Арье Барац
Легенда о трех перстнях
Древний Израиль жил ожиданием того, что когда-нибудь все народы признают истинного Бога: «Господи, Ты сила моя и оплот мой и прибежище мое в день скорби! К Тебе придут народы от краев земли и скажут: лишь ложь наследовали отцы наши, суетных богов, от которых нет пользы» (Йеремиягу 16.19). Ожидалось, что народы примут Бога евреев, что когда-нибудь иерусалимский Храм «наречется домом молитвы для всех народов». (Иешайя 56.7)
Однако произошло не вполне то, что ожидалось: народы действительно отвергли своих ложных богов, но отвергли также и иудаизм. Народы приняли еврейского Бога, но при этом брезгливо оттолкнули самих евреев.
Сначала возникло христианство, заявившее о радикально ином понимании священного Текста, о «воплощении Слова», а затем явился ислам, не только отвергнувший оба понимания - и талмудическое и новозаветное - но вообще предложивший свой собственный Текст.
Этот конфликт трех религий составил основу и содержание всей последующей мировой истории и прославился своей ожесточенностью. Предубеждение по отношению к другой вере было главной приметой взаимоотношения трех общин. Ибн Верга, еврейский хронист XV века, писал в этой связи: «Весь мир знает, что различные религии существуют лишь благодаря тем представлениям, которые формируются по их поводу. Еврей уверен, что не может существовать такого учения и такой религии, которые превосходили бы его собственные, и считает дураками всех тех, кто верит во что-то иное. Напротив, христианин верит, что еврей – это всего лишь животное в человеческом облике и что его душа попадет в ад, причем в самую глубокую его часть. Что касается мусульманина, то он скажет, что в ад попадут как христиане, так и евреи».
Между тем люди, которые подобно Ибн Верге возводили эту враждебность более к человеческим страстям, нежели к истине, люди, которые стремились увидеть что-то ценное в иноверии, также всегда встречались. На протяжении веков между тремя религиями велся если не диалог, то по меньшей мере тихая беседа.
Исследователям известно множество полемических трудов, в которых стороны высказывались вполне корректно, и по существу иудеи, христиане и мусульмане в средние века относили себя к некоему «клубу» истинных религий и не занимались одним пустым очернительством. Так в знаменитой книге Иегуды Галеви (1075-1141) «Кузари», в которой описывается, как хазарский царь, выслушав все стороны, принял иудаизм, позиции христианства и ислама изложены вполне корректно. Правда, христианину и мусульманину Галеви дал высказаться немного, но изложил их позиции четко и ясно, словно в энциклопедических статьях.
Как бы то ни было, хорошо известно, как тесно сотрудничали евреи, христиане и мусульмане в Испании в период с X по XIII век. Дружеские связи между иноверцами пронизывали там все уровни. Христиане приходили в синагоги послушать красноречивых раввинов, а бывало, что устраивались и совместные молитвы. Аналогичная картина наблюдалась и в Англии и во Франции. Так Вестминстерский аббат Гильберт Криспин (XI век) в следующих словах вспоминал о своих отношениях с местным раввином Шмуэлем Хасидом: «Он нередко навещал меня, не только по какому-либо делу, но порой лишь ради того, чтобы увидеться со мной как с другом… и при встречах мы в духе миролюбия и приязни тотчас начинали рассуждать о Писании и нашей вере». В X-XI веке у многих французских христиан был обычай дарить евреям подарки на их праздники, а в Шампани местные раввины отменили запрет на использование вина, изготовленного христианами, так как не считали их язычниками.
Так было в основном до
Крестовых походов, после которых отношения между общинами стали стремительно
ухудшаться. Но и впоследствии тихие беседы продолжались. Особого внимания в этом
отношении заслуживает «Диалог между философом, иудеем и христианином»,
написанный Пьером Абеляром (1079-1142) за год до его смерти. В этом диалоге в
уста еврея, которому автор явно симпатизирует, вкладываются такие слова: «Все
пути опасны для нас, кроме пути, что ведет на небо», или «Нет ни одного народа,
который бы предъявил Богу столько доказательств и который бы столько претерпел
ради Него». При этом знаменательно, что иудей называет христианина «братом».
Между прочим на страницах этого диалога высказывается следующее суждение: «Ни одно учение не является до такой степени ложным, чтобы не заключать в себе какой-либо истины, и нет ни одного столь пустого спора, который не имел бы в себе какого-либо поучительного доказательства».
Другой не менее примечательной книгой является сочинение Жана Бодена (1530-1596) «Диалог семи человек». В этой книге семь собеседников обсуждают достоинства трех религий и приходят к заключению, что все они равно хороши. Вместе с тем читатель чувствует, что симпатии автора лежат не на стороне католика Корони и мусульманина Октавы, а на стороне иудея Соломона.
Если задаться вопросом, какая теологическая идея стояла за теми позитивными отношениями между религиями, которые знало средневековье, то ее, по-видимому, можно назвать «монотеистическим синкретизмом». Наиболее точно идея этого синкретизма выражена в одной иудейской легенде: однажды султан посадил в темницу богатого еврея с требованием сказать ему, какая вера самая правильная. Султан рассуждал так: если еврей скажет, что иудаизм, - я убью его и овладею его деньгами на том основании, что он оскорбляет ислам, если же он назовет ислам, я убью его как предателя собственной веры.
Однако султан отпустил еврея с миром после того, как тот рассказал ему такую притчу: у отца было три сына, среди которых был один, которого отец любил больше и которому хотел подарить свой фамильный перстень. Он сделал это, но чтобы не задеть других сыновей, он заказал еще два точно таких же перстня и подарил их им. Так же и Бог, он произвел три в своей основе идентичные веры, но какая из них Его любимая, Его именная вера, Он до поры до времени скрыл.
«Хазарский
словарь»
Эта синкретическая концепция и сегодня, в ту пору, когда давно назрела потребность в другого рода решениях, остается достаточно популярной.
Похоже, что именно эта концепция лежит в основе нашумевшей книги сербского писателя Милорада Павича «Хазарский словарь». Павич предлагает читателю как бы некий старинный документ, изданный в 1691 году отдельной книгой и тогда же уничтоженный, так что от нее сохранилось всего два экземпляра, которые впоследствии также исчезли.
Читатель видит перед
собой как бы воссозданное старинное издание, представляющее собой историю той
самой «хазарской полемики», о которой пишет в «Кузари» Иегуда Галеви, т.е.
историю диалога хазарского царя с представителями трех монотеистических религий.
«Словарь», составленный из отдельных статей, разделен на христианскую,
мусульманскую и еврейскую части.
Приведу фрагменты из этого словаря: «Здесь, на белом свете, - никаких дел, ничего общего, в чем могут пересечься три мира: ислам, христианство и иудаизм! Чтобы потом не пришлось иметь дело с преисподними трех этих миров. Потому что с теми, кто друг друга ненавидит, на этом свете нет никаких затруднений. Они всегда похожи. Враги одинаковы или же со временем становятся одинаковыми, в противном случае они не могли бы быть врагами. Самую большую опасность представляют те, кто действительно отличается друг от друга. Они стремятся узнать друг друга, потому что им различия не мешают».
В книге описывается, что искатели «хазарской полемики» Аврам Бранкович от христиан, Масуди от ислама, и Самуэль Коэн от иудаизма – знали о существовании друг друга благодаря снам, искусством «ловли» которых славились как раз хазары. Эти люди не могли встретиться, так как пока один бодрствовал, он снился другому и наоборот.
В еврейском разделе
«словаря» написано следующее: «в своей книге о хазарах Коэн пошел дальше, чем
Халеви, он попытался глубже войти в суть вопроса о том, кем были не названные в
книге Халеви христианский и исламский участники полемики. Коэн стремился узнать
имена этих двоих, их аргументы и восстановить их биографии для своего словаря».
«Может быть где-то на свете, - писал дальше Коэн, - еще кто-то собирает документы и сведения о хазарах, так же как это делал Иуда Халеви, составляет такой же свод источников или словарь, как это делаю я. Может быть, это делает кто-то принадлежащий к иной вере - христианин или приверженец ислама. Может быть, где-то в мире есть двое, которые ищут меня так же, как я ищу их. Может быть, они видят меня во снах, как и я их, жаждут того, что я уже знаю, потому что для них моя истина - тайна, так же как и их истина для меня - сокрытый ответ на мои вопросы….
Не рядом ли со мной и второй, христианский охотник за хазарами, и третий, исламский? Не живут ли в моих душах три веры вместо одной? Не окажутся ли две мои души в аду и лишь одна в раю? Или же всегда, как и в книге о сотворении света, необходима троица, а кто-то один недостаточен, и поэтому я не случайно стремлюсь найти двух других, как и они, вероятно, стремятся найти третьего. Не знаю, но я ясно прочувствовал, что три мои души воюют во мне, и одна из них, с саблей, уже в Цареграде, другая сомневается, плачет и поет, играя на лютне, а третья ополчилась против меня».
Книга Павича – то, что называется «хорошая литература». И если бы она была еще и столь же хорошей теологией, ей бы цены не было. Однако в теологическом плане сочинение Павича не предлагает никаких оригинальных решений и в своей основе сводится к тому же классическому синкретическому «равенству», о котором говорит легенда о трех перстнях.
Между тем понять, как действительно увязаны между собой три религии, весьма непросто. «Троица» тут как раз все портит. Для сопоставления необходимо и достаточно два предмета. Диалектика трех, а не двух субъектов - вообще трудна и в сущности избыточна. Точнее, «третий» элемент всегда наличествует, и это «отношение» двух субъектов (как, например, Душа в неоплатонической троице Ум - Душа - Единое), но для собственно третьего субъекта ни в какой диалектике места не остается.
Как говорят на Ближнем Востоке, для танго нужно двое. Одного мало, троих много. Третий лишний, он может лишь завидовать танцующей паре. Можно попытаться обдумать теологию двух источников (Торы и Корана) или теологию двух пониманий одного источника (Талмуд и Новый Завет). Но увязать в одну картину три разнородных отношения, так чтобы заиграл единый смысл - задача не простая. Идя вслед за Павичем, можно было бы сравнить эту ситуацию с производственными сменами. Когда имеются две смены, рабочие одной не могут встретиться с рабочими другой. Но если смен три, то рабочие двух смен могут пересекаться.
Ислам, возможно, еще выглядел бы полноценным партнером, если бы он противостоял либо только иудаизму, либо только христианству, но коль скоро две эти религии не только существуют, но даже вступили в осмысленный диалогической контакт, найти место исламу становится все труднее.
Христианство и иудаизм выглядят естественной парой: они формировались с оглядкой друг на друга, они выявляют и отражают глобальные герменевтические подходы к тексту (философский и филологический) и, наконец, они в состоянии признать взаимную осмысленность. Так, Розенцвейг провозгласил, что христианство - это иудаизм для неевреев, и эта формулировка находит определенный отклик в еврейском мире. Со своей стороны католическая церковь открыто признала, что евреев не следует крестить, что соблюдение Торы наилучший путь для них, иными словами, иудаизм – это христианство для евреев. Некоторые скажут, что традиционно евреи как раз не столько в христианстве, сколько именно в исламе видели иудаизм для неевреев. Это верно, но во-первых, это как раз подтверждает мой тезис о затруднительности тройственного союза, а во-вторых, на мой взгляд, дополнительность иудаизма и христианства теологически гораздо более продуктивна, нежели дополнительность иудаизма и ислама. В свое время у меня была публикация на эту тему («Тайна трех» Окна 14.07.94), и на следующей неделе я намерен еще раз развить этот тезис, несколько переработав вариант той старой моей статьи.