(не для широкой публики)
Это - не литературный труд, не исторический, и уж совсем не профессиональный. Тем не менее, хочется что-то на этом свете оставить. Все мы когда-нибудь умрем (и медицинский и теологический факты). Хочется вспомнить и написать о тех людях, которые всегда были мне близки как музыканты, артисты, да и попросту - друзья (если не родственники). Хотел бы придерживаться хронологии, хотя вряд ли это удастся. Слишком велики эмоции (против которых я всегда выступал как богослов), слишком больно вспоминать о тех, кого уже нет с нами, слишком люблю оставшихся в живых … "Начнем, что ли?" (Шостакович, "Раек").
Брижитт Анжерер. Впервые я встретился с ней, когда мне было 9 лет. Произошло это незабываемое событие в Питере. Папа привез туда своих лучших (на то время) учеников. Все были молоды, красивы, талантливы: Алла и Татьяна Шац, Русудан Хунцария, Миша Адамович…
Перед самым началом классного вечера у меня выпал зуб, и никогда не забуду как Русико Хунцария бегала с концертным носовым платком в поисках врача, хоть в этом и не было нужды (зуб оказался молочным, а ей через несколько минут надо было играть!). Конечно, идиотский факт моей (и ее!) биографии, но не Русико запомнилась мне в тот вечер ярче всего. Тогда я еще мало что смыслил в музыке, хотя, как "номенклатурный ребенок", я должен был сидеть в директорской ложе, и единственное мое развлечение состояло в том, чтобы рассматривать исполнителей. И вот … на сцене появилось НЕЧТО (конечно, точнее - НЕКТО). Никогда в своей жизни я не видел большей красоты, свежей юности, очарования, шарма, и всего того, что сегодня принято именовать "харизмой". Было бы это впечатлением только девятилетнего мальчика - не стал бы о нем вспоминать. Но суть в том, что это впечатление я пронес через всю свою жизнь. Вышла Брижитт Анжерер. Мягко, любяще и снисходительно улыбнулась (это остается ее стилем даже сегодня), поклонилась, и заиграла. Тогда она исполняла "Скитальца", ор.15 Шуберта. Но не "Скиталец" врезался мне в память, а ее красота, обаяние, смешной (и оттого - еще больше чарующий) акцент. Я не просто влюбился в нее, я каким-то шестым чувством понял, что скоро эта красавица станет ни много ни мало - членом нашей семьи. Так и произошло - Брижитт вошла в нашу семейную жизнь легко, просто и естественно… Мои сестры (Марина Нейгауз и Елена Пастернак) сейчас смеются: "Ну разве можно было в Брижитт не влюбиться?!". Не знаю, но моя "влюбленность" в нее продолжается до сих пор. Никогда не забуду наш вечерний переделкинский треп, никогда не забуду полученную от нее информацию о моих кумирах (А.Корто, С.Франсуа etc.), никогда не забуду часто резкие (по молодости) споры о С.Рихтере, К.Аррау, и других пианистах, не забуду наши разговоры о В.В.Софроницком (которого до сих пор считаю гениальнейшим музыкантом 20-го века), не забуду нашу настоящую, близкую дружбу двух учеников С.Нейгауза. Да тут и забывать нечего: по сей день она остается ближайшим другом всей нашей семьи. Вспоминаю свою первую (в 17 лет! и оттого - неудачную) женитьбу. Тогда Брижитт стала моим "адвокатом" перед отцом.
Вспоминаю ее бесчисленные конкурсы. Много премий она "потеряла", будучи преданной более Музыке и Учителю, нежели "ярлыкам" и карьере. Правда, немало и приобрела (премии на Конкурсе Чайковского, в Брюсселе и т. д. - школа отца сыграла свою роль…) Вспоминаю ее концерты. Как она выросла!!! Какие замечательные компакт-диски она записала (особенно с Шуманом, Шопеном, бетховенскими opusa'ми)! Прошло около тридцати лет, а наши отношения не изменились.
Но хочется вспомнить (как это ни тяжело) о, возможно, самом трагическом событии наших жизней. Это - смерть моего отца, С.Г.Нейгауза.
По поводу этой смерти ходили самые фантастические слухи. К сожалению, большинство из них - насквозь лживы. А на деле - все было "просто"... Марина Влади дружила с Б.Анжерер. Она же посоветовала Брижитт пригласить врача, который не раз вызволял В.С.Высоцкого из его беды. Брижитт советовалась и со мной, и с матерью, и с сестрой. Мы одобрили ее предложение. Я спешно приехал в Переделкино (моей целью было - посмотреть на этого врача). Приехал - и вернулся в Москву. Дело было утром, 23 января 1980-го года. В 18.00 Брижитт спешно позвонила мне:
"Приезжай, папе плохо". Схватив такси, я приехал через минут 40. Папа иногда вскрикивал, чаще - засыпал. Мы звонили врачу, но он отвечал: "это - нормально". (Не хотелось бы упоминать г-жу Влади, но она сама описывает свою дружбу с Брижитт и посещения Переделкино в книге "Владимир, или прерванный полет".). Брижитт чувствовала себя растерянной, я - еще больше (в молодости почти все мы - полные дураки). Звонили в "Скорую помощь", узнав фамилию врача, там отвечали: "Ждите его приезда". Дождались… часов в 12 (24.00). Врач приехал, осмотрел папино состояние, и уверил нас: "Еще немного - и он будет в порядке". Увы, и на сей раз он ошибся.
(Фамилию врача не помню, да это и к лучшему. Слишком часто впоследствии хотелось отомстить. А месть - поганое чувство…). Через несколько минут отец тяжело задышал. Врач потребовал телефон. Мы сели в его машину и поехали в Дом Творчества (тогда на пастернаковской даче телефона еще не было, а о "сотовых мобильниках", как и о компьютерах никто и не думал …).
Вызвав "неотложку" - вернулись. На пороге дачи нас поджидала Брижитт. Уже сам ее вид возбудил наихудшие подозрения. Она что-то лепетала, иногда переходя на французский (что ей, так хорошо знавшей русский, было несвойственно). Врач бросился к папе, делал искусственное дыхание. Все уже было напрасно … Отец умер, почти не приходя в сознание.
Помню, я дал Брижитт пару таблеток амитриптелина, сам принял несколько больше, и заснул (человеческая психика имеет свои пределы). В 6 утра Брижитт разбудила меня: "Вставай, надо идти, звонить всем".
Дальнейшее помню, как будто это происходило вчера, но описывать не хочется, слишком больно. Помню, как примчались Марина с Тамазом, помню как началось паломничество папиных друзей и учеников, помню слезы и истерики, помню приезд С.Рихтера, Володи Крайнева, семьи Наумовых и других, помню отпевание (сначала в переделкинской церкви, потом - в Донском монастыре), помню панихиду в БЗК, похороны на Новодевичьем … Помню несколько месяцев пьяного угара (единственное, чего я не помню, так это хоть одного трезвого папиного ученика). Помню лишь одно резкое высказывание Брижитт: "Мало нам с тобой своих слез, еще и чужие надо слушать…".
Проводы Брижитт обратно, во Францию. И в тот же год она возвращается, дает концерт памяти отца в Московском БЗК… Вдруг она приглашает меня на репетицию (странно, в таких случаях все пианисты стараются остаться с роялем "один на один"). Пытаемся выбрать рояль. Наигрываю Шопена на разных инструментах. Советую выбрать "Бехштейн", хотя знаю, что она предпочитает "Стейнвей". Неожиданно - соглашается (видимо, из почтения к памяти отца, который тоже любил "Бехштейн").
И, наконец, сам концерт: 110-й opus Бетховена и с детства знакомый "Скиталец" Шуберта. Почти папин звук, но - железная собранность, уже ее собственное rubato, властность, и… ни тени подражания Учителю. Своя педализация, свое мнение, иными словами - готовая творческая индивидуальность.
(Вспоминаю, как мы с отцом "перелистывали" томик Шуберта. Он сыграл и показал мне все темы Фантазии, но, дойдя до фуги, бросил: "Ну, а это тебе Брижитт сыграет лучше меня…"). Во втором отделении, кажется, исполнялись сочинения Шопена. Не помню, так как просто не мог слушать Шопена в год смерти папы. Да и сейчас слушаю с трудом. По-моему, отец сказал в Шопене все, что требовалось сказать, и добавлять к этому - глупо.
Но - "профессия требует", и Брижитт, живя на Западе, понимала эту реальность лучше любого русского интеллигента. В конце 1980-го она подарила мне свою пластинку с Шопеном. Тогда я даже не стал ее слушать.
А зря … Полгода назад я получил ее старые пластинки, переписанные на компакт-диски. Среди них - и записи Шопена. Конечно, большое мастерство, чудесный звук, замечательное чувство формы, выразительность (впрочем, любой критик напишет об этом лучше меня…). А что поразило именно меня?
Какая-то чисто нейгаузовская (но присущая только отцу) - элегантность, очарование, а главное - потрясающее владение временем, ритмом, типично шопеновское rubato. И это - при ярко выраженной собственной индивидуальности… Остается пожалеть, что до сих пор Брижитт "не осмелилась" сыграть шопеновские мазурки. Ее можно понять - наша музыкальная совесть иногда запрещает нам играть то, что уже было сыграно в совершенстве (имею в виду исполнение мазурок папой). Но - время движется, и кому как не Брижитт самой Судьбой предназначено повторить Чудо своего учителя… Впрочем, я отвлекся. С 1981-го года у меня началась длительная и мучительная депрессия. Мои коллеги-психологи часто утверждают: время лечит все. Позволю не согласиться: далеко не всегда!
И в это тяжелейшее для меня время поддержка Брижитт (да и других нейгаузовских учеников) была для меня, наверное, самой эффективной. Она постоянно звонила, присылала письма и открытки, а когда я попросту начал голодать - через самых разных людей Брижитт стала посылать нам продуктовые посылки. Ни разу она не обиделась на мои резкие (а то и просто хамские!) письма, никогда не пыталась все порвать и забыть, и в каждой строчке ее писем я видел искреннюю любовь и беспокойство о моей судьбе.
Это, на первый взгляд, странная для столь занятой, концертирующей пианистки, забота продолжала бы оставаться для меня загадкой, не помни я самого главного в наших судьбах: нас связывали не просто дружеские симпатии, не просто память об отце как о великом Учителе и любимом человеке, нас на всю жизнь связала его смерть, которая зачастую соединяет людей больше, чем жизнь …
В 1991-м году я эмигрировал в Израиль. С тех пор мы часто встречались с Брижитт в Тель-Авиве, Цюрихе, Иерусалиме, Москве. Иногда она дарила мне недоступные записи моих любимых исполнителей: Фуртвенглера, Корто, Франсуа, привозила парижские записи отца, реже - свои компакт-диски. Слушая ее записи, я не устаю удивляться.
Казалось бы, она - вполне сформировавшийся музыкант, пианистка международного масштаба, профессор Парижской Национальной Консерватории. Но нет-нет, да и проскользнет что-то нейгаузовское. (После ее исполнения "Думки" Чайковского в Иерусалиме я имел неосторожность ляпнуть ей: "Меньше педали - и было бы как у папы". Моментально последовала реакция: "А что, было грязно?!". Она не поняла, что я имел в виду папино увлечение беспедальным звучанием. В этом - вся Брижитт, весь ее характер. Для нее мнение учеников С.Нейгауза важнее мнения всех музыкальных критиков).
Помню, как мы с отцом выбирали фортепианный концерт для моего диплома. Папа настаивал на 2-м Рахманинова, Брижитт твердила: "Ты должен выучить хотя бы 1-ю часть Концерта Шумана". Мои аргументы относительно 2-й и 3-ей частей этого Концерта (которые я до сих пор недолюбливаю) на нее не действовали (в конце концов я остановился на 2-м Концерте Шопена). И правильно сделал: уже тогда она была замечательной исполнительницей Шумана. Ведь Брижитт была не только ближайшим другом, но и моим первым серьезным учителем. Просто страшно вспоминать, как я "проходил" с ней d-moll'ный концерт Моцарта. Над первой фразой мы работали около 2-х часов. Наконец, папа (!) вошел в рояльную, и сказал: "Ну, хватит, Вы его замучили". Услышать такую фразу от отца-перфекциониста - надо было заслужить! Именно тогда я впервые осознал, что такое "школа Нейгауза", именно тогда я понял, каких жертв требует искусство игры на рояле. И открыла мне на это глаза - все та же Брижитт.
Вернусь к современности. В 1996 году Брижитт неожиданно позвонила мне в Тель-Авив, и предложила сыграть Тройной Концерт Моцарта в Москве, на 70-летнем юбилее отца. С ней и с Володей Крайневым. Ошарашенный (всегда ненавидел выступления с оркестром), я посоветовался со своим израильским другом, замечательным пианистом Виктором Деревянко. Совет был, как всегда, саркастичен: "Ну да, Крайнев будет шпарить свои три pianissimo, Брижитт - закатывать глаза, а ты - рвать рубаху на груди. Хорошенький выйдет Моцарт!". Я и сам понимал, что эта затея - не лучшая.
И в следующем разговоре предложил Брижитт сыграть Двойной концерт Баха. Она неожиданно согласилась. Наши московские репетиции трудно вспомнить без содрогания. Во-первых, репетиция doppel-концертов была только одна. Во-вторых, оркестр играл просто страшно. (Володя поминутно вставлял: "Вы - дерьмо, просто дерьмо!!!". На оркестрантов его "доводы" не действовали…). В-третьих - и Брижитт и Володя потратили все свои силы на борьбу с оркестром, тщетно пытаясь научить их музыке. И, наконец, у нас с Брижитт оказались разные мнения по поводу баховских форшлагов, мордентов, и трелей.
Короче, Баха мы кое-как сыграли. (Меня до сих пор поражает, как Брижитт умеет "держать в кулаке" целый оркестр, обычный дирижер на это не способен!). Володя с Брижитт сыграли Двойной концерт Моцарта, а после антракта Брижитт играла 1-й концерт Листа. Успех был просто сумасшедший. Она как бы "абстрагировалась" от оркестра, играла изумительно, свежо, нежно, блестяще, ярко, словом - потрясающе! (После концерта некоторые из папиных учеников говорили: "Ну конечно, она же проходила этот концерт со Стасиком!". Чушь… Да, она "проходила" этот концерт с папой. Но разве меньше произведений она выучила одна, оставшись с роялем " tet-a-tet ", и играя их не менее талантливо!? Ее записи шумановского "Карнавала", "Венского карнавала", "Посвящения", посмертных opus'ов Шопена, песен Шуберт-Листа - не менее впечатляющи!). После нее В.Крайнев играл Концерт Скрябина. У меня сложилось впечатление, будто Володя больше продолжал "сражаться" с оркестром, нежели хотел представить публике сам Концерт. Все было здорово, безукоризненно, но, видимо, Володя, как настоящий музыкант, беспокоился не о внешнем эффекте, а о правдивой и точной интерпретации Скрябинского opus'a. Конечно, это дало повод различным "критикам" обвинить его в холодности. Хотелось бы посоветовать им сначала поиграть с таким оркестром, а потом уж критиковать… Дальнейшее вспоминается урывками. "Послеконцертье" у Володи. Концерт в Музее Скрябина. Концерт учеников в Малом зале (А. Микита, Сережа Калачев, Ира Чуковская, художественное чтение Наташи Журавлевой). Словесное вступление ныне покойного В.Кастельского. "Послеконцертье" у Андрея Микиты. Какая-то судорожная поездка в Переделкино. У кого-то - слезы, у кого-то - бездарно-циничный смех. Марина. Лена Пастернак. Болезнь матери. Еще более судорожная поездка на Новодевичье. Брижитт часто повторяет: "Ненавижу это место, но без него не могу". Однозначно - согласен. Потом - идиотская российская таможня, и, наконец - самолет. Тогда я почему-то решил, что эта наша встреча с Брижитт - последняя. И ошибся.
С 1998-го года Брижитт активно участвует в Иерусалимском камерном фестивале (мы его называем просто "фестиваль Лены Башкировой"). Участие в этом фестивале принимают такие звезды, как О.Майзенберг, Б.Канино, сама Лена, г-н Капюссон, и другие исполнители международного масштаба. И Брижитт среди них - отнюдь не последняя. Всегда буду помнить ее с Леной "Патетический концерт" Листа, виолончельную Сонату Шопена, "Арпеджионе" Шуберта (хочется заметить: Брижитт прилагала все усилия чтобы донести до людей авторский текст, но виолончелист, упоенный своим мастерством, хотел играть себя.
Снова шла "борьба на эстраде" (как чуть раньше - у Крайнева с оркестром). Но на сей раз никто этой борьбы не ощутил. И это - главное!. Е.б.ж. (как любил повторять дед) -мы с Брижитт сыграем в Москве четырехручные opus'ы Шумана …Счастья Вам и успехов, дорогая наша Брижитт! Радости, здоровья, все той же, присущей Вам, вечной юности, третья моя сестра! За Ваше искусство, красоту, за Вашу русскую щедрую душу!
Генрих Нейгауз -младший , пианист , музыковед , B.Th.