Rumer1

     Эйнштейн создал теорию относительности в 25 лет, Нильс Бор создал свою теорию атома в 25 лет, Гайзенберг создал квантовую механику в 24 года. Шрёдингер создал волновую механику в 38 лет, и считалось, что он уже в последний момент создал что-нибудь разумное. Но все-таки нужно удивляться тому, как рано созрел Ландау.
     Ландау родился в Баку в 1908 году. Его отец был инженером на бакинских промыслах, мать - учительница, у него имелась сестра. Очень рано, по его рассказам, в 12-13 лет (это совпадает с периодом турецкой оккупации Баку, неуютных вообще времен жизни этого города) он нашел у отца задачник Веры Шифф - учебник дифференциального и интегрального исчисления, и стал решать задачи. Откуда он еще набирался знаний, трудно сказать, но в 17 лет он очутился на 1-м курсе в Ленинградском университете. Мне об этом рассказывал профессор Крутков, с которым я имел возможность много лет пробыть вместе (в заключении в КБ Туполева), и многое вспомнить. И вот, он мне рассказывал, что уже по вопросам, которые Ландау задавал на первом курсе, он понял, что имеет дело с исключительно одаренным человеком. И действительно, к двадцати - двадцати одному году это был полностью сложившийся ученый, который, попав в Европу, потрясал всех своими глубокими знаниями существующей физики и необычайной легкостью, с которой он воспринимал новые идеи, которые тогда посыпались в мире.
     Когда ему был 21 год, как раз начинала рождаться квантовая механика. Он большое впечатление произвел на крупнейшего физика Паули, который его взял на Рокфеллеровскую стипендию к себе. Он часто бывал в Копенгагене у Бора и отличался тем, что с необычайной легкостью делал работы. В этом отношении интересен случай с работой Мёллера копенгагенского периода. Знаменитая работа Мёллера о взаимодействии релятивистских электронов возникла следующим образом. Мёллер с Ландау что-то говорили, Ландау ему рассказывал свое мнение, как эту задачу нужно делать, и что должно примерно получиться. И Мёллер её сделал, послал в журнал, и как полагается честным людям, в конце поблагодарил Ландау за помощь и советы. Ландау сказал: "Вы не полагаете, что это по меньшей мере работа двоих, что же вы ее один публикуете. Я же вам всё от начала до конца сказал". Мёллер говорит: "Ах, знаете, Дау, я жениться хочу, а отец невесты не даст согласия, если я не буду доцентом университета". "Ах так, ну пожалуйста. Я Вам еще могу работу написать". Это не со слухов - Мёллер мне сам все рассказывал.
     Потом характерно то, что Дау прекрасно владел языками. Из его заграничной жизни известен следующий эпизод: как-то, по приезду Дау в Копенгаген, группа физиков, довольно известных, его возраста или несколько постарше - датчанин, англичанин, француз, немец и русский - Гамов, решили шуточную встречу устроить, и приветствовать его на вокзале. Каждый из них сказал на своем языке приветственную речь, в которой говорилось, как счастливы копенгагенские жители, что столь великий ученый прибыл в Копенгаген. Следует помнить, что все-таки ему в это время был 21 год! И он всем придумал ответы. Сначала он, чтоб выиграть время, очень долго отвечал Гамову. Надо сказать, что Ландау вообще обладает свойством параллельно думать о двух-трех вещах, так что речь, которую он говорил Гамову, не мешала ему придумывать ответы на других языках. А так как он хорошо знал английский, а немецкий - совершенно, ему и это тоже нетрудно было сделать. Потом по-французски ответил, и даже к удивлению всех, составил из нескольких слов, что он знал по-датски, целую фразу, которая была обращена к Мёллеру. К нему пришли на следующий день корреспонденты, и спросили: "Профессор, вам сколько лет?". "Мне 21 год". "Как, вам 21 год, и вы уже такой знаменитый ученый?". "Ну что ж такого, наша страна молодая, естественно, что и ученые молодые".
     Ландау необычайно рьяно отстаивал свою точку зрения. В Копенгагене часто было, что Бор приходил, и умоляюще смотрел на Ландау, и говорил: "Дау, ну дайте же мне слово сказать, ну я вас очень прошу, Дау, дайте же мне сказать слово!".
     Потом характерный случай произошел в Берлине, на коллоквиуме по теоретической физике в университете. Это знаменитый семинар по теоретической физике. В первом ряду сидят все нобелевские лауреаты подряд - Эйнштейн, Шрёдингер, Лауэ, Нернст. Ну и еще другие профессора Берлинского университета. Кто-то из них докладывает. Ландау сидит на самой задней скамейке, наверху, нервничает, кусает ногти, и кричит, что всё не так. "Мы с Иваненкой в Ленинграде так думали, это можно совсем иначе делать!". Наконец, он не может выдержать, и говорит: "Все не так! Я сейчас могу показать, как нужно делать". Ему говорят: "Пожалуйста, покажите". Он выходит, молодой мальчик с чубом черных волос, и начинает с необычайной легкостью оперировать, и писать мелом и на прекрасном немецком языке всё объясняет. Потом обращается к докладчику, и говорит: "А вот вы, например, сказали, что это так, ведь это же не так. Вы теперь видите! Я, к сожалению, не знаю, как вас зовут". Тот кланяется, и говорит: "Фон Лауэ". Тогда Эйнштейн, обращаясь к Шрёдингеру и указывая на Ландау, спросил: "Was ist das?" - не кто это такой, а что это такое.
     Потом он был у Паули, сделал выдающуюся работу по электронному газу, но все-таки было не так очевидно, что Дау один из крупнейших физиков. Казалось, что это просто способный человек.
     И вот Ландау вернулся в Ленинград, а Иваненко был в Харькове. Что-то Ландау не понравилось в ленинградской обстановке и он с удовольствием согласился обменяться местами с Иваненко. Иваненко переехал в Ленинград, а Ландау переехал в Харьков.
     И там он, будучи еще очень молодым, создал крупную школу физики. В этот период Померанчук был им взят в работу, Евгений Михайлович Лифшиц (Илья Михайлович Лифшиц еще под стол ходил и вообще не котировался), Ахиезер, Левич. Эти люди, теперь довольно известные, относятся к тому, харьковскому, периоду. Они примерно на год, на два моложе его, но он был строжайшим учителем. И я часто слышал: "Ну, и кто кого обучает, я тебя или ты меня?". "Дау, ну подожди, ну ты же объясни". "Ничего объяснять не буду, сам должен понять!"
     Потом я часто к нему ездил в Харьков. Меня вообще поразил этот человек, конечно, тем, что он уже тогда был крупнее всех советских физиков вместе взятых. Но никто из них не отдавал себе в этом отчета. Тогда же возникали первые планы книг по механике, потом мы написали с ним популярную брошюру "Что такое теория относительности". По независящим от авторов обстоятельствам эта книга увидала свет через 25 лет после ее написания. Надо сказать, в этом предмете мало что изменилось и мало кто замечает, что книга написана 25 лет тому назад. Потом возникло содружество с Евгением Михайловичем Лифшицем, благодаря которому стало возможным появление курса теоретической физики, лучшего в мире.
     Есть курс теоретической физики прошлого столетия - Кирхгофа. Есть курс теоретической физики начала столетия - курс Планка. Есть курс теоретической физики 20-х годов - курс Зоммерфельда. Курс Ландау - современный курс теоретической физики - переведён на все языки и считается наилучшим. Если бы даже Ландау ничего не сделал, кроме своего курса теоретической физики, это было бы одним из крупнейших творений человеческой мысли в этой области. Потому что этот курс действительно дает возможность каждому, кто хочет и кто имеет элементарные способности к теоретической физике, ее изучить. Такое там простое и ясное изложение с полным пониманием происходящего вообще.
     В харьковский период все люди у Ландау были разделены на 5 классов по следующему признаку: моральники, гнусы, зануды, манделисты и светлые личности. К светлым личностям в то время он причислял только себя и меня. Другие в этот класс не попали. Самое замечательное было определение манделистов - остальные определения понятны. Был такой Генрих Александрович Мандель, физик ленинградский. Ну не очень, может быть, хороший физик, во всяком случае безвредный человек. Однажды этот Мандель пришёл к Игорю Евгеньевичу Тамму в Московский университет посоветоваться о какой-то своей работе. И Игорь Евгеньевич, добродушный благожелательный человек, ему искренне посоветовал работу не печатать. На что Генрих Александрович его поблагодарил, тоже очень сердечно, и ушел. Через некоторое время работа Манделя появилась в печати, и там была глубокая благодарность Игорю Евгеньевичу Тамму за советы, которые тот ему дал по поводу этой работы. Почему-то его Ландау очень невзлюбил и установил такую теорию: восемь манделе-часов убивают взрослого слона. То есть если с Манделем слон пробудет восемь часов, то он умрет, а пол мандель-часа уже опасны для человека. Причем манделиста нельзя проработать. Когда вы прорабатываете обычного человека, то тому человеку, которого вы прорабатываете, до некоторой степени становится тошно. А манделиста нельзя проработать, потому что чем больше Вы его прорабатываете, тем более вам тошно становится, а ему - ничего. Он необычайно крепко въедается в печенки.
     Яков Ильич Френкель был один из самых очаровательных людей и, безусловно, крупный советский физик. И его имя, конечно, вошло не только в советскую, но и в мировую физику. Но некоторый даже комичный элемент содержат взаимоотношения Френкеля и Ландау. Комизм этого положения заключается в том, что Яков Ильич Френкель очень поздно понял, что Ландау не только способный молодой человек, но и мировой физик, гораздо более крупного масштаба, чем сам Яков Ильич. И это покровительственное отношение Якова Ильича страшно раздражало Ландау. Когда я ему говорил, что ты, все-таки, Дау, напрасно к Якову Ильичу так относишься. "Я, - говорит - с ним не могу". А схема их беседы была примерно такая: "Лев Давыдович, ну, безусловно, Вы правы, что производная от синуса есть косинус. Но допустим на минуту, что производная от синуса есть тангенс, посмотрим, что из этого получится. Ведь интересно же!" Он говорит: "Меня это не интересует, такие предположения."
     И вот раз (по-моему, в 34-ом году) был в Харькове довольно крупный международный съезд физиков. Приехали туда Бор, Уилер и Вайскопф, в общем, много иностранных физиков. По обычаю, тот, кто является ординарным профессором в городе, где происходит съезд, является председателем съезда. Ландау было очень мало лет, 26 лет, и он оказался председателем конгресса. Причем, что бы Яков Ильич не говорил, он, злоупотребляя своим положением председателя, сейчас же возражал. Тогда Леонтович купил намордник и сказал: "Я принёс это нашему председателю на тот случай, если будет выступление Френкеля, чтобы он им воспользовался."
     Потом был дан банкет в городском парке. Ландау должен был председательствовать, но так мы его и не дождались, он почему-то не явился. Я пошел по парку гулять, и тут на скамейке сидит Ландау и явно обхаживает какую-то девушку. А он всегда мне говорил, что затрудняется в таком положении, и не очень знает, как обхаживать девушек. Я подсел к ним, а потом, на следующий день, спросил у Дау: "Ну и как"? "Да не очень - говорит - идёт". "Ты не можешь использовать ситуацию такую выгодную! О тебе пишут, ты председатель международного конгресса, твои портреты в газетах". "Ты что, - говорит - она этого не понимает. Вот если бы я гаражом городским заведовал, это она бы поняла". Он собирал и классифицировал те знания, которые хотел получить. Во-первых, он хотел от более опытных товарищей, главным образом от меня, узнать методы, как обхаживать девушек. Причем эти методы он хотел разложить на классы и порядки. Ему показывали, как нужно девушку брать за руку, и как следует всё это проводить, чтобы она по морде не дала сразу. И он разделил весь процесс обхаживания девушек на 24 порядка и указывал, что от 11 до 17 порядка нужно всё время говорить, потому что если замолчишь в это время, то автоматически опять на 10-ый порядок уходишь.
     Потом Нильс Бор праздновал какой-то юбилей, вероятно, пятидесятилетний, и издан был такой смешной журнал в его честь. И ученики Нильса Бора сочинили разные смешные статьи. Одна статья называлась так: "К определению коэффициента красоты в городе Харькове". Все особы разделялись по Ландау на 5 классов. Если особа пятого класса, то лучше смотреть на стул, чем на эту особу. Если особа четвертого класса и стоит стул, то вы с одинаковым удовольствием смотрите на стул и на особу. Если особа третьего класса, то Вы стул не видите, а видите особу, но это еще все-таки со стулом связано. Особа второго класса - уже стула вообще нет. Ясно, что особы первого класса очень редко встречаются.
     Потом в 37-ом году он решил переехать в Москву, причем его решение было принято так: он оставил все свои вещи у себя на квартире, сел в поезд и приехал ко мне на квартиру - я жил тогда на улице Горького - без вещей, и сказал: "Если хочешь и можешь меня оставить, оставь. Я в Харьков больше не вернусь". "То есть как?". "Я уехал". "И что, ты взял там увольнение?". "Я больше туда не вернусь".
     Лейпунский, наш товарищ, сказал, что он сам Дау пригонит туда по этапу, так как тот покинул свой пост без разрешения начальства.
     Тогда были приняты меры к тому, чтобы заведующий отделом науки ЦК Бауман, узнал кто такой Ландау. В это время Капица организовывал Институт физ. проблем, перед ним были открыты все возможности. И Капица сказал, что он хочет Ландау взять.
     Мне позвонили, спросили: "У Вас профессор Ландау живет"? "У меня". "Можно его к телефону"? Я говорю: "Пожалуйста". "Говорит Бауман. Можете сейчас приехать в ЦК? Пропуск будет там-то и там-то". Приезжает Ландау в ЦК, ему Бауман говорит: "Мы организуем Институт физ. проблем. Вы бы согласились взять на себя пост начальника теоретического отдела"? "Я - говорит - только этого и хочу". "А раз Вы только этого и хотите, будем считать вопрос решенным и Вы с этого момента - заведующий отделом теоретической физики Института физ. проблем. Желаю Вам успеха".
     Через час звонит Лейпунский, спрашивает:- "Ландау у Вас?". "Да". "Можно приехать?" "Можно". Приезжает Лейпунский: "Слушай, Дау, я так рад за тебя. Чего тебе в Харькове сидеть? Я тебя сердечно поздравляю. Я думаю, тебе здесь будет гораздо лучше, а в Харькове мы и без тебя как-нибудь справятся".
     Теперь нужно было перетаскивать учеников. А тогда была странная ситуация: у Кагановича был любимый институт. Кожевенный институт имени Лазаря Моисеевича Кагановича, который помещался у Устьинского моста (теперь это Технологический институт лёгкой промышленности, вероятно, уже не имени Кагановича). Состав преподавателей был следующий: математикой заведовал Шнирельман, покойный, который конечно, являлся самым блестящим математиком Советского Союза. Физикой почему-то я заведовал. Механикой почему-то заведовал Христианович. В этом институте у нас были большие возможности, и мы решили ассистентов брать не "ниже Лифшица". Устроили Померанчука ассистентом, и Лифшица - ассистентом. Благодаря тому, что они стали ассистентами, им удалось прописаться в Москве.
     А после того как они прописались, Померанчук, Лифшиц и я явились к Ландау и сказали: "Начнёмте семинары". Такое было начало великого семинара, который продолжается теперь по четвергам в Институте физ. проблем - Ландауский теоретический семинар. Потом стали и другие люди понемножечку ходить, и так возник этот семинар.
     В день юбилея Ландау в Институте физ. проблем было вывешено объявление: "Все адреса сдавать вместе с головными уборами на вешалку швейцару". Другое объявление гласило: "Из приветствующих юбиляра тот, кто будет упоминать о великой школе - вносит фант, тот, кто будет говорить о многочисленных учениках - вносит фант, кто будет превозносить заслуги юбиляра в области релятивистской физики - вносит фант. Желательно, чтобы все это было веселее. За работу, товарищи. Успехов вам."
     Потом были ему разные подношения. Очень приятный подарок сделало издательство физической литературы. Один из его курсов - "Теория поля" - был издательством сделан так, что первые страницы и титульный лист были убраны, а в типографии были напечатаны другие. Называлось это так: "Ландау и Лифшиц. Священная история. Под редакцией академика Ландау". Предисловие было составлено в таких выражениях: "За долгие годы, прошедшие с возникновения священной истории были предложены различные методы изложения священной истории. Авторы считают, что все они устарели. В настоящее время Ветхий завет и Новый завет нужно излагать одновременно, а не путать по двум различным томам. Что же касается выбора материала, то он исходит из интересов автора. Например, притчу о блудницах мы совсем упустили из нашего изложения, поскольку ни один из двух авторов не чувствует себя компетентным в этом вопросе".
     Потом был подарок из ЛИПАНа (ныне - Институт Атомной энергии). Курчатов распорядился скрижали такие сделать. Там были заветы Дау написаны: "Никогда не считай, что . Предпочтительнее считать, что это приближенно равняется четырем. Помни, что корень квадратный выражается формулой такой-то и такой-то". И всякие вещи в таком же духе.
     Потом было много картин хороших ему подарено. Целая серия картин в стиле Ла Торелли "Борьба Ландау с Богом". Бог ему говорит, что ноль, а Дау кричит, что бесконечность. Потом Дау говорит, что ему скучно. "Сотвори мне Лифшица."
     Потом колода карт была ему подарена. Там четыре короля. Четыре короля должны быть четырьмя старшими учениками. В число старших учеников Ландау попали: Померанчук, Евгений Михайлович Лифшиц, Шура Ахиезер и я. Я был бубновым королем, потому что нужно было помнить о бубновом тузе. Этот король был нарисован так ловко, что было видно, что у него разорваны оковы. Ну а почему бубновый король и почему Юрий Борисович с разбитыми оковами - это вопрос тривиальный. Очень хорошо он был изображен хорошим художником в виде такого апостола святого с нимбом - "Святой Дау".
     Леонтович ему преподнес намордник, сказав: "В прошлый раз, на харьковском конгрессе, я не имел возможности им воспользоваться, а сейчас, в день пятидесятилетия я его Вам дарю."