«Вернуть себе
прадедовское имя…»
Из цикла
«Литературные портреты израильских поэтов»[1]
Судьба и творчество
Бориса Камянова
Вопреки
традиции, острую, неодолимую готовность молвить доброе слово о сотоварище
ощутил я не к его юбилейной дате – округлой, итоговой, – шестидесятипятилетие
Бориса Камянова – в минувшем, 2010 году, а до следующей – укоренившейся – душа
поэта обязана трудиться, как и все предыдущие годы, не оставляя равнодушным
вдумчивого и чуткого русскоязычного читателя в нашей Эрец-Исраэль. Ведь даже в
порывистых раскатах слогов его имени и фамилии – Бо-рис Ка-мя-нов, –
вобравших и темперамент, и авторскую манеру, слышится и борьба, и риск, и
сарказм, и мятеж, и свежесть слов, и новизна мыслей, словно аромат трав,
скошенных на опушке леса.
Из-под его
пера, отточенного и всечасно нацеленного, словно из бездонного рукава чародея,
являются и стихи – прямодушные, исповедальные, дыхание перехватывающие, а порой
и саркастические, насмешливые, и публицистическая проза – увещевающая, негодующая,
нелестная, и переводы с иврита и идиш коллег-сабр, и переводы ТАНАХа, и, литературная
редакция переводов наших древних религиозных текстов.
Природа
наделила Бориса Камянова крепким телосложением – плечистый, плотный,
крутолобый, широкая, тронутая сединой борода, – словно предугадав тяготы
доставшейся судьбы и тяжесть литературного труда, по своей охоте или волею
Небес возложенной на авторские рамена.
Борис
Камянов был первым израильским поэтом – русскоязычным, достославным, – с кем
свел меня случай под негасимо синим иерусалимским небом, он с умеренным
скепсисом, но заинтересованно отнесся к моим сонетным опытам, сложились
доброжелательные приятельские отношения, не более, и основные вехи – затейливые
синусоиды его жизни – ведомы мне лишь по поэтическим и иным публикациям, однако
о таком имени – Борис Камянов – там, в стране нашего Исхода, я не слышал, хотя,
судя по некоторым подробностям, опять-таки из прочитанных уже здесь его стихов,
мог встречать часом дерзкого нехудощавого паренька среди неувядаемого хмельного
застолья московского писательского клуба, что на улице Герцена.
А не слышал
я о Борисе Камянове лишь по одной причине – ходовой и грустной – его попросту
не печатали, однажды и бесповоротно приобщив талантливого молодого поэта,
разглядевшего ранее многих и фальшь, и уродство, и беспредел существующей
власти, к плеяде инакомыслящих. «И хвала Всевышнему, что не печатали!» – возглашаю
я сегодня запоздало храбро в своем иерусалимском далеке от Москвы, ибо тогда
многие, разглядевшие пороки власти, смирились, приспособились, угодливо
вычеркивали свои гипотетические штрихпунктирные намеки по настоянию боязливого
ловкого редактора и свирепого, как цербер, цензора.
Судьбы
людские, как и история человечества, не имеют сослагательного наклонения,
пишутся набело, без вымаранных строчек, даже при нынешнем развитии компьютерной
техники никакие составленные умельцами программы не смогут ответить на вопрос:
что было бы, если бы... Борис Камянов тогда, в 1976 году, остался в Москве?
Впрочем, подозревая и такой просчитанный допустимый вариант, поэт его напрочь
отметает еще за год до репатриации:
...Жму
мозолистые руки
Собутыльников
моих...
Но
спаси, Господь, от муки:
В
смертный час мой видеть их!
А сегодня и
я, многократно и стараясь не проронить ни слова, прочитав и перечитав почти
всего Бориса Камянова, не воспринимаю как аксиому однажды сказанное Игорем
Губерманом «Но стихи Бориса Камянова сейчас возвращаются в Россию – тем же кружным
путем, что стихи и проза множества русских писателей, раскиданных по свету взрывом
революции или вынужденных уехать из России в годы так называемого застоя...
Возвращаются в отчий дом...»
Логично,
значительно, несколько экспрессивно, но к Борису Камянову не имеет отношения –
по многим причинам, слагающим шифр генетической закономерности творчества
поэта, в первую очередь следует понять: Борис Камянов, как бы он сам это ни
представлял в эйфории отъезда, не вынужден был уехать, а после двухтысячелетнего
изгнания по воле Всевышнего вернулся на Землю Обетованную, в свой отчий дом,
как и миллион нас, евреев, вернувшихся и продолжающих возвращаться. И не
случайно Камянов, в принципе скупой на патетические эмоции, едва ступив на
обжигающий асфальт аэропорта в Лоде, воскликнул:
Какая
это сладкая тоска:
Вернув
себе прадедовское имя
Гореть в
костре родного языка,
Потрескивать глаголами сухими!
Оставив
там, за тридевять земель,
Полжизни и разбитое корыто,
Какое
счастье –
слово «Исраэль»
Произносить
свободно и открыто!..
По-разному
складывается наша олимовская судьба, более всего – многосложно, замысловато, как
и у Бориса Камянова, но за тридцать три года эти строки, неисчислимо
цитируемые, не утратили для большинства остроты восприятия. О каком отчем доме
можно сегодня говорить, если Бориса Камянова в России не печатали не столько
оттого, что молодой поэт высказывал свое неприятие властям предержащим, а
потому, что в юношеском, от строки к строке крепнувшем голосе, гласе вопиющего
в пустыне, те самые власти безошибочно услышали отчаянную еврейскую вековую
тягу к своим истокам, а это – по советским меркам – было не просто
непозволительно, а государственным преступлением, которое не допускали себе
рожденные еврейскими мамами такие корифеи советской литературы, как Михаил
Светлов и Самуил Маршак, Илья Сельвинский и Павел Антокольский, Лев Озеров и
Давид Самойлов, а израненный политрук Борис Слуцкий свои еврейские стихи таил в
несгораемом сейфе и лишь храбрый солдат жестокой поэзии войны Василий Гроссман,
попытавшийся в романе «Жизнь и судьба» сказать правду, был нещадно бит уже в
послесталинское время и умер, не дождавшись всероссийской, всемирной славы
своего последнего детища.
Но Борис
Камянов, естественно, тайно желая увидеть свои стихи напечатанными – ой, как я
его понимаю! – не позволил себе даже близкое есенинскому «отдам всю душу
октябрю и маю, но только лиры милой не отдам...», сказанное, верно, в пьяном
угаре. В 1966 году, когда после похмелья хрущевской оттепели страну затягивала
тина брежневского застоя, двадцатилетний поэт пишет стихотворение «Симхас Тойра»,
которое мне представляется первоначалом Исхода Бориса Камянова.
...Этот
праздник без вина и суматохи
Невозможен,
как без елки – Новый год.
Посреди
такой рассудочной эпохи
В кои веки
веселится мой народ!..
Это – мой
народ! – и определило на всю жизнь миропонимание поэта, философию его творчества
– от дерзких юношеских, порой трагических откровений там, в российской
безнадежности, до отточенных, прямодушных исповедальных строк уже щедро припорошенного
сединой Мастера в Израиле – в отчем доме. Как человек предельно честный,
отыскав еще в Москве узкую тропинку к своему народу, – со своим еврейским
народом! – Борис Камянов в душе – чуткой, впечатлительной, восприимчивой, – а
следовательно, в стихах предугадал трагедию расставания с Россией, трагедию
многих из нас – не просто срывались с насиженных мест, не просто страшась – «еще
тоска российская прищучит!» – ведь рвали с корнями, по живому, оставляя не
симоновские три березки, а что-то огромное...
И поэт
говорит об этом, правда, в свойственной ему самоиронической манере.
...О,
Русь моя, родимый мой барак!
Прости меня, неверного еврея!
Я ухожу,
беднейший из бродяг,
Мечту о
новой родине лелея.
Она в душе с младенчества жила.
Когда бывал я болен и изранен,
Она и
укрепляла, и звала –
Любовь
моя, мечта моя –
Израиль.
Обращаю
внимание читателя на великолепную рифму: «изранен – Израиль» – не только
неожиданное созвучие, но главная смысловая нагрузка стиха.
Задолго до
своего Исхода, повторяю, ранее многих из нас разглядев и фальшь, и уродство, и
беспредел существующей власти, изболев, и исстрадав, осознав, что
...Иного
нет пути понять Россию,
Как только с нею спиться самому...
Борис
Камянов медленно, вначале интуитивно, чутьем, а затем всем изболевшимся сердцем
еврейским ищет дорогу к Создателю.
...Теперь
пришла пора – в дорогу
Искать,
презрев мирскую ложь,
Дорогу к
Истине и Богу,
Что, в
сущности, одно и то ж…
Случайно
обращаю внимание на год написания стихотворения –1973, именно в этом году
другой замечательный поэт Борис Чичибабин, мой земляк-харьковчанин, на
юбилейном вечере в день своего 50-летия – наивно ли, преднамеренно – читает
стихи о своей дороге к Создателю, о чем той же ночью становится известно в
харьковском обкоме КПСС, кто-то доносит, а поутру поэта мгновенно исключают из
Союза писателей и на долгие годы лишают права печататься...
Не принимая
участия в теоретической дискуссии – какой стих на излете XX века является более
современным – классический, строго канонизированных и устойчивых ритмических и
строфических сочетаний или модерный, якобы свободный, без соблюдения
сложившихся норм – я его называю разболтанный, – Борис Камянов отвечает
собственным опытом: его классический стих сжат, лаконичен, отточен, он выявил
себя Мастером малых форм, так мне видится, но есть два больших произведения
поэта – и знаменательных, и значительных, о которых не могу не упомянуть.
Во-первых,
поэма «Похмелье», написанная в Москве, – в четырех строках эпиграфа,
адресованного Юрию Домбровскому, писателю огромного трагического потенциала,
также оцененному по достоинству, Борис Камянов вложил основной свой замысел:
...Вам,
добрый мастер, посвящаю я
Своей души
печальное созданье.
Я знаю:
боль великая моя
Лишь мох
под древом Вашего страданья...,
а в восьми
строках из завершающих глав поэмы – свою боль нестерпимую, да и ныне у многих
из нас непроходящую:
...Любимый
мой, униженный народ,
Запутанный
в безверии и вере!
Ты сам
себе и жертва, и сексот,
Ты сам себе и Моцарт, и Сальери.
...Трагичен
путь твой, русский человек!
Уверовав,
что ты и есть Мессия,
Ты скоро
вступишь
в двадцать первый век.
А где
она –
свободная Россия?
Только
развожу руками – написано еще в 1973 году, пророчески, но словно относится к
современной России – думается, большие поэты и есть пророки. Или наоборот.
Во-вторых, «Барак
и Храм» (Иерусалим, 1995) по скромности обозначения автором – сонема, – а в
моем понимании – венок сонетов, отвечающий строгим устойчивым структурным признакам,
– и в каждом из 15 сонетов, и в их взаимосвязи – классическим требованиям к
венку сонетов. «Барак и Храм» – при внешней нелогичности, непоэтичности,
непрезентабельности сочетания слов – по праву можно отнести к долгой традиции
сонетной религиозной поэзии, но это уже разговор современного поэта со
Всевышним, начатый, мы помним, еще в России и достигший в Израиле – по накалу,
страстности, открытости – высшей точки, что, как и положено, ощущается в
пятнадцатом – опорном – сонете:
Стихи и
вера... Вместе им –
никак.
Жизнь
обернулась самоистязаньем.
Что за
уродца породил сей брак
Душевной
смуты –
с абсолютным знаньем!
Пришла
беда, и я пишу, дурак,
Стихи
Творцу, исполнены страданьем.
– За
что?! – кричу. Но знаю я и так,
За что отмечен новым наказаньем.
Все
вопрошает слабая душа,
Привычным
маловерием греша,
Рифмуя к Богу праздные вопросы.
А разум
отвечает: «За грехи
Ты
обречен писать свои стихи,
Не
удостоясь дара мудрой прозы!
Лирика поэта
«Эти стихи
нельзя спутать ни с чьими другими. У них – своя душа, лицо, интонация, своя
судьба во времени и пространстве. Они живут каждый порознь и все вместе,
образуя особый мир – мир поэта Бориса Камянова», – слова не мои, их написала о
своем – нашем! – друге Нина Локшина, надеюсь в ближайших публикациях рассказать
читателю об этой удивительной иерусалимской поэтессе с негромким, но неробким
чистым слогом.
Итак, за 33
года на Земле Обетованной – срок огромный, и краткий, как миг, в истории нашего
народа, Борис Камянов занял свое особое незаменимое место в среде русскоязычных
писателей Израиля. Он – автор поэтических сборников «Птица-правда» (1977), «Исполнение
пророчеств» (1982), «Барак и Храм» (1995), юмористических книг «На облеченной лире»
(1986), «Перлы, извлеченные из жемчужин» (1988), «Параноев ковчег» (1998),
многочисленных публикаций в СССР, СНГ, США, Европе, Израиле – на русском языке
и в переводе на иврит; полюбили его в нынешней России – его печатают и «Литературная
газета», и «Новый мир», и Е. Евтушенко в своих антологиях «Строфы века» и «Строфы
века -2»... Поэт, чей русский слог отточен и высок, Борис Камянов не торопится
издавать книги, изредка радуя любителей поэзии новыми лирическими стихами. Вот –
одно из них.
Прости,
если можешь, за горькую эту любовь,
Годами
бродившую в сердца закрытом сосуде
И
ставшую ядом.
Бальзам
из него изготовь
В
кислотоупорной лабораторной посуде.
Спасибо,
любимая: душу свою предложив,
Как
тигель фарфоровый хрупкий,
для
этого дела,
–
Ты
веришь, волшебница, знаешь:
останется
жив
Твой
раненый муж
чья душа уж почти отлетела
Внезапно прорвалась она
как созревший гнойник,
Избавившись вмиг от ее разъедавшего яда.
Пустой оболочкой я к сердцу родному приник,
И вновь наполняют ее
И тепло, и покой, и
отрада
Особенное мнение
публициста
В конце
90-х годов прошлого века публицистические выступления Бориса Камянова, главным
образом, в тель-авивской газете «Вести», где трудился писатель, резко
обострились, разгадка такого энергетического всплеска – и в сложнейшей внутриполитической
ситуации государства еврейского, и по день нынешний: и в безрассудной отдаче
нашей Земли Обетованной, и в холопском сервилизме преклонения перед Штатами, и
в пейсофобии, круто нарастающей в девяностые годы. На мой вопрос – откуда такая
несгибаемая ярость? – Борис Камянов в одном из разговоров, очевидно,
умиротворенная обстановка его дома располагала к откровенности, ответил: «Вы
знаете, я по натуре – убежденный фундаменталист – и в религии, и в литературе,
и в семейной жизни, и, наглядевшись вокруг, ощущаю и боль, и личную
ответственность, спешу высказаться – нелицеприятно, но свое, сто один раз
продуманное, особенно в последние навалившиеся годы – выстраданное...» Если
пользоваться устойчивой векторной терминологией, Борис Камянов занимает
твердую, как скальный камень (не зря ведь Камянов по отцу, по маме Бурштейн),
правую неуступчивую позицию, я, как и добрая половина евреев Израиля, готов
обеими руками подписаться под его гласными принципами, но редколлегия газеты,
словно загодя напрочь отгораживаясь от ортодоксального принципиального
сослуживца, помещала его статьи под рубрикой «Особое мнение», а порой и
совмещала камяновские памфлеты с редакционными «репликами», за сто верст
разящими доморощенным антисемитизмом – явлением настолько серьезным, что
требует специального исследования.
Но вот что
пишет Борис Камянов: «...Уверен, что для большинства представителей алии
семидесятых такие понятия, как Бог Израиля, еврейская традиция, святость Эрец-Исраэль
– не просто слова, а духовные ценности, ставшие для тех, кто вернулся к
иудаизму, смыслом их жизни, а для остальных – просто духовной опорой. Конечно
же, это происходило не сразу, однако я хорошо помню, как в семьдесят шестом
году, в год моего приезда, мой прибывший в страну за два года до того близкий
друг, с которым мы пошли в Йом Кипур к Стене Плача, сделал мне, купившему на
арабском рынке какую-то еду, замечание: мол, нехорошо в такой день есть
прилюдно. В следующий День искупления я уже, как и он, постился. До окончательного
моего возвращения к еврейству оставалось еще пять лет...» Какой достойный
тактичный урок Бориса Камянова нам, алие девяностых, но именно эти слова,
простые, искренние, доходчивые, и вызывают клишированный набор обвинений в его
адрес. Впрочем, многие мои друзья, приятели, знакомые русскоязычные
ортодоксальные евреи с не стриженными бородами, в чёрных широкополых шляпах,
затянутых в дождь полиэтиленом, провожающие в хедер своих пейсатеньких сыновей,
вообще ничего не читают из гневных светских писаний в Израиле и за рубежом, и
когда я, раздосадованный примитивностью этих текстов, пытаюсь им что-то
рассказать, они, усмехаясь благодушно, рекомендуют написать: «Господа
пейсофобы, просим не беспокоиться, мы ваши публикации не читаем...»
Уроки
Бориса Камянова о возвращении к истокам – единственная, не им вымышленная,
испытанная в галуте реальная возможность сберечь сегодня и на тысячелетия наш
еврейский народ – великий и жестоковыйный, и нашу Землю Обетованную – терзаемую
и прекрасную. Иного не дано…
Литературный редактор
Высокий
профессионализм Бориса Камянова – литературного редактора выявился не только за
редакционным или домашним компьютером – современным стило писателя, но и в
сочетании с глубокими знаниями тонкостей и русского языка, и иврита при переводе
на русский язык священных текстов, что в последние годы приобретает
особую остроту в связи с изрядной русскоязычной алиёй, и приобщением, особенно
молодых в нынешней России, в бывшем Союзе, к нашим еврейским истокам. Не буду
отягощать читателя теорией сложности такого перевода, но каково было мое
изумление, когда на титульном листе самой читаемой книги у еврейского народа – «Сидура»,
сборника ежедневных молитв, я по случаю обнаружил имя Бориса Камянова –
литературного редактора, такое высокое доверие иерусалимского издательства «Шамир»
я воспринял с гордостью за своего товарища.
Не
поленившись, я обратился к изданиям «Сидура» многолетней давности и убедился –
и переводчики, и литературный редактор привнесли множество полезных новшеств в
русский эквивалент оригинального ивритского текста.
Разумеется,
«Сидур» – самая читаемая, лучшая, но не единственная книга, но неспешно и с
необычным для себя интересом погружаясь в мудрый мир иудаизма, увы, пока что в
русском переводе, я повстречал более трех десятков изданий с уже знакомой
фамилией – Борис Камянов, литературный редактор перевода, а порой и сам
переводчик. В серьезной и глубокой книге рава Ицхака Зильбера «Беседы о Торе» –
в заключительных строках предисловия автора, человека достопочтенного в
религиозном мире, я прочел: «Автор выражает признательность писателю Борису
Камянову за помощь в работе над этой книгой». А в соавторстве с другим раввином
Велвлом Раппопортом Борис Камянов завершил новый, подчеркну, современный
перевод, комментированное издание одной из книг ТАНАХа – «Священного Писания» -
«Песнь Песней» – непревзойденной вершины еврейской и мировой поэзии.
...И удостоясь мудрой
прозы
Создатель
щедро и с умыслом одарил Бориса Камянова множеством разнообразных талантов,
без обиды, их достаточно и на несколько его коллег, но отчего-то посчитал
возможным взвалить на широкие камяновские плечи, на его чуткую и ранимую
душу столько житейских невзгод, что не каждому под силу вынести, но Борис не
просто выдержал, выстоял, не согнулся, а, лишь изредка переводя дыхание, с
бурлацким – против течения – упрямством продолжает и творить без передышки,
настойчиво, раз от раза приподнимая планку требовательности к себе, и тащить
полновесную ношу своей судьбы, оставаясь в повседневности милым, добрейшим
человеком, готовым прийти на помощь людям, нуждающимся в поддержке.
Не счесть
русскоязычных писателей – и именитых, и безвестных, прибывших из страны Исхода
позже Бориса Камянова, которым он помог и обустроиться, и найти себя на Земле
Обетованной, в том числе и мне, – подготовить и издать в 1997 году первую в
Иерусалиме книгу стихов «Неприкаянный мир», а спустя десять лет – книгу «Талисман
души» – избранная проза, предпослав ей краткое, но глубокое предисловие.
Борис Камянов по
неоспоримому праву одна из центральных фигур в литературе Израиля, долгие годы –
председатель иерусалимского отделения русскоязычных писателей, «Содружества
русскоязычных писателей Израиля "Столица"», словно магнит, своим
талантом, вкусом безупречным, обаянием, подлинностью сердечности притягивает к
себе, как Мастер, как Учитель. Читатель, знающий о Борисе Камянове не
понаслышке, верит в писателя и ждет от него новых книг – стихов – искусных,
вдохновенных, чистых, как январский снег Хермона, и отточенных переводов
ТАНАХа, и, удостоенного мудрой прозы, а это будет высокая проза Поэта – рассказов,
повестей, романов.
В 2005 году в иерусалимском издательстве «Лира»
вышло собрание сочинений Бориса Камянова в трех томах: т. 1. Стихи и
переводы. (2005), т. 2. Юмор. (2007), т. 3. Публицистика (2007). (Тома
2 и 3 под одной обложкой).
Альманах «Огни столицы», Иерусалим, в 2010 году
приступил к публикации глав из книги воспоминаний Бориса Камянова «По
собственным следам».
Борис Камянов
Стихи и переводы разных лет
Родина
Я шел по российской деревне,
Сбежав от вселенского зла.
И в образе бабушки древней
Навстречу мне Родина шла.
Сейчас она взглянет нестрого,
Укажет дорогу в миру,
Промолвит единое слово
И душу научит добру…
Иду я навстречу, усталый,
Готов на колени пред ней…
Но с ужасом вижу: у старой –
Провалы на месте ноздрей,
Озлобленно бегают глазки,
Два пальца скрестила рука…
Ну, словно из давешней сказки
Внезапно явилась Яга!
– Ах, мама, родимая мама!
Я – сын твой, российский еврей.
Я, может, любимая, самый
Несчастный из всех сыновей.
Родная! В смятении духа
Тебе посылаю привет!
Клюкой погрозила старуха
И плюнула злобно вослед.
1975
Старый Иерусалим
Войдешь в зловоние Востока –
И задохнешься от восторга!
Курилен тайных дурь и чад,
Бессмыслица людского хора,
Вой одичалых арабчат
И человечий крик хамора[2].
В тупой покорности судьбе
Плетется, замшевый, замшелый,
И взор печально по тебе
Скользнет, больной и ошалелый.
Тут – иностранцев толчея
У лавок древностей фальшивых,
И у помойного ручья –
Баталия котов паршивых.
До этой страшной высоты
Как доползла такая проза?
Язычники свои кресты
Несут по виа Долороза.
Степенно шествуют попы,
Снуют проворные монашки…
Дымятся красные супы,
Кровоточáт бараньи ляжки.
Туристы всяческих пород
Столпотворят язык базарный,
И кто-то в медный тазик бьет,
Как будто в колокол пожарный.
За поворотом поворот,
Уж гомон за спиной, и вот
Перед тобою – панорама:
В горячей солнечной пыли,
За светлой площадью, вдали –
Стена разрушенного Храма.
Вот ты и дома. Не спеши.
Следи, как в глубине души
Растет прорезавшийся трепет.
Польются слезы, как стихи:
Господь простил тебе грехи
И вновь тебя из праха лепит.
К стене ты приложись щекой
И слушай, как журчит покой,
К сухой душе пробив дорогу.
Ты вновь – у вечного ручья,
Ты вновь – в начале бытия.
Ты снова дома, слава Богу.
1979
***
Ни любви, ни семьи, ни дочери.
Тихо гаснет моя звезда...
Это душу мне обесточили,
И похоже, что навсегда.
Был когда-то исполнен дерзости,
Хлопал Господа по плечу...
За свои и чужие мерзости
Я сегодня сполна плачу.
Все как должное принимающий,
Умоляю: великий Бог!
Пусть промедлит Твой меч карающий –
Рядом молится мой сынок.
1992
***
Седьмые классы. Кипы всех расцветок.
Галдеж на перемене, беготня...
И среди этих сумасшедших деток –
Ушастый шкет, похожий на меня.
Они – призыв двухтысячного года –
Своею кровью оплатить должны
Безумие избранников народа,
В рулетку промотавших полстраны.
Любимые! Простите нас, отцов, –
Лихих бойцов, глухонемых слепцов,
Своих детей отдавших под начало
Преступников, маньяков, подлецов.
«Ѓатикву» мы давно уже допели.
Остались боль, растерянность и стыд.
Мы наших сыновей не пожалели.
Молись, Израиль, –
1994
Осень
Валентину Никулину
Осень жизни. Осыпаются зубы.
Вчера вот выпал еще один…
Бес торкнулся в ребро –
Постеснялся, видно, моих седин.
Зарядка, диета –
Не вправить, как грыжу, живот.
Груди мои невелики, но дряблы.
Волосы лезут из кожи вон.
На дворе –
Не забыть таблетку микстурой запить.
Вставною челюстью моей старухи
Можно тьму палестинцев забить.
Эта бабушка, эта душка,
Когда усну, над ней покорпев,
Бросит мне на лицо подушку
И сядет сверху, чтоб не храпел.
На мои поминки слетятся черти,
Которых я наклепал с Лилит…
И все же рано думать о смерти,
Покуда сердце еще болит.
1997
Мертвое море
Илье Войтовецкому
На Святой земле светает.
За Моавом пышет жар:
Это топку разжигает
В преисподней кочегар.
Под землей огонь пирует,
Воет рыжая пурга,
И все яростней шурует
Кочегара кочерга.
Полыхает зло людское,
И из переплавки той
Выплывает над грядою
Край монеты золотой.
И все выше, выше, выше
Воспаряет красный круг.
Море, полное кровищи,
Он высвечивает вдруг.
Постепенно различимы
Моря Мертвого окрест
Лики, лица и личины
Старожилов этих мест:
Гор Моава и Амона,
Над Эйн-Геди серых скал,
Там, где Лот во время оно
Дочерей своих ласкал.
…Полдень. Солнышко в зените –
Абсолютное добро.
Рассыпает нам – ловите! –
Свое злато-серебро.
А в котельной подземельной
Копится людское зло.
Дрыхнет кочегар похмельный:
Работягу развезло.
Сонный вечер в вечность канет,
День займется молодой…
Никогда живым не станет
Море с мертвою водой.
2002
***
И. Городецкому
Душа моя не сатанела,
Когда вокруг был полный мрак.
Я видел свет в конце тоннеля –
Грядущей жизни верный знак.
О смерти думал я нечасто
И тратил сердце, не скупясь.
А неизбежные несчастья
Не нарушали с миром связь.
Я знал: когда она прервется
И закружится воронье,
Душа к Источнику вернется
И жизнь продолжится ее.
Так слиться с Ним душа хотела
За тонкой гранью бытия!..
Но я – мое больное тело!
Она – Всевышний, а не я!
Ей внуков не обнять, с друзьями
Не выпить, женщин не иметь,
А плоти – гнить в холодной яме…
Так что есть жизнь и что есть смерть?
Я слышу: «Хватит, пустомеля!
Твои исполнились года!» –
И вижу свет в конце тоннеля,
Где я погасну навсегда.
2007
***
Любите меня, уходящего, дети и внуки,
Согрейте меня напоследок любовью своей,
Готовлю себя к неизбежности скорой разлуки,
И вы уж простите, что думаю только о ней.
Душе хорошо – это только лишь протуберанец.
Вернется в светило – и вечную жизнь обретет.
И смертное тело, прервав утомительный танец,
К другим отплясавшим в холодную землю сойдет.
Пока я живу – будьте, милые, рядом со мною.
Душа холодеть начинает – согрейте ее
Последнею лаской, последней своей добротою –
Глядишь, и помедлит кружить надо мной воронье.
Любите меня! Ведь мне очень немного осталось.
Любите меня на закате остывшего дня.
Прощальной любовью пусть Бог осенит вашу
старость,
Как вы осенили прощальной любовью меня.
Из Ури Цви Гринберга
Мама и ручей
Может статься, к ручью моему, что запомнил меня
малышом,
где у берега плещется пень нагишом,
где зеленый плетень окружает сады,
вечно влажен, обрызган водой ключевой, –
приближается девушка, к кромке воды.
Эта рыжая девушка – мама моя.
Сбросит платье она в темноте у ручья
и в одной лишь рубашке из шелка войдет
в ледяные объятья струящихся вод.
Ароматы садов и безмолвье полей…
И отец мой пока что не встретился ей.
Я смотрю, как, прекрасна в своей чистоте,
моя мама выходит на берег, стройна,
как по шелку течет золотая коса…
Только взрослого сына не видит она.
Над ее головою – во тьме – ореол.
Непорочна ее молодая краса.
Одевают ее ароматы садов.
Ночь сладчайшею негой полна,
созреваньем плодов,
а вокруг – тишина, тишина…
…Эту голову снег обметал серебром,
но немецкий палач ее кровью залил.
Сын за это преступникам не отомстил,
и не он тело матери в землю зарыл.
Книги и журнальные публикации
Книги
«Птица-правда»
(стихи, Иерусалим) – 1977
«Исполнение
пророчеств» (стихи; Иерусалим, Москва) – 1982, 1992
«На
облегченной лире» (юмор; Иерусалим) – 1986
«Сказочные
истории раби Нахмана из Браслава» (литобработка) – 1987
«Перлы,
извлеченные из жемчужин» (юмор; Иерусалим) – 1988
«Киев»
(перевод поэмы Я. Орланда с ивр.) – 1992
«Барак
и Храм» (стихи, Иерусалим) – 1995
«Библейские
истории» (47 адаптированных для детей историй из Пророков и Писаний; Иерусалим)
– 1995
«Параноев
ковчег» (юмор; Иерусалим) – 1998
«Песнь
песней» (перевод в соавторстве с р. Н.-З. Рапопортом; Москва) – 2000
Двухтомник (т. I – стихи и переводы, т. II – юмор и публицистика; Иерусалим) – 2005-2007
Коллективные сборники
«Строфы
века» (Москва) – 1995
«Цомет
– Перекресток» (Москва) №2 – 1995
«Поэты
Большого Тель-Авива» (Тель-Авив) – 1996
«Свет
двуединый» (Москва) – 1996
«Литературный
Иерусалим» (Иерусалим) – 1996
«33
века еврейской поэзии» (переводы; Екатеринбург) – 1997
«Строфы
века – 2» (переводы; Москва) – 1998
«Левантийская
корона» (венки сонетов; Тель-Авив) – 1999
«Авторская
песня» (Москва) – 2002
«Афористика
и карикатура» (в серии «Антологии сатиры и юмора России XX века»; Москва) –
2003
«Парадоксальная
мысль» (Москва) – 2008
Альманах «Огни столицы» (Иерусалим; вып. 1-4) –2005-2010
Журналы
«Время
и мы» многократно – 1976-1980
«22»
многократно – 1977-2002
«Детская
литература» (переводы) № 3 – 1998
«Новый
мир» № 3 – 1998
«Радуга»
(Киев) №№ 2-3 – 1999
«Иерусалимский
журнал» №№ 12, 24-25, 32 (стихи), № 13 (переводы), № 16
(мемуары) – 2002, 2003, 2007, 2009
«Крокодил»
№ 20 – 2003
«Кольцо
"А"» № 32 – 2005, № 36 – 2006, № 42, – 2007
[1]
Первая статья В. Баткина из
этого цикла опубликована в журнале «7 искусств» № 2(2011). http://7iskusstv.com/2011/Nomer2/Batkin1.php
– Ред.
[2] Хамор – осел
Всего понравилось:0
Всего посещений: 3742
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer3/Batkin1.php - to PDF file
Комментарии:
ЭрнстЛевин – Вильяму Баткину
- at 2011-03-21 17:55:30 EDT
| И мы любим Борю Камянова – И трезвого любим, и пьяного, И праведника, и грешника, Страдальца и пересмешника, И если бы вдвое шикарнее, И даже бы втрое бездарнее Стишки бы писал он и шуточки – Любили б не меньше ни чуточки! | ![]("http://s52.radikal.ru/i135/1103/91/ce6401cd9d81.jpg") |
Продолжение на форуме: http://berkovich-zametki.com/Forum2/viewtopic.php?f=7&t=1032
Rachel Sandey
Melbourne, VIC, Australia - at 2011-03-12 20:19:10 EDT
Я открыла для себя нового выдающегося поэта нашего времени.
Несказанно благодарна. Великолепные , умные, талантливые произведения .