ребёнком,
В последний раз испачкавшим пелёнку,
Уже во рву в прохладной тесноте,
То значит те.