Сорок дней выходил на уступ, обрывающийся в Долину Дубов, Голиаф, бросая вызов иудейскому войску – и с каждым разом эта, сначала вежливая и убедительная, речь становилась все более наглой, развязной, вызывающей. Голиаф поносил иудеев последними словами и неслыханными оскорблениями, но это вызывало в лагере Саула что угодно, только не возмущение: страх, уныние, безнадежный стыд. При росте под 2.30 Голиаф отличался атлетичным телосложением и небывалой силой. Его боевая одежда и вооружение вызывали оторопь. Церемония вызова неизменно сопровождалась демонстрацией доспехов и арсенала, совершенно бесполезного в единоборстве. Десятки оруженосцев каждое утро волокли к уступу эти тяжести, а потом также чинно уносили их.
Голиафу вся эта затея, придуманная им же, уже порядком надоела. Он сам предложил филистимлянскому царю этот ход и теперь видел: за его спиной филистимляне становятся все беспечней и беспечней. День Голиафа проходил в атлетической подготовке и упражнениях – все остальное войско с царем во главе бражничало и балагурило. Дисциплина в войске упала до нуля, повсеместно распространялись мелкие покражи и азартные игры, чуть не половина войска разбредалось на ночь по окрестным деревням в поисках женщин. Тут же появились и сутенеры, предлагавшие своих подружек за меру вина или пару легких монет.
Угрюмому лагерю иудеев на другом берегу, где метался в ночи всего один сторожевой огонь, противостоял развеселый и разбитной филистилянский лагерь, пылающий десятками костров, вокруг которых идут пирушки, кипят азартные страсти и торги, а, нередко, вспыхивают потасовки и настоящие драки.
В то утро Голиаф опять стоял над обрывом.
Он поносил иудеев, а сам обдумывал свое положение и создавшуюся ситуацию. Что же дальше? -- Филистимляне совершенно не желают влоевать, им достаточно этих ежедневных унижений врага и они с удовольствием будут продолжать это нелепое противостояние до бесконечности. Иудеи окончательно пали духом и не уходят, как привязанные, потому, что уходить им, собственно, некуда и, как только они начнут отступать, к моральному поражению добавится физическое истребление.
Особой сообразительностью честная и крепкая голова Голиафа не отличалась. Поэтому столь мучительно долог был путь так и не принятого им решения.
Не обращая внимания на речи Голиафа, уже несколько дней на том берегу играл в свои одинокие игры иудейский мальчик. Он играл как играют все мальчики – всегда и всюду: бросал камни, в цель, а чаще просто так, кувыркался через голову, пускал в ручье щепки и ветки и потом несся вдоль потока, изредка помогая своим "кораблям" на поворотах и в заводях.
Пацан своей беззаботной веселостью и доверчивой беспечностью вызывал глубокую симпатию у Голиафа, наблюдавшего за этими мальчишескими играми и шалостями и вспоминавшего свое очень короткое, оборванное ранней силой и мужеством, детство.
- Эй, мальчик! А ты сможешь добросить до меня камень?
Парнишка попытался, но камень не долетел и половины пути.
- Не-а, дяденька!
- А я вот могу швырнуть камень так, что он пролетит вдвое больше того, что между нами.
- Так, вы, дяденька, вон какой сильный!
- Это верно. Но дело не только в силе. И ты сможешь кидать камни не хуже меня.
- Как это?
- Научить?
- Ой, конечно! Я тогда всех ребят в нашей деревне переколочу.
- А тебя, что, обижают?
- Я ж пастух, считай – сирота.
- Вот, смотри.
И Голиаф показал, как сделать обыкновенную пращу, как ею пользоваться и как далеко улетает из нее камень.
- А теперь крути свою пращу над собой, только сильно крути, а потом один конец отпусти.
Камень полетел из пращи Давида куда-то вниз и в сторону.
- Не так. Смотри на меня. И когда рука твоя почувствует, что праща на твой головой почти напротив меня, выпускай один конец. Я тебе сам дам команду.
Давид славно раскрутил свою пращу.
- Давай! – крикнул Голиаф и через мгновение свалился замертво.
С ревом и плачем помчался мальчик в лагерь, вбежал в самую большую палатку и, захлебываясь слезами и страхом, закричал:
- Дяденька, дяденька, я того дяденьку убил!
- Какого? -- спросил изумленный Саул
- Того, огромного, что вас каждое утро ругает.
- Да как же ты его убил?
- Пращей! Не виноват я, он сам мне скомандовал.
От неожиданной радости иудеи перебили до тридцати тысяч филистимлян, а Давид в конце концов стал царем.
"Лучше быть свиньей Ирода, чем его сына" – эти слова, приписываемые Августу о его соратнике, царе Иудейском Ироде Великом, упорно приписывают последнему необыкновенную жестокость, в результате которой было истреблено 14 тысяч новорожденных в Вифлееме, включая даже царского сына. Сама цифра весьма сомнительна: это означает, что население города было не менее полумиллиона, ведь врядли рождаемость могла составлять более 30 человек на 1000 жителей. Упорная версия этого избиения почему-то тешит антисемитское сознание. В какой бы евопейский художественный музей не занесло бы, везде висят в изобилии младенцы цвета проросшей в подполе картошки, до тошноты пухлые и визжащие под мечами неумолимых воинов изувера. А ведь реально речь шла всего лишь о переписи населения, которая, конечно, была потивна людям, ибо означала усиление фискального контроля и упорядочение налогообложения. Нелюбовь к Иоду была столь сильна, что молва приписала ему ужасную и позорную смерть – он был заживо сожран червями в Иерихоне.
Ирод Великий проправил Иудеей тридцать четыре года. Христос родился за год до его смерти и, следовательно, "избиение младенцев" было одним из последних деяний проклинаемого до сих пор царя. Ирод стало нарицательным именем, означающим "безбожник, скупец, черт" (М. Фасмер). Иродом называли Ивана Грозного, царя Бориса, Сталина и других исторических злодеев. "Ирод рода человеческого" – одно из народных имен Антихриста.
Свою политическую карьеру Ирод Великий начал в 25 лет, получив от своего отца Антипатра в управление Галилею и одновременно возглавив иудейскую армию. Он практически не проигрывает ни одного сражения с соплеменниками, а также арабами и другими оноплменниками и появляет себя весьма искусным администратом и политиком, управляя то Галилеей, то всей Сирией, то Иудеей, где становится царем благодяря содействию Цезарю и Антонию. У Клеопатры, на ложе любви добывавшей себе у Антония новые страны, города и богатства, Ирод арендовал отнятые и Иудеи города и местности, но не поступился и пядью перед всесильной царицей.
Продемонстрировав Августу Октавиану мужество и благородство ("я пришел показать, какой я друг, а не чей я друг"), Ирод вернул себе диадему, добровольно снятую перед новым императором, а заодно и отнятые Клеопатрой земли.
На 15 год своего правления Ирод восстанавливает Храм, увеличив его вдвое и значительно укрепив. Он строит собственный дворец и еще несколько великолепных построек, возвращая многострадальному Иерусалиму пышность и богатство. В Самарии он строит новый, на 6000 жителей город Себасту, где устанавливает образцовое самоуправление. Обновляются многие города и приобретаются – уже не в войнах, а благодаря дружеским отношениям с Римом – новые территории. Он строит порт Кесарию, превосходящий своими размерами и удобствами греческий Пирей. Он устанавливает и субсидирует кесарийские игры и ведет последовательную проримскую политику, подарившую его народу многолетнюю передышку в многовековой войне. Он строит гимнасии, рынки, колоннады, галереи, храмы, купальни, театры. амфитеатры и другие общественные сооружения не только в Иудее, но также в Дамаске, Сидоне и многих других городах провинции Сирии, в Родосе и даже в Афинах.
Он – страстный охотник и наездник, в Риме выступает в качестве судьи на Олимпиаде и изыскивает средства на их проведение в будущем.
Ирода уже при жизни назыают Великим – это, пожалуй, самая блестящая фигура в истории Иудеи на рубеже эпох.
Но все это – формальная история, история не человека, а исторического персонажа.
История Ирода печальна.
От первой своей жены, на которой женился совсем молодым, он отказался ради Мариаммы, дочери Александра и внучки Аристобула. У них было две дочери и три сына. Младший воспитывался в Риме, где и умер (Октавиан, выражая соболезнование витиеватым, по римским обычаям, образом, сам того не ведая, положил основание для мрачных интерпретаций этой смерти; кстати, свиней Ирод, естественно, не держал, но на кабанов охотился). Два старших сына получили вполне царское воспитание при дворе отца.
Ирод безумно любил свою Мариамму – и чем сильней он любил ее, тем более она его ненавидела, тем более измывалась над ним, доставляя почти в открытую пищу для клокочущей ревности. Она отсылает Антонию, известному сердцееду и волоките, в Египет свой портрет (не надо забывать отношение иудеев к изображениям человека), подает поводы ревновать своему мужу к мужу его сестры. Мариамма открыто конфликтует с матерью и сестрой Ирода, постоянно науськивает старших сыновей против отца.
Мучимый ревностью, в припадке гнева и ярости, Ирод приказывает убить жену, но, когда та умирает, в нем вспыхивает неумолимая любовь, еще более сильная и страстная, чем при жини. И до конца дней своих Ирод остается верен Мариамме, нежно и горячо любит ее, казнит себя и тихо кается в свершенном.
Печальна и судьба его сыновей. Антипатр, сын Ирода от первого брака, ловкий интриган, добивается казни своих сводных братьев и конкурентов, за что был люто ненавидим (вот уж кто был ненавидим!) народом, а, впоследствии, и Иродом. Осужденный на смертьь римским императором, Антипатр умирает на пять дней раньше Ирода.
Мучимый сразу многими болезнями, в том числе и червями в гнилостной язве, что образовалась в срамной области, к концу дней своих Ирод действительно имеет весьма гнусные намерения. Он пытается покончить с собой. Он боится, что его смерть вызывет ликование народа и потому приказывает загнать на ипподром знатнейших мужей Иудеи, чтобы казнить их сразу после своей смерти. Сестра его Саломея с мужем сначала освобождают заложников и только затем объявляют солдатам о смерти царя.
Похороны Ирода прошли очень торжественно. Архелай и весь иудейский народ отдали последние почести великому человеку. Ирод похоронен, согласно собственной воле, в построенном им городе Иродионе.
Эпоха строительства, интриг и придворных бесчинств кончилась. Начались беспорядки, междуусобицы, возобновилась война с Римом и вся страна пришла в религиозное возбуждение.
Между историей государственного деятеля и историей человека порой бывает весьма заметная и несовместимая разница.
